Текст книги "Товарищи"

Автор книги: Владимир Пистоленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

«ИЗМЕНА» СЕРГЕЯ

После собрания Мазай ожидал, что его переизберут и старостой в группе будет кто-то другой – скорее всего, Жутаев. Но дни шли, а никто даже и не заикался о перевыборах старосты. Жутаева Мазай считал виновником всех своих несчастий. Он все еще был уверен, что его группа передовая в училище, а он – лучший староста. До собрания Мазай считал, что так думали в училище не одни ребята, что даже в дирекции он и его группа на самом хорошем счету. И вдруг нелегкая принесла этого Жутаева, он и начал показывать фокусы: то ему не понравилось, другое не понравилось, и пошло, и поехало. И все против старосты Мазая. Другому, может, что-нибудь и не нравится, он морщится, но помалкивает, а этот всюду свой нос сует. Подумаешь, критик какой нашелся!

До приезда Жутаева Мазай считался лучшим формовщиком, он был в училище всегда на первом месте, а теперь соскочил на второе; первое занял все тот же Жутаев. Мазай старался изо всех сил, чтобы хоть догнать Жутаева, но тот тоже пе дремал и неуклонно, каждый день повышал выработку. До приезда Жутаева никто в группе не поднимал против Мазая голоса, слово Мазая было свято, а теперь и тот ворчит и другой; прикрикнешь– никакого толку. В общем, вся жизнь в группе пошла навыворот. Сначала Жутаев был один, как бобыль, ни с кем не дружил, ребята его недолюбливали, а может, просто присматривались, приценивались, пытались узнать, чего этот человек стоит, и обходили его. А после собрания все изменилось – будто магнитом к нему ребят притягивает. Не успеет Жутаев выйти в перерыв из цеха и присесть где-нибудь, как уже подходит к нему то один, то другой. Пока что к нему тянутся ребята из чужих групп, но уже и в своей находятся такие, что не прочь завести с ним дружбу.

Отчужденность между Мазаем и Жутаевым становилась все больше. Правда, Жутаев не проявлял недружелюбного отношения к Мазаю, зато Мазай не пропускал случая досадить Жутаеву, подчеркнуть свое недовольство им и непримиримость. Открытых столкновений он избегал, при ребятах старался делать вид, что вообще не замечает Жутаева, но всегда внимательно следил за ним и, будто случайно, будто без злого умысла, бросал в его адрес едкую, колючую фразу. Жутаев иногда отвечал, но чаще не обращал внимания или, вернее, делал вид, что не слышит оскорбительных реплик.

Молчание Жутаева бесило Мазая. Но Васька, сам не отдавая себе отчета, во многом завидовал Жутаеву и готов был перенимать, подражать ему. Этому мешала ложная мальчишеская гордость и самовлюбленность. Он был уверен, что настоящий человек, конечно, не слабовольный Коля, не Бакланов, не Жабин, не Жутаев, а только он, Мазай.

По вечерам в комнате общежития Мазай и его приятели, наскоро просмотрев в учебниках заданный урок, садились играть в домино или в «морской бой» – новую интересную игру, которой многие в третьем ремесленном увлекались. Чаще всего игра длилась весь вечер, пока не раздавался сигнал спать. Жутаева не приглашали, да он и сам не очень любил настольные игры. Зато Борис увлекался художественной литературой. Тщательно приготовив уроки, он обычно брал книгу, снова садился к столу и читал.

Мазаю с первого дня не понравилось, что почти все свободное время Жутаев просиживает у стола, склонившись над книгой. Его раздражало, что Жутаев занимает часть стола, негде и домино разложить по-настоящему. Какая уж тут игра! Он молчал один вечер, другой, а на третий набросился на Жутаева.

– Эй ты, читатель! Перекочевал бы со своими книгами куда-нибудь, а то другим мешаешь. Или мы, по-твоему, не люди? Мы выучили? Выучили. Можем еще чем-нибудь заняться, а ты на столе разложился… Может, стол только тебе нужен? Иди в красный уголок, там и читай. А здесь не мешай. Нам до твоего чтения никакого дела нет. Нас трое, а ты один. Меньшинство подчиняется большинству. Слыхал?

– Правильно, Васька. Закон, – поддержал Коля.

