Текст книги "Товарищи"
Автор книги: Владимир Пистоленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)
ВСТРЕЧА ДРУЗЕЙ
Вернувшись в училище, Мазай сразу же пошел в общежитие. Дома был один Коля. Он стоял, склонившись над шахматной доской, и решал задачу.
– Долговязому привет! – окликнул его Мазай, бросая на пол вещевой мешок.
Увидев друга, Коля весь просиял, заулыбался и, потирая руки, кинулся навстречу:
– Васька! Вась, здорово! Приехал, да?
– «Приплыли к родным берегам, встречайте героев-матросов…» – продекламировал Мазай и протянул Коле руку. Увидев на своей койке гитару, Мазай помрачнел и, сощурившись, недовольно уставился на Колю. – Это что лежит на моей койке?
– Как – что? Гитара, – недоумевая, ответил Коля.
– Гитара? А что я говорил насчет гитары? Не брать! А ее даже на место не повесили и кинули, как утиль. Кто брал?
– Ольга брала. С девчонками. Вчера только принесла.
Лицо Мазая подобрело. Он взял гитару, пробежал пальцами по струнам.
– Ну, как вы тут живете? Что нового слышно?
– Ничего, Вась, не слышно. Все по-старому. Стой-ка! А ты знаешь, что Ольга суворовца отлупила?
Мазай прекратил игру и насторожился:
– Ольга? Не слыхал. За что же?
Коля подробно рассказал о случае с Володей Карциным.
– Молодец Ольга! Правильно влепила. Надо бы еще добавить. Эх, жаль, что меня не было, я бы ему…
– А Ольга извинялась. Знаешь, Вась, прямо в Суворовское втроем ходили. Наташка, Надька и Ольга. И извинялись. Больше всех извинялась Ольга.
– А ты маленько не приврал?
– Клянусь!
– Вот дуры!
– Я думаю, это Наташка уговорила Ольгу.
– Значит, отлупили, а потом ходили прощения просить! Ну, а он что? Простил?
– Он сказал, что сам виноват. Одним словом, помирились.
– Ну, и пускай мирятся. Мне-то какое дело!
Мазай отвернулся, сел у стола и, не глядя на гитару, начал перебирать струны. Коля немного постоял, не зная, о чем бы еще заговорить с другом, и, вдруг вспомнив, бросился к своей тумбочке. Он нашел там аккуратно обрезанный тетрадный листок и протянул его Мазаю:
– На, Вась, гляди. Я заявление в комсомол написал. Сегодня отдам. Батурин уже говорил со мной.
Мазай не взял листа. Он зло посмотрел на Колю:
– Значит, без Мазая решили обойтись? И Ольга подала, и Сережка, и ты вот… Нет чтобы дождаться меня да вместе. Эх, то-ва-ри-щи! Одно название.
Он хотел толкнуть гитарой Колю в плечо, но гитара скользнула в лицо. Коля отшатнулся, прижал ладонь к носу, а когда отвел ее, увидел на пальцах кровь. Не сказав ни слова, он выбежал из комнаты. Вслед за ним побежал и Мазай, но у двери остановился и вернулся назад.
В коридоре Коля увидел Селезнева и, чтоб не встречаться с ним, юркнул было в сторону, но мастер окликнул:
– Коля! Задержитесь!..
Коля остановился.
– Что с вами? Нос? Губа? Скорее промыть нужно. Йодом смазать. Давайте бегом.
Селезнев схватил за руку и потащил Колю в умывальную. Пока тот умывался, мастер принес из преподавательской йод и бинт. Однако бинтовать не пришлось: на лице оказались две небольшие царапины.
– Кто это вас так разукрасил?
– Упал я, товарищ мастер.
– Помог, наверно, кто-нибудь?
– Нет… Это… я… я сам упал, товарищ мастер.
– И прямо носом?
– Носом. И губы зашиб.
– Как же вас угораздило?
– Я… задел… за табуретку. И загрохотал.
– В комнате кто еще был?
– Мазай. Он только что вернулся из эмтээс.
– Значит, это он вас разделал? Со свиданьем?
