Текст книги "Сталь и шлак"
Автор книги: Владимир Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)
14
В просторной диспетчерской было накурено и, несмотря на большое количество людей, тихо. Расставленные на столах керосиновые фонари «летучая мышь» бросали на стены желтый, неровный, непривычный для глаза свет. В одном углу возвышалась гора полушубков, в другом – стояли винтовки.
Рядом с диспетчером, который бессменно дежурил вторые сутки, сидел дремлющий Макаров. За отдельным столом Хмельнов со своим помощником приводил в порядок списки эвакуированного оборудования. У стены, рядом с мешком, набитым деньгами, спал старший кассир завода. Он еще утром закончил окончательные расчеты с рабочими и, не выдержав одиночества, перебрался сюда. Остальные расположились как попало: одни – у стола, другие – прямо на полу, хотя в соседней комнате стояли койки. Длинный стол, кое-как втиснутый меж коек, был завален булками и кругами колбасы, к которым никто не прикасался.
Люди толпились в диспетчерской. Это был единственный действующий пункт на заводе – сердце без тела. Отсюда поддерживалась связь с постами. Отсюда через потухшую степь протянулись телефонные провода к соседним заводам, к областному центру. Давно в Донбассе не было ночи чернее этой. К отсутствию огней в степи уже привыкли, но зарево заводов не угасало до последних дней. Сегодня все потонуло во мраке.
Всем было ясно, что это последняя ночь на территории завода. Стрелки на стенных часах показывали без четверти десять. Время тянулось до тошноты медленно.
Вошел Дубенко, бледный, осунувшийся, небритый.
– Проверьте связь, – сказал он начальнику телефонной станции. – Не могу вызвать замнаркома. Он на соседнем заводе.
Директор оглядел присутствующих, проверяя, все ли в сборе, хотел что-то сказать, но вместо этого закурил очередную папиросу и стал просматривать ведомость отправления эшелонов.
– Сколько же техперсонала уехало? – спросил он диспетчера.
– Шестьсот восемьдесят из семисот двух, – ответил тот, не заглядывая в список.
– Вальский уехал?
– Уезжал, но уже в Дебальцево его в эшелоне, говорят, не оказалось.
Вошел начальник станции и доложил, что связь с заводами прервана из-за повреждения линии.
После короткого раздумья Дубенко приказал Макарову немедленно выехать машиной к заместителю наркома для получения инструкций.
– Только возвращайтесь скорее, – сказал он, выходя вслед за ним, – а то мы здесь досидимся до немцев.
В диспетчерской снова стало тихо. Даже Хмельнов прекратил возню с бумагами и сидел задумавшись. Мерно тикали часы, шипели перед боем и снова тикали. Бой был выключен – людей раздражал всякий лишний шум.
Но и мертвая тишина тоже нервировала. Крайнев хотел встать и пройтись по комнате, но у него ныло все тело. Полгода напряженной работы, последние дни, проведенные без сна, бесчисленные ящики аммонита, перенесенные сегодня на плечах, – все это давало себя знать.
«Отоспаться бы, отдохнуть». Но сон не шел к нему, он лежал, глядя в потолок, слушая мерное тиканье часов и тихое посапывание Бровина, спавшего рядом.
Зазвонил телефон прямой связи с постами. Диспетчер взял трубку.
– Сергей Петрович! – окликнул он Крайнева. – Твой завэлектрочастью просит пропустить его на завод.
– Он разве не уехал? – удивился Крайнев. – Пропусти.
Пивоваров долго и пространно рассказывал, как он опоздал на последний эшелон и не смог уехать.
– А пешком? – спросил диспетчер, которому надоело это длинное повествование.
– Сколько я пройду пешком? – укоризненно ответил Пивоваров. – У меня нога еще в гражданскую прострелена и до сих пор дурит.
– Ну, ладно, – смягчился диспетчер, – одно место в машине как-нибудь найдется.
Пивоваров ушел, а диспетчер снова задремал у стола.
Вошел начальник связи и рассказал, что посланные им монтеры обнаружили за городом несколько столбов с разбитыми изоляторами и снятыми проводами.
