Текст книги "Сталь и шлак"
Автор книги: Владимир Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)
Малыши забираются в подъезд, поближе к чьим-нибудь дверям, и гудят, подражая звуку немецких самолетов. Перепуганные домохозяйки поднимают переполох и, к великой радости затейников, бегут в убежища, а потом пристают к Ирине с жалобами.
Сергей Петрович с деланной суровостью посмотрел на сына. Живые светло-карие, как у отца, глазенки Вадима забегали по сторонам.
– Больше не буду, папочка, не буду. Даже дуделку отдам, только почитай, – взмолился мальчик.
Сергей Петрович не смог отказать ему. Примостившись рядышком на диване и ласково прижавшись к отцу, Вадимка с восторгом слушал рассказ о подвиге красноармейца Спивака.
Ирина поднялась и ушла к Макаровым. Она знала, что при ребенке муж не допускает никаких споров.
В самом занимательном месте рассказа в дверь постучали, и появился Василий Николаевич Макаров. Он успел уже умыться, переодеться и немного отдохнуть.
Взглянув на раскрытый журнал, Макаров кивнул головой:
– Дочитывайте, а я пока посижу, покурю.
Крайнев кончил читать, отдал «Мурзилку» сыну и глазами показал ему на детскую. Мальчик уже скрылся за дверью, когда Сергей Петрович вспомнил:
– А дуделка где?
Вадимка долго возился в своей комнате, гремел какими-то железками, отыскивая тщательно спрятанную игрушку, и, наконец, появился, держа в руке запаянную с одного конца трубку с несколькими отверстиями.
Вытерев трубку платком, Крайнев поднес ее к губам, но как он ни дул, кроме шипения, ничего не получалось. И вдруг все трое услышали нарастающий гул. Макаров тревожно посмотрел в сторону завода.
– Наши, – успокоил его Крайнев, – с востока идут.
– Наши, наши! – подхватил Вадимка. – Немецкие – те воют вот так, – и мальчик, схватив трубку, мгновенно воспроизвел прерывистый звук немецких моторов, – а это наши…
Гул нарастал, давил на уши, казалось, что воздух стал осязаемым, тяжелым.
– Эх, туда бы с ними, на передний край! – с завистью сказал Сергей Петрович. – Не думал я, что командир взвода будет здесь отсиживаться.
– Мы и так на переднем крае и вовсе не отсиживаемся, – возразил ему Макаров.
Помолчали. Вадимка, спрятав в рукав трубку, юркнул в свою комнату.
– Что у вас с Ириной? – спросил Василий Николаевич. – Пришла чернее тучи. Жаловалась Елене, будто ты ее не отпускаешь.
– Союзницу ищет?
– По-видимому, да.
– Ну и как? Нашла?
– Нет, в Елене она, пожалуй, союзницу не найдет. Не получается у них дружба.
– У Ирины она вообще не получается, – вздохнул Крайнев.
Макаров насторожился. Они не виделись больше четырех лет, а встретившись, ни разу не поговорили по душам. Приняв цех, Крайнев целиком ушел в работу, а потом началась война.
– Не получается у нее дружба, – как бы про себя повторил Крайнев.
– Почему? – на этот раз не удержался от вопроса Макаров.
– Воспитали ее глупо. Девочкой она была очень красивой, способной, вот ей и внушили, что она исключительная, особенная, что жизнь у нее будет тоже особенная. Она стала искать легкого успеха. То живописью занималась, то музыкой, начинала и бросала, как только убеждалась, что даже при наличии таланта все это требует труда, а если вместо таланта одно тщеславие… Вот в Москву ее тянет, серенькими кажутся наши будни.
– Ты не пробовал перевестись в Москву?
– Что бы я там делал? – спросил Сергей Петрович. – Идти в аппарат – слишком рано. Видишь ли, Вася, в цехе инженер непрерывно учится, в наркомате же он должен учить других. А для этого надо, чтобы и он сам, и другие чувствовали, что знает больше других и больше умеет. Вот тогда можно и в аппарат. К тому же я до мозга костей цеховик. Пробовали меня переводить из цеха – скучать начинаю по стали, по людям, которые варят сталь. И мне легко работать с ними. В металлургии инженер больше работает с людьми, чем с агрегатами.
