Текст книги "Сталь и шлак"
Автор книги: Владимир Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)
2
Суровая складка в уголках губ появилась у Крайнева, когда он однажды, зайдя рано утром в лабораторию, узнал, что пятая печь дала бракованную плавку. Это была вторая неудача за весь период работы цеха над оборонным заказом.
Не изменяя установившейся привычке, Крайнев неторопливо обошел цех, осмотрел печи, указал одному сталевару на избыток тяги, другому – на кучу неубранного мусора на площадке, проверил записи регистрирующих приборов, сделал несколько заметок в блокноте и только тогда отправился принимать рапорт от ночной смены.
До войны на рапорт никогда не собирались точно по гудку. По установленному порядку приходили на четверть часа позднее, неторопливо сдав свой участок, переодевшись и умывшись. Теперь же не успевал прозвучать гудок, как все спешили в рапортную, чтобы прослушать у репродуктора вести с фронта. На опаздывающих шикали, и они, войдя, застывали у двери, боясь нарушить тишину и пропустить хотя бы одно слово.
Сегодня диктор передавал сообщения о потерях фашистских войск за шесть недель.
– Сколько гадов уложили! Крепко! – с удовлетворением произнес Никитенко, приглаживая рукой опаленный чуб. – А все же прут и прут они на Смоленск, и на Умань, и на Белую Церковь. Когда же их, скаженных, остановят?
– Если начнем такие плавки пускать, как сегодня, – мрачно произнес Луценко, – и останавливать нечем будет.
Никитенко собрался что-то ответить, но дверь отворилась, и вошел начальник.
В комнате стало необычно тихо. Крайнев понял, что о неудачной плавке знают все.
– Дорогой вы у меня мастер, – сурово сказал он Шатилову, сидевшему с понурым видом, – очень дорогой. Больших денег заводу стоите. Снова вашу сталь в переплавку.
– Сергей Петрович… – начал было Шатилов, но Крайнев прервал его.
– Вы же танкист, Шатилов. Нас с вами на фронт не послали, чтобы мы сталь отливали для танков, а мы что делаем? Шесть танков можно было бы одеть броней из этой плавки. Вы понимаете, в чем ваша ошибка?
– Понимаю. Я неудачную плавку от Лютова принял.
– Вторично?
– Вторично, Сергей Петрович.
Крайнев с минуту помолчал, пытаясь подавить в себе вспышку гнева. Он ни себе, ни другим не прощал повторения сделанных ошибок.
– Вы получали от меня указание не принимать от мастера плавку, если он вел ее, нарушая технологию?
– Получал, Сергей Петрович. Виноват.
– Так что же, черт тебя побери, распоряжений не выполняешь? – крикнул Крайнев. – Брак льешь! «Получал, Сергей Петрович, виноват, Сергей Петрович!» Принял плавку – отвечай за нее головой. Почему принял?
– Ну как не принять? Лютов – мастер опытный, и вдруг не принять. Неудобно как-то.
– А-а, так тебе перед Лютовым неудобно, а брак лить удобно? Перед заводом удобно? Перед фронтом удобно? – Крайнев даже задохнулся на последнем слове.
Дверь рапортной слегка скрипнула, вошла девушка в белом берете и задержалась у входа, поправляя каштановую прядку волос, выбившуюся на лоб. По напряженному молчанию присутствующих она поняла, что рапорт сегодня необычный. Взглянула на начальника, затем на мастера, стараясь по выражению их лиц угадать, что здесь происходит.
– Товарищ Теплова, – обратился к ней Крайнев, – подготовьте распоряжение о том, что мастер Шатилов снимается с работы, и скажите художнику, чтобы он написал плакат: «Позор бракоделу Шатилову, выпустившему две плавки не по анализу!»
Крайнев вышел из комнаты и пошел в разливочный пролет. В канаве третьей печи медленно остывали слитки неудачной плавки. Четкие линии слитков, прекрасная, чистая поверхность их граней снова возбудили у него горькое чувство досады. Мелочь – несколько тысячных долей процента фосфора сверх допустимого – сводила на нет результат десятичасового напряженного труда шихтовщиков, печевых, канавных.
