Текст книги "Товарищи"
Автор книги: Владимир Пистоленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)
КАРТИНЫ ПРОШЛОГО
Выйдя в коридор, Бакланов опрометью бросился в раздевалку, на ходу стащил с себя шинель, торопливо передал ее гардеробщице, получил номерок и почти бегом помчался в клуб. Он знал, что директор долго не задержится в комнате и может снова повстречаться. Сейчас разговор как будто закончился благополучно. Бакланов был рад такому исходу и теперь боялся, как бы при новой встрече Иван Захарович опять не заговорил о ключе. И, лишь потянув на себя ручку клубной двери, Егор успокоился.
«Клуб», по существу, был только зрительным залом человек на пятьсот, небольшую часть которого занимала сцена.
Бакланов приоткрыл дверь и с трудом втиснулся в зал – так он был переполнен. Егор решил пробраться чуть-чуть в сторону и встать позади всех, чтобы никто из товарищей не заметил его.
Прислонившись к задней стене, Бакланов неподвижно стоял и делал вид, что очень внимательно слушает лектора.
На первый взгляд могло показаться, что он весь захвачен этим и больше ничто его не интересует, но глаза Егора говорили о другом: они были какие-то бессмысленные, ничего не выражающие, словно подернутые дымкой и оттого будто незрячие.
В такое состояние обычно впадает человек, который, и сам того не замечая, ушел мыслями в прошлое, задумался так глубоко, что не обращает уже внимания ни на события, происходящие рядом, ни на людей, окружающих его
Стоит он с открытыми глазами, а ничего не видит, кроме знакомых и дорогих картин из далекого прошлого. В таком состоянии находился и Бакланов.
Не посылка, конечно, а письмо матери, ее слова о том, что соскучилась, вызвали у Егора воспоминание о доме. Ему, как никогда, захотелось увидеть мать, услышать ее голос, поговорить с ней. Слова Ивана Захаровича о ласковом обращении с родителями глубоко взволновали Егора. Он почувствовал себя виноватым перед матерью и теперь думал о том, что, если бы вот сейчас попал домой, обязательно взял бы ее за руку, вышел бы на середину улицы и прошел бы через всю Платовку, не выпуская материнской руки из своей. А если бы увидели ребята и начали смеяться: мол, ты бы еще за мамкину юбку уцепился, он нашел бы, что им сказать, и они бы поняли, что смеяться здесь не над чем.
Думая так, Егор почти ощущал в своей руке шершавую, всю в узловатых мозолях, но всегда теплую и ласковую руку матери.
Картины прошлой жизни, когда Егор жил еще в селе, одна другой ярче вставали в его воображении. То ему виделось, как вместе со своими сельскими друзьями Максимом Ивкиным да Сережкой Тюпакиным он мчится па лыжах с крутого Лысого холма к речке Самарке и прыгает с ее обрывистого берега прямо па лед. А берег у Сам арки высокий: прыгнешь, полетишь вниз – дух захватывает и сердце холодеет, от страха глаза сами закрываются…
И хочется закричать, но внизу – прыгнувшие раньше Максим и Сережка; они хохочут, стряхивая друг с друга снег…
То вдруг Егор видел себя в бригадной конюшне возле дедушки Кузьмы
Дедушка Кузьма много лет работал в колхозе старшим конюхом, и Егор привык по нескольку раз в день проведывать его. У деда научился он отличать хорошую лошадь от плохой, узнавать по малозаметным признакам нрав любого коня…
…Душный июльский день окончился. Жара схлынула. Вечереет. Егор играет с вороным баловнем-стригунком. Жеребенок то подпустит к себе Егора, то вдруг взвизгнет, взбрыкнет, вильнет пушистым хвостом и припустится по двору, да все в галоп. Хохоча, Егор гоняется за ним, хочет поймать озорника. Из конюшни выходит дедушка Кузьма:
– Егорка, а ну, хватит тебе гонять за жеребчиком!