– Насколько я помню, – улыбнувшись, сказал Василий Николаевич, – нас с тобой в институте учили технологии, а не психологии. Мне кажется, ты не прав.
– Как же не прав?! – горячо возразил Сергей Петрович. – В этом цехе я за два месяца поднял производство, а до меня почти год план не выполнялся. Что я сделал? С печами еще ничего не успел, я работал только с людьми. А это в первую очередь обеспечивает успех.
Стенные часы мерно пробили девять. Крайнев поднялся с дивана, потушил свет, отдернул штору и долго смотрел в сторону завода.
– Опять Никитенко дает избыток газа в печь, – возмущенно сказал он и сейчас же позвонил диспетчеру цеха: – Уймите там Никитенко, снова у него на трубе факел.
– Ты думаешь, Вальский дела не знал, печей не знал? – продолжал Сергей Петрович, усаживаясь рядом с Макаровым. – Нет, он грамотный инженер, но он людей не знал, и люди знать его не хотели! Он ничьих советов не принимал, и ему ничего не советовали. Вот он и не справился с работой. Руководитель очень часто бывает силен именно своим умением советоваться. А теперь Вальский ежедневно ходит в цех, чаще, чем того требуют обязанности сотрудника техотдела, и я чувствую, не понимает он, что же, собственно, произошло. Внешне никаких перемен, а металла больше. Изменились только взаимоотношения между людьми, отношение к людям.
Телефонный звонок прервал их беседу.
Крайнев взял трубку и сразу же передал ее Макарову.
– Иду, – коротко ответил Макаров, выслушав телефонистку. – Дубенко просит меня быть на заводе и никуда не отлучаться, – сказал он, выходя из комнаты.
6
Поздно вечером Сенин, начальник транспортного цеха, а теперь уполномоченный наркома, вошел к директору и передал ему распоряжение остановить и демонтировать завод. Дубенко это показалось невероятным.
– Ты не в своем уме, – спокойно сказал он. – Об остановке завода нарком позвонил бы лично.
Директор привык относиться к Сенину как к своему подчиненному. Ему было странно, что начальник транспортного цеха передает своему директору приказание, да еще какое приказание!
– Нарком звонил вам, но связаться с заводом не смог, – объяснил Сенин. – Нашел меня в Сталино, приказал немедленно выехать сюда и передать вам его приказание.
– Завода останавливать я не буду, – сказал Дубенко.
Сенин поднялся со стула и посмотрел на директора испытующе и сурово. Потом резко повернулся к Макарову.
– Товарищ главный инженер, если директор не в состоянии понять сложившуюся обстановку, я возлагаю на вас обязанность выполнить приказ наркома.
Дубенко побледнел и встал, с грохотом отодвинув стул.
– Сядьте, товарищ Дубенко, – приказал Сенин, неспуская глаз с директора.
Под этим упорным взглядом широко расставленных немигающих глаз директор пришел в себя и потянулся за спичками, чтобы зажечь потухшую папиросу.
– Ответственность за промедление несете вы, – сказал Сенин, убедившись, что к директору вернулась способность рассуждать, и крупными шагами пошел к двери; у порога он остановился: – Через два часа я вернусь.
Ночью Сенин снова появился в кабинете директора. Вместе с ним пришел Гаевой. Они знали, что завод продолжает работать. По-прежнему мерно дышала воздуходувка, над доменным цехом по-прежнему вспыхивало зарево.
– Что будем делать? – спросил Дубенко.
– Тебе уже было сказано, что делать, – сурово ответил Гаевой.
– Завода я не остановлю, – упрямо заявил директор.
Гаевой повернул голову и молча взглянул на Макарова. Тот понял этот безмолвный приказ.
– Тогда я остановлю завод, – сказал главный инженер, поднимаясь.
Наступило тяжелое молчание.
Сенин медленно, как бы раздумывая, направился к аппарату, но его опередил продолжительный телефонный звонок, резко прозвучавший в тишине.
– Будете говорить с Москвой, – торопливо сказала телефонистка, и Сенин сейчас же услышал голос наркома.
