Текст книги "Сталь и шлак"

Автор книги: Владимир Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

11

Когда Гаевой, Матвиенко и вальцовщик прокатного цеха Андрей Сердюк вышли из «газика», у здания городского комитета партии стоял грузовик с затемненными фарами и откинутыми бортами.

В темном подъезде они столкнулись с группой людей, спускавших по лестнице что-то большое и тяжелое.

Сердюк увидел несгораемый шкаф, в котором обычно хранились партийные документы.

Коридоры второго этажа и приемные заместителей секретаря были полны людей. Гаевой поморщился от мысли, что им придется потратить много времени на ожидание. К его удивлению, приемная Кравченко была пуста. Как секретарь крупнейшей в городе партийной организации и как старый товарищ, он, по обыкновению, вошел в кабинет секретаря горкома без доклада. Но Кравченко, занятый беседой с какой-то пожилой женщиной, недовольно взглянул на него и попросил не мешать.

Гаевой вышел, озадаченный необычным приемом. Он был смущен также и тем, что давно не брился, тогда как Кравченко был тщательно выбрит и имел обычный деловой вид.

Ждать все-таки пришлось довольно долго.

Пригласив Гаевого и Матвиенко к себе в кабинет, Кравченко подробно расспросил их о ходе демонтажа и о настроении людей. Только сейчас Гаевой рассмотрел порезы на щеках секретаря и темные круги под глазами. Получив удовлетворившие его ответы, Кравченко обратился к Матвиенко:

– Так вот, Михаил Трофимович, что ты с собой думаешь делать? – Он затянулся и выпустил дым изо рта с таким видом, будто ответ нисколько его не интересовал. – В тыл уедешь или в армию пойдешь?

Матвиенко ответил не сразу.

– Я думаю, мне правильнее пойти в армию, – сказал он. – Рабочая квалификация моя не особенно дефицитна: слесарей-водопроводчиков в тылу найдется достаточно. Пожалуй, от меня в армии будет больше пользы.

– А воинское звание какое имеешь?

– Рядовой, – ответил Матвиенко и, помолчав, добавил: – Пойду в армию.

– Это как – решение сердца или разума?

– Это решение совести, совесть у меня будет спокойнее.

– Да-а, – протянул Кравченко. – Я так и думал. Поэтому и предложил рекомендовать тебя на политработу. Завтра оформим.

Матвиенко встал и собрался выйти. Кравченко посмотрел на него внимательно, стараясь разгадать его настроение.

– Ты не особенно доволен? – спросил он.

– Немного жаль расставаться с коллективом: люди у нас золотые, и работать с ними стало сейчас значительно легче…

– Легче? – удивился Кравченко. – Времена-то сейчас тяжелые…

– Легче, – убежденно подтвердил Матвиенко. – Сейчас люди, как никогда, проявляют патриотические чувства.

– Люди, говоришь, золотые, а печь из строя дали вывести, – заметил Кравченко и иронически взглянул на него.

– А через сутки ее снова ввели в строй, – ответил Матвиенко и рассказал о дымоходе, найденном Дмитрюком, и о своей беседе с ним.

– Ну, как старик, решил все-таки ехать? – заинтересовался секретарь горкома.

– Решил. И других сейчас уговаривает.

Матвиенко распрощался и вышел.

– Что-то я у него особого желания идти в армию не вижу, – сказал Кравченко, косясь на Гаевого.

– Нет, почему? – возразил тот. – Это у него характер такой. Говорит всегда не больше, чем надо.

Гаевой усмехнулся.

– В прошлом году приехал к нам на проведение займа инструктор обкома. Пошли мы с ним в мартен. Там собрание идет. Пришли как раз, когда Матвиенко попросил слова. Вышел он, помолчал, а потом спрашивает: «Так вот, товарищи, кто мне назовет, какие предприятия построены советской властью за последние годы?» Народ ему охотно перечисляет: Кузнецк, Березники, Запорожье и так далее. «А какие курорты?» – спрашивает Матвиенко. Ну, насчет курортов донбассовцы специалисты: путевками нас никогда не обижали. Инструктор заволновался. «Что это такое? – шепчет мне на ухо. – Он же доклад должен сделать!» Признаюсь, и я немного смутился. Мартен по подписке на заем всегда был лучшим цехом, я для начала и хотел его показать как образцовый. А Матвиенко все спрашивает и спрашивает. Потом сам начинает рассказывать, а под конец задает вопрос: «Оказывается, вы хорошо знаете, куда идут деньги, что мы государству взаймы даем?» Отвечают: «Знаем!» – «А для чего сегодня собрались, тоже знаете?» – «Тоже знаем». – «Ну, тогда давайте начнем проводить подписку». Берет листок и подписывается на двухмесячный заработок, а за ним и все остальные. Так что ты за него не беспокойся. Он всегда умеет найти простые, доходчивые слова. Политрук из него выйдет дельный.