– Дубенко знает? – спросил диспетчер, у которого сон как рукой сняло.
– Знает. Он приказал найти Гаевого и вызвать уехавшего в город Боенко.
Резкий телефонный звонок разбудил всех, кроме Бровина.
– Пропустите вместе с машиной, – сказал в трубку диспетчер, меняясь в лице. – Нарочный от замнаркома, – объяснил он собравшимся вокруг стола.
Нечаев многозначительно взглянул на Хмельнова.
Было слышно, как прошумела машина, резко тормозя у подъезда, как кто-то пробежал вверх по лестнице и хлопнул дверью директорского кабинета. Торопливые шаги в коридоре подняли на ноги почти всех.
Вошел Дубенко.
– Немедленно приступайте к взрыву завода, – сказал он, и голос его сорвался. – Приказ немного запоздал. Связаться с нами по телефону не удалось, прислали нарочного.
Снова раздался звонок. Телефонистка разыскивала директора, но он только отмахнулся. Диспетчер включил динамик…
Начальник заградительного отряда сообщил, что танки я мотопехота противника движутся в обход, с юга, и приказал взорвать завод.
– Скорее же, скорее! – торопил Дубенко. – Где подрывник?
Бровина разбудили. Несколько секунд, в течение которых он протирал глаза, показались вечностью.
– Я в мартен – там пять точек, – коротко сказал он на ходу, – остальные – по своим цехам. Лобачеву дайте кого-нибудь в помощь.
Вместе с Крайневым он побежал в цех. Лучи электрических фонарей прыгали по шпалам, рельсам, слиткам, скользили по лужам.
– Три дальних шнура зажигаю я, два – ты! – крикнул Бровин, не останавливаясь.
В цехе они разошлись. Некоторое время Крайнев ждал у второй печи, пока Бровин доберется до пятой.
– За-жи-гай! – донесся до него из глубины цеха хриплый голос, и Крайнев поднос зажженную спичку к шнуру.
Тонкая струнка пламени со свистом вырвалась из плотной оболочки. Спотыкаясь, он побежал к первой печи, зажег шнур и, вобрав голову в плечи, каждую секунду ожидая взрыва, бросился в заводоуправление.
Мартеновский цех был расположен ближе остальных, и Крайнев прибежал первым. В диспетчерской Дубенко, Хмельнов и работники аппарата в молчании ожидали взрыва. Сергей Петрович ответил кивком на вопросительный взгляд директора, заметив, как у того выступили желваки на скулах. Хмельнов сидел, опустив голову.
Два взрыва почти одновременно потрясли воздух, и пол задрожал под ногами. Посыпались стекла. Шторы надулись, как паруса; одна из них оборвалась и упала на пол.
– Вторая и пятая, – догадался Крайнев.
Через несколько мгновений взрывы начали раздаваться один за другим. Со столов полетели бумаги. Замигали огни фонарей.
Запыленные, мрачные, возвращались начальники цехов, пришли Гаевой и Полынов. Внесли стонущего сквозь сжатые зубы Бровина – он оступился на переезде и вывихнул себе ногу. Его положили на пол.
Последним явился Нечаев, посланный вместе с Лобачевым на электростанцию.
– Зажгли шнуры? – спросил у него Дубенко.
– Ну конечно.
– Оба шнура зажгли? – осведомился Бровин.
– Да, зажгли оба.
– Кто зажигал?
– Один – я, другой – Лобачев.
– Где же Лобачев? – удивился Дубенко.
– Не знаю, он убежал первым.
Прошли томительные пять минут. Около Бровина суетился заводской врач, бинтуя ему ногу.
– Товарищ директор, – произнес Бровин, приподнимаясь на локтях, – шнуры на станции не зажжены. Взрыватели не могли отказать.
Все головы повернулись в сторону Нечаева.
– Почему не зажег? – закричал на него директор.
– Петр Иванович, я зажег, и Лобачев зажег, мы оба зажгли, – бледнея, ответил Нечаев: он чувствовал, что ему не верят.
– На станцию идут Полынов, Крайнев и… – Дубенко сделал паузу, подыскивая третьего.