Но еще более досадовал он на себя.
– Значит, плохо учил, мало требовал, – сказал он вслух.
Ошибку мастера он переживал как свою собственную.
После ухода начальника цеха в рапортной долго царило молчание. Первым нарушил его Луценко – опытный сталевар, давно вышедший на пенсию и вернувшийся на завод в первые дни войны.
– Сколько раз я тебе твердил, Шатилов, – угрюмо произнес он, – прижимай ты Лютова при приемке смен, а ты все – «Николай Ваныч» да «Николай Ваныч». Вот тебе и Николай Ваныч. Он плавку, что сам выпускать будет, ведет так, что комар носа не подточит, а если видит, что другому эту плавку выпускать, – обязательно свинью подложит. Вот теперь и расхлебывай.
– Хуже нет, как от Лютова смену принимать, – громко сказал молодой, из ремесленников, подручный Сашка и зло посмотрел на мастера своими озорными глазами.
– А ты что понимаешь? – спросил его кто-то из глубины комнаты.
– Я, может, головой и не много понимаю, – огрызнулся Сашка, – зато моя спина понимает: как покидаешь после Лютова в печь известки, так до другого дня не разогнешься.
– Здорово сработали: шесть танков недодали, сто карбованцев премии потеряли, сколько материала извели, когда теперь его переплавят! Сами осрамились, мастера своего потеряли, та ще и в получку грошей недосчитаемось, – сказал Никитенко, грустно глядя в угол.
– Шатилов! – окликнул Матвиенко. – Ты помнишь, как Гаевой на активе говорил: «Иногда одного пожалеешь, а весь коллектив обидишь».
– Да ну вас к чертовой матери! – вскипел молчавший до сих пор Шатилов. – Мало того, что от начальника попало, так и вы все накинулись… – И он вышел из комнаты, сильно хлопнув дверью.
– Слабоват ты на расплату! – крикнул ему вслед Никитенко и выскочил из рапортной.
За ним ушли и остальные.
В опустевшей комнате осталась одна Теплова. Несколько минут она сидела, сосредоточенно о чем-то раздумывая, затем взяла журналы плавок и, торопясь, начала делать из них выборку. Чем больше цифр выписывала она на бумагу, тем серьезнее становилось ее лицо.
Раздался телефонный звонок. Это Крайнев напомнил о необходимости представить ему материалы о работе цеха за истекшие сутки. Когда она, наконец, появилась в кабинете начальника цеха, до общезаводского рапорта у директора завода оставалось не более двадцати минут. Крайнев с укоризненным видом взглянул на часы. Теплова извинилась и добавила, что раньше прийти не могла.
Сергей Петрович занялся просмотром сводок. Каждый раз его приятно удивляла тщательность, с которой они были подготовлены. Сводки содержали не только данные для рапорта, но и ряд других сведений о работе людей и агрегатов: выполнение норм, расход материалов, длительность отдельных операций по бригадам и сменам. Каждый мастер имел свой лицевой счет, в котором значились все плавки, выпущенные им с начала года. На заводе, где Крайнев работал раньше, такой подробный анализ делался один раз в месяц, а здесь благодаря строгой системе учета, заведенной Тепловой, он имел эти данные ежедневно. На рапорте у директора из всех споров с транспортниками, снабженцами и энергетиками начальник мартеновского цеха всегда выходил победителем, так как самые точные оперативные данные имелись только у него. Трудно было понять, как эта девушка успевала все приготовить.
Сегодня сводка была далеко не исчерпывающей. Но времени для ознакомления с ней у Крайнева оставалось мало, и он просматривал материалы наспех.
– Шатилов пострадал зря… – сказала Теплова.
Крайнев посмотрел на нее с удивлением.
– Почему это Шатилов нашел в вашем лице защитника? – резко спросил он.
