Текст книги "Сталь и шлак"
Автор книги: Владимир Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)
4
Ранним августовским утром заводской паровоз подавал на эстакады доменного цеха длинный состав четырехосных вагонов, замаскированных срубленными деревьями. Прибитые к бортам с обеих сторон деревья еще не успели потерять своей свежести и создавали впечатление густой аллеи. Проходя мимо, Крайнев остановился в изумлении. Ему вспомнилось детство, праздник троицы, когда зеленью украшались комнаты, дома и даже паровозы на железной дороге.
Но в то же мгновение сердце его тревожно сжалось. Защитит ли эта праздничная зелень от фашистских стервятников, ожесточенно бомбивших все пути к Донбассу?
На рапорте Дубенко предупредил собравшихся об ожидаемом увеличении количества грузов. К городу приближалось несколько эшелонов с уральской рудой.
Целый день в глазах у Крайнева стояла аллея молодых зеленых деревьев…
Сегодня за завтраком в деловом клубе было еще менее оживленно, чем в предыдущие дни.
– Я начинаю бояться за Донбасс, – сказал инженер техотдела Вальский, работавший до Крайнева начальником мартеновского цеха.
– И совершенно напрасно, – ответил его сосед по столу Нечаев. – Стратег я плохой, но мне кажется, что на Днепре немцев остановят.
– А я начинаю бояться, – упрямо повторил Вальский. – Донбасс – это ключ к Советскому Союзу, и если его отдадим, то не удержим и остальное.
– Что-то вы чересчур легко подобрали ключ? – язвительно произнес Макаров. – Не знаю, боитесь вы или нет, но мне ясно, что ключ вы подобрали не тот.
Крайнев, не принимавший участия в беседе, молча показал на карту Советского Союза, висевшую на стене.
– Утонет здесь немец, – сказал он.
– Сам немец не утонет, его утопят, – поправил Макаров. – А насчет Донбасса и Советского Союза вы, Ксенофонт Петрович, бросьте, не говорите глупостей.
Крайнев возвращался на завод вместе с главным инженером.
– Мутный какой-то этот Вальский, – сказал Макаров, когда они дошли до проходной. – Действительно, скотина пятая!
– Почему пятая? – недоумевающе спросил Крайнев.
Макаров удивился, что эта кличка еще до сих пор неизвестна Сергею Петровичу, и рассказал о ее происхождении.
Во время подписки на заем Вальский, недавно перешедший в техотдел, решил подписаться на минимальную сумму. Терпеливо высидев до конца собрания, выждав, пока в зале почти никого не осталось, он подошел к столу и попросил подписать его на двухнедельный оклад. Вальский стоял у стола, внимательно слушал, как его стыдили, кивал головой и, казалось, со всем соглашался, но как только дело дошло до оформления подписки, снова стал настаивать на предложенной им сумме.
Уборщица главной конторы Дарья Васильевна, старая работница мартеновского цеха, перешедшая на пенсию, долго и терпеливо наблюдала эту сцену.
В конце концов она не выдержала и подошла к Вельскому:
«Ну как тебе не стыдно, Ксенофонт Петрович? Я подписалась на весь оклад. А у тебя ведь домик свой, скотины в твоем хозяйстве сколько! Корова есть – это раз, телочка – это два, овечка – три, поросенок – четыре, и сам ты – скотина пятая!»
– С тех пор и прозвали его «скотина пятая», – закончил свой рассказ Макаров.
По асфальтированному шоссе прошли бойцы истребительного отряда. Это были рабочие, оставшиеся после ночной смены. Они возвращались со стрельбища. Командир стрелкового взвода, мастер Шатилов, по-военному подтянутый, передал взвод командиру отделения и подошел к Крайневу доложить об отличных, по его мнению, результатах стрельбы. Но Сергей Петрович, в прошлом лучший охотник и стрелок на заставе, где он проходил военную службу, особенного восторга не проявил.
– Хорошо для начала, товарищ командир, но нужно поскорее обучить как можно больше людей, время не терпит, – сказал он, глядя прямо в глаза мастеру.
– Что-нибудь новое с фронта? – тревожно спросил Шатилов.
– Пока ничего, но вон посмотри.