– Хорошо, – ответил Жутаев, – я уйду. Но знай, староста: сейчас ты поступаешь неправильно! И я это говорю тебе прямо. Да и вообще неправильно! Вы и часу не посидели над учебниками. Если говорить откровенно, никто по-настоящему и не учил. Только вот Сергей посидел немного. Интересно послушать, как отвечать будете.

– Это не твое дело, – возразил Мазай. – Тебя не попросим отвечать за нас. На тройку-то и сами вывезем. Будьте уверены.

– И опять ты неправ. Почему ты ориентируешь их на тройки? Почему не на пятерки?

– А все потому. Мы в интеллигенцию не тянемся. Чтоб заформовать да отлить, нам и троек хватит.

– Запросы, скажем прямо, не очень высокие.

Жутаев не стал продолжать спор и ушел в красный уголок. Едва захлопнулась дверь, с койки поднялся прилегший было Сергей. Он открыл тумбочку, достал оттуда книжку и подошел к столу.

– Подвиньтесь маленько.

– Ты чего? – удивился Мазай.

– Ничего.

Сергей сел у стола, где только что сидел Жутаев.

– Снова за книгу?

– Да так просто, почитать решил. Спать не хочется.

– Ну вот еще! – недовольно протянул Мазай. – Одного чудака выжили – второй появился.

– А знаешь, Васька, Жутаев, хотя ты и называешь его чудаком, все-таки правильно сказал насчет уроков. Он умный парень. Уроков-то мы и вправду не учим. Ты ж первый не учишь. А если и сидел за учебником, все это, между прочим, только для счета. Разве не верно?

– Ты брось, Сережка, мне указывать! Учу сколько надо. Или я тебе не велю учить? Хочешь – учи, хоть закисни над книгами, мне никакого дела нет. А за меня беспокоиться нечего. На двойку не отвечу. Вот поглядим, как Жутаев будет отвечать, твой умник-разумник.

– Будь уверен, ответит. Он не зря сидит над книгами, уроки учит по-настоящему.

– Ну и пускай учит, его дело. А только бывают и такие начетчики – полируют книгу, полируют, а как отвечать– на мель сел, язык прикусил.

– Ну, Жутаев не такой. Это сразу видно. Если бы преподаватели вызывали, он показал бы, как надо отвечать. А в самом деле, почему его не вызывают на уроках?

– Подожди! Не вызывают и не вызывают, а потом как навалятся все сразу, только успевай поворачиваться.

Сергей поднялся.

– Ты куда? – спросил Мазай.

– В красный уголок пойду. Технологию немного почитаю. Меня технолог, наверно, скоро спросит.

– Значит, тоже в зубрилы?

– Ничего не «тоже». У меня своя голова есть.

– Ну-ну, давай!

Сергей ушел, а Мазай и Коля продолжали играть в домино. Настроение у Мазая было испорчено. Обычно, играя в домино, он каждый ход сопровождал острым словцом; сейчас же игра шла в молчании. Тишину нарушало только постукивание костяшек. Мазай играл без обычного азарта, и Коля выигрывал одну партию за другой. Мазай почти машинально ставил костяшки и думал о том, что вот сейчас в красном уголке сидят и Жутаев, и Сережка, и другие ребята. Сидят над книгами – кто читает, кто учит уроки. А он, Мазай, не может пойти туда, взять книгу и как ни в чем не бывало сесть читать. Все, что угодно, может, а этого сделать не в силах. Ведь все сразу подумают, что он обезьянничает, перенимает у Жутаева. Черт возьми! Уж не зависть ли это? В самом деле, зачем ему книги! А все виноват Жутаев. Ведь без него Мазай и не подумал бы о книгах, а теперь приходится… Вот у Сережки дело другое, на него никто пальцем пе покажет, а о Мазае все в один голос скажут: пока, мол, не было Жутаева, и не заглядывал в красный уголок, а теперь сидит там и подзубривает. И обида на Сережку охватила его. Ведь Сережка знает, что Мазай не любит Жутаева, но, вместо того чтобы поддержать товарища, поддерживает Жутаева.

И на себя тоже разозлился Мазай, разозлился на свою недогадливость: «Другие сразу сообразили, как сделать, чтобы было лучше, правильнее; глядишь – их и хвалят. А я вроде и стараюсь, а все как будто не туда тяну. Вот можно было заставить всю группу, чтобы только на пятерки курс держала, чтобы каждую свободную минуту за книгами пропадали. Не сделал так, а теперь за Жутаевым потянутся. Да уже и потянулись! Но я ни к кому на поклон не пойду. Васька Мазай каким был, таким и останется. Мне ни к чему всякие там физики да технологии, умел бы хорошо формовать».