– Нет, товарищ мастер! Я сам!
– Ну что ж, вам лучше знать. Идите.
Селезнев прошел к директору и рассказал об этом случае.
– Староста Мазай приступает к своим обязанностям, – пошутил Селезнев.
– Конечно, это работа Мазая, – согласился Колесов. – Надо будет укоротить ему руки. После первомайского праздника снова проведем собрание ребят и основательно поговорим о дисциплине в группе.
В МУЗЫКАЛЬНОМ УЧИЛИЩЕ
На другой день, во время обеда, к столу, за которым сидел Бакланов, подошел Селезнев. Поговорив о том о сем, он, как бы между прочим, сказал Егору:
– Обедайте, Бакланов, и, не дожидаясь нас, идите в общежитие. Оденьтесь почище – и быстренько к директору. Он велел вам после обеда зайти к нему.
У Егора чуть не выпала ложка из руки. Он растерянно взглянул на мастера:
– Велел зайти? А зачем – не знаете, Дмитрий Гордеевич?
– Иван Захарович сам скажет. Да вы, Бакланов, не волнуйтесь, ничего плохого не случится.
– Готовь, Егор, мыло! Видать, баня тебе будет, – съязвил Мазай.
– Ошибаетесь, Мазай. Никакой бани не предполагается, – возразил Селезнев.
– Обязательно будет нахлобучка. Директор зря не вызывает, товарищ мастер. Это всем известно.
– Правильно. И Бакланова вызывают не зря, а по важному делу. Только баня здесь ни при чем.
Хотя Бакланов уважал мастера и верил каждому его слову, но не мог избавиться от тревожных предчувствий, пока наконец не очутился в кабинете Ивана Захаровича.
– Здравствуйте, товарищ директор. Мастер сказал, что вы меня вызывали.
– Да-да, Бакланов, вызывал. И жду вас. – Колесов взглянул на часы и, сняв с вешалки форменную шинель, начал одеваться. – Мы пойдем с вами в музыкальное училище. Пусть специалисты проверят, послушают вас.
– А для чего, Иван Захарович?
– Да просто так, ни для чего. От нечего делать, – пошутил Колесов и пояснил: – Может быть, у вас действительно есть способности, тогда нужно заниматься с преподавателем музыки или пения. В общем, я не специалист в музыке. Так же, как и Дмитрий Гордеевич.
– Он очень хорошо на гармошке играет.
– Знаю. Ваш мастер и на скрипке играет, и недурно играет. Но он все-таки любитель, а не специалист. Пойдемте.
Директором музыкального училища оказалась молодая еще женщина.
– Ильина, – отрекомендовалась она, протягивая руку Колесову. – Прошу садиться. – И тут же спросила, глядя на Егора – Это, я полагаю, и есть ваш подшефный?
– Да. Это тот самый воспитанник, о котором мы с вамп вчера говорили.
– Ну что ж, не будем терять дорогого времени. – Ильина заглянула в блокнот. – Скажите, Бакланов, на каком инструменте, кроме гармони, вы играете?
Егор отрицательно покачал головой:
– А я только на гармошке…
– На пианино не играете?
– Нет, не умею.
– А что вам больше правится: играть на гармони или петь?
– Играть, – не задумываясь, ответил Егор и, помедлив, добавил: – И петь тоже. Под гармонь.
– А без гармони не поете?
– Как когда. Только под гармонь лучше выходит. Вроде интереснее получается.
– Правильно. Так и должно быть. Пение обязательно нужно сопровождать аккомпанементом. Музыка помогает и певцу и слушателю. Значит, вы играете только па гармони… Так, так… Мы вот что сделаем: сейчас пойдем в свободную комнату и пригласим преподавателя по курсу баяна, а после посоветуемся с преподавателем вокальной группы. Прошу. Пойдемте за мной.
В соседней комнате за столом сидел худощавый, уже немолодой человек. Ои неторопливо наигрывал на баяне и время от времени что-то записывал в нотной тетради.
– Иван Федорович, – окликнула его Ильина, – мы к вам в гости. Можно оторвать вас на несколько минут?
