Текст книги "Товарищи"

Автор книги: Владимир Пистоленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

СПОР О ЕГОРЕ

В раскаленной докрасна железной печке гудело пламя. Вблизи нельзя было стоять – горячий воздух обжигал и затруднял дыхание. Но стоило отойти чуть подальше – холод промерзшего, давно не топленного помещения сразу же давал себя чувствовать.

Мазай и Жутаев решили было начать уборку, когда в цехе станет тепло и можно будет работать в одних комбинезонах, но, убедившись, что тепла придется ждать долго, принялись наводить в литейке порядок. Директор предложил им в помощь двух-трех рабочих, но они отказались: дел пока немного, и они справятся одни.

Работали на совесть, почти не отдыхая. Еще до обеда цех был очищен от мусора, и все лишнее, что не имело прямого отношения к работе литейки, выставлено за дверь. Мазай отыскал где-то большую тряпку, разорвал ее пополам, поделился с Жутаевым, и они вдвоем протерли на окнах пыль. И без того светлое помещение стало выглядеть еще веселее.

Когда Егор вошел в литейку, Жутаев и Мазай просеивали формовочную землю, подготовляя ее к завтрашнему дню. Жутаев стоял у решета и, изредка встряхивая, двигал им из стороны в сторону, а Мазай лопатой кидал на решето сыроватую землю. Оба были так увлечены работой, что даже не заметили прихода Егора. А он постоял у двери, поежился, стараясь понять, действительно ли не видят его Жутаев и Мазай или просто делают вид, что не замечают. Егор подошел поближе и несмело окликнул Мазая:

– Васька!

Мазай оглянулся и, увидев Егора, опустил лопату.

– Гляди, Жутай, «отпускник» явился! – И тут же Мазай грубо прикрикнул на Егора: – Зачем пришел? Ну? Или тебя звали, чтоб премию выдать?

– Возьмите меня к себе… на работу. В ремесленное я все равно вернусь… только сейчас отнес письмо на почту… директору училища. Возьмите!

Голос у Егора дрожал, а глаза смотрели просяще.

– Нет! Иди туда, откуда пришел, – ответил Мазай. – Мы тут и одни со всем управимся. Давай проваливай! Активист какой нашелся! Уходи, уходи, чтоб и духу твоего тут не было!

Егор стоял, опустив голову, и переминался с ноги на ногу.

– Или не слышишь, что говорят?! – прикрикнул Мазай.

– Почему не слышу? Слышу… Возьмите меня… Васька!

– Сказано – нет, значит, нет. И нечего тебе сюда ходить, свой нос показывать. Поворачивай на обратный курс. А шинель напрасно на себя напялил – больше ты форму носить не имеешь права. Ну, будь здоров! Счастливо отдыхать. Нам некогда балясы с тобой точить.

– Васька, даю слово – я не помешаю. Вот увидите!

– А ты попробуй помешать, попробуй только! Ну? Больше пробовать не отважишься.

– Нет, я не так сказал. Я, мол, помогать буду. Выручите, ребята, меня! Мне же совсем деваться некуда. И в военкомате не взяли. Я и сам не рад, что все так случилось.

– Слыхал, Жутай, – «случилось»! Будто не он дёру дал, а само собой так случилось, без его желания. Хорошо поёшь, только мы твою песню насквозь знаем. Давай поворачивай назад, не отрывай от работы!

Жутаев молча следил за разговором. Сначала он не хотел вмешиваться, но, уловив в голосе Егора мольбу, а во взгляде тоскливую безнадежность, почувствовал, что дольше молчать не может и готов поддержать Егора. Но сначала надо было поговорить с Мазаем наедине, и он сказал Егору, также стараясь быть грубоватым:

– Набезобразничал, а теперь просишь выручить? А когда убегал, с нами советовался? Помнил, что есть у тебя товарищи? Нет, не помнил. Ты эгоист, ты о себе только думаешь. Выйди из цеха… а через полчаса заходи. Мы с Мазаем посоветуемся, как быть с тобой дальше.