– И я, – отозвался Гаевой.
– Возьмите на всякий случай взрыватели, – сказал Бровин и протянул свернутые в моток шнуры с детонаторами.
Крайнев, стоявший ближе всех к Бровину, взял шнуры и вместе с Гаевым и Полыновым выбежал из комнаты.
Снова лучи фонарей запрыгали по шпалам и рельсам. Вот и станция, ступеньки, дверь, коридор, ниши в фундаменте. Бикфордовы шпуры лежали целые, без всяких следов зажигания.
– Сволочи, – сквозь зубы проговорил Гаевой и поднес спичку к шнуру.
Шнур мгновенно воспламенился. Крайнев побежал ко второй нише и тоже зажег шнур.
Все вместе они выбежали из здания, но Сергей Петрович вскоре отстал: он выбился из сил, сердце его стучало с перебоями.
Звук открываемой и затем захлопнутой двери донесся до его ушей.
«Кто это? – подумал он. – Неужели Дубенко послал еще кого-нибудь им в помощь? А может быть, это он сам или Боенко?» Страх за человека, который взлетит в воздух вместе со станцией, заставил его вернуться. Он побежал к станции, соображая, хватит ли у него сил и времени на обратный путь. Ведь шнуры рассчитаны всего лишь на десять минут!..
У ниши с ножницами в руках стоял Пивоваров. Куски обрезанного, дымящегося шнура лежали на полу у его ног. Увидев Крайнева, Пивоваров вздрогнул. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. Потом Сергей Петрович быстро нагнулся и поднял лежавший на полу большой гаечный ключ.
– С ума сошли, Сергей Петрович! – испуганно закричал Пивоваров. – Станцию приказано не взрывать.
– Кто приказал? – не веря своим ушам, спросил Крайнев.
– Дубенко. Ошибка произошла, Сергей Петрович, – овладев собой, заговорил Пивоваров. – К городу подошли наши. Вот записка. – И он протянул листок из директорского блокнота.
На нем было три слова:
«Не взрывать. Дубенко».
Крайнев не один год знал эту подпись.
Ему стало не по себе, и он прислонился к штабелю ящиков с аммонитом.
«Хороша ошибка – зря взорвать весь завод!» – подумал он, и перед его глазами встали красавцы мартены.
– Ну, пошли, – произнес он, с трудом приходя в себя.
– Нет, я побуду здесь, постерегу, – ответил Пивоваров, – сейчас должны прийти вахтеры, надо же выставить караул. – В голосе его прозвучала радость.
«Наши. Но чем мы их встретим? – думал Крайнев, ступая со шпалы на шпалу. – Ошибка! Стрелять надо за такие ошибки!» – Он прибавил шаг. Злоба придала ему силы.
Вдруг пулеметная очередь расколола темноту.
«Странно! Наши… и стрельба», – подумал он, и внезапное подозрение зародилось у него.
Он собрал все силы и побежал к заводоуправлению. Здесь все было тихо. У подъезда – ни одного человека, ни одной машины. Несколько секунд он стоял в растерянности. Фонарь выпал из его рук и погас. Страшное подозрение возникло у него с новой силой, но он машинально покачал головой. Он не мог позволить себе думать об этом.
Автоматная очередь раздалась совсем близко. Крайнев поднял голову и увидел, как в открытые ворота въехала колонна машин. Передние, не останавливаясь, промчались по асфальтированному шоссе в глубь завода, задние затормозили на площади перед заводоуправлением. Только теперь Крайнев понял, что это немцы.
Он стоял потрясенный, не в силах двинуться с места, прижавшись к углу здания. Потом побежал в темноту, тяжело прыгая по шпалам, спотыкаясь, задыхаясь от быстрого бега, от усталости, от охватившего его бешенства.
– Идиот! – вырвалось у него. – Обманули, как ребенка. А записка Дубенко? Как же это могло получиться? – Он остановился. – Врете, все равно взорву! – крикнул он и снова побежал, напрягая последние силы.
