Текст книги "Сталь и шлак"
Автор книги: Владимир Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
14
Наркомат по-прежнему был похож на огромный муравейник. В вестибюле, в коридорах, в кабинетах – всюду толпились люди. У наркома было совещание, и Макаров спустился вниз. Возле отдела кадров, как всегда, было особенно людно. Здесь делились впечатлениями, договаривались о работе, спорили или просто расхаживали по коридору в ожидании путевок.
Макаров слышал то и дело повторявшиеся названия уральских заводов, Магнитки, Петровск-Забайкальского, «Амурстали».
Проходя мимо одной группы, где беседовали особенно оживленно, Макаров уловил, что речь идет об Алчевском заводе. Он остановился в сторонке, закурил и прислушался.
Алчевцы возвращались в Донбасс. Эшелон, успевший разгрузиться в Чусовой, снова стоял под погрузкой. Остальные возвращались с тех станций, где их застал приказ. Наступление немцев на Донецком фронте было остановлено.
До этого Макарову было совершенно безразлично, куда ехать. Порой ему хотелось попасть на маленький уральский заводик, в глушь. Порой, наоборот, его тянуло на большой завод вроде Тагильского, Кузнецкого и Магнитогорского. В конце концов он решил ехать туда, куда пошлют. Но теперь ему захотелось куда-нибудь поближе к Донбассу.
Увидеть наркома ему удалось только под утро.
За последнее время нарком резко изменился. Его смуглая кожа приобрела желтоватый оттенок, глаза ввалились, но выражение их осталось прежним.
– Извините, что задержал, но у меня тут такое… Ну, как ребенок?
– Спасибо, жив.
– Это я знаю, мне докладывали, а общее состояние?
– Поправляется.
– Очень хорошо. А как вас приняли?
– Удивительно! Столько эшелонов прибывает на этот завод, столько людей – всем находится жилье. Через три-четыре часа люди уже под крышей.
– Кое-где хуже. По нескольку дней в вагонах живут. Работать уже можете?
– Могу.
– Ты меня прости, товарищ Макаров, – неожиданно переходя на «ты», сказал нарком, – но мне думается, лучшее лекарство от горя – это работа. Правда?
Макаров кивнул головой.
– Я решил послать тебя на большой завод и на большую работу. Поедешь начальником второго мартеновского цеха к Ротову.
Макаров задумался. Большая работа – и вдруг начальником цеха. Его, главного инженера! К тому же его семья живет сейчас на квартире у начальника именно этого цеха, Григорьева, и тот так тепло и сердечно ее принял.
– Разочарован? – спросил нарком.
Макаров замялся.
– Удивлен?
– Цех, наверное, в прорыве?
– Нет, план он выполняет. Но что такое сейчас план? Ведь юга нет. Остался один восток. Производство в два раза уменьшилось, а потребность возросла безгранично. План – это закон, невыполнение его – преступление. Самое страшное в этом цехе то, что начальник его считает, будто он достиг предела, дальше которого шагнуть не может. Он очень доволен собой и своей работой, а для инженера это же смерть. Я его спрашиваю: «Как дела?» Отвечает: «Превосходно, сто два процента». – «А больше можете дать?» – «Нет, не могу». Сейчас цех дает шестьсот пятьдесят тысяч тонн, а нужно взять с него миллион тонн стали в год. Это большая и продолжительная работа.
– Я понимаю, товарищ нарком, – негромко отозвался Макаров.
– И далеко не всякому под силу. К тому же придется срабатываться с директором, а это тоже задача не из простых.
– Почему?
Нарком ответил не сразу.
– Видишь ли, Ротов – очень крупный директор, хороший хозяин, для завода сделал много. У него там все свое, включая первое в Союзе подсобное хозяйство. Он построил и маслозавод и мясокомбинат, ну, короче, – все, что надо. Но характер у него крутой, воля железная, а ты самолюбив. Сработаться вам будет трудновато. Хотя с Дубенко вы же сработались?
– Где теперь Дубенко? – заинтересовался Василий Николаевич.
– В Наркомате обороны, собирает железный лом на полях сражений.