Егор хотел что-то сказать, но Жутаев выпроводил его:

– Иди! Разговор потом будет. Правильно, Мазай?

Васька сердито пробурчал:

– Не знаю, зачем тебе все это понадобилось.

Егор вышел из литейки.

– Что ты затеваешь? – спросил Мазай.

– Что я затеваю? Ничего не затеваю. Просто мне кажется, что Бакланова нужно принять. Пока из училища придет ответ, нечего ему болтаться зря. Пусть работает. Об этом я и хотел посоветоваться с тобой без него.

– Ты что же это, двуличничаешь?

– Почему?

– А потому, что у тебя семь пятниц на неделе! – закричал Мазай. – Что ни день, то пятница!

– Интересно! Ты хоть объясни, по крайней мере…

– Кто настоял, чтоб уйти от Баклановых с квартиры? Ты. Развез свои рассуждения на сто морских миль: «Если дело касается чести, нечего долго раздумывать». – Мазай удачно скопировал Жутаева. – А теперь в чем дело? На квартире у дезертира оставаться нельзя, я с этим согласен, а вот чтобы покрывать дезертира, работать с ним вместе – извини, шалишь, нет на это моего согласия! И не о чем больше разговаривать. А придет сюда еще раз – я ему по шее надаю: лети на все четыре стороны!

– Обижайся, Мазай, или не обижайся – твое дело, но я скажу откровенно: думаешь ты мало, голове работы не даешь. Вот и все. Больше на кулаки надеешься, а напрасно. От кулаков не всегда толк бывает.

– Ну и ладно, не твое дело! Я тебе не даю советы, не указываю, и ты ко мне не суйся. А Бакланову здесь не работать. Вот клянусь!

– Посмотрим.

– Смотрелки заболеть могут. Понятно?

– Не грозись. Не испугаешь. И вообще мне кажется, что драки у нас больше не получится. Во-первых, тебе не очень-то интересно драться со мной, а во-вторых, я кулаками вообще не собираюсь ничего доказывать. Что касается Бакланова – ты пойми, Мазай, одно: парень совершил проступок, понял свою ошибку, хочет исправиться, просит, чтобы мы протянули руку, а мы вместо помощи на дно его толкаем. Вот что получается. По-твоему, хорошо это? По-товарищески? Но и другое еще нужно учесть. Скажи: справимся мы вдвоем в день плавки? Молчишь? Знаешь, что не справимся.

– Директор людей подбросит столько, сколько нам нужно будет.

– Правильно, людей-то нам, конечно, дадут в помощь, хороших людей. Но ты подумал о том, что они никогда еще расплавленного чугуна не видели? Не мешает об этом подумать. Станешь лить из ковша, как ударят брызги – и ковш бросят. Первый раз с непривычки расплавленный чугун для всех страшен.

– Ну, ну, знаешь, ты меня не усватывай! Договорились, что старшим буду я, ну и подчиняйся, делай то, что я велю. Берись за решето – время зря уходит.

Мазай понимал, что Жутаев прав, что Бакланову нужно помочь в его беде, но он не хотел возвращения Егора в училище. Не хотел потому, что боялся, как бы Бакланов при встрече с директором или мастером не наговорил на него, Мазая, не обвинил его в своем побеге. А случись такое – радости мало. Начнут трезвонить о Мазае, станут повсюду приводить для примера, разбирать по косточкам. А зачем это ему? Он привык к похвалам. На народе отчитывали его только раз, на последнем собрании, и он понял тогда, как плохо чувствует себя человек, когда критикуют его при всем честном народе. Сейчас Мазай готов был пойти на что угодно, только бы не допустить повторения такой встряски.

– Нет уж, пускай дезертир выкручивается как хочет, а нам до него никакого дела нет.

Видя, что Мазая не переубедить, Жутаев пошел к бочке с водой и начал мыть руки.

– Ты что, шабашить задумал? – крикнул Мазай. – Так наработаем… Берись за решето, нечего болтаться по литейке. Слышишь? Или не тебе говорят?