– Кто? – коротко спросил нарком.
– Сенин.
– Остановили завод?
– Нет.
– Почему?
– Директор завода не выполняет приказа, товарищ нарком.
И впервые за свою долгую работу Сенин услышал, как нарком выругался коротко и зло.
– Немедленно остановите завод. Не-ме-длен-но! – приказал он.
– Передать трубку директору? – спросил Сенин.
– Некогда, – ответил нарком и положил трубку.
Дубенко, в ожидании стоявший рядом, опустил глаза. Лицо его посерело.
– Ясно? – спросил уполномоченный, не отходя от телефона.
Директор круто повернулся к Макарову:
– Идите в мартен и лично руководите остановкой печей, лично! – подчеркнул он. – А я займусь остальным. – И он приказал телефонистке вызвать к нему начальников цехов.
Макаров ушел. Сенин сидел и курил, а директор долго ходил по кабинету, не говоря ни слова.
– Не укладывалось это у меня в голове, – наконец сказал он.
– А теперь уложилось? – спросил Сенин, и в голосе его послышалось сочувствие.
– Нет, – откровенно признался Дубенко, – и теперь не укладывается.
Шатилов готовил к выпуску плавку, когда поздно ночью Крайнев вернулся в цех. Выпускающие собрались у желоба, с нетерпением посматривали на большие светящиеся часы. Стрелки их показывали без пяти минут три.
Пришел Бондарев и сообщил, что работы по соединению старого дымохода заканчиваются.
– Дед еще там? – спросил Сергей Петрович и, узнав, что старик не уходил из цеха, распорядился вызвать машину, чтобы немедленно отвезти его домой.
Бондарев начал докладывать о положении на других печах, но его прервала прибежавшая рассыльная.
– Сергей Петрович! – закричала она еще издали. – Вас к телефону просят.
Крайнев мигом очутился в рапортной, у трубки.
– Ни на одной печи больше не выпускайте плавок, – услышал он взволнованный голос Макарова. – Есть у вас плавки на выпуске?
– Пятая готова.
– Задержите выпуск. Сейчас приду сам.
Крайнев опустил трубку прямо на стол, мимо рычага. Он хотел бежать к печи, но не мог перевести дыхание, словно кто-то сильной рукой сжал его сердце и не отпускал. В рапортную быстро вошел Бондарев.
– Задержите выпуск, – приказал ему Крайнев, и тот помчался на площадку, не теряя времени на расспросы.
– Сергей Петрович! – закричал вбежавший Шатилов. – Разрешите выпустить, плавка-то переходит. Пускали же мы во время налета! – уговаривал он, думая, что причина задержки – ожидаемый налет.
– Идите на печь и хорошо заделайте выпускное отверстие. На крышу лазил? Не понимаешь?
Шатилов вдруг присел на табуретку и растерянно замигал глазами:
– Неужели отработались?
– Да идите же и заделайте отверстие! – закричал Крайнев, видя, что Шатилов не двигается с места.
В дверях мастер чуть не сбил с ног главного инженера. Шатилова испугало его лицо, такое оно было бледное.
– Останавливаем завод, – сказал Макаров, с трудом переводя дыхание от волнения и быстрой ходьбы. – Немцы близко… Идем закрывать газ на печах…
Они вышли из рапортной. Навстречу спешил Дмитрюк.
– Работу я закончил, дымоход подключил, – доложил он. – А за машину спасибо, пешком на поселок сегодня я не дойду, устал.
Крайнев хотел сказать старику, что дымоход уже не нужен, но, взглянув на его почерневшее от пыли и усталости Лицо, кивнул головой и прошел мимо.
Это невнимание, непривычное равнодушие Крайнева к делу настолько удивило Дмитрюка, что он так и остался стоять, глядя тому вслед. Он видел, как Макаров и Крайнев подошли к Луценко, отозвали его в сторону и что-то говорили ему, видел, как Луценко слушал их, не глядя, потом поднял глаза, собираясь задать вопрос, но, так и не спросив ничего, махнул рукой и пошел к вентилям. Отсветы пламени на плитах рабочей площадки сразу начали тускнеть. Потом дежурный водопроводчик подвел шланг с водой к завалочному окну и начал лить воду в рабочее пространство, в то самое пространство, которое всегда оберегали от влаги…
Только тогда Дмитрюк понял, что произошло, и, взявшись руками за голову, прислонился к стене.