– Ну, а каков Сердюк? – спросил Кравченко. – Я его совсем не знаю.

– Тот и вовсе красноречием не обладает. Замкнут, суров, последнее время мрачен, но я его знаю с детства: кристальной чистоты парень.

– Парень кристальный, а от работы на границе его все-таки освободили, – заметил Кравченко и снова покосился на Гаевого. – Ну ладно, раз, говоришь, замкнут, то уходи: с такими беседа втроем не получается.

Гаевой вызвал Сердюка, а сам остался ждать в приемной.

Пока вальцовщик шел к столу, здоровался и усаживался в кресле, секретарь горкома рассматривал его большую, крепко сколоченную фигуру, сильные, привыкшие к клещам руки, лицо с крупными, грубоватыми чертами.

Сердюк не спеша достал папироску, закурил и, неожиданно повернув голову, поймал на себе изучающий взгляд Кравченко.

– Впервые видимся, – как бы оправдываясь, пояснил тот. – На заводе долго не работал?

– Четыре года.

– После перерыва сколько времени работаешь?

– Полгода.

– С прежней работы за что сняли?

Сердюк помрачнел и отвел глаза в сторону.

– Оставим это. Старо, – сказал он.

– Партийная организация хочет доверить тебе, товарищ Сердюк, почетное, но опасное дело, – сказал Кравченко, и Сердюк сразу насторожился. – Партийная организация должна знать, можно ли тебе его поручить. Заводской партийный комитет говорит – можно, а я хочу иметь собственное суждение. За что тебя сняли с работы?

– За допрос, – угрюмо ответил Сердюк, но глаза его заметно оживились.

– Застрелил кого?

– Нет, за это бы посадили. Ударил один раз, лапа у меня сами видите какая. – Сердюк положил на стол свою огромную пятерню.

Кравченко невольно улыбнулся.

– Ты скажи: что ты предпочитаешь, – спросил он, – в армию идти или в тылу остаться?

– Ну, чего я в тыл поеду? – обиженно произнес Сердюк. – Ясное дело – в армию.

– Не ехать в тыл, а остаться в тылу у немцев, – пояснил секретарь.

Сердюк повернулся на стуле и взглянул на Кравченко с живейшим интересом.

– Партизанить? – спросил он.

– Да, руководить подпольной группой.

– Это дело подходящее, – живо ответил Сердюк, – только одна беда: в какое я подполье влезу? – И он развел руками, как бы показывая на свою могучую фигуру.

– Это верно, – улыбаясь, сказал Кравченко, – парень ты заметный. А все-таки расскажи подробно, за что тебя с работы сняли.

– Да почти ни за что, – ответил Сердюк. – Порядки у нас на границе строгие: пока ловишь – убить можешь, а задержал – пальцем не тронь. Я ночи напролет сидел, допрашивал, всякую ересь слушал, а один раз грех случился. Привели одного свеженького, прямо из леса. Длинный такой, худющий. Затянут в комбинезон из камуфляжа, весь желто-зеленый, вымазанный, мокрый, голова маленькая, глазки крохотные. Представил я себе, как он на нашу землю через границу переползал, извивался, прижимался к земле, высовывал свою длинную шею из травы, как гадюка, – затрясло меня всего. Не люблю я с детства ничего такого, что по земле ползает: ни змей, ни ящериц. Есть у меня струнка такая – придавить. И что бы вы думали, товарищ секретарь? Подходит этот гад к моему столу, садится этак с вывертом, берет грязными пальцами папироску, закуривает, а потом поворачивается ко мне и спрашивает – вы понимаете! – он меня спрашивает: «Ну, что вы хотите сказать?»

При одном воспоминании об этом у Сердюка сжались кулаки.

– Ну, я ему и сказал! – продолжал он. – Дней десять его выхаживали, челюсть ремонтировали, через трубку питали. Спасибо врачу – выходил. Меня это время под арестом держали, потом из-под ареста освободили, дали литер и выпроводили. Но следствие я все-таки до конца довел.

