Текст книги "Воспоминания. Том 1"

Автор книги: Владимир Джунковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 62 страниц)

Сделав вид, что я ему верю, я ему сказал не без иронии, что вот какой он счастливый, что ему удалось водворить такой порядок, а я вот не могу добиться, чтобы в Серпухове обыватели мели улицы. На это он, не поняв иронии, ответил очень довольным голосом: "Да, ваше превосходительство, это верно, нелегко добиться, бывал я в Серпухове, там действительно грязновато". Меня это очень позабавило, я простился с исправником в г. Тарусе, не позволив ему сопровождать меня дальше и сказав ему, что пробуду в его уезде сутки, но что я прошу, если он желает мне доставить удовольствие, то забыть о моем существовании. Он не совсем все-таки забыл обо мне, так как на другой день, проезжая по району Калужской губернии, я иногда видал в отдалении прятавшихся от меня стражников. Въехав в свою губернию, я уже чувствовал себя спокойнее, не боясь такой "слежки" или "охраны", так как я свою полицию приучил не быть любопытными и сопровождать меня только в тех случаях, когда я находил это нужным.

8 июля в Бородине ожидалось прибытие из Германии останков героя 1812 года генерал-лейтенанта Неверовского для погребения их на месте Бородинского поля сражения. Вследствие этого я выехал в Бородино еще накануне в специальном поезде, в котором выехали также командующий войсками генерал Плеве, князь Н. А. Багратион – потомок командовавшего одной из армий под Бородином, гласный городской думы Литвинов, члены Кружка ревнителей памяти Отечественной войны во главе со своим председателем генералом Яковлевым, члены Военно-исторического общества, секретарь особого Комитета 12-го года Афанасьев и др.

На станции Бородино для отдания почестей уже находился батальон 6-го гренадерского Таврического полка и артиллерия из Клементьевского лагеря. Наш поезд прибыл на станцию Бородино в 4 часа утра, а в 4 часа 58 минут утра с противоположной стороны подошел почтовый поезд, к которому было прицеплено два вагона – один траурный, с останками генерала Неверовского, другой – с депутациями, сопровождавшими останки. Депутации эти были от Лейб-гвардии Павловского полка с бароном Клодтом, 48-го Одесского пехотного императора Александра I с капитаном Гассе и 24-го Симбирского пехотного имени генерала Неверовского с штабс-капитаном Валлером во главе. Это все были полки, стяжавшие славу Неверовскому.

В присутствии этих депутаций в Галле, где был похоронен генерал Неверовский, скончавшийся от ран, полученных им в сражении под Лейпцигом в 1813 г., останки были вырыты и переложены в новый цинковый гроб. При вскрытии могилы найден был весь скелет и видна была рана на берцовой кости, от которой и скончался Неверовский. От гроба, платья следов не было. Могила в Галле, по словам прибывших, содержалась очень хорошо, на ее месте городское управление Галле собиралось поставить памятник с соответствующей надписью. В проводах останков Неверовского участвовала 8-я германская дивизия из Торга и пятитысячный гарнизон; по всему пути на всех остановках были оказываемы почести.

Когда траурный вагон был отцеплен и открыт, прибывшим духовенством Спасо-Бородинского монастыря была отслужена лития, и гроб был вынесен и поставлен на лафет 1-й батареи 2-й гренадерской Артиллерийской бригады и украшен венками, которых было до 18; среди них поражал простотой венок императора Вильгельма из дубовых листьев и белых увядших роз, перевязанных простой бечевкой, на лентах вензель императора. Затем еще венок от г. Галле и немецкого гарнизона. На площадке против станции выстроен был батальон Таврического полка, войсками командовал генерал Михно.

Шествие двинулось по вновь построенному от станции шоссе, направляясь к Спасо-Бородинскому монастырю: зрелище было очень трогательное, певчие пели "Святый Боже", музыка играла похоронный марш, войска плавно шествовали за останками героя.