В течение получаса все печи были остановлены, некоторые из них перегрузили жидким чугуном. Прямо в завалочные окна беспрерывно лили воду. Цех затих. На рабочей площадке, всегда сухой и чистой, под ногами хлюпала вода. Ветер шевелил на крыше сорванные листы железа. Люди постепенно разбрелись по заводу: делать в цехе было нечего.
В затихшем здании, у остывающих печей все говорило о внезапно остановленной кипучей работе: и большие ковши, словно ожидающие у желобов выпуска стали, и неподвижные краны, опустившие свои услужливые крюки, и ложка, принесенная к печи для взятия пробы, и лом, стоявший у выпускного отверстия.
Матвиенко побывал в рапортной, в красном уголке, в ожидалке. Всюду он встречал мрачные, понурые лица. Впервые после января 1924 года он видел так много угрюмо-молчаливых людей.
– Ну что, товарищ секретарь, отработались, значит? – спросили его в ожидалке.
– Да, выходит, в Донбассе пока отработались, – ответил он. – Через две-три недели мы уже станем к другим печам.
– Это где же? – недоверчиво спросил кто-то из угла.
– На востоке. Все, кто хочет помогать Родине, будут работать там.
– Ну, на уральских «самоварах» далеко не уедешь, – пренебрежительно сказал Луценко, – бывал я там.
– И на Урале, и за Уралом созданы мощные индустриальные базы, – поправил его Матвиенко.
– Ты что, Луценко, пятилетки проспал? Про Кузнецк, про Магнитку забыл? – вмешался в разговор стройный, с красивым лицом сталевар. – Там такие «самовары», что по триста тонн стали за одну плавку дают!
– Тебе хорошо, ты за пятилетку все заводы объездил, – съязвил Луценко. – У тебя на каждом заводе по жене осталось. Куда ни подайся, всюду тебе дом.
Никто не улыбнулся его замечанию.
– Ну, хлопцы, вы как хотите, а я уже отъездился. Укатали сивку крутые горки, – усталым голосом произнес Дмитрюк.
Он так и не уехал домой, будучи не в силах остаться наедине со своим горем. Печи, которые он сорок лет строил, перестраивал, ремонтировал, сегодня умирали на его глазах.
Матвиенко подошел к нему и сел рядом на скамью.
– По-моему, Ананий Михайлович, тебе в первую очередь уезжать надо. Ну, как ты здесь жить будешь? Ты же один остался!
Матвиенко знал, что у Дмитрюка совсем недавно умерла жена, а сыновья были в армии.
– А там что я смогу делать? – спросил дед. – Тут меня не забыли, пристроили. Должности мне не было, так выдумали должность, а там?
– И там выдумаем, – мягко сказал Матвиенко. – И там не забудем.
Дмитрюк опустил голову и безнадежно махнул рукой.
– Ты, Михалыч, рукой не маши, ты слушай, что он тебе говорит! – горячо сказал, встав со скамьи в углу и подойдя к старику, пожилой газовщик Гаврилов. – Он тебе как отцу говорит. Уезжай. По мне – так я бы не то что уехал, а до Урала бы пешком шел. Я плена попробовал в пятнадцатом году, на всю жизнь похлебки из картофельной шелухи нахлебался. До сих пор сыт. Хватит.
– Сегодня на станции дело было, – вмешался в разговор Пахомыч. – Задержали одного мужика из Белоруссии. Собрал вокруг себя народ и рассказывает, как он от немцев утек, и так немцев ругает, так ругает, аж охрип. А между прочим, говорит: «Заставили нас эти грабители урожай с половины собирать: один мешок себе, другой – им». Ну, те, кто потемней, – продолжал Пахомыч, – и думают: не такой уж страшный немец, если половину урожая отдает. А Васька Сизов, что на станции весовщиком служит, сын нашего Сизова, каменщика, заметил, что мужичок этот говорил, будто к брату в Красноармейск едет, здесь пешком уже дойти можно, а сам на станции шестые сутки околачивается. Он – в милицию, ну и сгребли того мужичка. Сознался, немцы нарочно его выпустили, пообещали ему за эти разговоры домик, корову и еще разного барахла дать. Вот он и пошел народ мутить.