– Видите ли, Сергей Петрович, Шатилов – молодой мастер, комсомолец и…
– Как секретарь комсомольской организации, вы бы лучше заботились о том, чтобы комсомольцы не становились бракоделами, – прервал ее Крайнев.
– Об этом-то я и забочусь. Сергей Петрович, кого вы считаете лучшим мастером цеха? – спросила она.
– Конечно, Лютова, – нетерпеливо ответил Крайнев, взглянув на часы: ему хотелось поскорее кончить разговор.
– Сегодня, после вашего нагоняя Шатилову, я осталась в рапортной, – торопясь, начала Теплова, – и слышала, что говорили ребята. Своему мастеру они крепко всыпали, но и Лютова сильно ругали за плохую сдачу, смен. Я решила их проверить. Действительно, у Лютова все плавки выпущены по заданию, но обе бракованные плавки выпущены в сменах после Лютова на тех печах, где он начинал вести процесс. И еще я должна сказать… Если плавки и были удачными, то они продолжались на этих печах дольше обычного. Вот цифры. – И она показала колонку цифр, над выборкой которых просидела все утро.
Выводы были неожиданными, и Крайнев задумался. Телефонный звонок напомнил ему об опоздании, он сунул выборку в карман и вышел.
Рапорт уже начался. Пришлось просить разрешения войти. Когда Крайнев явился в кабинет, начальник доменного цеха уже отчитался и спокойно закуривал папиросу. О работе прокатных цехов докладывал Нечаев. Дубенко расхаживал вдоль своего стола, заложив руки за спину. Его сухое, нервное лицо выражало недовольство. Один глаз был прищурен, бровь над другим высоко приподнята, что не предвещало ничего хорошего.
– Опять брак льете, – перебил он Крайнева, когда тот в обычном порядке начал докладывать о работе цеха за истекшие сутки. – Мастера снимите и переведите на другую работу!
Затем последовало длинное нравоучение. Дубенко приводил те же аргументы, что и сам Крайнев в разговоре с Шатиловым, но у директора они были пространнее и резче выражены. Чувство раздражения начало овладевать Крайневым. Он легче перенес бы суровый, но короткий выговор, а эта медленная «распиловка на доски», как он называл директорские нотации, начала его бесить. Наконец он не выдержал:
– Вы меня только не уговаривайте, Петр Иванович, я все сам прекрасно понимаю и сам приму меры, но Шатилова я не сниму.
– Нет, снимете!
– Не сниму, Петр Иванович, потому что…
– Тогда я сниму, – перебил его Дубенко, не слушая объяснений.
– И вы не снимете, когда разберетесь…
Дубенко нажал кнопку звонка и не отпускал ее, пока не вошел секретарь. Быстро продиктовал ему приказ о переводе Шатилова на работу сталевара. И тогда, понимая, что делает не то, что нужно, но не будучи в силах более сдерживать себя, Крайнев встал и вышел из кабинета. Его проводили удивленными взглядами. Гаевой возмущенно пожал плечами. Один Дубенко оставался совершенно спокойным. Он хорошо знал характер своего начальника мартеновского цеха. Сам Дубенко вспыхивал внезапно, как порох, и часто по пустякам. Крайнев же долго сдерживался, кипел, потом взрывался, но быстро брал себя в руки.
Вот и сейчас, возмутившись тем, что директор так безапелляционно решил вопрос, не считаясь с его, Крайнева, мнением, он вышел в приемную, боясь, что наговорит резкостей. В приемной он покурил, позвонил мастеру в цех, успокоился и вернулся в кабинет. Дубенко выразительно посмотрел на Гаевого, как бы говоря: «Ну вот и все». Рапорт продолжался обычным порядком. О количестве вывезенных вагонов броневого листа докладывал начальник транспортного цеха Сенин.
По окончании рапорта Крайнев побывал в цехе и вернулся в свой кабинет. Приказ о Шатилове мог быть вывешен только завтра, и он не спешил идти спорить с Дубенко: тот был упрям, и убедить его можно было только до принятия им решения, а после даже самые разумные аргументы оказывались бесполезными. К тому же Дубенко высоко ценил Лютова как мастера, и доказать ему, что Лютов подвел Шатилова, было трудно, почти невозможно. Да надо было еще и самому тщательно проверить по плавильным журналам правильность вывода Тепловой.