– Я вот только поймаю… носится как угорелый.
– И совсем ни к чему это. На то он и жеребенок, чтоб носиться. Пускай бегает – резвей будет.
– Он играть хочет.
– Ну и пускай играет себе на доброе здоровье. А ты давай отгони коней на луг. Погонишь?
– Погоню. Только скричу Максима и Сережку.
– Иди, да поскорее. Подседлать?
– Нет, так поедем. Без седла удобнее.
– Ну, ну. Было бы сказано. Ступай.
Егор возвращается с Максимом и Сережкой, и дедушка Кузьма спрашивает:
– Кто на каком коне поедет?
– Я на Прибое! – кричит Егор.
– А мне Дикарку дайте. Дадите? – горячится Максим.
– Дам. Молодец ты, Максим: самую характерную лошадь выбрал. Не трус. А вот ты, Егорка, все за хвост Прибоя хватаешься, как за мамкину юбку.
– Прибой – он тоже резвый, – вступается за приятеля Максим. – Знаете, как он бегает? Как ветер. Не верите? Он может даже Дикарку обогнать. Не верите, да?
– Знаю, какая лошадь как бегает, нечего мне доказывать. На Прибое сидеть спокойно – покачивает, как в люльке. Это верно. Ну, а тебе, Сергей, какую? Опять «какую дадите»?
– Ага.
– Не любишь ты, Сережка, коней. Нет у тебя к ним душевного желания.
– Вот и неправда, дедушка Кузьма! Люблю.
– Ну ладно. Не будем спорить. Слыхали, как говорят: полюбил волк кобылу – оставил хвост да гриву. Всяк по-своему любит. Езжайте. Там костерик разведите. Я попозже подъеду, – картошку печь будем.
Ворота открыты. Небольшой табун коней мчится по колхозной улице, поднимая густые облака желтоватой пыли.
Вот табун свертывает на луг, и лошади, пощипывая сочную траву, идут тише.
– Запевай! – командует Максим.
Егор, вдохнув побольше воздуха, поет звонким голосом:
В степи под Херсоном высокие травы,
В степи под Херсоном курган…
И слаженно, втроем, заканчивают куплет:
Лежит под курганом, заросшим бурьяном,
Матрос Железняк – партизан…
…Виделась Егору и гармонь, его гармонь, хотя и не новая, не совсем исправная, но очень послушная. Много раз доводилось ему играть на ней то для своих товарищей в школе, то в сельском клубе для молодежи и даже на свадьбах, куда приглашали его с большим почетом, как взрослого. И он никогда не подводил – играл все песни и танцы, которые то и дело заказывали ему приглашенные на свадьбу.
ВАСЬКА МАЗАЙ
Лекция окончилась. Ребята, толкаясь и обгоняя друг друга, заспешили к выходу. Подхваченный общим потоком, Бакланов все еще продолжал оставаться во власти воспоминаний о доме. Ему так ясно представилась игра на гармошке, что совсем рядом почудились знакомые звуки.
Вдруг он окинул взглядом зал, битком набитый учениками, и представил себе, что там вот, на сцене, только что был не лектор, а он, Егор Бакланов, со своей двухрядкой и это ему аплодировали ребята, уговаривая сыграть еще.
Но это – только мечта. Егор вздохнул. «А и вправду было бы здорово выйти на сцену с ремнем через плечо, с гармошкой в руках и рвануть по всем планкам, – подумал он. – Наверняка все сидели бы с открытыми ртами, а я им одну хлеще другой закатывал бы. В группе то и дело подкалывают: в учебе отстаешь, да и в цехе тоже. А ну пускай тут вот попробовали бы укусить! Гармонистов-то не только в группе – во всем училище нет. Я один! Сыграть бы хорошо – пожалуй, не только ребята глаза вытаращат, а, чего доброго, сам Иван Захарович приветствовать будет да еще и за ручку поздоровается. Эх, дурак – не взял сюда гармошки! Побоялся, что ребята испортят. Надо будет написать мамке, пускай пришлет».