– Теперь вся нечисть из щелей повылазила, – угрюмо сказал Гаврилов.
Матвиенко поднялся со скамьи и пошел в столовую, где тоже собирались рабочие.
7
Рано утром Дубенко вызвал к себе начальников цехов. В предрассветных сумерках страшным казался мертвый завод, безмолвны были цехи, бездымны трубы.
Крайнев вспомнил плакат с надписью:
«Дым фабрик и заводов – это дыхание Советской республики».
Плакат был старый, видел он его давно, но сейчас вспомнил потому, что дыхание завода прервалось, и он с болью ощутил, как тяжело становилось дышать Родине.
В кабинете у стола нетерпеливо расхаживал Дубенко. Его воспаленные от бессонных ночей глаза встречали нетерпеливым взглядом каждого опоздавшего. Когда, наконец, все собрались, он объяснил положение: за последние часы обстановка несколько изменилась к лучшему, продвижение немцев на этом участке фронта было приостановлено нашим перешедшим в наступление танковым соединением. Таким образом, выгадывалось время для эвакуации заводов Донбасса.
– Будьте готовы в любой момент приступить к минированию цехов и объектов, а пока отгружайте все, что можно, – заключил он.
При выходе из заводоуправления Крайнева остановил главный инженер электростанции Лобачев. Начальник станции был тяжело ранен при бомбежке, и теперь Лобачев исполнял его обязанности.
– Ну, как вам все это нравится? – спросил он Крайнева.
Тяжело, очень тяжело, – ответил тот.
– Немцы берут нас в кольцо, а правительство, вместо того чтобы эвакуировать людей, в первую очередь собирается вывозить оборудование. Вам не кажется, что нам уже никуда не удастся уехать?
– Нет, не кажется.
– Уходить надо, немедленно уходить, – быстро зашептал Лобачев. – Вот увидите, нас тут будут держать до последнего, а потом бросят.
Сергей Петрович на миг с ужасом представил себе, что он не успел уехать и остался у немцев.
Мимо прошел задержавшийся у директора начальник доменного цеха, и Лобачев побежал догонять его.
– Как вам это нравится? – издали услышал Крайнев.
Загудел гудок, странный, ненужный. Завод стоял, но люди шли на завод. Они знали, что в цехах делать нечего, но все-таки шли. Шли рабочие утренней смены, шли рабочие дневной смены и присоединялись к тем, кто оставался здесь с ночи и не уходил домой. Никогда еще завод не видел столько людей, как в это памятное всем утро.
Крайнев заметил свет в своем кабинете и зашел.
На диване необычно оживленный Пивоваров что-то доказывал Шатилову. На составленных стульях звучно похрапывал механик цеха, всю ночь следивший за бесперебойной подачей воды в печи. У стола сидела Теплова и перелистывала ставшую теперь ненужной тетрадь сводок. На последнем заполненном листе стояла надпись: «10 октября 1941 года. 3 часа 30 минут ночи. Цех остановлен».
Узнав у собравшихся, что Матвиенко находится тут же рядом, в столовой, Сергей Петрович послал за ним.
– Вы почему не в цехе? – спросил он, обращаясь ко всем.
– А что там делать? Что там говорить? – огрызнулся Пивоваров. – И слов не найдешь…
– Матвиенко, однако, находит слова…
– Ну, так я и Матвиенко – это же разница!
– Какая? – живо спросила Теплова.
Она не любила Пивоварова за грубость, за крикливые выступления на каждом собрании, по каждому вопросу, за постоянные нескромные напоминания о своем участии в гражданской войне и еще за что-то, в чем она сама не могла разобраться.
– Вы же на всех собраниях твердите, что вы беспартийный большевик, что никакой разницы между вами и членами партии нет.