КРЕСТ НА ДРУЖБЕ

Следующий день принес Мазаю немало огорчений.

Первым уроком была технология металлов. Преподавал ее пожилой инженер Соколовский, человек, влюбленный в свой предмет, требовательный до придирчивости. Знаток технологии, хороший педагог, он давал учащимся много знаний, но много и спрашивал с них. Его нельзя было обмануть ни многословием, ни бойкостью. Он требовал точных ответов и точных формулировок.

Соколовский вызвал первым Мазая. Васька всегда держал себя самоуверенно. Сейчас он хоть и волновался, но вышел к доске не спеша и с достоинством.

Соколовский задал вопрос. Мазай подумал и коротко, не совсем уверенно ответил. Последовал второй вопрос, потом третий. Мазай немного путал, но отвечал.

– Довольно. Идите на место, – сказал Соколовский. – Вы сегодня, как обычно, знаете на «удовлетворительно». Но и только. А этого маловато. Мне, например, всегда хочется услышать от вас настоящий, хороший ответ. Поработайте еще – вы сможете добиться лучшего результата.

Он отыскал в журнале фамилию Мазая и поставил тройку.

Васька, слегка раскачиваясь, пошел на место. На лице его было полное безразличие. Но все, кто хорошо знал Мазая, за этой маской видели плохо скрытую радость. Соколовский спросил еще двоих; они отвечали слабее Мазая, но тоже получили тройки. Мазай что-то шепнул Сереже, и тот поднял руку:

– Товарищ преподаватель!

– Что вы хотите сказать? – спросил Соколовский.

– У нас есть новый ученик.

– Новый? Кто такой?

– Жутаев.

– Жутаев? Спасибо. Я знаю. Рудаков, я уже давно не вызывал вас, пойдите, пожалуйста, к доске.

Спросив Сергея, Соколовский похвалил его:

– Сегодня вы отвечали лучше. Видимо, больше позанимались?

– Я всегда занимаюсь, товарищ преподаватель.

– Нет, нет, сегодня вы гораздо лучше подготовлены. Это очень заметно. Садитесь… Кто Жутаев?

Борис поднялся за партой:

– Я – Жутаев.

– Вы у нас в училище недавно, и я не особенно тороплюсь вызывать вас. Скажите, вы можете сегодня отвечать или возьмете еще несколько дней для разбега?

– Я могу… могу отвечать сейчас, – немного смущаясь, ответил Борис.

– Коли так, прошу к доске.

Жутаев, идя через класс, чувствовал на себе взгляды ребят и смущался еще больше. Встав у доски, он не знал, куда деть руки, и вытянул их по швам, как по команде «смирно».

Соколовский задал вопрос. Борис подумал и начал отвечать. По классу прокатился легкий шумок: всем показалось, что Жутаев не знает урока и отвечает совсем не по теме. Но Соколовский сразу понял, что ученик не просто отделывается стандартным ответом, а хочет рассказать подробно, используя дополнительный материал.

– Правильно… Очень правильно… – изредка бросал преподаватель, как бы поддерживая Жутаева.

А Борис уже преодолел смущение и говорил все увереннее и спокойнее. Соколовский не сводил с него глаз.

– Прекрасно. Об этом достаточно, – прервал он Жутаева и задал новый вопрос. – Не спешите, подумайте.

Снова недолгое молчание, потом подробный ответ. И снова Соколовский, взглянув на часы, прервал Жутаева:

– Урок вы знаете превосходно. В материале разбираетесь хорошо. Интересно, вся ли пройденная программа по технологии вами усвоена так же глубоко? Что вы скажете? А? Только откровенно.

Жутаев неопределенно пожал плечами:

– Не знаю. Учить я учил одинаково. И здесь, и когда был еще в Сергеевке.

– А какая у вас там отметка по технологии?

– Пять.

– Давайте решим задачу. Пишите на доске, а всех остальных прошу записать условия в тетради. Советую решать самостоятельно, не глядя на доску. Задача очень интересная. Кто решит первым, пусть поднимет руку.