Мимо них двигалась аллея деревьев. Это был второй эшелон за сегодняшнее утро. Он резко отличался от первого. Листья запылены, ветки кое-где срезаны, вагоны повреждены. Сквозь пробоины в бортах тонкими струйками сочилась мелкая криворожская руда. Шатилов закусил губу.
До войны Крайнева частенько раздражали теснота и загроможденность заводской площадки у цеха. Теперь он совсем другими глазами смотрел на территорию завода. Вот здесь, за штабелем слитков, подходящее место для стрелкового отделения, а вон там, где стоит большой чугунный ковш с отбитой кромкой, надежное укрытие для станкового пулемета. Картина боя на заводе явственно вставала перед его глазами.
Он вошел в цех. На третьей и четвертой печах плавки были выпущены одновременно. Бригады заправляли печи, готовясь к следующим плавкам. Сталевары сами взялись за лопаты и работали так, что остальные еле поспевали за ними. Куча заправочного материала у третьей печи быстро уменьшалась.
Крайнев сразу включился в обычный круг забот. В цехе он тотчас забывал обо всем, кроме работы.
Но спокойное настроение вскоре было нарушено. Пришли Теплова и Матвиенко и рассказали о том, что они побывали в больнице, где лежали двое рабочих, раненных при вчерашней бомбежке. Один из них – старый канавщик – был очень плох: осколок бомбы попал ему в кишечник, и после сложной операции больной лежал без сознания. Второй – подручный Сашка из бригады Никитенко – быстро пришел в себя после легкой контузии, и врач разрешил выписать его из больницы.
Глаза у Тепловой были красные. Крайнев внимательно посмотрел на нее.
– Плакала, Сергей Петрович, – просто сказала она, подтверждая его догадку. – Там тяжелее, чем здесь. Там жены, дети – и все плачут. В цехе переносишь все легче. Здесь как на войне, а там…
– Вы все же перестаньте ходить в цех во время бомбежек.
– Благодарю за совет. Я хожу в цех не как ваш секретарь, а как секретарь комсомольской организации. Что же, по-вашему, ребята будут головой рисковать, а я – дома отсиживаться? Хорош был бы секретарь, да еще кандидат партии!
– Вы давно кандидат партии?
– Месяц назад получила кандидатскую карточку.
– А вы почему, Сергей Петрович, до сих пор беспартийный? – неожиданно спросил Матвиенко.
Крайнев нахмурился. Теплова поняла, что затронули его больное место. Сергей Петрович молчал, дымя папиросой, а Матвиенко терпеливо ждал ответа.
«В самом деле, почему он не в партии?» – думал Матвиенко.
Простой в обращении, решительный и прямой, начальник цеха сразу завоевал симпатию и доверие коллектива. Матвиенко помнил, с каким облегчением вздохнули рабочие, когда Крайнев сменил Вальского. С приходом нового начальника прекратились ругань и споры на рабочей площадке, резко уменьшились взыскания. На третий день после приемки цеха он пригласил к себе председателя цехового комитета и секретаря комитета комсомола и высказал им свое удивление по поводу недостаточного размаха социалистического соревнования в цехе. Они быстро договорились о совместной работе. Когда стало известно, что Крайнев – беспартийный, все были очень удивлены.
«Исключили за что-нибудь», – подумал тогда Матвиенко.
– Видите ли, Михаил Трофимович, – после долгого молчания произнес Крайнев, – для того чтобы быть в партии, надо иметь не только большевистские убеждения, но и большевистский характер.
– А каким вы представляете себе этот характер? – спросил Матвиенко.
– Большевистский характер – это твердость и чистота алмаза, – ответил Крайнев. – И мне кажется, коммунисты в массе – все равно что частицы углерода в железе, частицы, которые превращают железо в сталь.
– Так чего же не хватает у вас, Сергей Петрович? – прямо спросил Матвиенко. – Чистоты или твердости?
Вопрос был поставлен так, что на него нужно было или не отвечать, или ответить с такой же прямотой. Крайнев решил ответить.
– Твердости у меня нет, Михаил Трофимович, выдержки маловато.
– У вас нет выдержки? – удивленно спросил Матвиенко. Он сразу вспомнил, как уверенно и четко работает Крайнев и как спокойно он ведет себя во время бомбежек.