Пивоваров даже закряхтел, обдумывая, что ответить, но дверь открылась, и вошел Матвиенко, бодрый и еще более спокойный, чем в предыдущие дни. Он ожидал худшего от этой тяжелой ночи. Много разных людей в цехе, в обычной работе не каждого разглядишь внимательно. Коллектив похож на стальной слиток, который даже в разрезе имеет ровную блестящую поверхность. Только травление поверхности металла кислотой вызывает появление темных, редко разбросанных пятен на фоне прочно сросшихся кристаллов. Это шлаковые включения в стали. И случается иногда, что сталь, прошедшая испытания на разрыв и твердость, не выдерживает проверки на однородность структуры.
Суровые испытания выдержали люди, работая под пулеметным огнем и бомбежками, но все же Матвиенко с тревогой думал об остановке цеха. Он опасался момента, когда прекратит свое действие выработанный людьми и, в свою очередь, организующий их ритм напряженной работы: как проявят себя тогда люди? Не разбредутся ли многие из них в разные стороны, как разлетаются пчелы из опустошенного улья?..
Сегодня ночью он успокоился. Организующая сила коллектива действовала по-прежнему, и он, Матвиенко, как и в обычное время, направлял эту силу, руководил ею.
Он никому не сулил многого. Единственно, что он обещал, – обеспечить отъезд всем желающим и работу всем эвакуирующимся. И ему верили.
Когда Матвиенко уселся у стола, Крайнев рассказал о том, что слышал в кабинете директора.
– Начальником штаба по эвакуации цеха назначен я, – заявил Крайнев. – Задача – вывезти все, что можно вывезти. Распорядок работы остается прежний: люди работают по своим сменам, в своих бригадах, но под руководством слесарей и электриков. Понятно?
– Состав бригад немного изменится, Сергей Петрович, – сказал Матвиенко. – Я распределю членов партии так, чтобы они охватили все бригады. А ты что думаешь делать с комсомольцами? – спросил он, обращаясь к Тепловой.
– Бригаду комсомольской печи оставляю в полном составе на демонтаже, – ответила она, заранее решив этот вопрос. – А остальные комсомольцы будут работать во всех бригадах.
– Ну, а теперь в цех, – сказал Сергей Петрович и вышел из кабинета. За ним двинулись остальные.
Бондарев очень обрадовался приходу Крайнева и секретаря. Рабочие, столпившиеся у рапортной, забросали его вопросами, на которые ему трудно было отвечать.
Крайнев объяснил рабочим положение. Деловой тон начальника успокоил и мобилизовал людей. Они поняли смысл своего пребывания в цехе, срочность и важность задания, которое им предстояло выполнить.
Как только был выдан инструмент, закипела работа. Это была страшная работа разрушения того, что созидалось и поддерживалось десятилетиями.
Сталевары, ковшевые, разливщики, мастера, каменщики превратились в слесарей, такелажников, грузчиков. Они снимали с кранов моторы и тележки, приборы и пусковую аппаратуру, выкатывали станки из мастерской, молоты из кузницы и грузили, грузили, грузили.
Комендант цеха, хозяйственный и аккуратный, ярый поборник чистоты и порядка, переключил свою бригаду на отгрузку. Он заполнял все промежутки в вагонах с оборудованием кислородными баллонами, тачками, носилками, кайлами – всем, что попадалось ему иод руку. Даже лопаты, приготовленные на зиму для уборки снега, уютно разместились между ящиками с контрольно-измерительными приборами. Комендант всерьез и надолго собрался хозяйничать на востоке.
– И куда ты все это грузишь? – спрашивали его любопытные. – Все равно растеряешь по дороге.
– А найдет кто? – огрызался он. – Немцы, что ли? Все равно у своих останется.
Обходя цех, Матвиенко увидел бригадира слесарей дневной смены, под руководством которого бригада Никитенко демонтировала кабину завалочной машины.
– Почему нарушаешь порядок? – напустился на него Матвиенко. – Почему не в своей смене?
– А мы – сквозной бригадой, пока не кончим, – ответил за него Никитенко. – Торопиться надо, Михаил Трофимович.
И он отвел в сторону грустные глаза.
По количеству и составу людей в цехе Матвиенко понял, что не одна бригада Никитенко решила работать вне графика.