Не спеша Соколовский продиктовал условия задачи. Жутаев записал их на доске, вдумчиво прочел и увидел, что задача относится к только что пройденному разделу. Соколовский внимательно следил за Жутаевым и, заметив на его лице что-то вроде замешательства, спросил:

– Ну как, понимаете задачу?

– Понимаю.

– Всё понимаете?

– Кажется, да.

– Вопросов ко мне нет?.

– Нет. Все ясно.

– Хорошо, решайте.

В классе ни звука, только частый и дробный стук мела о доску, шуршание бумаги, чье-то усердное пыхтенье да еле слышные шаги Соколовского.

Сначала Жутаев писал медленно, то и дело поглядывал на Соколовского, точно советуясь с ним, а потом разошелся, увлекся решением задачи и забыл обо всем: и о Соколовском, и о товарищах, и о том, что стоит у классной доски. Он исписал всю доску и, перевернув ее, начал писать на другой стороне. На лице Соколовского появилась довольная улыбка, он следил за каждым ходом решения и одобрительно покачивал головой.

Ученики сидели, склонившись над партами, и старались разобраться в заданном Соколовским лабиринте. Потом они стали поглядывать на доску. Многие в классе прекратили попытки самостоятельно решить задачу и стали следить за Жутаевым.

Мазай толкнул сидевшего рядом Сергея.

– Получается? – прошептал он.

– Кажется, получается. А у тебя?

– Никак.

– Ну? А ты смотри ко мне. Или на доску. Жутаев правильно решает.

– Нужен он мне, твой Жутай! И без него как-нибудь обойдусь. Здесь не успею – решу дома.

Впереди, через парту, сидела Оля. Взглянув на нее, Мазай увидел, что Оля не решает, а, подперев голову ладонями, внимательно следит за доской. «Наверно, тоже не решила и присматривается, как решает Жутаев. Ну, смотри, смотри, твое дело». Мазай наклонил голову над листком, чтобы его не заподозрили в списывании у Жутаева.

Жутаев написал последнюю цифру, бегло просмотрел заключительные строчки решения, подправил нечетко выведенную запятую и объявил преподавателю:

– Решил.

Хотя Соколовский внимательно следил за ходом решения, он еще раз проверил на доске каждое действие.

– Решение задачи верное. – И, обратившись к группе, спросил: – Кто решил задачу самостоятельно? Прошу поднять руку.

Руку поднял Сергей.

– Поднимите руки, кто совсем не справился с задачей.

Таких оказалось большинство, в том числе и Мазай.

– Многие не решили. Жутаев, объясните решение задачи. Подробнее и не спеша. Времени у нас хватит.

Жутаев снова подошел к доске и взялся за мел. Сейчас, зная, что задача решена правильно, ом говорил уверенно.

– Не торопитесь, не торопитесь, – сдерживал его Соколовский, когда видел, что Жутаев начинает спешить, стремясь скорее раскрыть сущность задачи.

Наконец Жутаев закончил объяснение.

– Кто не понял? – спросил Соколовский. – Всем понятно? Вопросов нет?

– Все понятно, товарищ преподаватель, – сказала Оля.

– Сотрите, Жутаев, решение с доски. Кто здесь, в классе, не решил задачу, решите дома. Садитесь, Жутаев. За сегодняшний ответ я ставлю вам пять. Законная пятерка. Приятно преподавателю ставить такие отметки. Скажите, Жутаев, а как у вас с производственной работой?

– Вообще – успеваю.

Резко поднялась за партой Оля:

– Разрешите мне сказать, товарищ преподаватель.

– Пожалуйста, я вас слушаю.

– Жутаев говорит неправду, товарищ преподаватель. Он прибедняется, а зачем это нужно – не знаю. Он – лучший формовщик, и не только в нашей группе, но и в училище. Он на первом месте, – сказала, словно выпалила, и села.

Мазай взглянул на нее, и на лице его отразилось неудовольствие, хотя он и старался его скрыть.

Словно сговорившись, еще два преподавателя вызвали в этот день и Мазая и Жутаева. Мазай получил тройки, а по истории вообще еле выкарабкался, Жутаев же получил пятерки и похвалы преподавателей. Особенно хорошо он отвечал по истории.

После урока истории, выходя из класса, Жутаев услышал девичий голос:

– Молодец, Жутаев, вот это называется отличник! Знает назубок всё! Не то что мы, губошлепы. Никто еще в нашей группе так не отвечал. Никогда! Даже Сережка. Вот это знания! Не хочешь, да позавидуешь!