– Не кричи. Кричать и я хорошо умею – может, еще покрепче твоего. А впрочем, если пришла охота развивать голосовые связки – пожалуйста, упражняйся. Только знай: крика твоего не боюсь. Понятно? Давай-ка лучше пойдем к бригадиру и расскажем о Бакланове. Как он решит, так и будет.

– Иди, если тебе надо, советуйся. Можешь у кого угодно совет спрашивать, а я не люблю перед всеми шапочку ломать. Свой котелок на плечах имеется. Иди. Я работать сюда приехал, а не шататься по начальству.

Мазай решительно отвернулся и отошел прочь, а Жутаев не спеша вышел из литейки.

Едва за Борисом закрылась дверь, Мазай бросился к окну. Он увидел, как Жутаев вышел из цеха, оглянулся вокруг – видимо отыскивая Бакланова. Егор стоял неподалеку, на пригреве возле комбайна. Увидев его, Борис что-то крикнул. Бакланов оглянулся и со всех ног помчался к нему. Жутаев что-то сказал Егору, и оба пошли к механическим мастерским.

Мазай стоял, облокотившись на подоконник, и с неприязнью смотрел им вслед. С каким бы удовольствием он согласился, чтобы вместо этих двух очень неприятных ему ребят здесь были любые двое из его группы!

Мазай даже глаза прикрыл, стараясь представить себе, что по площади идут не Жутаев и Бакланов, а кто-то другой. И он так отчетливо и ясно увидел Олю и Сережку, что тут же открыл глаза. Но вдали шагали Жутаев и Бакланов.

Мазай снова зажмурил глаза. Вместо Оли и Сережки перед глазами поплыли какие-то светлые круги, палочки, звездочки. Отгоняя их, он плотно сжимал веки, но светящиеся фигурки не уходили.

– А, черт их побери! – во весь голос выругался Мазай и открыл глаза. – Дурак я – не так нужно было повернуть с Баклановым. Надо бы вывести его из литейки, прижать где-нибудь в углу, чтобы никто не видел, и пригрозить: «Если ты, пресноводная малявка, хоть словом кому-нибудь обмолвишься, что я тебя обижал, если скажешь, что из-за этого сбежал, – и не просись в цех, не возьму. Помни: в побеге виноват только ты сам. И пи на кого не сваливай. Что хочешь выдумывай: надоело в городе жить, блинов с маслом захотелось, по коровам соскучился, – но Мазай здесь ни при чем. Согласен? Пожалуйста, иди в цех, работай. А вернешься в училище, я перед директором тебя поддержу и вообще больше никому в обиду не дам». Вот как надо было делать. Жутай – тот сразу понимает, что к чему, а я… все кашу ем…

Ругнув себя еще раз дураком и оболтусом, Мазай стал думать: как хорошо могли бы сложиться дела, перетяни он сейчас на свою сторону Егора. Ведь Жутаев при всем собрании рассказывал, как обижали Бакланова, и догадки строил, что Егор потому и сбежал. А вот взять бы на следующем собрании и выступить: «Прошлый раз Жутаев на меня по злобе наговорил. Столько выдумал, что и не запомнить. Бакланова тогда не было, спросить не у кого, и Жутаеву поверили. Теперь Бакланов здесь и может рассказать, как оно па самом деле было». А Бакланов выступит и начнет ввинчивать: «Васька Мазай – дорогой человек. Он мне как брат родной. И сбежал я совсем не из-за него, а по своей глупости, и никто тут не виноват». Потом выступят ребята и все в один голос поддержат его, а Жутаеву останется только краснеть да искать, куда глаза свои деть… Вот было бы здорово!

«Нет, не так нужно было с Баклановым обойтись. Ну, ничего, еще не поздно. Попробуем покалякать с ним», – решил Мазай.

Стук двери прервал его размышления. В литейку вошел руководитель шефской бригады, мастер слесарного отделения Галузин, а за ним Жутаев и Бакланов. Галузин прошел к пылающей печке:

– Мазай, идите-ка сюда.