Почти все бригады работали так же, как и комсомольская, – не по восемь часов, а до выполнения задания, до окончания демонтажа своего объекта. Люди не покидали рабочего места по суткам, уходили вздремнуть на часок-другой и являлись за новым заданием.
Хорошо слаженный коллектив всегда корректирует руководителя. Никто не отменял работы по сменам, никто не обязывал работать до окончания демонтажа, но к концу первого дня такой порядок установился сам собой и строго поддерживался. Люди приходили на кран и уходили тогда, когда от самого крана оставался только скелет железных конструкций.
Это ускоряло дело и упрощало расчеты. Цеховой тарификатор определял стоимость работы, а Крайнев по ее окончании тотчас же выплачивал полагавшуюся сумму.
Вечером, когда Сергей Петрович, изнемогая от усталости, собрался уходить, пришла за расчетом бригада Луценко. Потом явился Никитенко получать новое задание. Неугомонный Дмитрюк топтался в комнате, прося дать ему какую-либо работу. Он отнял много времени, пока Сергей Петрович не уговорил его отправиться домой, поручив подручному довести деда до проходной и подождать там, чтобы убедиться, что старик действительно ушел. Дмитрюк покорно вышел из завода через центральную проходную и тотчас же вернулся через западную. До самого утра приходили и уходили люди. Когда в шесть часов загудел гудок, Крайнев ушел в штаб, помещавшийся в опустевшей экспресс-лаборатории, лег на диван и сразу уснул мертвым сном.
В лабораторию зашла Теплова, тоже едва державшаяся на ногах от усталости. Увидев спавшего на диване начальника цеха, она остановилась, раздумывая, уйти ей или остаться. Струя свежего воздуха из открытой двери обдала Крайнева, он поежился, но не проснулся. Валентина затворила дверь, затем сняла с вешалки плащ, осторожно укрыла спящего и в изнеможении опустилась на стул.
Ей вспомнилась первая встреча с Крайневым, тот день, когда, поднявшись на площадку, она увидела группу сталеваров, собравшихся в ожидании гудка, и среди них Опанасенко, оживленного и даже улыбающегося. Таким обер-мастер бывал очень редко, и это ее удивило. Подойдя ближе, она увидела человека в синей, ладно сшитой спецовке, в кепке, чуть сдвинутой на затылок. Он стоял в центре группы и охотно отвечал на вопросы сталеваров о заводе, где он раньше работал. Валентина подумала тогда, что это один из бывших работников цеха, – его лицо, открытое, приветливое, мужественное, показалось ей знакомым, но, подойдя вплотную к разговаривающим, она поняла, что ошиблась. Хотела спросить о нем у стоявшего рядом с ней сталевара, но подошел Вальский.
– Вы что здесь делаете, молодой человек? – осведомился он.
– Приехал с соседнего завода, – ответил тот, не меняя дружелюбного тона, хотя вопрос был задан с присущим Вальскому высокомерием.
– Зачем?
– Присмотреться. Мне предлагают работу в вашем цехе.
– Кем работали до сих пор?
– Заместителем начальника цеха.
Вальский поднял глаза на Опанасенко.
– Посмотри, обер, у нас, кажется, есть место мастера, – сказал он и пошел прочь.
Опанасенко нахмурился.
Теплова ожидала, что человек в спецовке смутится или вспыхнет, но он только усмехнулся и спокойно спросил:
– Он у вас всегда такой?
– Почти всегда, – со вздохом ответил Опанасенко.
– Ну, тогда мне все понятно, – задумчиво произнес приезжий и как ни в чем не бывало продолжал беседу.
В течение дня Валя не раз встречала его в цехе на печах, на шихтовом дворе, в литейном пролете. Он стоял на борту и внимательно следил за установкой изложниц. Потом он исчез, а неделю спустя Валентину вызвал новый начальник, принимавший цех. Этот новый начальник и был Крайнев.
Вскоре Теплова оценила Крайнева как руководителя. Это был требовательный и чуткий начальник, суровый, когда нужно, веселый, когда можно. При нем она поняла, Что ее труд ценят, и работала с утроенной энергией.