– Ну, это слишком жестоко! – невольно вырвалось у Макарова.
Нарком помрачнел.
– Жестоко? Нет, это мягко. Там его научат, как нужно выполнять приказы. И людей беречь научат. Что это такое? Главного инженера за связного послать, начальника цеха потерять… Куда это годится! А потом эти семь третьих эшелонов! Тоже оказал услугу! Я теперь не могу в НКПС звонить. Пробовал говорить о нескольких эшелонах, а мне отвечают: «Опять у вас семь третьих будет…» Насчет электростанции я уж молчу: ума человеку добавить трудно, враги оказались умнее, – но хоть приказы бы выполнял.
Нарком сердился, и Макаров пожалел о том, что вступился за директора. Это было уже бесполезно.
– Ну, желаю удачи, – неожиданно закончил беседу, нарком и протянул руку. – Помни: в перспективе миллион тонн. В случае чего звони лично.
Макаров уже взялся за ручку двери, когда нарком снова окликнул его:
– Ты так и путешествуешь в сапогах? А верхнее у тебя что? Пальто?
Макаров смущенно кивнул головой.
– Тоже руководители, одеться не смогли! Рабочих вы хоть одели?
– Одели.
– Ну, это уже лучше. – Нарком позвонил к секретарю: – Оденьте Макарова в валенки, полушубок, шапку. – Положив трубку, он повернулся к Макарову: – Так помни: миллион тонн.
После езды в тамбурах и на платформах Макарову было странно ехать в мягком вагоне. Он с наслаждением отсыпался. Даже сон приснился ему какой-то спокойный, радостный, и он проснулся, улыбаясь. Но, открыв глаза, тотчас же вспомнил о могиле на степном полустанке. Василий Николаевич повернулся на другой бок, пытаясь заснуть. Кто-то нетерпеливо тронул его за плечо. Пассажиры уже укладывали вещи, поезд замедлял ход.
От вокзала Макаров поднялся вверх и вышел на улицу, вдоль которой тянулись коттеджи инженерно-технического поселка. Елене с Вадимкой была предоставлена комната в одном из этих коттеджей, принадлежавшем начальнику цеха Григорьеву.
Было рано, и в коттедже все еще спали. Макаров остановился у дверей, поднес руку к звонку и задумался. Не хотелось будить Елену, а особенно хозяев. Он, пожалуй, рискнул бы позвонить, если бы в кармане у него не лежал приказ наркома о назначении его начальником цеха, в котором столько лет распоряжался Григорьев.
Макаров огляделся. Длинная прямая улица была с обеих сторон застроена нарядными двухэтажными коттеджами.
Когда-то в этих коттеджах жили иностранцы, представители фирм, поставляющих заводу оборудование, шеф-монтеры, консультанты.
Коттедж, в котором жил Григорьев, до сих пор назывался «сайловским», по имени иностранного инженера, в свое время занимавшего его.
Англичанин по происхождению, американец по подданству инженер Сайл большую часть своей жизни провел в Америке и считался крупнейшим знатоком мощных мартеновских печей. Типичный рыцарь наживы, он менял свое местожительство в зависимости от того, где больше платили. В тридцатых годах в Европе мартеновских печей не строили, в Америке хватало своих специалистов, и Сайл охотно поехал в Россию, где платили всего щедрее. После окончания строительства первой очереди его оставили консультантом по освоению МП эксплуатации цеха.
Сайл не спеша двигался, не спеша разговаривал, но спеша работал. Плавки в печах сидели подолгу, печи перед завалкой остуживались якобы с целью увеличения стойкости подин. Две плавки с печи – двести пятьдесят тонн стали в сутки, – эту цифру Сайл считал более чем достаточной.
В Америке Сайл жил во время длительной депрессии, когда печи работали наполовину своей мощности, воскресные дни простаивали на «дежурном газе» и в понедельник неторопливо разогревались. Ни американский, пи международный рынок не испытывали никакой нужды в металле.