Мазай тоже завидовал, но не знаниям Жутаева, а тому, что тот и здесь оказался впереди и что догнать его – Мазай это понимал – был не в силах. Выйдя из класса, Васька взял Сергея под руку:

– Как ты думаешь, Сережка, почему белобрысый сегодня отвечал так здорово? Или он умнее всех нас, или действительно учит подходяще? А?

– Он учит хорошо. Над уроками сидит много. Да дело не только в этом – он просто хочет больше знать, понимаешь? Желание у человека такое. Он много читает, а потому, конечно, развитее и тебя, и меня, да и других наших ребят.

– Ну, и пускай, дьявол с ним и со всеми его знаниями! Ума у него все равно не пойдем занимать. Мы какие есть, такими и будем. Правда?

Сергей взглянул на него и отрицательно качнул головой:

– Нет, не очень-то правда. И ни за что теперь я не хочу оставаться таким, как сейчас. Вот слушаю ответы Жутаева и ругаю себя: почему я тоже не учусь как следует? Почему? Ведь чувствую – могу. Тут, Васька, обижайся или нет, а ты много подпакостил.

– А чем это я тебе подпакостил?

– Да все тем же. Сам не хотел учиться по-настоящему и нас, дураков, тянул за собой.

– Это кого я тянул? А? Кого? Говори!

– Не кричи, я ведь не из трусливых. Будто ты сам не понимаешь, кого тянул? Всю группу тянул. И меня в том числе. В общем, Васька, хватит. Друзья мы с тобой, сам знаешь, закадычные. Я тебя во всем поддерживал и буду поддерживать, а вот насчет уроков – ты как хочешь, а я нажму на учебу. Ты понимаешь, Васька, – стыдно. Будто мы хуже его соображаем.

Мазай выдернул руку из-под руки Сергея и остановился. Встал и Сергей.

– Значит, говоришь, друзья? – насмешливо спросил Мазай.

– А ты разве против?

– Не против. Я не против…

– А почему же начинаешь придираться?

– Да просто так говорю, а не придираюсь.

– Кто-кто, а я тебя хорошо знаю.

– Ну и знай! Значит, решил тянуться за Жутаевым?

– Васька, ты неправильно смотришь на дело.

– Неправильно? Значит, только вы с Жутаевым правильно смотрите? Двое правильных, да? Ну, и смотрите! А ты ко мне больше и не подходи! Никакие мы не друзья! Крест я поставил на нашей дружбе. Понял?

Мазай оттолкнул Сергея и пошел один.

Сергей хотел было броситься вслед, но безнадежно махнул рукой и пошел в другую сторону.

ЕГОР ПРОСИТСЯ В КОЛХОЗ

В субботу Анна Кузьминична пришла домой пораньше, истопила баню и затеяла блины любимое кушанье Егора.

Как старший в доме, первым пошел в баню дедушка Кузьма. Он приглашал с собой и Егора, но тот отказался, зная привычку деда париться так, что другой с непривычки и задохнуться может.

Как и всякий русский человек, дедушка Кузьма любил баню. Он не уважал тех, кто, чуть поплескавшись, пофыркав в ладони, поскорее из бани вон. Сам дед мог, просидеть в бане полдня: то ложился на полок и «поддавал» пару так, что баня погружалась в сумерки, то начинал хлестать себя распаренным веником, да так усердствовал, что тело становилось пунцовым.

Ушел он мыться засветло, а вернулся, когда в избе уже горел огонь.

– Теперь иди ты, Гора, – предложила Анна Кузьминична и дала ему сверток. – Да не торопись, мойся сколько надо, никто не ждет.

Она хотела было сказать «да получше мойся», как говаривала раньше, провожая сына в баню, но язык не повернулся на такое, хотя Анна Кузьминична до сих пор еще считала его маленьким. Егор ушел.

Суровый и строгий дедушка Кузьма не любил лишних разговоров, но после бани становился веселым, даже пытался шутить и петь песни. На этот же раз такого преображения не произошло. Он молча вошел в избу, молча снял полушубок и молча внимательным взглядом из-под нависших бровей проводил Егора.

Последние два-три дня Анне Кузьминичне казалось, что дедушка вообще не в настроении. Но она убеждала себя, что это ей только кажется и он такой, как и всегда. Теперь же Анна ясно увидела, что старик чем-то взволнован или обеспокоен, хотя и молчит.