– Нет, – со вздохом подтвердил Крайнев, – вспомните мое поведение на рапорте с Шатиловым, в кабинете у директора. Сдерживаюсь, сдерживаюсь, а потом непременно сорвусь. «Шибко взрывчатый», – как говорили про меня ребята в школе. Вот эту «взрывчатость» не вышибли из меня ни армия, ни втуз, ни комсомол. Тянусь я к партии, расту, но мое представление о том, каким должен быть человек, носящий высокое звание коммуниста, растет быстрее, чем я сам, опережает меня. И я чувствую себя недостойным этого высокого звания.
Крайнев задымил папиросой.
– Вы по многим вопросам советуетесь с людьми, – сказал Матвиенко, – а об этом с кем-нибудь говорили?
– Как-то не пришлось, – сознался Крайнев.
– И зря. Со стороны бывает виднее.
«В самом деле, – подумал Крайнев, – как это могло получиться? Обо всем с людьми говорил, а об этом важнейшем деле – ни с кем ни слова…»
5
Фронт приближался к Донбассу. Люди почти не покидали завода. Гудок превратился в простой сигнал, напоминающий о времени. Рабочие приходили задолго до начала смены, толпились у репродукторов, затаив дыхание слушали сводки с фронта. Подолгу задерживались на заводе, отработав свои часы. Сталевары покидали цех только после выпуска плавки, которую они вели, канавщики, разливщики, ковшевые – после разливки, к которой они готовились. Уходили, но ненадолго. Дома было тоскливо.
Снова тянуло в цех, хотя работа становилась с каждым днем все тяжелее. Рабочих было мало: одних призвали в армию, другие вышли из строя во время бомбежек. Грань между фронтом и тылом постепенно стиралась, и, уходя на завод, никто не мог с уверенностью сказать, что вернется домой.
Особенно трудно приходилось работавшим в комсомольских бригадах: призывники ушли на фронт, а оставшиеся отказывались от пополнения.
Однажды, проходя мимо третьей печи, Крайнев увидел, что сталевар Никитенко заправлял печь с одним лишь подручным Сашкой. Остальные закрывали выпускное отверстие и не могли помочь им. Заправочная машина стояла на ремонте. Сергей Петрович сейчас же дал распоряжение мастеру послать в помощь Никитенко и Сашке заправщика от соседней печи, где тоже не хватало рабочих, но люди были постарше и посильнее.
Заправщик пришел, сбросил пиджак прямо на площадку, набрал на лопату доломита и направился к печи.
Сашка загородил ему дорогу.
– Ваш билет?
Заправщик удивленно остановился.
– Какой билет? Что ты мелешь?
– Билет на право работы у этой печи.
– Да какой тебе билет? Меня мастер к вам послал в помощь.
– Этого мало, что мастер. Ты пойди сначала бороду сбрей, в комсомол запишись, а потом уже приходи. Тоже мне кадра!
Заправщик оттолкнул Сашку в сторону, но бросить доломит в печь так и не смог. Ему загородил путь Никитенко.
– Сколько вас человек в бригаде? – спросил он.
– Четверо.
– Ну и нас четверо, – сказал Никитенко, – так что, дядя, валяй-ка в свою бригаду.
Видя замешательство рабочего, который боялся ослушаться приславшего его мастера, Никитенко поднял с плиты пиджак и понес к соседней печи.
Заправщик, ругаясь, побежал за ним следом.
Крайнев, увидев эту сцену издали, хотел было вмешаться, но в это время к печи подвезли заправочную машину. Сашка взялся за рычаги управления, и заправочный материал непрерывной струей полетел в окно.
С некоторых пор Матвиенко удивляли два человека: Пивоваров и Вальский.
Пивоваров, заведующий электрохозяйством цеха, обычно был груб с рабочими, а теперь стал таким тихим и ласковым, словно он никогда и не обладал громовым басом. Изменился и Вальский, который за все время своей работы в цехе никому не сказал доброго слова, а теперь беседовал часами, ахал, охал, сочувствовал.
Лютов, переведенный в сталевары, вел себя безупречно, пока в одно октябрьское утро о нем снова не пришлось вспомнить.