Этот стиль работы Сайл упрямо прививал и здесь, беспощадно расправляясь с теми, кто пытался ему возражать. Ни нарушение технологии, ни авария не вызывали у него такого бешенства, как скоростная плавка.
– Азиаты! – кричал он. Вынув изо рта плоскую английскую трубку, гнал скоростников от печей и требовал, чтобы их больше не допускали к работе.
Страна послала в этот цех лучших сталеваров с лучших заводов, но, сдерживаемые окриками и угрозами Сайла, они топтались у первоклассных печей и не могли показать тот класс работы, на который были способны.
Сайла удерживал здесь не только большой заработок, но и тщеславие: главный инженер завода Георгий Аполлонович Стоковский очень считался с консультантом.
В цехе действовало уже шесть печей, но американская школа была явно не по душе русским рабочим. То тут, то там пускалась скоростная плавка. Между Сайлом и начальником цеха Григорьевым то и дело происходили резкие столкновения. Начальника цеха поддерживал директор завода, американского консультанта – главный инженер.
Однажды в цехе разразился настоящий скандал. Донецкому сталевару Павлу Цыганкову надоели лютые морозы, короткое лето, не совсем удобное жилье в большом, многоквартирном доме, но больше всего, до отвращения, то тошноты, надоел ему Сайл. Американец дважды отстранял Цыганкова от работы, и Григорьев дважды восстанавливал его в должности. В конце концов сталевара потянуло домой, в Мариуполь, к небольшим, горячо идущим печам, где нужно было варить сталь так быстро, как он умел. Там он считался лучшим, а здесь… здесь его ругали именно за то, что нравилось там…
Цыганков собрался в Мариуполь, но, уходя, решил как следует «хлопнуть дверью».
В ночной смене, когда Сайл мирно спал, уже не в первый раз убедившись, что русская водка гораздо лучше виски, Цыганков сварил плавку вместо положенных двенадцати часов за восемь часов тридцать минут. Он сделал это сравнительно легко, без особого напряжения, и сам испугался: сколько же стали можно взять с этих печей, если поработать с душой, если рискнуть держать свод на верхнем пределе допустимой температуры?
Утром явился Сайл, надел специальный плащ, наколенники, взял принесенное рассыльным огромное, как оконная форточка, синее стекло и начал осматривать печи. Все было в порядке. Сайл подошел к доске, где отмечалась продолжительность операций, и… трубка сама выпала у него изо рта. Но ни кричать, ни ругаться он не смог: как только он замахал руками на Цыганкова, тот усмехнулся, плюнул и ушел, чтобы больше не возвращаться.
Григорьев встретил сталевара на широкой мраморной лестнице. Цыганков шел, сдвинув шапку на затылок, заложив руки в карманы, и пел: «Здравствуй, степь донецкая!» – но глаза его блестели возбужденно и зло.
Когда он коротко рассказал Григорьеву обо всем, что произошло, начальник цеха взял его под руку и повел назад.
Сайл продолжал стоять у доски, красный от негодования. Он не мог допустить, чтобы какой-то Цыганков ниспровергал самые основы американской школы…
Бледный от гнева, Григорьев подошел к нему и спросил, в порядке ли печь.
– В порядке, – ответил Сайл, не поворачивая головы.
– В таком случае Цыганков остается на работе.
– Тогда я уйду! – вдруг закричал консультант. – Совсем уйду к… – И он довольно точно указал один популярный русский адрес.
– Ну и уходи! – крикнул Григорьев, показав рукой на выход.
Сайл с силой бросил на площадку свое стекло – оно разлетелось мелкими синими брызгами, – выбежал из цеха, сел в машину и уехал.
Григорьев позвонил директору. Случай был не совсем обычный, и директор немедленно явился в цех. Он выслушал Григорьева, осмотрел печь и вызвал главного инженера, не сообщая ему, в чем дело.
Стоковский неохотно подошел к печи. Должен ли он заниматься такими мелочами? Его дело – руководить вообще. То ли дело за границей! Там и начальник цеха не станет осматривать печь – это с успехом сделает обер-мастер…
Только после того, как главный инженер все-таки осмотрел печь и нашел ее в полном порядке, Григорьев сообщил ему об уходе консультанта.