По освещенному колеблющимся пламенем коридору стлался полупрозрачный желтоватый дымок. Это удивило Крайнева, но он, не теряя времени на догадки, побежал к нишам. Ящики с аммонитом горели. В первый момент он не мог понять, что аммонит взрывается только от детонации. Он полез в карман, достал шнур со взрывателем и услышал, как несколько раз хлопнула входная дверь.
Не медля ни секунды, он бросил шнур в огонь. Детонатор мгновенно взорвался на горящей крышке ящика, и этим все кончилось. Он полез в карман за вторым шнуром, сознавая уже, что это бесполезно, но, услышав за спиной топот ног, пробежал мимо ящиков, обдавших его жаром, добрался до первого окна с выбитыми стеклами и вывалился наружу.
Не будучи в силах подняться, ощущая острую боль в колене, ушибленном при падении, он пополз в темноте наугад, лишь бы дальше уйти от станции, от немцев. Его не преследовали. «Очевидно, солдаты замешкались», – решил он, но пополз еще быстрее. Так он добрался до заводской стены, нашел пролом, образовавшийся во время последней бомбежки, и вылез на улицу.
Полное изнеможение овладело им. Он сидел на тротуаре, опершись спиной о тумбу, и смотрел на пролом, ожидая погони.
Внезапно луч света скользнул по мостовой, по стенам домов. Крайнев повернул голову и увидел силуэты танков, показавшихся в конце улицы. С этой стороны он их никак не ожидал.
Крайнев быстро переполз улицу, проскользнул в чью-то калитку и остался лежать на земле у ворот.
Танки, лязгая гусеницами по мостовой, давно уже прошли мимо, а он все еще лежал и не мог заставить себя подняться.
Наконец он встал, прошел в глубь двора и через отверстие в заборе проник в парк. Здесь он вспомнил, что дом, в котором он живет, тоже примыкает к парку, и направился в свою квартиру.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Бесконечными вереницами двигались эшелоны. Одни из них – со станками, турбинами, комбайнами, моторами, тракторами, подъемными кранами, сеялками, частями огромнейших машин, железными конструкциями, с понурыми и притихшими людьми – шли на восток. Другие – с орудиями, самолетами, машинами, зарядными ящиками, танками, походными кухнями и с шумливыми бойцами – на запад.
Эшелоны, двигавшиеся на запад со скоростью курьерских поездов, неслись мимо запруженных вагонами станций, мимо всегда сонных, а теперь разбуженных полустанков. Порой они двигались одновременно по обоим путям, и встречное движение замирало.
Тогда люди, направлявшиеся на восток, располагались биваками, готовили пищу, и станции тонули в дыму костров, словно огромные таборы.
Железнодорожные пути обрастали золой, нечистотами, разбитыми вагонами и паровозами. Около станционных зданий вырастали наспех насыпанные могильные холмики, но с каждым днем все больше эшелонов проходило на восток.
Люди ехали в классных вагонах, теплушках, в наскоро оборудованных «пульманах» и «хопперах», на платформах под защитой навесов и шалашей из железнодорожных щитов и досок, накрытых иногда одеялами, а чаще соломой. Многие ехали просто под открытым небом на крышах вагонов, на тендерах, на ящиках с грузами.
Большинство людей двигалось организованно, зная, что их ждет работа на заводах, в лесных поселках Урала, в степях Казахстана, в тундре; другие ехали в одиночку, не зная, куда едут, но не сомневаясь в том, что они понадобятся.
Шло небывалое гигантское переселение сел, заводов, городов. Казалось, что весь Советский Союз поднялся на колеса и двигался – одна часть на восток, другая – на запад.
Сначала Елена думала, что только воинские эшелоны идут по строго определенному, продуманному графику, но уже через несколько дней она поняла, что и движение на восток управляется чьей-то единой волей. В первую очередь пропускались эшелоны с людьми, во вторую – все остальные. Порой ей даже становилось совестно: их состав, заполненный стариками, женщинами, детьми, оставлял далеко позади эшелоны с оборудованием, в котором остро нуждались заводы на востоке. И в эти суровые дни оставался незыблемым основной принцип советского строя – прежде всего забота о человеке.