Далеко впереди, среди ребят, Егор заметил Ваську Мазая. Настроение сразу же изменилось. Лицо у Егора погрустнело, и даже желание выступить перед всеми с гармошкой пропало. На душе почему-то стало тревожно, захотелось незаметно выскользнуть из клуба, чтобы не встречаться с Мазаем. Сейчас он уже не раскаивался, что не привез гармошку. «Только привези – он мне совсем жизни не даст: либо самому велит играть, либо заставит его учить. Чего доброго, и ночью не заснешь – не даст», – подумал он о Мазае.
Выйдя из клуба, Егор хотел было пойти к кастелянше, но его кто-то дернул за рукав. Егор обернулся – это был Васька Мазай.
Мазай был невысок ростом, но плотный, коренастый. Волосы у него были черные, лицо смуглое, из-под широких черных бровей сверлили собеседника быстрые, выразительные глаза. Ходил Мазай, раскачиваясь из стороны в сторону, глядел на всех вприщурку, будто внимательно всматривался. Руки, сплошь покрытые татуировкой, он обычно или держал за спиной, или глубоко засовывал в карманы штанов. Чего только не было изображено на Васькиных руках! И собственное имя – «Вася», и спасательный круг, и два якоря, и лодка среди волн, и многое другое, что не сразу можно было разобрать, но очевидным оставалось одно: все «наколки» сделаны на морскую тему. И это имело свою причину: отец Мазая служил в Черноморском флоте и был старшиной второй статьи. Васька гордился отцом и не пропускал случая похвастаться, что-де похож на него, как говорится, капля в каплю. Сам Васька тоже мечтал стать моряком. Правда, не матросом и даже не старшиной, как отец, а капитаном, да не на речном или каботажном судне, а капитаном дальнего плавания. К этому Васька сейчас и готовился: он усиленно следил за своим внешним видом и делал все, чтобы казаться похожим на моряка. Он даже носил морскую полосатую тельняшку и частенько, когда вблизи не было работников училища, расстегивал ворот гимнастерки и раскрывал его так, чтобы была видна «душа морская», как называл он тельняшку.
Сейчас ворот у Васьки, конечно, был застегнут, но якорь на тыльной стороне ладони выдавал его пристрастие к морю. Мазай пристально, с чуть заметной усмешкой смотрел на Егора:
– Ты, Бакланчик?
– Я. А что, не узнал? – с досадой протянул Егор.
– Как не узнал… Такую неписаную красоту за сто морских миль узнать можно. Гут, брат, никакой ошибки не получится: один ты у нас такой розовый да пухленький, словно кок на пассажирском пароходе.
– Какой есть, такой и есть. И нечего…
– А что – думаешь, не похож? Клянусь! Только белой шапочки не хватает. Не веришь? Вот давай соорудим тебе поварскую шапку из полотенца да у ребят спросим – все скажут: как две капли воды. Ручаюсь. Давай?
Егор ничего не ответил и с опаской взглянул на Мазая.
– Не бойся, я шучу. Разве я стану подводить друга! За друга я знаешь что могу любому устроить?.. Не знаешь? Век будет помнить! Даю слово… Ты где сидел?
– А я не сидел. Стоял у стенки, сзади. Места не захватил.
– Понятно. А я оглянулся раз-другой – не видно тебя. Подумал, что вовсе на лекцию не пришел, а где-нибудь к другому пирсу причалил. И такое меня зло взяло, что, кажется, растерзать тебя мог! Не прийти на лекцию– это же почти прогул! Всей группе затрещина! Сижу, слушаю лектора, а сам, как подумаю про тебя, – рычать начинаю. Как пес. Из-за тебя, можно сказать, всю лекцию мимо ушей пропустил. Понял?