Иван Федорович с нескрываемой досадой взглянул на вошедших и не очень любезно пригласил:
– Пожалуйста. Входите.
Ильина рассказала, зачем пришли.
– Давайте проверим, это недолго, – согласился Иван Федорович. – Он достал из шкафа двухрядную гармонь и подал Егору: – Сыграйте что-нибудь. Какая мелодия нравится вам больше других?
Егор неопределенно пожал плечами:
– Не знаю.
– Ни одна не нравится? – удивился Иван Федорович. – Не верю. Не ве-рю!
– Почему не нравится? «Когда б имел златые горы», например.
– Играйте.
Бакланов сыграл.
Иван Федорович, внимательно прислушиваясь, попросил сыграть еще одну мелодию, и еще…
– А ну-ка вот это… – Преподаватель взял у Егора гармонь и наиграл мотив. – Прослушайте еще раз, а потом попробуйте сами.
Когда Егор сыграл, Иван Федорович похвалил его:
– Молодец! Воспроизвел мотив далеко не точно, но основные элементы мелодии схвачены. – И, обращаясь к Ильиной и Колесову, добавил – Музыкальный слух есть. В этом отказать нельзя. Что же касается игры на гармони, то здесь я не нахожу пока признаков ни искусства, ни таланта. Так играют тысячи самоучек. Конечно, баянистом он может стать, но нужно много учиться,
– И что же вы предлагаете? – спросила Ильина.
– Ничего не предлагаю, – безразлично ответил Иван Федорович. – А впрочем, мне кажется, что молодому человеку нужно пока побольше заниматься учебой в ремесленном и… всем другим, связанным с его дальнейшей работой. Стать хорошим музыкантом не всем удается. Здесь решающую роль играет талант, а вот получить профессию и хорошо работать – другое дело.
– Но, Иван Федорович, это же не совет, – сдерживая возмущение, заявила Ильина.
– Я высказал свое мнение, причем – откровенно, не кривя душой, а вы обижаетесь. Но я не могу же говорить о таланте там, где не нахожу его. Вот и все.
– Спасибо и на этом, – насмешливо сказала Ильина. – Но я с вами не согласна.
…Преподаватель вокальной группы Степан Карпович Нефедов, лысый, шарообразный, очень подвижной человек, выслушал просьбу Ильиной и с видимой охотой согласился «потолковать» с Баклановым.
– Только оставьте нас одних. С глазу на глаз. Мы скорее познакомимся и меньше будем смущаться. Так лучше, уверяю вас.
– Не возражаете, товарищ Колесов? – спросила Ильина.
– Если так лучше, то – пожалуйста. Преподавателю виднее.
– Вот и прекрасно, вот и прекрасно! Мы с полчаса побеседуем и придем к вам, Надежда Михайловна, и доложим о результате.
Но ждать пришлось больше часа.
– Надежда Михайловна, голубушка! Надежда Михайловна! – заговорил раскрасневшийся Нефедов, едва перешагнув порог. – Ведь это талант! Где вы его выкопали? А? Где?
– К сожалению, я здесь ни при чем. Вот товарищ Колесов нашел его.
– Что вы, что вы! – взмолился Иван Захарович и замахал, словно отбиваясь, руками. – Это у нас есть мастер Селезнев. Вот он и обнаружил. Значит, вы считаете, что Бакланов не без способностей?
– Очень, очень способный юноша! Я его на время оставил в классе, чтоб он не слышал нашего разговора. Так вот: прекрасный слух, а голос – серебро. Даю слово! Со временем он Козловскому не уступит. Но, конечно, нужно над ним работать. Много работать. Предлагаю, Надежда Михайловна, осенью зачислить мальчика в музыкальное училище. Да-да! В мою группу. Семилетку он окончил?
– Нет, – ответил Колесов, – образование у него пять классов.
– Не может быть! – воскликнул Нефедов. – Ай-я-яй! Вот неприятная неожиданность! Как же быть?
– А разве это имеет решающее значение? – удивился Колесов.