Анна Кузьминична начала печь блины, а дедушка Кузьма принялся чинить на своем полушубке разорванный рукав. Старик никому из домашних не доверял починку овчинной одежды, делал всегда это сам, и, нужно сказать, делал с большим искусством.

Сначала, казалось, старик весь отдался работе и не обращал внимания на Анну Кузьминичну, но потом взглянул на нее раз, другой и отложил иглу.

– Аннушка! – окликнул он дочь.

– Что, папаня?

– Ты ничего за Егором не замечаешь?

– За Егором? Нет. А что?

– Да… вроде бы Егор… глядит не так, как… ну, как надобно. И радости вроде как у него нету. Домой приехал, а ровно в гостях, места себе не находит.

Анна Кузьминична сняла готовый блин, налила на сковородку теста и повернулась к отцу:

– Отвык, видно, за два года. Обглядится еще.

Старик махнул рукой:

– Да нет, я не об этом.

Он чуть подался в ее сторону и вытянул руку, словно грозя кому-то пальцем:

– Примечаю я, Аннушка, в глазах у него словно туман какой-то. И задумчивость какая-то ни к делу, ни ко времени. Значит, душа у него вроде неспокойная. Ты потолковать с ним попытайся. Порасспроси. Да ты мать, лучше меня знаешь, что и как.

На лице Анны Кузьминичны появилась тревога.

– Да ну вас, папаня! И скажете такое! Давно не был парнишка, поотвык, и все тут.

– От дому поотвык? Не бывает такого.

– Ну, а с чего ему быть неспокойным?

– Вот и я о том же говорю.

– И слушать не хочу! Лучше и сердца моего не травите.

– Ты, Анна, не горячись. Я так, к слову пришлось, вот и сказал. А ты с ним все-таки поговори. Может, он хворает, да молчит. Всяко бывает.

– И с чего это вы, папаня, придумываете такое, с чего беду на дом кличете!

– Я беду кличу?! Да как у тебя язык поворачивается на такие слова! Опомнись малость!

– Я и так все понимаю: то говорите, что душа у него неспокойна, то болезнь ему прочите. А тут еще туман какой-то придумали… И к чему все это?

Старик безнадежно махнул рукой:

– Снова здорово! Завела. Ты ей брито, а она тебе – стрижено. Ты так говоришь, Анна, будто Егор для меня никто, совсем чужой. А знаешь, что не чужой…

В дверь постучали. Анна открыла. В избу вошел высокий пожилой мужчина в черном дубленом полушубке.

– Можно к вам? – спросил он.

– А, Костюков! Входи, входи, Лукьян Иваныч, гостем будешь, – сказала, слегка поклонившись, Анна Кузьминична.

Костюков стащил с головы заячий малахай.

– Здорово живете! – по-казачьи поздоровался он и протянул руку старику.

– Здорово, председатель! Здорово. Проходи. – Дедушка Кузьма пожал протянутую руку.

– Скорняжничаешь, Кузьма Петрович?

– Полушубком малость занялся. Тоже надо.

– Да еще как и надо! Март на исходе, а ночами морозы прижимают. Без полушубка не обойтись.

– Да, зима свое забирает.

Костюков обернулся к Анне Кузьминичне:

– Тебя, Анна Кузьминична, говорят, с гостем поздравить можно. Да и Кузьму Петровича тоже.

– Спасибо, спасибо тебе, Лукьян Иваныч! Приехал сынок. Совсем нежданно-негаданно… Садись, ужинать вместе будем. Егора поглядишь. Такой стал – и не признаешь. Скидай свою шкуру.

Костюков ежедневно с раннего утра и до поздней ночи был занят по колхозному хозяйству, но по субботам обычно приходил домой раньше. В этот день он тоже торопился домой. Зашел к Баклановым по пути на минуту, по делу. Но Анна Кузьминична так радушно приглашала к столу– Костюков понял, что ей хочется похвалиться сыном… Ну как не уважить такое желание! И он решил сделать Баклановым приятное – немного посидеть у них.

– Придется поглядеть вашего Егора, – сказал Костюков, снимая полушубок. – На побывку, говорят, приехал?

– На побывку, Иваныч, на побывку! – радостно улыбаясь, подтвердила Анна Кузьминична. – Ударник он там, в училище. Говорит, на Доске почета, всех в своей группе обогнал. Директор и дал ему отпуск. Вот какие дела, Иваныч!