«Вызову-ка я Лютова в кабинет и поговорю с ним начистоту», – подумал Крайнев, откладывая в сторону журналы плавок, но сейчас же отказался от этой мысли. Самонадеянный и заносчивый мастер был лучшим в цехе по выпуску плавок, считал себя безгрешным и никогда не сознавался в ошибках.
И вдруг очень простое решение пришло в голову Сергею Петровичу: надо заставить Лютова принять смену от себя, надо показать ему самому и коллективу цеха, а самое главное – директору, как нечестно он работает.
«А если и этого доказательства для Дубенко будет недостаточно, тогда что?» – спросил он себя и зашагал по комнате. Потом остановился у двери и направился в помещение цеховой парторганизации.
В комнате секретаря взволнованная Теплова что-то убежденно доказывала спокойному, медлительному Матвиенко. Он сидел за столом, углубившись в проверку цифр, написанных на листке из блокнота. Тяжелые, опущенные книзу веки придавали его лицу выражение крайней усталости.
– Вы, товарищ начальник, Шатилова сняли? – спросил Матвиенко, поднимая вдумчивые и строгие глаза.
Крайнев рассказал о заводском рапорте и о распоряжении директора. Матвиенко нахмурился: ему был хорошо знаком директорский нрав.
– Но я все же решил Шатилова не снимать, – заявил Крайнев и рассказал о своих намерениях.
Матвиенко задумался.
– Это вы правильно решили, Сергей Петрович, – проговорил он, вставая из-за стола. – Партийная организация вас поддержит.
– Вот за этим я и пришел к вам, – обрадовано сказал Крайнев.
– Во всем виновата я, – вмешалась Теплова. – Это мои прежние цифры о результатах работы Лютова сориентировали неправильно. Оценивая работу мастера, я не принимала во внимание сдачу смен.
– Нет, Валентина Ивановна, – возразил Крайнев, – я сам должен был раньше разобраться в этом. Но, знаете, до сих нор у нас было мало неудачных плавок, и все это не бросалось в глаза.
Вечером, вернувшись домой, Крайнев нашел квартиру запертой. К двери была прикреплена записка: «Вадимка у Вити». Сергей Петрович поднялся этажом выше.
– На звонок вышла Елена, жена Макарова. Дети бросились к нему, он поднял их обоих и расцеловал.
– Василий не звонил? Скоро придет? Елена отрицательно покачала головой.
– А Ирины опять нет дома…
– Да. – Елена намеренно опустила слово «опять». – В цехе неприятности? – спросила она, переводя разговор на другую тему.
– И откуда вы это узнаете? – сказал Крайнев с легкой досадой. – Васи дома нет, по телефону он не станет рассказывать.
Елена улыбнулась.
– Мы, жены, узнаем о ваших делах сразу, только взглянув на вас, а иногда даже раньше, по звуку шагов. Когда у Васи все хорошо, на нем не сказывается утомление, он возвращается домой легкой походкой, а когда неприятности… он и по лестнице поднимается иначе, и… тембр голоса у него другой, чуть-чуть глуховатый.
Сергей Петрович отвел глаза в сторону. Никто никогда не прислушивался к тембру его голоса, не присматривался к его походке. Елена поняла, о чем он думает.
Наступило неловкое молчание.
– Ну, я пойду, – произнес он и позвал Вадимку.
– Что вы, Сергей Петрович! Сейчас обедать будем, – схватила его за рукав Елена. – Ну, Сергей Петрович! – настойчиво уговаривала она.
– Спасибо, Елена Николаевна, – решительно отказался он. – Пообедаю дома. – И снова отвел глаза в сторону, чтобы она не могла прочесть его мыслей.
– Не вздумайте только Вадимку кормить, – предупредила Елена, убедившись, что он не сердится, – они только сейчас с Виктором соревновались, кто больше съест.