– А чего ты мне начитываешь? Был я на лекции? Был. И нечего! – возмутился Бакланов.
– А я авансом воспитываю тебя, Бакланчик, чтоб в дальнейшем плыл по нужному курсу. Как требуется. Сбиться-то в сторону совсем недолго.
Вдруг Бакланов чуть заметно подмигнул Мазаю и тихонько сказал:
– Идем-ка в сторону.
– Может, драться хочешь? – пошутил Мазай, но, заметив на лице Бакланова тревогу, молча пошел за ним.
Они остановились в углу коридора, возле своей двери.
– Директор отобрал у меня ключ, – невеселым голосом чуть слышно сказал Бакланов.
Эти слова произвели на Мазая магическое действие. Куда девалась его «морская» осанка и неприступный вид! Он широко раскрыл глаза, рванулся к Бакланову и, крепко схватив его за руку, со всей силой сжал ее:
– Врешь?!
– Нужда была врать! Директор еще похвалил – говорит: хорошо сделан.
– Эх, ты! Значит, затонула плоскодонка дырявая.
– А плоскодонка не тонет, даже дырявая может плавать. И плавает. У нас в колхозе есть…
– Не тонет, так людей топит!
– А я что, разве утопил кого? Не знаешь – и не говори.
– Ну, Баклан, ты давай не фырчи! Оратор какой нашелся. Рассказывай все, как было.
Бакланов подробно описал свою встречу с директором, умолчав лишь о посылке. Мазай остался доволен, что Бакланов всю вину взял на себя и не выдал товарищей. Он даже шлепнул Егора по спине, что означало у него высший предел доброжелательности:
– Молодец, Бакланчик! Просто даже поверить трудно, что ты такой героический парень… – Вдруг лицо Васьки стало строгим, а глаза пытливо уставились на Егора. – А каким ветром тебя в комнату занесло? Все на лекцию, а он в комнату поплыл. А? Потому я и говорю, что не видел тебя на лекции. Выходит, ты пришел в клуб к шапочному разбору? Дисциплинка у тебя – что надо! Видать, на черную доску захотелось.
Бакланов был готов к такому вопросу. Зная, что грозит посылке, если Мазай проведает про нее, Егор спокойно, даже немного безразлично ответил:
– Я за порошком забегал. От головы. С утра болит. То в один висок стукнет, то в другой. Когда голова разболится, не до лекции. – И для большей убедительности еще приврал: – Я только высыпал порошок на язык, а они входят. Увидели, что я за делом, и никто ругать не стал. Вот как… Мастер сказал: если голова не пройдет, нужно к врачу сходить, чтобы лекарство дал и освобождение. Ну, а я отказался. И так, мол, пройдет. И прошло. Может, минут десять еще поболела после порошка, и все.
Егор разговаривал с Мазаем, а сам мучительно думал, как бы избавиться от него. Он понимал, что это не так легко, и решил перехитрить Ваську.
– Ты куда сейчас пойдешь? – спросил он.
– Как «куда»? На консультацию. А ты забыл?
– Я в читальню пойду.
– Брось выдумывать! Идем на консультацию.
– Нечего мне там делать сегодня, а в читальню – вот как нужно.
– Зачем?
– Книгу возьму. По литейному делу.
– А я говорю – давай па консультацию! И разговор окончен. Дисциплина! Понятно? В моей группе ие должно быть никаких прогулов. Ясно?
– Так незачем же мне сегодня…
– Ну и наплевать, что незачем, а ты иди. Вреда все равно не получится. А по правде сказать: думаешь, мне самому охота ходить на всякие там консультации? Как бы не так! Терпеть их не могу. Цех – все отдам за него, а уроки да консультации – просто жить мешают. Я бы сам и носа туда не показывал – нельзя, дисциплина требует. А как же! В расписании консультация? Консультация. Ну, и плыви туда, нечего по сторонам оглядываться. А то, пожалуй, опять голова заболит. Пошли. Ну?!