– Это дело серьезное, – сказал Стоковский, многозначительно глядя на директора. – Вам, молодой человек, – обратился он к Григорьеву, – учиться надо у Сайла, для этого мы его и держим. У него за плечами двадцать лет заграничной практики, солидный опыт, богатое прошлое, а что у вас?
– А у меня… – задыхаясь, ответил Григорьев, – у меня будущее советского инженера в Советской стране.
Главный инженер холодно улыбнулся и поехал к Сайлу – уговаривать его вернуться в цех. Консультант был непреклонен.
– Или я, или Григорьев, – упорно твердил он в ответ на все уговоры.
Он уже успел заехать на телеграф и дать протестующие телеграммы в Иностранный отдел Наркомата тяжелой промышленности и в Наркомат иностранных дел.
Стоковский явился к директору в очень нервном состоянии.
– Дело принимает плохой оборот, – сказал он, хмуро глядя в сторону. – Нам придется расстаться с Григорьевым.
– Нет, не придется, – усмехнулся директор.
– Что вы, Иван Сергеевич! Неустойку золотом платить, с НКИД дело иметь? Забросают телеграммами, затреплют телефонными разговорами. Стоит ли нам терять Сайла?
– Плавки маринуются, – раздраженно сказал директор, – печи не дают столько металла, сколько надо, а у вашего Сайла все хорошо.
– Ускорить плавки – значит ухудшить стойкость печей, ухудшить качество стали. Есть нормы, выработанные людьми, которые, простите, пожалуйста, умнее, чем мы с вами. В Америке…
Директор сердито махнул рукой.
Посыпались телеграммы, начались бесконечные разговоры по телефону. Директор не выдержал и выехал в Москву.
Прямо с поезда он отправился на прием к наркому.
Орджоникидзе был настроен весело, расспросил о ходе строительства, узнал, какая требуется помощь, и тут же дал указания выделить заводу завалочную машину и разливочный кран.
– Пока даю американские, но это последний раз. Следующие получишь уже наши, отечественные.
Когда разговор о заводе был закопчен, нарком как бы невзначай спросил:
– Так ты что, уральский медведь, говорят, грызанул британского льва?
– Грызанул немного, – смутился директор.
– Вот это плохо. Очень плохо, – сказал нарком. – Если уж грызть, так основательно.
– Это можно! – обрадовался директор.
– Я знаю, ты рад, но грызть надо с умом. Я тоже убежден, что цех при Григорьеве будет работать лучше, если избавить его от Сайла. Вот ты и докажи это делом.
Директор посмотрел вопросительно.
– Не люблю я соломоновых решений, – как бы про себя сказал нарком, – но на этот раз придется решить именно так. Раздели цех пополам: три печи – Григорьеву, три – Сайлу. Только не забывай: Григорьев ведь наш человек, – Орджоникидзе погрозил пальцем, – а там увидим. Сейчас по цеху какой съем стали с одного квадратного метра пода? Немного более трех тонн?
– Три и пятнадцать сотых.
– Вот и дай шесть на «русской» половине. – Нарком улыбнулся. – Сделаешь?
– Товарищ Серго, – взмолился директор, – американцы снимают четыре!
– А лозунг: «Догнать и перегнать капиталистические страны»? И перегнать, понимаешь? А ты под Америку подравниваться вздумал. Главный инженер у тебя Сайла поддерживает?
– Сайла, – вздохнул директор.
– Ты помогай Григорьеву. Помни, вопрос принципиальный: американская школа или русская школа…
Шесть тонн с одного квадратного метра пода! Услышав эту цифру, Григорьев нахмурился, но сразу горячо взялся за дело. Подины, наваренные Сайлом до метровой толщины, стравливались, становились тоньше сначала на одну четверть, потом на треть, потом на половину. Вместимость печей увеличивалась со 125 до 150, потом до 175 и, наконец, до 200 тонн.