– Кто же победитель? Виктор? – улыбнулся Сергей Петрович.
– Никто, никто! – радостно завопили ребята.
– Я им помешала. Увидела, что едят насильно, – и больше не дала. Они же упрямы, как отцы, – лопнут, но не сдадутся.
«Почему у них все по-иному? – думал Сергей Петрович, спускаясь по лестнице в свою квартиру. – Почему Елена живет жизнью завода, интересами мужа? Ведь у нее есть и свое, личное, находит же она время заниматься английским, много читать. Может быть, я недостаточно энергично вовлекал Ирину в круг своих интересов? – спрашивал он себя. – Нет! Я делал все возможное, но никогда не встречал сочувствия. Я жил ее интересами, но сам ни в чем не находил отклика. Ни в чем. Почему?»
В кухне он нашел давно остывший обед. Хлеба почему-то не оказалось. Съев несколько ломтиков сыра с подвернувшимися под руку ванильными сухарями, Сергей Петрович прилег на диване.
Вадимка сейчас же вскарабкался на диван и улегся рядом. Он всегда ловил эти минуты, чтобы забросать отца бесчисленными вопросами. До войны, как только Сергей Петрович приходил с завода, у них начинался «вечер вопросов и ответов», как называл Крайнев эти часы отдыха, когда он мог повозиться с сыном. Теперь все изменилось.
– Ну-ка, Вадимка, расскажи, во что вы играли сегодня с Виктором? – спросил он.
Слушая болтовню ребенка, Сергей Петрович несколько раз ловил себя на том, что засыпает.
Увидев, что у отца смыкаются глаза, Вадимка умолк, и Сергей Петрович заснул. Мальчик прикорнул рядом.
Их обоих разбудил телефонный звонок. Из цеха звонил Опанасенко. Он спрашивал разрешения вызвать мастера на смену Лютову. Сергей Петрович не разрешил.
Через несколько минут позвонил Лютов и, ссылаясь на усталость, попросил, чтобы его сменили, – ведь он отработал свое время.
– Поработаете еще. В окопах труднее, – резко ответил ему Крайнев и повесил трубку.
Вадимка дремал на диване. Сергей Петрович поднял его на руки и направился в спальню.
Лютов остался в смене. Он сразу же побежал на медпункт, но дежурный врач наотрез отказался освободить его от работы. Лютову пришлось вернуться в цех и приняться за дело. На третьей печи, где скачивание шлака производилось в его смене, как и на пятой, в стали медленно, но неуклонно увеличивалось содержание фосфора. Лютов метался от одной печи к другой, пробовал снова скачать шлак, но момент был упущен, и шлак сходил через порог вместе с металлом.
Сталевар Никитенко внимательно следил за Лютовым. Ему было очень жаль плавку, но он обрадовался, что мастера вывели на чистую воду. Подойдя к растерявшемуся Лютову, он насмешливо посмотрел ему в лицо и спросил:
– Ну что, в собственное дерьмо ткнулся, товарищ мастер?
И когда Лютов начал кричать и ругаться, Никитенко резко оборвал его:
– Но-но, ты не очень ори, ты лучше скажы, що с фосфором робыть будемо? От крика и ругани его не убавится.
Лютов съежился и притих.
– Что ж, товарищ Никитенко, – сказал он заискивающе, – выпустим плавку на кровельное железо.
– Не позволю! – загремел Никитенко. – Вчера из-за тебя, идола, плавку угробили, мастера своего угробили, а сегодня опять брак пускать? Это на комсомольской-то печи! А молибден ты обратно, что ли, выгребешь?
– Какой же это брак, – уговаривал Лютов, – просто плавка пойдет по другому назначению.
– Не позволю! – кричал Никитенко. – Не выпущу брака из печи, сиди здесь хоть до завтрашнего вечера! Ишь что выдумал: «По другому назначению!» – передразнил он Лютова. – Все, что не нужно фронту, – это брак. Доливай чугуна, веди плавку сначала.