И Бакланов пошел, охваченный тревогой за судьбу стоящей под койкой посылки. Но делать нечего: не подчиниться Ваське он не мог – такого Мазай никому не простит.
На третьем этаже, почти у двери своего класса, они увидели юношу и девушку. Юноша, чуть подавшись к своей собеседнице, что-то ей оживленно доказывал. Он быстро и размашисто жестикулировал, покачивал головой, пожимал плечами – в общем, весь был в движении. Девушка молча слушала его, чуть прикусив губу, и строго смотрела себе под ноги. Заметив на лестнице Мазая и Бакланова, она негромко сказала:
– Ладно. Отпрошусь.
– Правильно, Оленька! – почти крикнул юноша, прищелкнул пальцами, стремительно повернулся на каблуке, помчался по лестнице, крикнул на ходу Мазаю: – Привет, тезка! – и исчез где-то внизу.
Мазай подошел к девушке.
– О чем тут напевал Васька Жабин? – спросил он.
– Так, ни о чем. Просто говорили.
– Брось, Ольга! Я сам видел, как он ломался, словно сдобный пряник. Одесский дергун.
– Ну и хорошо, если видел. Подумаешь, важность какая! Вот что, товарищ староста: я на консультацию не пойду.
– Брось, Писаренко, выдумывать.
– И не собираюсь. У меня пятерка по спецтехнологии. Неясных вопросов нет. Вот и все. Мне нужно в город сходить.
– Зачем?
– Тебе знать необязательно. В общем, за «надом», – хитровато улыбаясь, ответила Оля и добавила: – В кино. Вот.
– В кино?! – удивился Мазай и помрачнел. – Не отпускаю. Никого не отпускаю. Понятно? Пошли на консультацию.
– Понятно. Только на этот раз не выйдет по-вашему, товарищ староста. Я к мастеру пойду. – И Олины каблучки застучали вниз по лестнице.
Едва Мазай и Бакланов вошли в классную комнату, ребята закричали наперебой:
– Мазай, к мастеру!
– Дмитрий Гордеевич велел тебе в преподавательскую прийти!
– Иди скорее, он ждет!
– А не сказал – зачем? – нарочито безразличным тоном осведомился Васька.
– Говорит, что срочно нужно.
Мазай недовольно взглянул на Егора и прошипел:
– Наверно, гонять из-за твоего ключа будет. Руки бы тебе оторвать, чтоб не отпирал дверь в неположенное время! И голову отвинтить – пускай не болит, когда не просят. Жизни никакой из-за вас не стало! Вчера директор больше часа начитывал – думал, и ног не унесу, третьего дня – Батурин. Погодите, возьмусь я за вас…—
Уже от двери он крикнул:
– Эй, друзья, до конца консультации на ужин не уходите! Чтоб пи один не отлучался. Всем понятно?
У МАСТЕРА
В преподавательской комнате Селезнев был один. В ожидании Мазая он выписывал из классного журнала в свои блокнот отметки, полученные ребятами группы за день.
Работа подвигалась медленно: мастер то и дело задумывался, перелистывал журнал почти до конца и возвращался назад. Время от времени он поднимался из-за стола, теребя кончик бороды, делал несколько шагов по комнате и опять садился за журнал.
Селезнев был взволнован и не мог сосредоточиться. Упрек Колесова и Батурина в том, что он чрезмерно защищает своих ребят и почти не обращает внимания на их недостатки, не давал мастеру покоя. Пробегая глазами список учащихся группы, он подолгу задерживался над каждой фамилией. Список был для пего не просто перечнем фамилий – за каждой из них – он всегда видел лица своих учеников. Селезнев придирчиво присматривался к этим лицам, стараясь увидеть в них то, чего не замечал раньше, но что видели и о чем говорили другие.