– Хорошо, это очень хорошо. Просто радость для семьи, – оказал Костюков. – В таком случае еще раз поздравляю!

– Спасибо, спасибо, Иваныч!

Костюков сел на стул и улыбнулся:

– А ведь он, Егорка твой, Анна Кузьминична, – об этом вспомнить сейчас не обида, – не очень поворотливым парнишкой был. Он все больше насчет баяна старался. А теперь… два года не прошло – гляди, чего получилось!

– Что о прошлом вспоминать, – сказала Анна Кузьминична. – Разум-то у него какой был – совсем детский. Подрос малость – поумнел, другим стал.

– Так оно и должно быть, – вмешался в разговор дедушка Кузьма. – Не до седой бороды ходить человеку во младости. Цыплята, как говорят, и те растут.

– Да, это верно, – согласился Костюков. – Жизнь – она человека учит и направляет. Человек, бывает, малость оступится, а люди плечо ему подставят, поддержат – он и пойдет и пойдет. Да, глядишь, не только сам на ноги крепко встанет – и других начнет поддерживать. Вот и Егор, наверно, сейчас крепнет, силы набирается. Отцу-то написали?

– Написали, – ответила Анна Кузьминична. – И Егор написал, и я тоже. Разве можно о таком не написать? Получит письмо, порадуется с нами вместе.

– Да, – сказал дедушка Кузьма, ни к кому не обращаясь, – родители допрежь всего о своих детях думают. Хорошие дети радуют, а плохие… – Он не договорил и махнул рукой.

– Эх, Лукьян Иваныч, если бы ты знал, да кабы люди ведали, как я боялась за него, когда провожала в город! Ведь один он у меня. Да такой смирный, к тому же и в людях никогда еще не бывал. Снаряжала в дорогу – крепилась, а как одна осталась – в слезы. Заклюют его, думаю, там ребята. Они, верно, озорные – городские-то ребятишки… Ночью, бывало, и глаз не сомкну, подушка насквозь промокнет. А сколько, Иваныч, тебе от меня досталось, что послал Егора в ремесленное! Теперь-то, видать, спасибо придется сказать.

– Ну, за что же мне спасибо говорить! Делал, что нужно было, – ответил Костюков. – Хорошо, что парень за ремесло да за ученье крепко уцепился. Вот что главное. Глядишь, окончит ремесленное да к нам же в эмтээс приедет, в мастерской работать будет.

– Я уж и думать боюсь – может ли такое случиться!

Костюков вдруг хлопнул себя по лбу:

– Эх, заговорился я с вами и совсем забыл, что пришел-то я к вам по делу! Разговор у меня к вам серьезный. С полчаса назад звонил мне директор эмтээс. Из Чкалова приехала к ним бригада рабочих. Шефы. Приехали помочь отремонтировать инвентарь. А поместить людей негде. Общежитие занято. Вот директор и просит поставить на квартиры к колхозникам. Двух я хотел определить к вам. Что ты на это скажешь, Кузьминична?

Анна Кузьминична пожала плечами:

– А что мне сказать, Лукьян Иваныч? Люди места не просидят, только дома-то у нас почти все сутки никого не бывает. Ведь за ними убрать нужно, постирать, может… Как бы потом какой обиды не было.

– Погоди, Анна, – остановил ее дедушка Кузьма. – Не надо загадывать на худой конец. Никакой обиды не выйдет. Веди, Иваныч. Нужно людям место? Значит, и говорить больше нечего. А ты что, Анна, или со мной не согласна?

Анна Кузьминична возмущенно возразила:

– Да что вы, папаня? Откуда вы взяли, что я против? Даже слушать обидно! Будто я уж и не знаю какая. Я только одного хочу, чтобы все было хорошо. Если это нужно, пускай приходят и живут себе, сколько потребуется.

– А я еще добавлю, – не унимался старик, – чем богаты, тем и рады. Как сами будем, так и они.

Желая скорее закончить этот разговор, Костюков обратился к Анне Кузьминичне:

– Так какое будет окончательное слово, Кузьминична? Подумаете да посоветуетесь или сразу решите? Кормиться они будут в столовой эмтээс. А так вообще: изба у вас большая, маленьких ребятишек нет.