Стоковский уговаривал, спорил, ругался. Он писал докладные записки – подробные, объемистые, с точными математическими и теплотехническими расчетами, со ссылками на научные статьи в немецких, английских и американских журналах. Докладные были бы совсем похожи на научные рефераты, если бы не заключительные фразы о том, что главный инженер снимает с себя ответственность за состояние печей и оборудования, за качество выплавленной стали, за жизнь людей.
Директор сначала внимательно просматривал эти «труды», а потом, сразу заглянув в конец и прочитав неизменные заключительные фразы, писал резолюцию: «В дело переписки с главинжем». Секретарь завел уже третью папку и не переставал удивляться, когда главный инженер успевает исписывать столько бумаги.
Только в одном Стоковский не ошибался: дело было действительно рискованное. Краны, рассчитанные на подъем груза весом в двести тонн, поднимали теперь двести пятьдесят.
Половина заводского проектного отдела работала на Григорьева, пересчитывая мост крана, тележку, канаты, крюки, цапфы ковшей. Запас прочности оставался еще большой. Механики осматривали краны до и после каждой плавки.
Сайл работал по-своему, твердо уверенный, что «азиаты» выведут из строя печи и крапы. Но месяц проходил за месяцем, а ничего страшного не случилось. На четвертом месяце соревнования двух школ цех Григорьева дал стали в два раза больше, чем цех Сайла.
«Американцы», как прозвали сталеваров, работавших в цехе Сайла, с завистью поглядывали на своих «русских» соседей, где на каждой печи каждые девять-десять часов вспыхивало зарево скоростной большегрузной плавки. И стойкость печей не стала меньше, и качество стали не ухудшилось.
Над американским консультантом сначала подшучивали, а потом начали смеяться прямо в глаза. Особенно неприятными для Сайла были встречи с Цыганковым – лучшим сталеваром «русского» цеха. Завидев консультанта, Цыганков каждый раз почтительно снимал шапку, но провожал его таким насмешливым взглядом, что Сайла мутило.
В тот день, когда цех Григорьева добился съема шести тонн стали, директор объявил консультанту, что он больше не нужен.
Григорьев получил в наследство от консультанта цех и коттедж, который до сих пор, по старой памяти, назывался не пятнадцатым и не «григорьевским», а «сайловским».
Василий Николаевич нерешительно потоптался у двери. Стоять было холодно, и он пошел вверх по улице. В конце ее начинался отлогий, но высокий холм. Макаров закурил и медленно пошел по тропинке, предполагая, что с вершины холма он увидит панораму завода и всего города.
Он не ошибся. Холм обрывался отвесно, образуя большой карьер. Внизу виднелись эшелоны с рудой для аглофабрики, расположенной поодаль. Сразу за карьером начинались улицы города. Они поднимались вверх и заканчивались на пологом холме живописным амфитеатром больших четырехэтажных домов.
Широкий асфальтированный проспект, по которому бежали трамваи и, обгоняя друг друга, мчались машины, отделял город от завода.
В центре завода, раскинувшегося на огромной площади, вплоть до запруженной плотиной реки, возвышался огнедышащий остров доменных печей. Чуть дальше поднимались к небу стройные трубы мартенов. Из этих труб словно только что выстрелили: легкий дымок поднимался над ними и таял в морозном воздухе. За ними темнели здания нагревательных колодцев, обнесенные частоколом тонких черных труб, а за блюмингами, во все стороны, куда ни глянь, поблескивали плоские застекленные крыши цехов, напоминавшие отсюда исполинские парниковые рамы.
От этой величественной картины у Макарова захватило дыхание. Он долго смотрел на колоссальные цилиндры газгольдеров, связанные тонкой нитью газопроводов с коксохимическим заводом, на железнодорожную станцию, на степь, ровную, как донецкая, и простиравшуюся до самого горизонта, где синел высокий горный хребет.
Десять лет назад, во время экскурсии, Макаров видел эту панораму, но тогда здесь была строительная площадка, а сейчас перед ним раскинулся огромный завод, работающий в полную силу и в то же время продолжающий строиться и расти.