– Да ты подумай, Никитенко, что ты говоришь! Печь перегрузим, аварию сделаем. Нас с тобой выгонят с завода.
– Выгонят – туда нам и дорога. Бракоделов не то что гнать – стрелять надо. – И Никитенко побежал упрашивать начальника смены Бондарева, чтобы тот разрешил доливку чугуна.
Печь перегрузили до отказа, начав процесс сначала. После подачи руды шлак пошел через пороги на площадку, залил ее всю. Его убирали вручную, обливаясь потом. Лютов ругался, боясь, что металл проест порог и хлынет вслед за шлаком, а это грозило остановкой печи. Сашка, отдыхая, остановился как бы случайно рядом с Лютовым.
– Плохие пчелы – плохой мед, – громко сказал он, протирая залитые потом глаза.
Лютов стиснул зубы и смолчал.
С пятой печи медленно, не торопясь, пришел Луценко, посмотрел на суетящегося мастера, покачал головой и подошел к нему.
– На моей печи сегодня будем пускать плавку или нет? – спросил он Лютова и за рукав потащил его с собой.
Плавку на пятой печи выпустили на кровельное железо. Никитенко согласился выпустить плавку только тогда, когда выполнение задания было гарантировано. Присмиревший мастер теперь во всем слушался разгневанного сталевара.
Когда Теплова вошла в это утро в рапортную, первым, кого она увидела, был начальник цеха. Он сидел у стола и, не отрываясь, пристально смотрел на Лютова. Казалось, что он видит его впервые. Мастер, красный, как после бани, вытирал пот со лба, и глаза у него бегали виновато и растерянно.
Дверь рапортной открылась, и на пороге появился Дубенко. Узнав от диспетчера завода, что на пятой печи плавка выпущена не по назначению, он помчался в цех.
Начался рапорт. На этом рапорте, незаметно перешедшем в собрание, Лютову вспомнили и подсиживание товарищей, и погоню за показателями работы только своей смены, в ущерб интересам цеха, и подхалимство перед бывшим начальником цеха Вальским.
3
Ночью город растворялся в темноте, сливаясь с землей. Завод был затемнен, но время от времени зарево вставало над ним. Каждый выпуск чугуна, каждый выпуск стали демаскировал завод, а вместе с ним и город.
«Разве можно спрятать солнце?» – подумал Крайнев, подходя к зданию цеха, которое словно вспыхивало изнутри. Каждая щель, каждое отверстие в крыше, даже самое маленькое, бросало в темноту луч, словно прожектор. Крайнев с тоской смотрел на эти лучи. Пока в цехе шли обычные операции, здание тонуло во мраке, но выпуск плавки нельзя было скрыть.
В цехе, зашитом сверху донизу железными листами, стояла духота. Только против печей огромные вентиляторы нагнетали прохладный ночной воздух.
Крайнев пошел в разливочный пролет. В темной канаве ярко алели прямоугольники только что залитых сталью изложниц.
Он стоял на площадке и вспоминал Лютова, которому учинили разгром сталевары, Дубенко, тут же отменившего приказ о снятии Шатилова, и самого Шатилова, смотревшего на него счастливыми глазами. Вспомнил Крайнев и другой взгляд, теплый и дружеский, которым наградила его Валя, и у него стало легко на душе.
Тревожный заводской гудок прервал его мысли, и раньше чем он смог что-либо понять, раздался сильный взрыв, за ним второй, третий. Через минуту новый, еще более сильный взрыв потряс все здание цеха. Сотни осколков грохотали по крыше, рвали железную обшивку стен, звенели на чугунных плитах площадки. Раздался чей-то отчаянный вопль.
Острое чувство страха на миг прижало Крайнева к колонне здания. Но уже в следующее мгновение он оторвался от колонны и побежал к первой печи, где у выхода из цеха столпились рабочие. Прежде чем он подал команду уходить в щели, застучала мелкая многозвучная дробь, словно кто-то высыпал на крышу мешок гороха. Вражеский самолет поливал пулеметным огнем здание цеха. Смертоносные светлячки трассирующих пуль пробивали кровлю, отскакивали от чугунных плит рабочей площадки. Холодно щелкал металл о металл.