– К сожалению, да. В музыкальное училище принимаются только с семилетнем образованием, – пояснила Ильина.
– А исключений не бывает? – поинтересовался Колесов.
– Нет. Никаких.
– Жаль! Очень жаль! – снова затараторил Нефедов. – Способный юноша. А вы знаете, Надежда Михайловна, у него отец фронтовик, танкист. В бою получил ранение и сейчас в госпитале. А? Вот бы порадовать письмом: ваш сын принят в музыкальное училище! А?
– Степан Карпович, дорогой, вы же хорошо знаете, что я бессильна изменить правила приема. Да и нельзя принимать в училище без соответствующей подготовки. Понимаете, нельзя!
– Но и за бортом нельзя оставлять способного человека.
– Правильно, товарищ Колесов. Я сама того же мнения. И за бортом он, конечно, не останется. Но прежде всего – семилетка. Начинать нужно отсюда. Устроить на заочное обучение или в вечернюю школу. Возраст у него не такой уж большой, все еще успеется.
– Надежда Михайловна, вы говорите правильно. Очень и очень правильно, но мне не хочется надолго терять из виду этого способного юношу. Понимаете? Его нужно прибрать к рукам немедленно и развивать способности. Знаете что? Я буду заниматься с ним. Во внеурочное время, разумеется. Что вы на это скажете?
Колесов крепко пожал руку Нефедову:
– Вот об этом мы и напишем письмо танкисту Бакланову.
ПИСЬМО ИЗ ПЛАТОВКИ
После возвращения ребят из МТС прошло несколько дней. Жизнь в группе потекла по-старому, но много было и нового. Почти у каждого из ребят было какое-то свое, личное, событие, либо такое событие ожидалось. Для Бакланова, например, большим событием был приказ директора о восстановлении в правах ученика; кроме того, он теперь ходил в музыкальное училище. Преподаватель Нефедов взял над Баклановым шефство, и Егор каждый день брал у него уроки музыки и пения.
Оля Писаренко и Сережа с волнением ждали, когда им на бюро райкома выдадут комсомольские билеты. Коля ждал очередного заседания комсомольского комитета, так как подал заявление о приеме в комсомол. Таких новостей, событий и ожиданий – не перечесть. Но со стороны они были почти незаметны, и жизнь в училище казалась Мазаю такой же, как и до поездки в Платовку. Ребята по-прежнему слушались его, подгруппа Мазая на производственной практике занимала первое место. Среди ребят группы снова впереди всех шел Жутаев, а за ним Мазай, Оля и Сережа. Все встало на свои места. Однако время от времени Мазай ощущал какое-то беспокойство. То ему начинало казаться, что над ним ребята подшучивают, то чудилось, будто Бакланов, хотя и дал слово никому не рассказывать о малодушном поступке Мазая в Платовке, все же рассказал ребятам и они только делают вид, что ничего не знают, а за его спиной смеются над ним. Заставляло задуматься и отношение к нему Сережи и Оли. Раньше Сергей почти во всем следовал за Мазаем, а сейчас стал самостоятельней и не столько спрашивал у Васьки совета, сколько высказывал свое мнение. Видно было, что он обрадовался возвращению Мазая, крепко пожимал ему руку, но так же радостно встретил он и Жутаева. А Васька не привык с кем ни попадя делить друзей. Оля Писаренко и раньше вышучивала Мазая, вступала с ним в споры. Но раньше Мазай знал, что она выделяет его из ребят и, если понадобится, не замедлит встать на его защиту. Сейчас Оля вела себя так же, ко вместе с тем Мазай заметил в ней новую черту. Оля стала как бы присматриваться к нему, словно к новому знакомому. Мазаю хотелось поговорить с ней наедине, намекнуть о Карцине и вообще обо всей истории с ним, но случая для разговора не представлялось. Ему даже стало казаться, что Оля избегает его. Хуже того: Васька заметил, что Оля стала часто разговаривать с Жутаевым. Вчера, например, они шли рядом в столовую и проговорили всю дорогу.