Вальский постоянно ворчал или ругался, а этот умел одним словом, иногда одним жестом и упрекнуть и поблагодарить.
Валентина выросла на заводе. Шесть лет назад, пятнадцатилетней девочкой, она поступила рассыльной в цех. Это произошло после смерти ее отца – обер-мастера. Иван Теплов, проработавший всю жизнь у мартена, фанатически любил свою профессию. Суровый и молчаливый на работе, он был чрезвычайно словоохотлив дома. Валентина с детства привыкла слушать его рассказы о различных случаях и происшествиях в цехе, о людях, с которыми он работал, и в первые же дни все на заводе показались ей знакомыми, так как очень многих она знала по рассказам отца. В цехе полюбили миловидную, ясноглазую девочку за природную сметливость, за открытый, приветливый характер. Зная, что она потеряла отца, каждый старался сказать ей ласковое слово. Так она и росла, окруженная дружеским сочувствием.
Вскоре ее назначили табельщицей, потом счетоводом, помогли окончить вечерний металлургический техникум при заводе. Ей очень хотелось работать у печей, но Вальский категорически воспротивился этому и назначил ее секретарем-экономистом. Долго бунтовала она, но переубедить упрямого Вальского так и не удалось. Пришлось смириться. Постепенно Валя полюбила свое дело, но мысль о работе у печей, хотя бы теплотехником, не оставляла ее.
Каждый раз, когда Валентина видела, как подручный сталевара выливает на плиту пробу жидкой искрящейся стали, она испытывала чувство зависти к нему. Любовь к послушному расплавленному металлу была у нее в крови.
С появлением Крайнева ее надежды воскресли, но началась война, и они снова рухнули. После случая с Лютовым Валентина поняла, что на участке учета она нужнее, чем в цехе. К тому же ей было легче совмещать обязанности секретаря-экономиста с работой секретаря цеховой комсомольской организации.
Первое время, когда Крайнев мало кого знал в цехе, он часто вызывал к себе Валентину. Иногда это был короткий деловой разговор, но порой беседа затягивалась, и тогда ей вспоминался отец, та же любовь к своему делу, та же поглощенность интересами цеха.
Скоро Валентина поняла, что Сергей Петрович, в отличие от покойного отца, словоохотлив на работе, но молчалив дома.
Валентина ничего не знала о семейной жизни Крайнева, но многое поняла, когда впервые увидела Ирину.
С небольшой группой командного состава цеха Валя пришла в клуб послушать доклад о положении на фронте. Мужчины расположились в углу просторного фойе, курили, тихо переговаривались между собой, а она стояла рядом и искала глазами секретаря заводского комитета комсомола, с которым не успела увидеться днем.
– Посмотри, какую барыньку подцепил Смаковский, – произнес за ее спиной Пивоваров.
Теплова оглянулась и увидела пару, резко выделявшуюся среди остальных.
Франтовато одетый инженер технического отдела Смаковский бережно вел под руку высокую, стройную женщину. Валентина внимательно рассмотрела красивое, суховатое лицо с тонкими губами, строгую прическу и модное платье. Женщина склонила голову набок, слушая Смаковского, который что-то оживленно рассказывал, и скользила равнодушными глазами по публике.
Когда Смаковский со своей спутницей поравнялись с их группой, брови у женщины приподнялись от удивления, и она, улыбнувшись, ответила Крайневу на его кивок.
– Что это за особа? – со свойственной ему резкостью спросил Пивоваров. – Вы, кажется, знакомы, Сергей Петрович?
– Кажется, знаком, – ответил он. – Это моя жена.
Пивоваров смутился, а Матвиенко чуть не рассмеялся вслух.
После небольшой паузы, насладившись смущением Пивоварова, рассмеялся и Крайнев. Валентина взглянула на него и, увидев добродушное лицо и глаза, светившиеся неподдельным юмором, расхохоталась.
Крайнев повернулся на диване, и плащ сполз с его плеча. Валя наклонилась над спящим и снова укрыла его.
Дверь распахнулась, и в комнату вошел Матвиенко. Он был необычно мрачен.
– Давно спит? – указывая глазами на Крайнева, спросил он.