– Заходи под площадку! – закричал Крайнев, сообразив, что толстые стены и плиты служат надежным укрытием от пуль и осколков.
У печей остались немногие. Бомбежка прекратилась так же внезапно, как и началась. Через некоторое время заводской гудок и сирены подали сигнал «отбой». Рабочие стали расходиться по местам.
Враг был еще далеко, но война уже ворвалась в город. Недавно она была где-то у порога страны, а сегодня подошла к порогу каждого дома, перешагнула через этот порог. Тревожным стал кратковременный сон, нарушаемый бесконечными налетами; невыносимо трудной стала работа, прерываемая систематическими бомбежками. К нарастающему чувству тревоги за судьбу Родины, за участь тысяч людей в оставляемых врагу городах прибавилось гнетущее беспокойство за свой завод, за своих близких, за свою жизнь.
Особенно напряженной сделалась работа мартеновцев. По нескольку раз за ночь люди покидали цех, уходя в щели. Сокращалась подача газа, плавки застывали в печах, разогревались и снова застывали. Целый день уходил на то, чтобы выправить цех после ночной смены, а ночью все начиналось сначала. Несколько суток цех работал вхолостую.
Всякий раз, когда по сигналу воздушной тревоги Ирина наспех закутывала в одеяло сонного Вадимку и бежала с ним в щель, Крайнев спешил в цех. В цехе было темно и тихо. У печей должны были оставаться лишь начальник смены, мастера, сталевары и на всякий случай два каменщика. Потом являлся неизменно спокойный Матвиенко, приходили Теплова и механик цеха, угрюмый более чем обычно.
Сергей Петрович сердился при появлении каждого из них. Несколько раз он пытался разогнать всех по домам, но потом махнул рукой. В душе он был доволен, что эти трое приходят сюда во время тревоги. За черными шторами рапортной было светло и уютно. Курили все, даже Теплова брала папироску. Матвиенко внес в «вечерницы», как он прозвал эти ночные сборища, атмосферу шутки и дружеского подтрунивания. В минуты непосредственной опасности электростанция выключала подачу энергии, и в темноте комнаты были видны только огоньки папирос.
Крайнева угнетала собственная беспомощность, невозможность активного сопротивления врагу.
Сегодня, когда во время ночной тревоги он вошел в цех, его поразил дружный взрыв хохота на рабочей площадке. Узенькая полоска света, пробивавшаяся сквозь заслонку завалочного окна, слабо освещала группу людей. Подойдя ближе, он узнал бригаду комсомольской печи. Среди молодежи выделялся усатый, огромного роста разливщик. Он смеялся раскатисто и долго, заглушая всех своим басом. Крайнев остановился и прислушался.
– Сижу я и отбоя дожидаюсь, – рассказывал подручный Сашка. – Вдруг слышу – какая-то женщина подошла к щели и кличет: «Ксеня, Ксеня, ты здесь?» Ну ее, конечно, спрашивают, какую она Ксеню потеряла. А она: «Боже мой, Ксенофонт Петрович как из ванны выскочил, так верхнее-то на себя забыл надеть!» Ей невдомек, что этот самый Ксеня верхнее-то на себя надел, а самое что ни есть нижнее забыл и сидит без штанов на мокрой глине.
Общий смех прервал Сашку, смеялся и сам рассказчик.
Крайнев тоже не мог удержаться от смеха.
– Ну, тогда мы поняли все, – рассказывал Сашка, – что эта самая Ксеня – Вальский Ксенофонт Петрович. Тут поднялся в щели хохот, такой хохот, что прямо невмоготу стало, а Петро, что на пятой работает, как застонет: «Ой, не могу, ой, не могу!» – да из щели и полез на карачках, а за ним и все остальные. Известное дело, когда человеку весело, его никакой страх не берет.
– Так вы поэтому и в щель не лезете? – спросил Крайнев, подходя и с трудом сдерживая смех.