Одним словом, у Мазая начало создаваться такое впечатление, будто друзья его уходят куда-то, а он плетется позади. Но он привык быть впереди, у всех на виду! Васька задавал себе вопрос: в чем же дело? Что случилось? Или он изменился, или ребята стали другими?
Мазаю казалось, что его. авторитет пошатнулся именно потому, что он, лучший формовщик в группе, не сумел отстоять первое место и уступил его Жутаеву. И Мазай стал работать изо всех сил, стараясь вырваться вперед.
Вот и сейчас, ни на что не обращая внимания, Мазай был поглощен работой. Формовка шла успешно, он набивал одну опоку за другой и, хотя изрядно устал, решил до конца смены заформовать еще несколько деталей. Прозвучал сигнал. Мазай недовольно поморщился и решил немного задержаться, чтобы набить еще одну опоку. Но Селезнев громко попросил всех выйти во двор.
– Есть интересное сообщение, – сказал он.
Все заторопились к выходу, только Мазай не тронулся с места; он старательно устанавливал в опоке модель.
– Мазай, а вы что же? – окликнул его Селезнев. – Я ведь всем сказал.
– Набью эту опоку, товарищ мастер, и выйду.
– Как у вас, Мазай, нехорошо получается, по-барски! Ведь целый коллектив будет ждать. Нехорошо.
Мазай с досадой бросил недоконченную опоку и вышел вслед за Селезневым во двор.
Был один из тех теплых дней, когда нет ни малейшего ветерка, небо прозрачно и чисто, будто только умытое, когда солнце кажется улыбающимся и так ласково греет, что хочется подставить его лучам всего себя. Ребята расположились возле лестницы ваграночной площадки. Кто присел на лебедку, кто на ступеньку лестницы, кто на пустую опоку, снятую со стоявшего рядом штабеля. Выше всех, на штабеле чугунных чушек, устроился Батурин. Когда подошли Селезнев и Мазай, Батурин чуть приподнял руку, призывая к порядку.
– Ребята, – громко заговорил он, – собрали мы вас за тем, чтобы рассказать хорошие новости. А такие новости есть. Сегодня директор училища получил письмо, в нем дело касается и некоторых учеников вашей подгруппы. Письмо, скажу вам откровенно, такое, что не может не радовать.
Кто-то из ребят захлопал в ладоши, кто-то крикнул Батурину, чтоб тот скорее читал. Мастер, скрывая довольную улыбку, нарочито строго прикрикнул:
– Потише, потише! Не спешите – узнаете. А будете шуметь – все в секрете останется.
– А тут, товарищ мастер, и секретного ничего нет, – тоном небрежного безразличия сказал Мазай. – Я знаю, откуда письмо. Хотите, товарищ мастер, угадаю?
Селезнев не любил выскочек и всезнаек и недовольно ответил:
– Ты на такие дела молодец, первым всегда догадываешься. Вот только в цеху с первого места соскочил.
Мазай чуть потупился, но все же возразил:
– Не тот нырок, кто нырнул, а тот, кто вынырнул.
– Вот это золотые слова! – вмешался в разговор Батурин. – Так, говоришь, знаешь, откуда письмо?
– Знаю. Из эмтээс. Платовской.
– Правильно, угадал, – одобрительно отметил мастер.
– А тут и угадывать нечего. Это я подсказал директору эмтээс, чтоб написал. Да. Что? Не верите? Ну, как хотите. А дело было так. Когда мы уезжали оттуда, он случайно повстречал меня на улице и ну нас всех расхваливать: и ударники вы, и мастера с золотыми руками, и такие, и сякие. Вроде как осталось нам только ордена выдать. Я и говорю ему, будто промежду прочим: от ваших хороших слов нам не холодно и не жарко. Вы лучше, вместо того чтоб со мной разговаривать, нашему директору письмо напишите. Он пообещал. Вот и все… Что же там пишут, товарищ Батурин?
– Я сейчас прочитаю. В общем, ребята, дирекция и партийная организация эмтээс за хорошую работу благодарят всю шефскую бригаду, пишут, что ребята работали, не считаясь со временем, и благодаря их старанию эмтээс успешно закончила ремонт и своевременно начала весенний сев. Потом в письме говорится, что делали токари, слесари – о каждом в отдельности.