Приняв от Лютова печь, сталевар дневной смены заметил, что посредине ванны сильно бурлит металл. Это было признаком разрушения подины.
Чтобы предотвратить аварию и успеть освободить печь от металла, сталевар распорядился поставить ковш под выпускной желоб, но, раньше чем это успели сделать, струя стали хлынула сквозь подину и начала заливать пространство под печью.
Есть в природе две страшные стихии: огонь и вода. Но что может быть страшнее вырвавшейся на свободу расплавленной стали, которая совмещает в себе могущество этих стихий?
Огненный поток смывал и сжигал все на своем пути. Плавились чугунные плиты, коробились опорные колонны рабочей площадки, как змеи, извивались рельсы. Поток металла попал в канаву с водой: раздался оглушительный взрыв. Посыпалась пыль со стропил здания, подкрановых балок и ферм. Остановились краны. В цехе стало темно и тихо. Люди стояли неподвижно у печей, боясь пошевелиться в кромешной тьме. Начальник смены, обычно спокойный, неторопливый Бондарев, которого взрыв застал на шихтовом дворе, метался от одного входа в цех к другому, но струя горячего насыщенного пылью и паром воздуха не давала ему войти. По его посеревшему, обмякшему лицу катились крупные капли пота.
Прибежавший из заводоуправления Крайнев оттащил его в сторону. К месту происшествия сбегались люди. Крайнев тщетно гнал их прочь.
– Могут быть еще взрывы! – кричал он, но рабочие не расходились.
Прибежали Матвиенко, Гаевой, Дубенко. Самодовольно покручивая короткие усики, явился Вальский, как бы всем своим видом говоря: «А все-таки при мне таких аварий не было». Сергей Петрович и без осмотра печи понимал, что она выведена из строя, по крайней мере, дней на пять, на неделю, но у него не поворачивался язык сказать об этом. Он подозвал к себе начальника смены.
– Вызовите сейчас же в цех сменного мастера и сталевара Лютова: они осматривали печь перед завалкой, – приказал он.
Осмотр печи подтвердил самые худшие предположения. Сто пятьдесят тонн стали покоились под печью безобразным коржом, вобрав в себя все, что встретилось на пути. Большая часть металла очутилась в главном дымоходе и почти закрыла выход в трубу.
Крайнев вылез из-под площадки, весь мокрый от пота. Он никак не мог зажечь папиросу – спички в его кармане отсырели.
На общезаводской рапорт Сергей Петрович не пошел, ожидая прихода Лютова. Рассыльная каждый раз получала ответ, что Лютов еще не приходил домой. Подручный сталевара рассказал, что после пуска плавки на подине была обнаружена яма у отверстия. Лютов не сказал об этом мастеру, сразу после выпуска ушедшему к другой печи, где плавка тоже была готова, а приказал начинать завалку.
На вопросы Крайнева испуганный и смущенный мастер ответил, что подину он не осматривал, доверившись Лютову.
– Лютов – тоже мастер, – говорил он в свое оправдание, – не меньше моего понимает.
Исчезновение Лютова заставило Крайнева и Матвиенко глубоко задуматься.
Положение осложнялось еще тем, что не хватало кислорода, необходимого для резки и удаления из дымохода металлического «козла» по частям. Кислородная установка на азотнотуковом заводе в Горловке была повреждена при бомбежке и работала в половину своей мощности.
– Неужели это умышленно? – вслух подумал Сергей Петрович.
Матвиенко молча протянул ему конверт. Крайнев быстро пробежал глазами ответное письмо райисполкома на запрос о Лютове, сделанный цеховой партийной организацией. Райисполком сообщал, что отец Лютова – кулак; в первые дни коллективизации был осужден вместе с двумя сыновьями за поджог колхозного хлеба, а остальные члены семьи, в числе которых был и Николай Лютов, сосланы на север.
– Когда получил? – резко спросил Сергей Петрович.
– Сегодня с утренней почтой, – хмуро ответил Матвиенко. – Теперь все понятно.
Матвиенко встал из-за стола и быстро зашагал по комнате.
– Одного себе простить не могу, Сергей Петрович: почему я так поздно догадался запросить о нем… – Он с силой ударил кулаком по подоконнику и тяжело опустился на стул.