К домнам подходили эшелоны с коксом, рудой, известняком, от домен шли ковши с чугуном, из мартеновского цеха двигались целые поезда красных, налитых сталью изложниц, а оттуда, где прокатные цехи завершались отделочными пролетами, выходили вагоны с продукцией.
И гордость за партию, по воле которой возникла в безлюдной степи эта крепость обороны, за народ, воздвигший гигант, равного которому не было в мире, за себя – частицу этого великого и могучего народа – вспыхнула в душе Макарова.
15
Макаров подходил к комнате на цыпочках, чтобы не разбудить Елену, но она уже не спала и встретила его на пороге.
– Ну, как Вадимка? – поцеловав жену, спросил Василий Николаевич.
– Хорошо, почти здоров. – Глаза Елены наполнились слезами. Муж задал этот вопрос с такой же тревогой, как некогда спрашивал о сынишке. Это было и радостно и тяжело.
Елене не хотелось подвергать опасности ребенка, поэтому она очень обрадовалась, узнав, что им не придется уезжать из этого города.
– Одно плохо, – сокрушенно вздохнул Василий Николаевич; он кивнул в сторону двери, за которой жили хозяева: – На его место назначили.
Елена очень огорчилась:
– Это так неприятно! Они оба милые люди, тепло нас встретили – и вдруг… нехорошо это получилось.
– Ты знаешь, мне не хочется встречаться с Григорьевым дома сегодня утром. Не сказать – неудобно, сказать – неприятно.
– Ну, тогда сиди тут тихонько и никому не показывайся. Уйдет на работу, тогда будешь умываться.
Но встретиться все же пришлось.
Григорьев постучал в дверь и вошел осторожно, бочком, косясь в сторону детской кроватки – не разбудить бы.
– Спит крепко, – успокоила Елена, подвигая хозяину его собственный стул.
Григорьев сел и поднял на Макарова живые, но уже в легкой сетке морщин глаза.
– Куда назначены? – спросил он без обиняков, будучи твердо уверен, что Василий Николаевич, раз его вызвал сам нарком, поедет на какой-нибудь другой завод; всех прибывших на местный завод Ротов назначал сам.
Григорьевы уже успели привыкнуть к Макаровым и проявляли самое сердечное внимание к этим людям, только что пережившим такое страшное горе.
– До весны никуда вас с Вадимкой не отпустим, – говорила гостеприимная хозяйка квартиры Елене, опасавшейся тягот нового путешествия, – судьбу два раза не испытывают. Вот потеплеет, тогда поедете к мужу в какой-нибудь Закамск или Уфалей.
Встретив любопытный и даже немного сочувственный взгляд Григорьева, Василий Николаевич смутился, хотел что-то рассказать, но кончил тем, что достал приказ и положил на стол.
Григорьев прочел его и побледнел. Рука, державшая листок бумаги, не опускалась, но глаза смотрели мимо написанного. Потом он положил приказ и удалился осторожно, бочком, так же как и вошел.
Василий Николаевич беспомощно развел руками.
Главного инженера завода в кабинете не оказалось – он обычно целый день проводил в цехах и появлялся у себя только к вечеру.
Макаров прошел в приемную директора и протянул секретарю приказ о своем назначении.
– Не примет вас директор, – сказал секретарь, возвращая приказ.
– А вы доложите.
– И докладывать не буду.
– У него кто-нибудь есть?
– Нет никого, но сейчас он вас не примет.
Это было неожиданно: всюду вновь назначенного начальника цеха сразу же принимали и директор и главный инженер.
Макаров спустился в первый этаж. В вестибюле к нему радостно бросился какой-то хромой старик в огромном тулупе, с нелепыми рукавами, свисавшими ниже кончиков пальцев. Вглядевшись в его безбровое и безусое лицо, Василий Николаевич с трудом узнал Дмитрюка. Вслед за Дмитрюком подошли веселый, как всегда, Никитенко и Василий Бурой с опаленным чубом, выбившимся из-под лихо надвинутой кепки.
Поздоровались. Макаров начал расспрашивать, как они устроились.