– Все, значит, так, как я советовал! – хвастливо обронил Мазай. – Здорово получается, товарищ мастер, правда?
Селезнев, усмехнувшись, спросил:
– Так, может, ты и письмо продиктовал? А?
Мазай пожал плечами:
– Диктовать-то не диктовал, ну, а все ж приблизительно подсказал что смог.
Вдруг Оля подняла руку:
– Товарищ Батурин, можно вопрос? У нас прошел слух, будто в Платовке хотели назначить Мазая заместителем директора эмтээс, просили очень, а он заупрямился. Не пойду, говорит, и все. Если уж идти, так только директором. Не пишут об этом?
Ребята рассмеялись, а Батурин даже не улыбнулся,
– Об этом в письме ничего нет, а вообще о Мазае, Жутаеве и Бакланове пишут, и неплохо. Вот слушайте.
Он развернул лист, написанный на машинке, и громко, выразительно начал читать:
– «Большую помощь оказали формовщики Мазай, Жутаев и Бакланов. Без помощи мастера они заформовали все нужные детали, удачно провели плавку. Литье оказалось высококачественным. Мазай освоил формовку остродефицитной шестеренки для сеялки, и теперь эмтээс не испытывает в ней нужды…»
Мазай не ждал такой похвалы. Хотя он и надеялся, что Маврину неизвестно о его оплошности, но, когда Батурин начал читать, у него заныло сердце. Сейчас же он был полон радости, но показать ее не хотел.
Батурин прервал чтение, сунул письмо под мышку и оглушительно захлопал в ладоши:
– Браво! Молодец Мазай!
Сережа соскочил с лестницы и закричал:
– Ура Мазаю! Качать Ваську!
– Качать!
– Качать знатного литейщика!
Не успел Мазай опомниться, как десяток крепких рук схватили его и подбросили в воздух.
Мазаю было приятно такое чествование, он был не в силах скрыть радостную улыбку и не отбивался. Он принял «качание» как должное и даже вытянулся горизонтально, чтобы удобнее было его подбрасывать. Но для вида он уговаривал друзей:
– Хватит! Хватит! Уроните, расшибете ударника.
– Будет, ребята! Будет, – сказал Селезнев, – а то до смерти закачаете.
Мазая под команду «взяли» подбросили последний раз высоко-высоко, подхватили на лету и бережно поставили на землю. К нему тут же подскочила Оля Писаренко и, изогнувшись в картинном поклоне, подобострастно затараторила:
– Василий Павлович, с удачей вас! Станете большим человеком – не забудьте нас, маленьких. А то бросишь возле вас якорь, вы не то что в кают-компанию попросите – на камбуз угоните, да еще палубу заставите драить.
Выходка Оли вызвала смех, но на Мазая подействовала, как ушат холодной воды. От хорошего настроения не осталось и следа. Он чуть было не толкнул Олю – сдержал себя вовремя и грубовато ответил:
– Брось, Ольга, старое перемалывать. Ты новенькое скажи.
Оля хотела что-то ответить Мазаю, но Батурин призвал расшумевшихся ребят к порядку:
– Внимание! Я еще не дочитал письма. Слушайте дальше.
– Читайте, читайте, товарищ Батурин!
– «О формовщике Жутаеве нужно сказать особо. Он не только работал сам, трудился не покладая рук, но и руководил всей бригадой формовщиков…»
– Неправда! – резко выкрикнул Мазай. – Может, кем и руководил, только не мной! Я и без него знаю, что делать, и нечего лепить его ко мне.
– Как же это получается, Мазай? – спросил Батурин. – Ведь ты же говоришь, что почти диктовал письмо директору эмтээс. Выходит, надиктовал на свою голову.
– А что вы лепите ко мне этого… этого друга?
– Послушайте Василий Мазай, – официальным тоном одернул его Селезнев, – когда вы научитесь вести себя как следует?