В комнату вошел высокий, слегка прихрамывающий на одну ногу старик. Видя, что начальство занято беседой, он осторожно присел на стул в углу. Из-под седых, сросшихся над переносицей бровей поблескивали живые, с молодым огоньком глаза. Это был заведующий складом огнеупоров Дмитрюк. Он всю жизнь проработал в этом цехе каменщиком, мастером, обер-мастером каменных работ и состарился здесь.
Вальский, любивший показную распорядительность, уволил его, но оформить расчет не успел, так как сам вынужден был сдать цех. Подписать обходной лист Дмитрюк явился к новому начальнику. Крайнев спросил его, почему он уходит из цеха, и унылый вид старика сказал ему больше, чем короткое, немногословное объяснение. Крайнев оставил старого каменщика в цехе, подобрав ему посильную работу. Он хорошо знал цену мастерам, которые росли вместе с цехом и держали в памяти тысячи нужнейших мелочей, знал цену опыту, накапливаемому годами.
Дмитрюк ожил. Каждое утро, заглянув на склад кирпича и пожурив, порядка ради, кладовщицу, он поднимался на рабочую площадку печного пролета и придирчиво осматривал печи. Потом находил мастера каменщиков и водил его за собой, показывая вскрывавшиеся швы кладки, намечающиеся прогары, засосы. Если ему попадался на глаза обер-мастер, он и его брал с собой в обход и ворчал при этом так, словно тот был в его подчинении. Формально он не имел никаких прав распоряжаться, но старика слушались, потому что привыкли слушаться.
Однажды во время ремонта дед, кряхтя, залез в печь, уселся на пороге завалочного окна и, не поворачивая головы, лишь кося глазами по сторонам, начал присматриваться к работе.
Вскоре он заметил, что один из каменщиков оставляет большие зазоры между кирпичами.
– Слушай, сынок, а кто у вас обер-мастером был? – ласковым голосом спросил дед, подходя к каменщику.
Тот самодовольно улыбнулся:
– Как это кто? Дмитрюк Ананий Михайлович!
– Сукин сын этот Дмитрюк! Ишь как он тебя работать выучил, – внезапно рассвирепел дед и начал разбрасывать кирпич.
Каменщик вспыхнул и попытался помешать, но Дмитрюк грубо отстранил его и продолжал свою работу.
– Ишь сукин сын, Дмитрюк, говорит, учил… Мой, значит, выученик… И в лицо сказать не постеснялся, – приговаривал дед, разбрасывая кирпич. Он побагровел, капли пота выступили у него на лбу. – Да знаешь ли ты: дурака учить – что мертвого лечить!
– А тебе чего надо, черт косогляный? – закричал не на шутку разозлившийся каменщик. – Ты со склада – и иди на склад. Я начальнику пожалуюсь.
Дед взял каменщика за руку.
– Я тебе сейчас покажу, какого я складу, – прошипел он и потянул бракодела от печи прямо на оперативное совещание по ремонту. – Пойдем, пойдем, – приговаривал он, идя рядом с каменщиком. – Там ты на меня вволю нажалишься.
Рассерженный, он был похож на коршуна; большой нос и наклоненная вперед голова увеличивали это сходство.
С оперативки они вернулись в сопровождении обер-мастера. Опанасенко откровенно высказал каменщику свое нелестное мнение о его работе. Каменщик смущенно стал разбирать начатую кладку. Дед Дмитрюк с довольным видом расхаживал по печи и совал свой щуп в швы кладки, проверяя качество работы остальных каменщиков.
Когда ремонта в цехе не было, Дмитрюк принимался за сталеваров. Подойдя к печи, он доставал синее стекло в старенькой деревянной рамке и внимательно осматривал рабочее пространство.
Однажды он заметил, что сталевар поджег свод. Не выдержавший высокой температуры кирпич оплавлялся, и длинные, тонкие потеки – «сосульки», как их называли в цехе, мерно качались под сводом.
Дед молча отошел от окна и остановился рядом со сталеваром, у которого беспокойно забегали глаза: заметил старик или не заметил?..
– Ну, как дела, Бурой? – осведомился Дмитрюк.