Нет, хорошие ребята в его группе! Очень хорошие. Пусть как угодно их охаивают, но от этого хуже они не станут. Правда, много шаловливых. А кто в свое время не шалил? Пройдет детство – шаловливая пора, а с ним и желание пошалить. Всему свое время. Вот с грубостями похуже. Грубят друг другу, а иной раз и преподавателям. Это, конечно, плохо, сюда нужно будет направить все внимание. Грубость изжить – первое дело. Драки случаются. Правда, не часто, но бывают. Тоже тревожный сигнал. Хотя, кто же проживет свои мальчишеские годы, чтобы с кем-нибудь не подраться? Вряд ли найдется такой. А потом, драки мальчишек – особая статья: не успеешь отругать драчунов, а они уже снова закадычные друзья. Позабыли все, будто и не дрались. Вот и суди тут как хочешь. Но, конечно, спорить нечего: лучше, если драк поменьше.
«Писаренко Ольга», – прочитал мастер очередную в списке фамилию. Лицо его сразу подобрело, под усами появилась улыбка.
– Славная девчонка, – прошептал он, одобрительно покачал головой и вздохнул. – Сирота. Радоваться бы родителям, да не вернешь их.
Следующая фамилия – Рудаков Сергей.
– Тоже хороший паренек. Не боится работы. За все хватается с охотой, И по учебе нельзя сказать, чтобы был из последних…
В полуоткрытой двери показалась голова Оли Писаренко.
– Товарищ мастер, можно к вам?
Улыбка сбежала с лица Селезнева, но глаза из-под нависших бровей посмотрели на ученицу ласково:
– Входи, Писаренко, входи!
Оля нерешительно подошла к столу.
– Ну, говори, Оля, я слушаю.
– Товарищ мастер, отпустите меня в город ненадолго. Всего на два часа. Я у Мазая спрашивалась, да он не пустил – на консультацию гонит. По спецтехнологии. А мне и делать нечего на консультации. Вопросов у меня нет, и так все понятно.
– В город, говоришь? – Мастер взял журнал и начал его перелистывать. – Отметки у тебя хорошие. Четверки.
– И пятерки есть, товарищ мастер. По спецтехнологии…
– И пятерки есть… Только маловато.
– А уроки у меня уже почти все выучены. Пустите, товарищ мастер! Я давно у вас не отпрашивалась.
– Пустить, конечно, можно, особенно если уроки уже выучены.
– Я же и говорю – почти все выучены…
– Это хорошо… Ну, а зачем тебе понадобилось в город?
Оля чуть закусила губу и не ответила. Селезнев удивился:
– Что, секрет?
– Нет… В кино.
– В кино? А что смотреть?
– «Партизаны».
– Хорошая картина. С подружками?
– Нет, не с подружками. С одним мальчишкой. Он наш ученик, из токарного. Жабин его фамилия. У него сестра в «Октябре» работает контролером и достала пропуск.
– А-а-а! Ну, иди.
– Спасибо, товарищ мастер! – весело поблагодарила Оля и торопливо шагнула к двери.
– Писаренко!
Оля обернулась. Мастер стоял у стола и строго смотрел на нее поверх очков.
– Сегодня сильный мороз. Смотри не модничай: обязательно шарфом обмотай горло, а то ангину недолго схватить. И уши у шапки опусти. Обязательно!
– Слушаюсь, товарищ мастер, – в тон ему ответила Оля.
– А Жабин зайдет за тобой? Или как вы условились?
– Нет, не зайдет. Прямо у кино встретимся. Он будет там ждать у входа.
Селезнев помолчал.
– Вот что, Писаренко. Назначать друзьям-товарищам встречи у кино, в саду или где-то на улице – нехорошо. Если кто хочет повидать товарища, а особенно подругу, пусть спросит разрешения, заранее договорится и зайдет к ней домой. Вот как надо. Потом вот еще что… – Селезнев начал быстро перелистывать журнал, словно искал между листами нужные слова. – В общем, Жабина я приметил. Рыженький такой, вертлявый… Что-то мне он не по душе… Одним словом, когда будешь подходить к кино, внимательно присмотрись: если он не ждет, проходи мимо, не останавливайся. И домой. Попятно?