В вагонах становилось все теснее и теснее: ежедневно появлялись мужчины, догнавшие свои семьи. Каждый раз, слыша радостные восклицания, которыми их встречали, Елена замирала в ожидании: не Василий ли? Но его не было, как не было и всех тех, кто остался взрывать завод.
Вновь прибывшие сообщали тревожные вести о внезапном захвате города, и Елена заметно погрустнела. Притихли и малыши. Виктор все реже спрашивал, скоро ли они вернутся в свою квартиру. Вадимка все меньше приставал с расспросами об отце.
Постепенно в эшелоне налаживался своеобразный дорожный быт. Отцы семейств с утра исчезали в поисках продуктов и возвращались нагруженные всякой снедью. Одинокие – как больно стало Елене, когда ее занесли в этот список, – снабжались из запасов провизии при эшелоне.
Порой в вагоне вспыхивали ссоры, и Елене казалось странным, что люди, столько потерявшие, могли вздорить из-за мелочей, из-за кастрюльки, из-за очереди на приготовление пищи.
Люди собирались в дорогу по-разному: одни взяли лишь самое необходимое, другие приволокли в вагон все, что успели захватить. В зависимости от этого они устраивали теперь свой быт.
Макарова собиралась в дорогу без чьей-либо помощи, у мужа едва хватило времени усадить семью в вагон и наскоро с ней проститься. Теперь Елена понемногу начала понимать, что значат те мелочи, которых она не захватила. Не было посуды, и ребята оставались без молока. Наблюдая за жизнью вагона, она заметила, что таких, как она, оказалось немало. Мария Матвиенко, скромная молодая женщина, испытывала те же затруднения, и Пахомовой было не легче.
На одной из остановок, – а эшелон больше стоял, чем двигался, – Елена предложила пустить в общественное пользование все топоры, кружки, бутылки, кастрюли. Без ворчания и споров не обошлось, но в конце концов меньшинство подчинилось большинству, и этот вопрос был улажен.
Дальше стало еще легче. На стоянке, когда Елена вышла с ребятами из вагона, к ней подошел суровый на вид старик в овчинном тулупе.
– Ваши дети? – спросил он, насупив седые брови.
– Мои, – удивленно и немного встревоженно ответила Елена, не понимая, что ему надо.
– И этот ваш? – Старик кивнул на Вадимку.
– И этот мой!
– А не Сергей Петровича это сынок?
Елена смутилась:
– Да, Сергея Петровича.
– Ну то-то же! – Старик усмехнулся и ушел, оставив Елену в состоянии смутной тревоги.
На другой день он появился снова, кряхтя, залез в вагон по подвесной железной лестнице и поставил на нары литр молока и небольшую корзину с яблоками.
– Кто вы? – растроганно спросила Макарова.
– Дед, – улыбнувшись, ответил Дмитрюк. – Вы ему матерью теперь приходитесь, ну, а я дедушкой придусь.
– Мама, а это не дед-мороз, только без бороды? – громко спросил Виктор после того, как Дмитрюк ушел.
В вагоне рассмеялись, а Дмитрюка с тех пор стали звать дедом-морозом.
Старик появлялся ежедневно. Где и как он добывал молоко – никто не знал, но было ясно, что доставалось оно ему нелегко.
Однажды он появился уже вечером, сконфуженный и злой.
Молоко в бутылке створожилось, и Дмитрюк вынужден был рассказать, что купил его рано утром в далеком селе, опоздал на станцию и отстал от эшелона. Ему удалось кое-как догнать своих, забравшись на паровоз санитарного поезда.
У Марии Матвиенко тоже нашелся свой дед-мороз. Правда, у этого «деда» не было ни бороды, ни усов, и глаза его глядели молодо, почти по-мальчишески, но свои обязанности он выполнял не хуже Дмитрюка. Это был Шатилов. Увидев Марию на одной из остановок, он всерьез взялся ей помогать и даже перебрался в вагон, к величайшему неудовольствию остальных. Шатилов быстро расширил круг своей деятельности, взяв под опеку и детей Пахомовой. В вагоне сразу успокоились.
Дмитрюк сердито сопел, когда видел, что проворный Шатилов возвращается с более богатой добычей, чем он, и мастер вынужден был делиться с дедом, чтобы не обижать его.