Мазай, нарочито чеканя шаг, подошел:

– Слушаю, товарищ мастер.

– Вы не согласны, чтобы Бакланов поработал в литейке вместе с вами и Жутаевым?

Мазай пожал плечами:

– Почему не согласен? Даже наоборот. Тут работенки, товарищ мастер, на целый десяток хватит. Бакланов мне дороги не перешел. Пускай работает.

Галузин непонимающе взглянул на Жутаева, на Бакланова и снова на Мазая.

– Жутаев официально заявил, что вы против. Как это понимать? Объясните, пожалуйста.

– Я пошутил, а Жутаева хлебом не корми, только дай сбегать к начальству пожаловаться. Подождите маленько– вы его тоже узнаете, товарищ мастер. А так вообще я не против и говорю – пускай Бакланов работает. Правда, он плоховато знает дело, боюсь – брак допустит, но если и вы за это, о чем может быть разговор? Я тоже за. Мне он не мешает.

Жутаев широко открытыми глазами смотрел на Мазая и не верил своим ушам. Он был возмущен двоедушием Мазая, он был готов наговорить ему самых обидных и резких слов, и с языка уже вот-вот сорвались было эти слова, но он вспомнил совет Селезнева – владеть собой – и сдержался. Вспышка гнева погасла, и Борис уже улыбался, довольный, что, так или иначе, Мазай оказался побежденным.

– Правильно ты решил, Мазай. Лучше поздно, чем никогда. А если ты и вправду шутил насчет Бакланова, то виноват, выходит, я: не понял и принял всерьез. Извини. В общем, ты одурачил нас обоих – и его и меня.

Такого поворота Мазай от Бориса не ожидал. Он рассчитывал, что Жутаев вспылит, наговорит при Галузине грубостей, а Галузин, вернувшись в город, конечно, обо всем расскажет Колесову. Но расчет не оправдался: Жутаев все повернул по-своему. У Мазая даже кулаки сжались. Промолчать нельзя, нужно при Галузине осадить Жутаева, а себя показать с хорошей стороны.

– Извинения, значит, просишь? А не надоедает тебе извиняться? – сказал он презрительно. – Мне, например, твои извинения мозоли набили в ушах. – Мазай повернулся к Галузину. – Чудной он человек, товарищ мастер. На каждом шагу пакостит и тут же извиняется. Я сначала рычал на него, не мог привыкнуть, а потом понял: такого не переделаешь – видать, характер дурной.

Ложь Мазая на этот раз развеселила Жутаева.

– А ты, Мазай, оказывается, и сочинять умеешь, – улыбаясь, сказал он. – Да как еще здорово получается! У тебя просто талант. Жаль, что зря пропадает такое дарование.

– Ну, нечего, нечего шпильки пускать! Знаем, какой у тебя язык! – зло прикрикнул Мазай.

Галузин смотрел то на Жутаева, то на Мазая, ожидая конца стычки, но, видя, что спор разгорается, решил пресечь его.

– Да-а-а! – недовольно протянул он. – Приехали помочь, а сами черт те чем занимаются, какой-то ненужной болтовней. Шефы, нечего сказать. Ну что, если бы здешние товарищи слышали ваш разговор?! Стыд и позор! Вместо работы грызетесь, скандалите. Много говорить на эту тему я не собираюсь. Всякие споры нужно кончить. Понятно? Работать в литейке будете втроем, пока не переговорю по телефону с директором училища. А дальше видно будет. О ваших спорах я директору тоже доложу. Обязательно. А вас предупреждаю: если будете ссориться – отправлю в училище, как не оправдавших доверия. На ваше место других вызовем, более достойных. Сюда десятки просятся. Так и знайте. Вопросы будут?.. Нет? Принимайтесь за работу.

– Есть, товарищ мастер! – отчеканил Мазай.

Галузин вышел.

И Мазай и Жутаев почувствовали себя неловко и отводили друг от друга глаза.