– А это как же? – удивился Кравченко.

– А так. Допрашивал его один мой товарищ. Ну, я и упросил его пустить меня на допрос. Часа два просил, даже божился, что не трону. И как только я в комнату вошел, этот змей на меня посмотрел и начал давать показания.

– М-да, – неопределенно протянул Кравченко, и Сердюк посмотрел на него с нескрываемой тревогой. – Ну, не беда, – заключил он неожиданно, – бывают ошибки. А больше ошибок не было?

– Больше не было.

– Так вот, товарищ Сердюк, я все же считаю, что ты человек подходящий. В городе тебя малость подзабыли. На заводе ты рядовой член партии, к тому же малозаметный за последнее время. – В голосе Кравченко послышался упрек. – Одно заруби на носу: выдержки тебе надо побольше. Там тебя одна змея из терпения вывела, и здесь ты в змеином гнезде оказаться можешь. Сумей зубы в десны вдавливать, но сдерживаться. Сумеешь?

– Сумею, товарищ секретарь горкома.

– Участок твоей работы особый, для тебя подобран. Вернее, тебя для него подбирали, – поправился Кравченко. – Это гестапо. Парализуй его работу сколько возможно, не давай ему развернуться. Опасный у тебя враг, и борьба с ним будет тяжелая. Но чем тяжелее задание, тем почетнее выполнение. Вот люди, которыми ты будешь руководить.

Кравченко протянул ему листок бумаги с именами и фамилиями.

Братьев Прасоловых – Петра и Павла, прозванных «апостолами», – Сердюк знал давно. Это были веселые, боевые ребята, еще недавно наводившие страх на весь поселок. Это они, оберегая поселковых девушек от городских парней, ловили незадачливых ухажеров и заставляли их либо лезть на забор и кукарекать там до хрипоты, либо плавать в уличной луже, либо мерить спичкой ширину поселковых улиц.

Прасоловых принимали в комсомольскую ячейку механического цеха, когда Сердюк был прикреплен к ней от парторганизации, и он умело переключил буйную энергию «апостолов», устроив обоих в группу содействия милиции – «Осодмил».

Постепенно братья Прасоловы превратились в инициативных комсомольцев, любимцев заводской молодежи. Сердюк немного сомневался в их серьезности, но в смелости и находчивости им отказать было нельзя.

Третий участник группы вызвал у него чувство недовольства. Мария Гревцова, счетовод расчетного отдела, ничем не выделялась среди своих подруг, и Сердюк с трудом вспомнил даже, как она выглядит. Против ее кандидатуры он упорно возражал, но секретарь горкома настоял на своем.

– Ты о ней поверхностно судишь, – говорил Кравченко. – Ты в сердце ее загляни, сколько у нее ненависти к врагу. Брата ее на заводе при бомбежке убило, отец на рытье окопов погиб. Она все пороги пообивала – в армию просилась. Ее не взяли, и она решила остаться, мстить. Ты пойми, какой она благодарный человеческий материал! Тебе остается только руководить. На вид она тихая, в этом ты прав, но это и хорошо: такую можно на любом задании использовать, она хоть куда проберется. Таких ты еще вербовать будешь.

– Вербовать? – удивился Сердюк. – Среди оставшихся?

– А ты думаешь, что все, кто останется, чужие?

Сердюк задумался.

– Это и все мои люди? – спросил он.

– Да, пока все. Вопрос пока не решен в отношении Тепловой. Убеждаем ее уехать. Если не убедим, то свяжем с тобой. Выясним – сообщим. Если нужна будет помощь, посоветуешься вот с этим товарищем. – Кравченко протянул ему листок бумаги, дал прочесть фамилию и место явки, затем взял его обратно и не спеша начал излагать свои мысли о методах работы по специальному заданию.

Гаевой долго ждал в приемной, но когда наконец дождался, то не узнал Сердюка: тот вышел из кабинета взволнованный и какой-то по-особому серьезный.

– Ну, спасибо, Григорий Андреевич, что веришь, – сказал он Гаевому и крепко сжал его руку. – Спасибо, Не подведу.

12

Эшелоны уходили один за другим. Цехи, закончившие демонтаж и отгрузку оборудования, приступили к эвакуации рабочих, задержавшихся для выполнения этих работ. Семьи их были отправлены в первую очередь. Крытых вагонов не хватало. В мартеновском цехе несколько бригад круглые сутки занимались переоборудованием открытых четырехосных вагонов-гондол: делали крыши, вставляли стекла, прикрывали стены войлоком, устанавливали скамьи. Посадка в вагоны производилась здесь же. Странно было видеть, как в разливочном пролете мартеновского цеха толпятся десятки людей с детьми, с узлами, чемоданами и сундуками.