– Да так, ничего. А вы на ставок, Ананий Михайлович, в выходной ездили? Много наловили? – спросил сталевар, переводя разговор на излюбленную дедом тему о рыбной ловле.
– Ездили. Хорошие там места, – с умилением произнес Дмитрюк. – Камыш кругом, высокий такой, тонкий, так по ветру и качается: туда-сюда. Красота! – И, повернувшись лицом к сталевару, считавшему, что гроза уже миновала, добавил совсем другим тоном: – Качается, вон как те сосульки, что ты по своду развесил. А ну-ка, Оля, сбегай за начальником смены, позови сюда, – обратился он к девушке, подметавшей рабочую площадку.
Сталевар покраснел.
– И какое тебе, собственно говоря, дело? – миролюбиво сказал он. – Сидел бы я на твоем месте, Ананий Михайлович, на складе и берег кирпичи.
– Как какое? – накинулся на него дед. – Да ты знаешь, кто я? Знаешь? Я – хранитель огнеупоров. – Дмитрюк говорил это таким тоном, будто он был, по крайней мере, директором завода. – Я на складе каждую штуку берегу. Уголок от кирпичей отобьют при разгрузке – десятника неделю поедом ем. У тебя весь свод горит, а мне никакого дела? Семь тысяч кирпича плачут! Да если вы еще так начнете жечь безбожно, где я на вас кирпича наберусь? – И дед сам поковылял искать начальника смены.
Крайнев полюбил этого неугомонного старика, и тот стал у него чем-то вроде внештатного инспектора.
Сейчас Дмитрюк сидел на стуле, терпеливо ожидая, когда же, наконец, начальство поинтересуется, зачем он пришел.
– Вы что зажурились, товарищи начальники? – спросил он, так и не дождавшись, чтобы на него обратили внимание.
– Радоваться нечему, теперь дней десять простоим, – неохотно ответил Крайнев.
Дмитрюк лукаво посмотрел на него.
– Что вы мне скажете, Сергей Петрович, если я завтра печь пущу? – спросил он.
– Ну, это ты, дед, немного того… заговариваешься, – сказал Крайнев с явным недоверием.
– Пущу, Сергей Петрович, выручу. – Дмитрюк вплотную подошел к столу. – Тут у нас еще один дымоход есть, старый, он рядом с новым идет. Печь, когда ее перестраивали, немного в сторону сместили, новый дымоход выложили, а старый так и оставили. Вот мы теперь к нему присоединимся и в два дымохода потянем. Они оба за один хороший сработают.
Сергей Петрович живо вскочил со стула:
– Ананий Михайлович, дорогой, ты не шутишь?
Дмитрюк даже обиделся.
– Время-то не для шуток, – серьезно сказал дед, – сейчас все нити натянуты и каждая из нитей к сердцу привязана. Дело говорю, Сергей Петрович. Дай мне только людей побольше, пойдем дымоход подсоединять. Пока подину подготовят к ремонту, и мы будем готовы.
Ночью в рапортную вошел дежурный электрик и разбудил Крайнева, спавшего тут же за столом.
– Сергей Петрович, – сказал он, – полеземте со мной на крышу.
– Чего я там не видел? – сонно спросил Крайнев.
– Посмотрим на линию фронта.
– Неужели видно?
– Да.
Крайнев мигом вскочил.
По узкой и крутой лестнице они быстро поднялись на подкрановую балку и оттуда на крышу. Небо было темное, без единой звездочки, но горизонт беспрерывно озарялся далекими вспышками. Очевидно, наша дальнобойная артиллерия вела огонь по наступающим немецким войскам.
У Крайнева перехватило дыхание, сердце на миг замерло и потом застучало неровно…
Весь следующий день он провел как во сне. После того, что он видел ночью, ему казалось странным, как могут люди жить и работать по-обычному. Но и он жил и работал, как все. Несколько раз за утро спускался под площадку второй печи, где рабочие во главе с Дмитрюком вскрывали старый дымоход. Дед был возбужден. Он работал уже почти целые сутки без перерыва, но на его лице не заметно было и следа усталости.
После рапорта Крайнева вызвал к себе начальник городского отдела Наркомата государственной безопасности.