– А я и веду себя как следует, – не сдавался Мазай. – А раз неправда – никто мне рта не закроет. Подумаешь, нашли мне вожатого! И без него дорогу знаем, не заблудимся.
– Василий Мазай, вы грубо разговариваете со старшими, – еще строже сказал Селезнев. – А вот Жутаев умеет держать себя. Потому его и ставят выше вас, и будут ставить. И правильно ставят.
– Васька, брось, ведь нехорошо, – тихонько шепнул Мазаю Сергей.
– Отстань!
– Читайте дальше, товарищ Батурин, – предложила Оля.
– Потише! Продолжаю: «Скромный, серьезный, дисциплинированный, Жутаев был примером и для нашей молодежи. Такими ребятами, как Жутаев, ремесленное училище может гордиться!» Вот, ребята, и все.
Оля почти вплотную подошла к Жутаеву, захлопала в ладоши и, не скрывая радостной улыбки, закричала:
– Борька – молодец! Качать его! Качать белобрысого!
– Качать! Качать!
Жутаев побежал прочь, но его догнали и схватили:
– Не уйдешь!
– Ребята, не за что. Не нужно, – отбивался Борис.
– Держись за землю!
Ему удалось вырваться. Но далеко во дворе его все же поймали. Началась возня и послышались крики: «Раз, два, взяли!»
У вагранки остались Селезнев, Батурин и Мазай.
– А нехорошо ты себя ведешь, Василий. Очень нехорошо. Характер у тебя просто невозможный, – сказал Селезнев.
– Ну и пускай, товарищ мастер! Мой характер ни у кого еды не просит. Какой есть, такой и есть.
– Нет, – горячо возразил Селезнев, – неверно это! Среди людей живешь, в советском обществе. У нас не за красивые глаза людей ценят, а за их дела, за их душу. Ломать тебе свой характер нужно.
– Твой характер, – поддержал Селезнева Батурин, – может тебе всю жизнь испортить. С тобой ни дружить, ни знаться никто не будет.
– Ну и не нужно! Кланяться не пойдем.
Лицо Батурина покрылось румянцем. Он стиснул в кулаках свой ремень и, стараясь быть не очень резким, решительно сказал:
– Эх, ты! «И не нужно, кланяться не пойдем!» Ты хоть бы подумал, прежде чем говорить. Жизнь тебя еще не терла, вот ты и не понимаешь, что значит потерять уважение товарищей, что значит остаться одному.
– А я и не хочу оставаться один! И не останусь. В группе меня слушаются? Слушаются… Значит, уважают, а не просто так себе…
– Не всегда человека слушаются из-за уважения, – возразил мастер. – Я вот еще помню, до революции работал на одном заводе, так там мастер был – любил угощать нашего брата зуботычинами да штрафами. Молчали мы, терпели, слушались. А потом поймали его, посадили в грязную тачку и вывезли за ворота завода. В мусор вывалили. Уважение – большое дело. И заслужить его нелегко. Ты лучше скажи, Василий, только по совести: ребята в группе по-старому тебя слушаются? Как, скажем, в прошлом году?
Мазай взглянул на Батурина, потом на Селезнева, опустил голову и нехотя сознался:
– Не все… Как Жутаева прислали в группу, все и началось. Вы его в другую подгруппу переведите, чтобы хоть в цеху глаза мне не мозолил.
Селезнев укоризненно покачал головой:
– Так рассуждать может только человек с исключительно большим самомнением. Гордец! Себялюб!
– А если он у меня дисциплину разваливает? Тогда что?
– Неправда, Мазай, – категорически возразил мастер. – Не нужно лгать на человека. Он ни при чем. Хочешь, я скажу, в чем дело? В группе тебя слушались не потому, что уважали, а просто побаивались. Да-да! Ты в группе ввел кулачную дисциплину. А пришел Жутаев, ребята сразу и поняли, на кого нужно равняться да к кому присматриваться.
– Твой кулачный авторитет и растаял, – добавил Батурин, – как лед на огоньке. Так-то вот. Подумай над этим, пока не поздно. Товарищей потерять легко, нажить труднее.