Седобородый Пахомыч притащил бочку с солеными огурцами и, несмотря на брань эвакуирующихся женщин, пытался втащить ее в вагон.

Звук далекого, по очень сильного взрыва заставил женщин замолчать.

– Та дурни ж вы! – закричал Пахомыч, используя минуту затишья. – Я ж не для себя хлопочу, в дорози вси исты будемо, не кидать же их тут!

Перебранка более не возобновлялась, и бочка была погружена в вагон.

– Такое могло присниться в страшную ночь… – сказал Макаров Крайневу; они стояли на площадке за печью, откуда разливочный пролет был виден как на ладони.

– Знаешь, что произошло со мной вчера? Мне и не приснилось бы, – ответил Крайнев и рассказал о своем разговоре с Ириной.

– Она одумается, поедет вдогонку, – успокаивающе произнес Макаров.

– Нет, она не из тех, что делают глупости наполовину, – со злостью ответил Крайнев.

– Если Ирина поедет, – сказал Макаров, – то знай, что наш эшелон стоит на разъезде «Новый». Это всего в семи километрах от завода. За ночь эшелон не смог продвинуться дальше, потому что узловая станция забита составами. Можешь подвезти ее на машине и посадить прямо в вагон.

Он кивнул Крайневу и вышел из штаба.

Сергей Петрович слушал его с тяжелым чувством. Он знал, что Ирина не поедет, но все же вызвал по телефону свою квартиру и долго ждал ответа. Телефон упорно молчал.

Едва он успел положить трубку, как снова раздался звонок.

– Кто у телефона? – кричал чей-то голос и, не ожидая ответа, быстро продолжал: – Наш эшелон на разъезде попал под бомбежку, вагоны горят…

Дальше Крайнев не слушал.

Через несколько минут он уже мчался на стареньком заводском «газике». Шофера не нужно было торопить: он сам отправил семью с этим эшелоном. «Газик» бешено прыгал по камням мостовой. Сергей Петрович упирался ногами в пол, чтобы не вылететь из машины.

Не меняя скорости, шофер вывел машину на пригорок, и они увидели разъезд. Все пути были заставлены эшелонами. Передние вагоны у одного из них горели. С пригорка «газик» помчался по хорошо укатанной дороге. Все яснее был виден разъезд, мечущиеся у вагонов люди, лежащие вдоль эшелона трупы.

Шофер остановил машину.

– Не наш эшелон, – произнес он, вытирая рукавом пот, выступивший на лбу. – В нашем классный вагон для больных есть, а в этих нет ни одного такого вагона.

С разъезда доносились крики и плач. Казалось, что кричали и плакали все без исключения. Шофер завел машину и подъехал к разъезду. Навстречу бежали люди.

Молодая женщина с перебитой рукой и перекошенным лицом, вся залитая кровью, здоровой рукой прижимала к себе раненую девочку. У самой машины силы оставили женщину, и она уронила свою ношу прямо в придорожную пыль. Крайнев выскочил, поднял девочку и усадил ее в машину на колени матери.

Рядом усадили еще одного ребенка с пробитым горлом. Двое мужчин подвели мальчика лет десяти в синем матросском костюме. У него была начисто оторвана, словно срезана, правая кисть.

Сергей Петрович смотрел по сторонам, отыскивая эшелон, где ехала Елена с детьми. Эшелона не было. По-видимому, проскочил.

На путях лежали убитые и раненые: дети, старики, женщины. Десятки людей бежали к машине.

– Товарищ Крайнев, уезжаю! – крикнул шофер.

Обернувшись, Сергей Петрович увидел, что его место рядом с шофером занято каким-то мужчиной, прижавшим к себе ребенка. Мальчик был мертв, но мужчина кричал на шофера, торопя его в больницу.

– Езжай, – махнул рукой Крайнев.

В последний момент он все-таки вскочил на подножку и поехал стоя.

Навстречу «газику» мчались санитарные, легковые и грузовые машины.

В городе на первом повороте Крайнев спрыгнул с подножки. Он чувствовал слабость в ногах.