Когда Крайнев вошел в кабинет Боенко, у стола в одном из удобных кожаных кресел сидел Гаевой.
– Ну, что будем делать с цехом, товарищ начальник? – спросил Боенко.
– Кислород нужно доставать и резать, – ответил Крайнев, думая, что речь идет о ликвидации аварии на второй печи.
Боенко горько усмехнулся.
– Как будем взрывать цех, товарищ начальник? Вот о чем идет речь, – пояснил он, стараясь казаться спокойным.
И снова, как вчера на крыше, сердце у Крайнева замерло.
– На сколько взрывать? На полгода, на год? – спросил он, овладев собой и даже удивляясь, как спокойно произносит он эти страшные слова.
– Как вы полагаете сами? – спросил Боенко, внимательно разглядывая собеседника.
– Я уверен, что ненадолго… Но на какой срок, сказать не могу.
Боенко понравились определенность первой части ответа и прямота второй.
– Рвать надо не насовсем, но основательно, – твердо сказал он.
– Что ты, Боенко? – вскочил с места Гаевой. – Не позже чем через полгода мы снова будем здесь.
– А если не будем? Если мы далеко уйдем отсюда? Ты представь себе, – продолжал Боенко, хмурясь, – что мы пощадим завод и немцы быстро его восстановят. Значит, тысячи тонн стали с нашего завода обрушатся на наши же головы. Нет, уж лучше мы немного затянем его восстановление.
– А как бы вы взрывали надолго? – спросил Гаевой.
– Это можно сделать так… – с трудом произнося слова, начал Крайнев. – Завалить трубы… Семидесятиметровые кирпичные трубы, падая на цех, ломают здание, подкрановые балки, краны, печи. Цех больше не существует.
Гаевой даже вздрогнул, мгновенно представив себе эту страшную картину разрушения. Боенко встал, оперся руками о стол и в упор посмотрел на Крайнева.
– Не смейте так взрывать, – сказал он тоном приказа. – Никому об этом варианте не рассказывайте. У нас есть люди, которые считают, что все погибло, они сдуру могут осуществить ваш вариант.
Крайнев предложил другой проект взрыва.
– Как же насчет Лютова? – спросил он, когда беседа была закончена.
– Найдем и Лютова, – ответил Боенко.
В цехе Сергей Петрович застал обычное оживление. Бондарев с довольным видом носился по рабочей площадке: плавки на всех печах шли по графику, и он всеми силами старался поддержать взятый темп работы.
Опанасенко тяжело прохаживался у второй печи, поминутно посматривая в гляделку. Он подготавливал подину к ремонту и тщательно следил за температурой. По старой привычке Опанасенко носил очки, прикрепленные к козырьку фуражки, как рядовой сталевар. Рамку со стеклом пришлось бы держать в руке, а он не хотел, чтобы руки были заняты. Но и в этом головном уборе в нем безошибочно угадывали обер-мастера по солидному виду, по властной, хозяйской манере.
Из-под рабочей площадки вылез Дмитрюк, испачканный сажей, потный, с усталым, осунувшимся лицом, но с сияющими глазами. Он радостно доложил, что вскрытый им дымоход в полном порядке.
Его возбуждение передалось и Крайневу, но ненадолго.
«Все равно завтра или послезавтра завод взлетит на воздух», – подумал он и отошел от печи. Уже собравшись домой, он увидел девушку лет пятнадцати, которая с уверенным видом шла по площадке.
Худенькая, беленькая, синеглазая, в нарядном пальто, она светлым пятном выделялась на суровом фоне цеха.
– Вам что здесь нужно? – спросил Крайнев, удивленный ее появлением.
– Это моя дочка, Светлана, – сказал, подойдя к ним, Опанасенко и взял из ее плетеной сумки бутылку молока и сверток. – Завтрак мне принесла.
– Папа, Колю в армию берут, – грустно произнесла девочка, – он вас зовет, хочет попрощаться.
Опанасенко на мгновение задумался.
– Нельзя мне, дочка, уходить отсюда. Не могу. Ни как не могу, Светлана.
Девушка посмотрела на Крайнева с безмолвным укором: как может этот человек в такой момент не отпустить ее отца?