– Да разве уйдешь от готовой плавки? – ответил за всех Шатилов. – Плавка на выпуске, мы уже и отверстие начали было разделывать. Может, тревога короткая будет, тогда и выпустим плавку сразу после отбоя, как только подадут напряжение.
– Не остынет она у вас? – спросил Крайнев и, достав синее в алюминиевой оправе стекло, заглянул в печь.
– Нет, Сергей Петрович, не остынет, – повеселев, сказал Никитенко, – мы газ держим хороший. А чтобы пламя как-нибудь заметно на трубе не было, дали избыток воздуха, пламя в печи короткое. У нас и дозорный на крыше сидит, на трубу для верности смотрит.
– А «папаша» что тут у вас делает? – спросил Крайнев, называя усатого разливщика его цеховой кличкой.
– Так у них в бригаде разливщика нет, – ответил «папаша». – До всего вот они дошли: и сталевар у них свой, и мастер – комсомолец, а разливать меня зовут.
Действия Шатилова противоречили уставу ПВО, но такой риск был допустим: ведь объект не демаскировался.
– Ну ладно, попробуем. На выпуск я приду сам, – сказал Крайнев и отправился к другой печи.
К моменту воздушной тревоги плавка на четвертой печи была готова к выпуску, но газ закрыли, и металл быстро остывал.
Ровно через двадцать минут после сигнала «отбой воздушной тревоги» на комсомольской печи выпустили плавку, на остальных плавка задержалась до утра.
Когда после разливки Крайнев зашел в рапортную, он увидел весь «кворум», как назвал Матвиенко группу командного состава.
Сергей Петрович сейчас же сообщил по телефону в штаб о положении в цехе и вызвал свою квартиру. С тревогой ждал он у трубки, пока наконец не услышал голос Вадимки.
– Ну, как там у вас? – обрадовано спросил он.
– Хорошо, папа, опять в нас не попали, – ответил мальчик, твердо убежденный, что немецкие летчики метят именно в их дом.
Сергей Петрович с облегчением повесил трубку.
– Надо сагитировать остальных рабочих поддержать почин комсомольцев – не оставлять цех во время налетов, – сказала Теплова, – а то мы так много не наработаем.
Матвиенко взглянул на Крайнева и едва заметно улыбнулся. Ему понравилось предложение девушки. Но Валентине показалось, что секретарь смеется над ней.
– А почему же нет? – горячо спросила она. – Почему? Ведь на фронте во время бомбежек бойцы не оставляют окопов? Нет! А разве у нас не тот же фронт?
– Рабочих мы сагитируем, – уверенно сказал Матвиенко. – Труднее будет начальство уговорить… Это же против устава ПВО. – Он позвонил в партком и попросил Гаевого прийти в цех.
Вошел Дубенко, имевший обыкновение обходить цехи после каждого налета. Вслед за ним появился Гаевой.
– Уговаривать рабочих оставаться в цехе во время налета мы не можем, – продолжал Матвиенко, вопросительно взглянув на директора. – Однако если они сами пойдут на это, то, пожалуй, можно будет рискнуть. Я считаю, что Петр Иванович даст свое согласие.
Дубенко подумал и одобрил предложение, предупредив только, что он сообщит о принятом решении наркому и попросит утвердить его.
Утром в цехе и у проходных ворот завода появились плакаты:
«Привет патриотам Родины, комсомольцам бригады мастера Шатилова, оставшимся во время налета в цехе и обеспечившим нормальную работу печи!»
В следующую ночь было несколько воздушных тревог, но ни один рабочий не покинул цеха. Даже старик Пахомыч, покряхтев, поворчав и потоптавшись на месте, с азартом продолжал выкладку желоба, лишь изредка поглядывая вверх.
У «шатиловцев» появились последователи и в других цехах. А вскоре работа цехов во время налетов стала правилом для всех металлургических заводов Донбасса.
Чуть притаив дыхание, работали домны и мартены; не снижая скорости, вращались валки прокатных станов.