– Понятно, товарищ мастер.
– То-то. Девчонке нехорошо ждать. Особенно если не знаешь как следует человека.
– А почему?
– Все потому! – неожиданно сердитым тоном ответил мастер. – Самой немножко думать надо. И понимать. Не маленькая… Иди, Писаренко.
Немного удивленная, не совсем понимая, за что же осерчал мастер, Оля вышла.
А Селезнев снял очки, резким движением отодвинул журнал и заходил по комнате. Оля, конечно, не могла догадаться, что мастер рассердился не на нее, а на себя.
«По таким вопросам, – рассуждал он сам с собой, – должна бы говорить с девчонкой мать… А матери-то и нет. И отца нет. Значит, это моя обязанность. А у меня, черт возьми, как назло, и слова какие-то горбатые, одно к другому не приставишь».
В дверь постучали:
– Можно войти?
– Входите, входите, – овладевая собой, ответил Селезнев.
Услыхав голос Мазая, он невольно отметил про себя: «Молодец! Ведь не вломился без разрешения, а постучал в дверь, да еще попросил позволения, хоть и пришел по вызову. А разве год назад он был таким? Да ему ничего не стоило подойти к старику и сказать: «А ну-ка, дай прикурить». Даже в классе плевал на пол, толкал на улице прохожих, отнимал у незнакомых мальчишек коньки да забрасывал их через забор. А сколько было драк! И разговаривать без грубостей не умел… Нет, Иван Захарович не знает, каким был Мазай, а то бы не так заговорил».
Мазай развязной походкой подошел к столу:
– Вы вызывали меня, товарищ мастер?
– Вызывал.
– Каждый день кто-нибудь вызывает. Ребята уже смеются надо мной: без тебя, говорят, Мазай, начальство скучает. Я думал, что сегодня без вызова обойдется. Не вышло.
Мазай взял у стены стул, придвинул к столу и сел, удобно привалившись к спинке.
Мастеру не понравилось, что Мазай не ждал приглашения сесть. Он ясно вспомнил, что Мазай каждый раз, входя в кабинет, ведет себя так же. Брови Селезнева недовольно сдвинулись. «Почему же я раньше этого не замечал? Или не обращал внимания?» – подумал он.
– Товарищ мастер, а я догадываюсь, зачем вы меня вызвали. Даю слово, догадываюсь.
– Не думаю, – сдержанно ответил мастер.
– Насчет Бакланова.
– А что с ним?
Мазай чуть прищурил правый глаз и шутливо погрозил пальцем:
– Ох, и хитрый вы, товарищ мастер! А ключ у него отобрали?
– Отобрали.
– Ну вот. Только вы, товарищ мастер, если вызвали меня насчет ключа, то напрасно беспокоитесь. Я как только узнал, в один момент провернул все, что нужно.
Панибратский тон Мазая становился Селезневу все неприятнее и начал раздражать.
«А ведь Мазай всегда разговаривает со мной да и со всеми старшими только так. И признака уважения нет. Наоборот, в его тоне что-то нахальное, наглое – одним словом, неприятное. Но почему же я раньше мог спокойно относиться к этому?» – подумал Селезнев и спросил:
– Что же вы сделали?
– С Баклановым потолковал как следует. Он дал мне честное слово… знаете, товарищ мастер, просто поклялся, что своего ключа у него больше не будет. Никогда. Я и то думаю: зачем ему ключ понадобился? Ни у кого нет, а у него ключ.
Селезнев достал из кармана ключ Бакланова и спросил:
– Скажите, Мазай, кто сделал этот ключ?
– Он сам, Бакланов.