– Папа, немцы Орел взяли. Как же теперь там бабушка? – И глаза у нее сразу наполнились слезами.
– Знаю. Увидимся еще с бабушкой, это ненадолго. Ну, иди. – Опанасенко вернулся к печи.
Крайнев догнал Светлану у выхода.
– Как же ты проходишь на завод? – спросил он ее.
– У меня пропуск есть, – ответила она с гордостью. – Директор разрешил. Папа ведь домой почти не ходит, а он молочное любит. Скоро, наверное, и маме придется пропуск брать, чтобы с ним видеться, – сказала она, вздохнув, и уже с нескрываемым упреком посмотрела на Крайнева.
Сергей Петрович давно не был дома, и, когда он забежал к себе, Вадимка встретил его таким восторженным визгом, что у него посветлело на душе. Но радость его быстро омрачилась. Проходя мимо столовой, он увидел инженера Смаковского, давнишнего приятеля Ирины. Сергей Петрович никогда не испытывал симпатии к этому самодовольному, манерному, холодно-вежливому человеку.
Умывшись и переодевшись, Сергей Петрович вошел в комнату и сел в кресло. Он тотчас же ощутил усталость, большую, чем испытывал в цехе, и ему захотелось спать.
Обменялись несколькими незначительными фразами.
– Сережа, – обратилась к мужу Ирина, – Владислав советует мне уехать в село, пока есть такая возможность, и я думаю, что он прав.
Крайнев с удивлением посмотрел на обоих. Смаковский смутился.
– Вы меня извините, Сергей Петрович, – сказал он, – но мне кажется, вы настолько загружены работой, что у вас нет времени заняться своими делами, даже некогда подумать о семье. Мне хотелось бы помочь вам. Мы с Ириной Владимировной – старые друзья, и мама с удовольствием приютит ее.
– Меня удивляет такая поспешность, – иронически сказал Крайнев. – По-моему, в случае нужды уедут все.
– Пусть так, – согласился Смаковский, – но в деревне Ирина Владимировна и сын будут в полной безопасности. Бомбежек там нет, и уехать сейчас можно без лишней суматохи.
«Пожалуй, он прав», – подумал Крайнев, ясно представив себе, какой тяжелой дополнительной нагрузкой для нервов была беспрестанная тревога за семью.
Ирина бегло взглянула на Смаковского: ей показалось, что муж согласен.
– Нет, – твердо ответил Сергей Петрович, – Ирина уедет вместе со всеми и туда, куда поедут все.
– Почему это обязательно «как все»? – спросила Ирина, не скрывая своего раздражения.
– Потому что семьи рабочих еще никуда не едут, и я не хочу. Я не имею права сеять панику, Ты пойми, Ира, что мы, руководители, на виду. Что скажут о нас рабочие?
– Так тебе что дороже: жизнь жены и сына или мнение твоих рабочих?
Смаковский поднялся с дивана, извинился и ушел, как бы подчеркивая этим, что разговор слишком серьезен, чтобы при нем присутствовал посторонний.
– Я в тебе не терплю одну черту, – сказала Ирина, когда дверь за гостем закрылась. – Почему обязательно нужно поступать «как все»? Почему у тебя все должны быть одинаковые, серые, как доски в заборе?
В словах Ирины слышалось что-то чужое, почти враждебное. Сергей Петрович удивленно взглянул на нее.
– Почему ты сам не беспокоишься о своей семье? – злым голосом продолжала Ирина. – Сутками торчишь в цехе, а когда другие проявляют вместо тебя заботу о нас, ты мешаешь им.
Сергей Петрович вспыхнул:
– Ты скажи мне, кто из ответственных работников отправил свою семью? Скажи, назови хоть одну фамилию!
– Какое мне дело до других!
– Неужели тебе не ясно то, о чем я говорю? – спросил он и с горечью подумал, что никогда у него с Ириной не находилось общего языка, никогда она не понимала его.
В комнату вбежал Вадимка и забрался на колени к отцу. В руках он держал «Мурзилку».
– Папочка, почитай хоть капельку, – попросил он, протягивая журнал отцу.
– Ему не читать, его выпороть надо, – сердито сказала Ирина и пожаловалась на сына, что он с группой ребят постоянно наводит панику на жильцов.