Дмитрюк только махнул рукавом тулупа:
– Меня, Василий Николаевич, совсем на завод не пускают. Стар, говорят, стал. Сторожем хотят устроить, склады с картошкой караулить. Шатилова за первого подручного взяли, Никитенко и Бурого хотели за вторых поставить. Вот и ходим. Начальства нашего нет. Прокатчики, доменщики, те кое-как поустроились, а мы… мы вас ждем.
– Я же все-таки сталевар, – с обидой в голосе сказал Никитенко, – и вдруг за второго подручного. Чего это я на две ступеньки ниже буду спускаться?
Макаров улыбнулся, что еще больше обидело Никитенко.
– А я – главный инженер – тоже, по-твоему, не должен идти работать начальником цеха?
Никитенко промолчал.
– Ну вот что, хлопцы, время сейчас не такое, чтобы его терять зря, – укоризненно сказал Макаров, – идите в отдел кадров и поступайте во второй мартен. И работать начинайте, где поставят. Я цех приму, разберусь. Много не обещаю, продвигать буду сообразно тому, кто как себя покажет. Лучше сработаете, чем здешние, – буду вас ставить на их места, хуже – на меня не пеняйте. Ясно?
– Это правильно, нельзя же всех здешних побоку, мы это понимаем, – согласился Бурой, – а бездельничать, и правда, совестно.
– Оно верно, что совестно. Ты, Вася, потоптался часа три в очереди за пивом, вот и замучили тебя не то совесть, не то мороз. – Никитенко, как всегда, язвил, но к этому привыкли и не обижались.
Дмитрюк стоял по-прежнему скучный.
– Ты, дед, подожди денек-другой, на тебя требование особо придется выписать. А чтобы не скучал, заходи к внучку, – успокоил его Макаров.
Василий Николаевич вошел в цех и остановился на пороге. Он работал на таких же печах в Макеевке, и его не удивили ни печи, огромные, как дома, ни завалочные машины, тяжелые и такие же быстрые, как паровозы, пи огромная высота здания. Но в макеевском цехе было шесть печей, а здесь тринадцать, и растянулись они на полкилометра. Такого грандиозного зрелища ему не доводилось видеть на юге. Впрочем, цех отличался от южного не только размерами. Порядка здесь было меньше. Василий Николаевич прошел за печи и взглянул на разливочный пролет.
«Было так или стало так? Если стало, то полбеды; если всегда было, то это хуже». Макаров по опыту знал, с каким трудом ломаются старые традиции. Можно снести старый цех, построить новый, но люди, как правило, норовят перенести и в новый традиции старого.
Цех № 2, который начинался с седьмой печи, произвел на него гораздо лучшее впечатление. Григорьев был хорошим хозяином, и на рабочей площадке поддерживалась безупречная чистота. Но второй цех работал хуже, чем первый.
Григорьева нигде не было видно. Макаров в душе был рад этому: можно осматривать печи без стеснения. Сталевары охотно вступали в беседу с ним, – они уже привыкли к тому, что цех постоянно посещают новые люди. Многие эвакуированные инженеры-производственники, получив работу в отделах заводоуправления, очень часто появлялись в цехе. Все они испытывали одно и то же непреодолимое чувство – тоску по металлу.
Первые три печи работали горячо, десятая – хуже, последние три – совсем плохо. Макаров понял это, не посмотрев в гляделку. Тускло-розовый отблеск на плитах площадки свидетельствовал о том, что печи идут холодно.
– Почему мало газа держите? – спросил Макаров у сталевара тринадцатой печи.
Тот усмехнулся с видом превосходства:
– А вы попробуйте, дайте больше. Задвижка открыта до отказа. Мало газа, живем на голодном пайке.
Василий Николаевич заглянул в печь. Газ вяло поступал из пролета. Плохо организованный факел пламени болтался в рабочем пространстве и рассеивался во все стороны.