– Значит, он хороший слесарь? А ну, дайте ваш ключ.
Мазай опустил руку в карман и вдруг понял, что этот жест выдал его с поличным: он, как глупая рыбешка на приманку, «клюнул» на неожиданный вопрос.
– А у меня нет, – спохватился он и, словно обжегшись, выхватил руку из кармана.
– Василий Мазай, – спокойно сказал Селезнев, – дайте ваш ключ. Ну? Я жду. Или вам нужно, чтобы мастер дважды повторял свое распоряжение?
Мазай понял, что упорствовать дальше бесполезно.
Молча достал из кармана ключ и нехотя протянул его мастеру.
– Положите на стол.
Селезнев прошелся по комнате и остановился против Мазая, глядя на него в упор из-под нахмуренных бровей.
– Василий Мазай, о вас я думал лучше. Гораздо лучше… Оказывается, вы можете лгать, да еще глядя человеку в глаза.
– Но, товарищ мастер, этот ключ…
– Замолчите! И не пытайтесь оправдываться. Ложь ничем нельзя оправдать. Запомните, Мазай, на всю жизнь: человеку солгавшему, человеку, способному на ложь, люди не верят. И правильно делают: такой человек не имеет чести. Ясно? А что такое человек без чести? Вы знаете, Мазай? Это чужак, вреднейший элемент. Вы понимаете меня? Или нет?
– Понимаю… Но, товарищ мастер, у меня дело-то совсем пустячное, простой ключ… И все! Ключ…
– Дело не в ключе. Сам факт говорит за себя – вы солгали… Позорный факт. Человек, обманувший сегодня на малом, завтра может обмануть на большом. Совесть надо не забывать, честь свою беречь! И пока оставим этот разговор. Сегодня соберите, а завтра утром сдайте швейцару ключи всех ваших товарищей.
– Товарищ мастер…
Селезнев пристально посмотрел на Мазая:
– Может, и у них нет?
Мазай отвел взгляд в сторону.
– Есть, товарищ мастер. Завтра сдам.
По всему виду Мазая, по спокойному тону его голоса Селезнев понял, что не дошли его слова до сознания Мазая.
– Надо было самому догадаться. Так. А теперь послушайте, зачем я вас вызвал. К нам переводят несколько ребят из Сергеевки. Трое зачислены в восьмую группу. Остальные шесть – в девятую. Так вот, одного паренька поместим в вашу комнату.
– В нашу? Тесно же будет!
– В тесноте, да не в обиде. А если правду сказать, так никакой тесноты у вас и нет… Так вот что, Василий Мазай: вы староста в восьмой группе, староста в своей комнате, – проследите за тем, чтобы новых ваших товарищей приняли по-хорошему. Это мое вам особое поручение. Очень важное. И я хочу, чтобы вы поняли это. Как думаете, справитесь с заданием?
– Да я что? Как ребята. Ну, конечно, если ваше приказание, то в обиду новичков не дам. Уж тут будьте уверены, товарищ мастер: подкручу гайку до отказа. Вот только в комнату к нам не вселяли бы… Мы привыкли вчетвером…
– Обязательно вселим. Иначе нельзя… И вы напрасно пытаетесь возражать. Надо думать не только о себе… А теперь я хочу поговорить с вами насчет этих самых «гаек», которые вы любите «подкручивать». С умом надо все делать. Вы знаете, если гайку подвинчивать без толку, можно резьбу сорвать или болт свернуть.
– Ну что ж, я понимаю, товарищ мастер.
– Понимать мало – надо делать. О людях судят по поступкам… Вот была у меня сейчас Писаренко…
– Вы ее пустили в город?
– Отпустил. Оказывается, Мазай, вы всех гоняете на консультации. А зря. Пусть идут тс, кому нужно. Остальные могут заниматься другими делами. А вы всех под одну гребенку. Надо понимать людей и самому быть человеком, а не бюрократом.