На небольшом полустанке, где, по всем признакам, предстояло задержаться надолго – воинские поезда шли опять по обоим путям, – начальник эшелона, бывший работник заводского профессионального комитета, однорукий, пожилой, по юношески бодрый человек, собрал у паровоза всех мужчин-одиночек. Их оказалось около семидесяти, и, чтобы всем было слышно, начальник взобрался на лестницу паровозной будки.
– Дмитрюка вы все знаете? – спросил он, держась рукой за поручни.
– Знаем, – ответили некоторые.
– А Шатилова?
– Знаем, – ответили все. Кто на заводе не знал Шатилова, если не в лицо, то понаслышке!
– Почему их обоих во втором вагоне зовут дедами-морозами, знаете?
Этого никто не знал, и начальник рассказал, почему Дмитрюка и Шатилова зовут дедами-морозами. Потом, упершись плечом в поручни лестницы, он достал список женщин с детьми, ехавших без мужей, прочитал его и предложил взять шефство над этими женщинами.
– Ты придумаешь, однокрылый! – крикнул кто-то из собравшихся. – Мало того, что холостякам из нашей лавки, кроме хлеба, ничего не дают, так еще и других корми?
На него зашикали.
Начальник поднял вверх руку, державшую список.
– Вы Васю Бурого все знаете? – весело спросил он.
– Все, – хором ответили мужчины.
– Ну так чего же ругаетесь, если знаете? Ругаться нечего. Вася поворчит, покричит, но сделает. Правда, Вася?
– Мы с тобой разве когда неправду говорили? – в тон ему откликнулся Бурой.
Все засмеялись так же дружно, как минуту назад шикали и ругались.
– Начальником отряда дедов-морозов назначаю Дмитрюка, комиссаром… – однорукий пытливо осмотрел собравшихся, – комиссаром у каждого будет собственная совесть.
И он спрыгнул вниз.
В тот же день члены отряда дедов-морозов приступили к делу, кто как мог и кто как умел.
Дни проходили спокойно, но по ночам прилетали немцы, бомбили, обстреливали из пулеметов. На больших станциях наши зенитные батареи не давали им развернуться, но на полустанках и в пути они разбойничали смелее. Порой казалось, что эшелон уже вышел из опасной зоны. Две-три ночи проходили спокойно, но потом самолеты появлялись снова.
В одну из ночей от зажигательных бомб загорелось несколько вагонов в хвосте эшелона, в том числе и вагон с чертежами заводского архива. Это случилось на перегоне, в степи. Воды нигде не было, и пламя быстро охватывало ящики с чертежами.
Обезумевшие, обгоревшие люди ломали борта вагона, вытаскивали огромные ящики, тушили пламя землей, одеялами, одеждой. Бесценный груз неминуемо погиб бы почти весь, но машинист того эшелона, который шел следом, отцепив свой паровоз, примчался на выручку. Поливая ящики водой из пожарного насоса, он сумел спасти большую их часть.
На другой день во втором вагоне наступило уныние.
Шатилов не появлялся совсем: с обгоревшими руками и лицом он лежал в вагоне для больных и, испытывая мучительную боль, с тоской думал о том, сохранится ли у него зрение, или он навек останется слепым.
Дмитрюк подошел к вагону и вызвал Елену. Руки у него были в волдырях, он беспомощно держал их, широко растопырив пальцы. Бровей у деда не было, один ус обгорел, а другой хотя и побурел, но по-прежнему торчал кверху.
– Остались ребята без молока, – сокрушенно сказал он. – А это?.. Это обрастет, – успокоил он Елену, испуганно смотревшую на его обезображенные усы. – Может, еще черные отрастут или хотя бы рыжие… – Когда она взглянула на его пальцы, он помахал рукой: – И это заживет. До Урала не так далеко, но долго. – Он ушел к своему вагону, раньше чем Елена смогла сказать ему хоть одно слово.
Дмитрюк огорчался напрасно. Его обязанности исполнял теперь Василий Бурой. У Бурого тоже было обожжено лицо, но руки не пострадали.