Макаров одну за другой осмотрел доски с записями и нахмурился: начиная с девятой печи, продолжительность плавок недопустимо возрастала. В Свердловске и по дороге сюда он думал, что для увеличения выплавки стали на первых порах придется взяться за организацию производства, за мобилизацию людей и сразу на этом получить дополнительные сотни тонн. На всю жизнь запомнились однажды слышанные слова: «Порой бывает нужно сделать немногое, чтобы получить большие результаты», – и он всегда в первую очередь пытался найти это важное и решающее «немногое». А тут сразу вставал серьезнейший технический вопрос – недостаток коксовального газа в общем балансе завода. Немногого мог добиться Григорьев при таком положении вещей.
Дать миллион тонн металла! Впервые услышав эту цифру, Макаров понял, как трудно этого достигнуть. Но там, в кабинете наркома, задача все-таки казалась ему менее сложной, чем здесь, на месте. Не задерживаясь больше в цехе, он пошел к коксохимическому заводу, расположение которого заметил еще утром, любуясь с холма открывшейся перед ним панорамой.
Завод в Донбассе, где работал Макаров, был построен в старые времена акционерным обществом не так, как было нужно, а так, как это было выгодно акционерам. Впоследствии, разумеется, достраивались многочисленные цехи. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что представлял собой новый грандиозный завод – детище первых пятилеток. Макарова восхищали простор и разумная планировка. Между цехами были большие площади, усаженные деревьями, обнесенные затейливыми оградами. Сквозь снег проступали очертания цветочных клумб. «Завод-парк», – подумал Макаров, когда представил себе, как будут выглядеть эти площадки через несколько лет.
То, что он увидел на коксохимическом заводе, мало его обрадовало. Строящаяся батарея новых печей была далека от завершения.
«Значит, долго еще сидеть на голодном пайке», – с досадой подумал он. Настроение было испорчено, но Макаров знал, что это скоро пройдет. В такие минуты он старался «выключиться», заняться чем-нибудь, думать о другом и, самое главное, никому не показывать своего настроения. Вот и теперь он сразу же решил переключиться – не пошел в мартен, а повернул в сторону прокатных цехов.
«Эх, если бы нас взять с Крайневым, смешать и потом разделить пополам, получились бы два хороших инженера. Его горячности и моей выдержки хватило бы как раз на обоих. Где же теперь Сергей? Жив ли он?» – И Василий Николаевич сейчас же вспомнил о Вадимке.
Будто почувствовав безмолвный уговор взрослых (Макаров и Елена, встретившись после разлуки, поплакали молча и больше ни разу не произнесли имени погибшего сынишки), Вадимка тоже никогда не произносил имени своего маленького друга. Он даже не просил поиграть его игрушками, и они, как реликвии, вместе с остальными вещами Виктора покоились в небольшом черном, похожем на гробик чемодане.
На блюминге Василий Николаевич задержался. Вместо небольших квадратных заготовок для остальных прокатных станов блюминг раскатывал большой семитонный слиток на лист.
«Броня, – догадался Макаров. – Вот до чего они додумались! Это уже новшество».
Чтобы лучше рассмотреть процесс, он поднялся на мостик, ведущий в будку оператора. Там стоял невысокий рыжеватый человек в роговых очках, не отрываясь, смотрел на часы.
Окончив свои наблюдения, рыжеватый повернулся к Макарову.
– Вам что угодно? – не очень любезно спросил он.
Василий Николаевич признался, что в ожидании главного инженера решил осмотреть завод.
– Пропуск, – потребовал человек в очках и, взглянув на бланк с печатью завода, вернул его Макарову. – Главный инженер бывает у себя после семнадцати часов, – коротко сказал он и снова принялся за сбои наблюдения.
«Хронометражист? – подумал Василий Николаевич, оглядывая его невзрачную фигуру в поношенном пальто, со следами масляных пятен на плечах. – Да нет, староват. Наверное, сотрудник техотдела».
Василий Николаевич вошел в цех, где катали круглое железо.
«Снарядики», – решил он, с удовольствием глядя, как легко и быстро, направляясь в другие валки, выбегала из валков большая штука металла.
Рабочих нигде не было видно, только в будке управления две молодые девушки, одна в пестрой цветастой косынке, другая в красном, кокетливо сдвинутом набок берете передвигали рукоятки контроллеров.