– Ну, пошли работать, – деланно равнодушным тоном предложил Мазай; он быстро взглянул на товарищей. – Вот он какой, Галузин! Видели? Кремешок. Он все может. – Мазай хлопнул Бакланова по плечу и снисходительно добавил: – Работай, Егор, не жалко. Только чтоб по совести. Халтурщиков нам не надо.

МАЗАЙ ПЕРЕМУДРИЛ

Накануне дня плавки директор МТС вызвал всех троих и спросил, кто из них будет вести плавку. Жутаев объяснил, что Мазай в училище был старостой производственной подгруппы, вроде бригадира, пусть он и руководит плавкой.

– Я хочу предупредить вас, товарищи, что старший возьмет на себя ответственность за плавку и литье. Он будет командовать, и его слово должно быть законом. Ведь, кроме вас, в эмтээс нет знатоков. Никто не подскажет в нужную минуту. Старший должен все продумать, учесть и предусмотреть.

– Ты, Мазай, не возражаешь против моего предложения? – спросил Жутаев.

Он был уверен, что Мазай с радостью согласится, но Мазай недовольно насупил брови и как-то нехотя, ни на кого не глядя, ответил:

– Возражать не приходится. Если нужно, чтобы я вел плавку, – пожалуйста. Я не боюсь, товарищ директор. Пускай валят на меня всё – выдержу! А тебя, Жутаев, небось заячья болезнь схватила? Потому ты меня и выдвигаешь. Получается красиво: забота о людях. Хитер! Пускай Мазай отвечает, а тебе – попутный ветер… Так-то легко работать…

– Напрасно ты так думаешь. Я не боюсь ответственности. Кому-то нужно вести плавку – или тебе, или мне, это ясно, как день. Бакланов слабоват – значит, остаемся мы двое. Если ты не согласен, я возьмусь.

– Ну и берись! Пожалуйста!

– Только мне казалось, что тебе как бригадиру… – начал Жутаев.

Но Мазай прервал его:

– Хватит с меня и бригадирства, нечего все на одного валить! Я не двужильный. Спина может не выдержать.

– Ты не горячись, – спокойно урезонивал его Жутаев. – Можно и без нервов обо всем говорить. Если вы, Николай Степанович, не возражаете, плавку буду вести я.

Директор согласился.

Жутаев не рисовался, говоря, что не боится ответственности, не старался казаться лучше, чем был на самом деле. Он не только не боялся самостоятельно вести плавку – он даже мечтал об этом еще в Сергеевке. Ему хотелось самому, без помощи мастера, без контроля, схватиться с огненной стихией и покорить своей воле бушующую лаву. Отказ Мазая не очень его удивил. Раньше он только предполагал, что Мазай трусоват и не надеется на собственные силы, теперь же Борис уверился в своей догадке, однако не высказал этого вслух.

Вернувшись в цех, Жутаев хозяйским глазом окинул всю площадь пола литейки, сплошь заставленную опоками, набитыми формовочной землей. Они стояли строгими рядами, большие и маленькие, чугунные и совсем новые, деревянные. Вдоль и поперек цеха были оставлены проходы– по ним пройдут заливщики с ковшами кипящего чугуна. Смотрел Жутаев на опоки и очень четко различал три участка: свой, Мазая и Бакланова. С самого начала они все трое формовали на разных участках, чтобы каждый мог отвечать за свою работу. Еще утром Борису казался свой участок самым дорогим. Ему, конечно, хотелось, чтобы и у товарищей было все благополучно, чтобы во всей литейке не было брака, но па первом плане все-таки был свой участок. А вот теперь будто стерлись грани и вся литейка превратилась в один большой массив. Теперь, если где-то у Мазая или Бакланова обнаружится брак, он будет и его браком.

– Давайте проверим все опоки, – предложил он.

– Чего еще выдумал! – возразил Мазан. – Зачем это понадобилось? Или больше делать нечего?

– Затем, чтобы меньше брака было, – ответил Жутаев. – А работы у нас сегодня и вправду почти пет – займемся опоками.

Егор не стал возражать и пошел было к своему участку, но Жутаев остановил его:

– Погоди, Бакланов, мы втроем будем проверять каждую опоку. На всех участках.