– Послушай, Лукьян Иваныч, похоже, что ты уговаривать меня начинаешь. А уговаривать-то как раз и нет надобности – все без уговора понятно. Думать тут нечего, обсуждения устраивать тоже ни к чему. Веди, и пусть живут. И все.

– Вот и я так считаю, – подтвердил дедушка Кузьма. – А что касается разных подробностей – так это не сейчас, а потом. Живые люди всегда могут меж собой договориться.

Широко распахнув дверь, вошел Егор со сбитой ка затылок фуражкой и в полушубке нараспашку. Увидев его, Анна Кузьминична всплеснула руками:

– Батюшки, да он совсем раздетый! А после бани… Застудишься!

– Не застужусь. Больно жарко в бане – и не продохнешь, – ответил Егор.

– Вот так-то и простуживаются.

Егор, видимо, не ждал встретить дома посторонних и шел смело, даже лихо, но, увидев Костюкова, немного растерялся и не знал, как себя вести – подходить к нему здороваться или нет.

– Здравствуйте, дядя Лукьян, – сказал он, вешая полушубок и фуражку.

На нем была черная блестящая сатиновая косоворотка, новые суконные штаны, заправленные в хромовые сапоги. Форма училища придавала Егору серьезность и даже облагораживала его, а в этом домашнем костюме он казался и неловким и неуклюжим.

Заметив смущение Егора, Костюков поднялся со стула, подошел к нему и протянул руку:

– Здорово, мастер!

– Здравствуйте.

– Ну-ка, дай я погляжу на тебя.

Вдруг Костюков заливисто расхохотался и отступил на шаг от Егора, а тот растерянно уставился на него, не понимая причины смеха.

– Да ты, я вижу, никак вместо бани в трубу лазил, всю сажу собрал и на развод там не оставил!

– Да ну? Где? – воскликнул Егор и бросился к зеркалу. – Гляди ты – и вправду сажа. Мамка, дай-ка полотенце.

Подбежала Анна Кузьминична и начала рушником вытирать на лбу у сына черное пятно.

– И как ты, Горушка, не остерегся! Пришел из бани, а хоть сызнова начинай мыться.

Костюков, добродушно усмехаясь, снова сел на свое место.

– Городским стал, отвык от наших бань деревенских. Ничего, вот скоро война кончится – мы новую, настоящую баню в колхозе построим. Такая баня будет – ничем не хуже любой городской. Приедешь тогда к нам в гости – не вымажешься.

Егор отобрал у матери полотенце и начал перед зеркалом усердно тереть лоб.

– А я и не заметил сажи. И даже не пойму, как это получилось, что испачкался.

– Давай садись, – сказал Костюков. – Хватит свой лоб мучить, а то всю кожу сотрешь вместе с сажей!

Егор отдал матери полотенце и сел рядом с Костюковым. Тот принялся было его расспрашивать:

– Ну, рассказывай, как там в городе жилось. Что нового слыхать?

Но к ним подошла Анна Кузьминична:

– Погодите заводить беседу. Я уж на стол собрала. Садитесь-ка к блинам поближе. За столом, как водится, и разговор будет дружнее.

– Это можно, – согласился Костюков, – от угощения люди не отказываются.

Сели за стол. Анна Кузьминична достала из сундука бутылку и торжественно поставила ее на середину стола.

– Видал, внучек? – удивленно воскликнул дедушка Кузьма. – Мать даже горькую нашла! Совсем как в большой праздник. Ну-ка, я буду командовать.

– А кому же и командовать, папаня, как не вам?

Дедушка Кузьма пододвинул к каждому рюмку:

– Выпьешь, Егорка?

– Наливай, (выдран клок страницы)

жал в руке рюмку и Костюков, и реь опрокинуть рюмку в захлебнулся и закашлял был расплавленный металл.

– Блинов отведайте, – на. – Твои любимые, сынок.

Дедушка Кузьма налил еще.

– Давайте выпьем по последней, чтобы столе не маячила.

Егору очень хотелось оказать, чтоб ему больше не наливали, что водка противна и он не может, не хочет больше пить. Но сказать так Егор не решался, опасаясь, что Костюков может о нем плохо подумать. А Костюков и сам пил сейчас, только чтобы не обидеть хозяев. Он не любил спиртных напитков, и если бы Егор отказался от водки, Костюков остался бы этим доволен и похвалил бы его. Угодил бы Егор своим отказом и матери и деду.