«Неудобно ехал», – подумал он, присев на первую попавшуюся скамейку, и достал папиросу. Когда он подносил папиросу ко рту, пальцы его дрожали.

«Люди, которые дали миру Шиллера, Гете…» Злоба против Ирины вспыхнула в нем с внезапной силой. Привезти бы ее на этот разъезд! Он подумал о Вадимке, и тревога за сына охватила его. Кто знает, может быть, на следующем разъезде то же самое случится и с тем эшелоном!..

Вернувшись на завод и узнав о том, что весь командный состав переведен на казарменное положение, Крайнев усмехнулся: он и так сутками не выходил из своего цеха.

Сергей Петрович остановился на площадке лестницы, ведущей из печного в литейный пролет, и долго наблюдал за группой людей, работавших на мосту последнего уборочного крана. Внезапно от крана что-то отделилось и упало вниз с мягким, но тяжелым стуком. Крайнев быстро спустился по лестнице и подбежал к людям, собравшимся в кружок. Они расступились. На большой куче опилок лежал мотор с разбитым корпусом.

Бондарев горько улыбнулся.

– Вы, наверное, подумали, что кто-нибудь сорвался с крана? – спросил он. – Нет, это последний мотор, его уже спускать нечем. Мы с его помощью грузили все, а его пришлось столкнуть. Ребята опилок наносили: думали, авось уцелеет, но слишком он тяжел…

– Теперь можно и уезжать? – спросил бригадир.

Крайнев ответил утвердительно и стал прощаться. Последним подошел Опанасенко. Отказавшись эвакуироваться, он работал в цехе до последней минуты.

– Ехал бы ты с нами, Евстигнеич, – сказал ему Сергей Петрович.

– Нет, уж решил и перерешать не буду, – упрямо ответил тот, – дождусь всех вас здесь.

Поздно вечером в помещении проектного отдела, наспех приготовленного для ночлега, Крайнева отыскал Матвиенко.

– Ну, товарищ начальник, желаю тебе всего доброго, – сказал он.

– А ты куда собрался?

– На передовую ухожу.

– Ну, это не так далеко, – невесело усмехнувшись, сказал Крайнев и посмотрел на Матвиенко с завистью.

– У меня к тебе просьба есть, – сказал Матвиенко. – Во-первых, не забудь на Урале о Дмитрюке. Я ему обещал помочь, хороший он старик. Во-вторых, – он немного замялся, – если сможешь, помоги моей семье. Жинка едет с тремя детьми, круто ей придется. И, в-третьих, оформи свое вступление в партию, а то у меня перед тобой совесть нечиста. Выполнишь?

– Выполню, Михаил Трофимович.

– Все просьбы выполнишь?

– Все.

– И третью?

– И третью выполню.

– Ну вот и хорошо. А расставаться жаль, – с грустью сказал Матвиенко. – Хотелось бы вместе. Думается мне, рядом с тобой воевать можно так же хорошо, как и работать.

И он крепко сжал Крайневу руку.

13

Рано утром всех «казарменников» вызвали к директору. Дубенко сидел за столом с неизменной папиросой в зубах и внимательно слушал какого-то человека в запыленной кожанке. Когда все собрались, незнакомец обвел их взглядом, который не выражал ничего, кроме усталости.

– Я вызвал вас на техминимум, его прочтет вам товарищ Бровин, – сказал Дубенко.

«Какой тут еще техминимум под боком у немцев!» – с раздражением подумал Крайнев.

Человек в кожанке, не вставая со стула, ровным, тихим голосом изложил элементарные правила обращения со взрывчатыми веществами.

– Приказ о взрыве завода может поступить в последнюю минуту, и мне одному не справиться.

Бровин рассказал о случае, который недавно с ним произошел. Положившись исключительно на себя, он не успел подорвать все минированные точки. Немцы были уже у ворот завода, а он все еще метался от одного цеха к другому и поджигал шнуры. Последним он взорвал углепомольное отделение парокотельной установки, и это его спасло. Десятки тонн мельчайшей угольной пыли поднялись в воздух, и на заводе стало темнее ночи. Он сам потерял ориентировку и долго двигался ощупью вдоль какой-то стены, пока, наконец, не свалился в отверстие для стока воды. В бетонной канаве было сухо, и он отлежался в ней до наступления сумерек. Черный как угольщик, он перешел линию фронта. В штабе нашего соединения ему долго пришлось отмывать лицо – настолько он не был похож на свою фотографию в документе.