– Нечего мудрить! – возразил Мазай. – Каждый свое может проверить. Подумаешь тоже – контролеры нашлись!.. У меня брака не может быть.

– А я говорю: все вместе, – решительно заявил Жутаев. – И споры давайте прекратим. Плавку веду я! Вот я и хочу убедиться, что с формовкой все благополучно и при заливке никаких неожиданностей не будет. Попятно?

Больше Мазай не возражал. Крайними были опоки Бакланова, с них и начали осмотр. Снимали верхнюю опоку, переворачивали, осторожно клали на пол и внимательно рассматривали ее. Первые опоки не вызвали никаких сомнений. Но вот в одной из форм Жутаев заметил несколько лишних песчинок.

– Видишь? – спросил он Егора.

Бакланов растерянно заморгал глазами и кинулся с ланцеткой к опоке.

– Не торопись, – прикрикнул Мазай, – а то всю форму испортишь! Тоже мне, формовщик называется, а на брак работает! Я так и знал, что качество у тебя будет грошовое. Взялся работать – работай, а халтурить нечего.

Однако опок с изъянами нашлось немного. Начали просматривать работу Мазая.

– Снимать верхнюю опоку я буду сам, – сказал он, – а вы смотрите, если хотите. Мне, например, смотреть нечего. Всё с ручательством сработано. Высший класс.

Мазай снимал опоку и тут же отворачивался в сторону. Но он только делал вид, что не смотрит, сам же исподтишка следил за товарищами. Одну опоку просматривали за другой, и Жутаев командовал:

– Все в порядке. Образец. Давайте дальше.

– Можно и дальше. Мы с удовольствием, – чуть насмешливо отвечал Мазай.

– Стоп!

– Что за «стоп»? – удивился Мазай.

– Сам посмотри, – предложил Жутаев.

Мазай склонился над нижней опокой, да так и застыл над ней. В опоке была заформована шестеренка. Уголки двух зубчиков отвалились, и земля от них лежала небольшими комочками в углублении. Если бы Мазай не видел это сам, то никому бы не поверил. Он смотрел на сломанные зубчики и не мог понять, как могло случиться, что он проморгал. А теперь вот и стой, словно оплеванный. Небось Бакланов радуется, думает, что и Мазай, мол, не лучше его работает.

– Видал, Мазай?

Мазай, не меняя позы, негромко, словно в раздумье, ответил:

– Молодец ты, Борька. Ведь это же определенный брак, – и не спеша наступил ногой на форму.

– Да ты что делаешь?! – крикнул Жутаев. – Ведь ее наладить можно было!

Мазай махнул рукой:

– Новую сделаю. Не хочу без надобности ремонтом заниматься. Давайте смотрите дальше.

После этого случая он как-то притих, присмирел, будто в нем ничего не осталось от Васьки Мазая – грубияна, драчуна и зазнайки. Теперь, когда поднимали верхнюю опоку, Мазай спешил опередить товарищей и первым рассматривал форму.

Он весь день был неразговорчив, работал не разгибая спины и до самого вечера, чего с ним никогда еще не было, не сказал ни единого грубого слова ни Бакланову, ни Жутаеву.

По пути домой Егор вдруг стал уговаривать товарищей зайти к нему.

– Ведь примут меня снова в училище? Примут. Значит, все равно вместе жить придется, в одной комнате.

– А может, и не примут, – возразил Мазай. – Тебе еще никто не поручал решать это за директора. Знаешь, какой он строгий? Решит отказать и откажет.

– А я думаю – примут. Нынче Галузин сразу бы отказал, а то ведь разрешил работать с нами, – сказал Жутаев. – Колесов об этом, конечно, знает.

– А правду говорят, будто гармонь у тебя есть? – неожиданно спросил Мазай.

– Есть.

– Дашь поиграть?

– А ты разве умеешь?

– Не то чтоб умел, просто люблю попиликать на гармошке. Для удовольствия. Значит, дашь?

– Можно.

– Тогда пошли к тебе.