Бровин поставил перед начальниками цехов задачу – знать все минированные точки своего цеха, чтобы в случае необходимости взорвать их самостоятельно. Он указал, как нужно минировать и какое количество взрывчатки употреблять для разных объектов. Предупреждая напрашивающийся у всех вопрос, он пояснил, что это не разрушает завод полностью, но делает его восстановление трудным и требующим много времени.

– Вернемся – восстановим, – заключил он и улыбнулся одними губами. Глаза его не изменили своего выражения: они слишком много видели за последние месяцы.

– Я попрошу меня от этой работы освободить, – вставая с места, сказал главный механик завода Хмельнов, – я взрывать завод не буду.

– Как не будете? – возмутился Дубенко.

– Не могу.

– Вы что, Хмельнов, останетесь здесь? – спросил Дубенко и слегка прищурил левый глаз.

– Нет, я уезжаю со всеми, товарищ директор.

– Что же, приказ ничего не оставлять врагу вас не касается?

– Нет, касается, но только… я не могу. Вы поймите меня, Петр Иванович, – умоляюще говорил он, – я двадцать лет на этом заводе. Все, что здесь построено за эти годы, построено мной, при моем участии. Ведь не может же отец уничтожать свое детище, ведь можно же обойтись без меня? Это слишком тяжело: построить, взорвать и опять строить все сначала…

– Вы напрасно думаете, что только вам тяжело, – сухо сказал Дубенко. – Ну, хорошо. Освобождаю, – неожиданно произнес он, и было неясно: понял ли он Хмельнова, перестал ли ему верить или просто почувствовал, что заставить его взорвать завод все равно не удастся.

Хмельнов опустил седую голову и с тяжелым чувством сел на место.

К минированию приступили сразу же после совещания.

На заводе стояла гнетущая тишина. Кроме группы командного состава и охраны, уже никого не было.

Гулко раздавались шаги в опустевших цехах. Только галки кричали весело и неугомонно. Они перелетали с одной трубы на другую и спокойно усаживались на свечи доменных печей.

Аммонит грузили на машину из склада, расположенного за высокой стеной, которая отделяла завод от степи.

Мимо склада беспрерывно шли люди с мешочками, рюкзаками, сумками. Они опускались в балку, переходили ручей, поднимались на пригорок и уходили в побуревшую степь.

Последний эшелон, составленный из крытых вагонов, ушел на рассвете, и все не успевшие уехать пешком уходили ему вслед.

Ящики с аммонитом аккуратными штабелями укладывались под мартеновскими печами. Уложив с двумя помощниками пять штабелей, Крайнев почувствовал полное изнеможение. Пришел Бровин, проверил работу, заложил взрыватели, провел бикфордов шнур. У штабелей выставили охрану. Затем обошли все минированные точки завода. Осмотр закончили на электростанции – самом дальнем объекте.

– А вы почему до сих пор не заминировали? – набросился Бровин на Лобачева.

– Станция заминирована в первый день остановки завода, – спокойно ответил Лобачев.

– Как? Где? Чем?

– Под генератором имеется бетонный канал, по которому проходят кабели, – кабельный канал, – вот туда мы и заложили аммонит.

– Сколько заложили?

– Две тонны.

– Можно проверить?

– Можно, но канал замурован кирпичной стеной и забетонирован.

– Для чего? – удивился Бровин, и что-то неуловимое блеснуло в его усталых глазах.

– Для того чтобы направить взрыв вверх, увеличить его силу.

– А взрывать как?

– К рубильнику, установленному в заводоуправлении, сейчас подводят провода.

Бровин внимательно посмотрел на Лобачева.

– Вы здесь что-то перемудрили, – сказал он. – Возьмите-ка да сложите вот здесь по тонне аммонита. – И он мелом поставил два крестика у ниши в бетонном фундаменте генератора. – Проводку сейчас же снимите. Это опасное дело: произойдет на вашей линии короткое замыкание, и полетят на воздух и станция и люди.

Пришлось снова вызывать машину и ехать на склад.

После того как были уложены штабеля и заложен взрыватель со шнуром, начальник охраны завода, высокий, мрачный Полынов, подошел к вахтеру.

– Допуск к заряду имеют товарищи Лобачев и Бровин, – сказал он.

– Или лицо, сообщившее пароль, – добавил Бровин.

– А это для чего? – удивленно спросил Полынов.

– Так нужно. На всякий случай…

Полынов отозвал вахтера в сторону и сообщил ему пароль.