В монастыре гроб был внесен в церковь Спаса Нерукотворенного, в котором была отслужена панихида, после чего останки на руках были перенесены на Семеновскую флешь, которую сто лет перед тем так геройски защищал Неверовский. На самой этой флеши, восстановленной уже к юбилею гренадерскими саперами, и была приготовлена могила. Когда в нее опустили останки, полковник Афанасьев произнес слова, посвященные памяти героя. Он сказал: "Под Красным он отразил 40 атак лучшей кавалерии Европы, а 26 августа под Бородином оборонял эти флеши, назначенные ему для вечного упокоения. Тут недалеко у памятника лежит прах командовавшего армией Багратиона. И он, видя эти почести, которые мы отдаем его генералу, сказал бы ему теперь: спасибо тебе, Дмитрий Павлович, спасибо, что ты заслужил это, защищая царя и Отечество".

Войска в это время выстраивались к церемониальному маршу, после чего генерал Плеве повел их мимо могилы Неверовского, салютуя под звуки полкового марша Лейб-гвардии Павловского полка. После этой печальной, но и радостной в то же время церемонии пили чай у игумений, и затем все отбыли в Москву.

13 июля в Царском Селе скончался генерал от кавалерии барон А. А. Бильдерлинг, бывший председатель Московского столичного попечительства о народной трезвости, под руководством которого я начал свою деятельность по насаждению в г. Москве трезвости, будучи назначен его товарищем по званию председателя. Его полная благородства фигура была хорошо памятна москвичам. Это был человек весьма образованный, с кристальной, чистой душой. Строгий к себе, чрезвычайно скромный, он был очень снисходителен к ошибкам других. Кроме того, как художник-акварелист, он пользовался большим успехом на выставках, все его произведения отличались жизненностью и были тщательно всегда отделаны. Все Московское попечительство, которое любило и помнило своего незабвенного первого председателя, было очень огорчено его кончиной, во всех домах и учреждениях были отслужены панихиды и на гроб почившего был возложен венок особой депутацией, отправившейся на похороны. Я лично глубоко оплакивал его и выехал в Петербург отдать последний долг дорогому Александру Александровичу.

22 июля крестьяне села Бородино пригласили меня на открытие и освящение памятника царю-освободителю в их селе против волостного правления. После торжественно отпразднованного в 1911 г. 50-летия со дня освобождения крестьян от крепостной зависимости один за другим открывались и освящались памятники царю-освободителю в разных волостях, целая сеть памятников покрыла Московскую губернию, большею частию это были бронзовые бюсты на небольшом пьедестале. Такой же памятник сооружен был и крестьянами села Бородино. Открытие было обставлено большой торжественностью. Волостной старшина Ефимов, обратившись ко мне после освящения памятника, сказал, что воспоминание об историческом событии освобождения крестьян не могло не отозваться и в сердцах бородинских крестьян особенной любовью к царю-освободителю, и просил меня повергнуть к стопам Государя их верноподданнические чувства.

Местный священник отец Страхов напомнил собравшимся, что бородинский дворец в 1839 г. был куплен у помещика Воейкова для наследника цесаревича Александра Николаевича и сделался его собственностью, что в том же году, будучи наследником, Александр II пробыл некоторое время в Бородине, а затем, будучи уже императором, бывал неоднократно, проявляя большие заботы к храму, который был полон высочайшими подарками и драгоценностями.

Торжество прошло очень дружно, крестьяне проявили большое гостеприимство и радушие, предложив гостям, среди которых, кроме меня, были предводитель дворянства, председатель управы, земские начальники и другие лица, чай и закуску в волостном правлении.

Конец июля месяца Московскую губернию постигло стихийное бедствие – вследствие сильной засухи (в течение 6 недель не было ни одного дождя) начались лесные пожары. Бороться с ними было очень трудно, горели леса понизу и поверху, горели и торфяные болота, последние главным образом. Все население было мобилизовано на борьбу со стихией, два полка пехоты побатальонно были командированы в разные места, полиция буквально сбивалась с ног. В течение 5 дней, день и ночь, я объезжал одно место пожарища за другим и на лошадях, и на автомобиле, направляя помощь то в одну, то в другую сторону, лично руководя распределением сил. Меня сопровождал состоящий при мне В. Д. Шереметевский. Главное внимание мое было обращено, конечно, на села и деревни, дабы спасти их от огня, и это мне удалось, благодаря энергичному содействию местного населения, под умелым и сердечным руководством земских начальников и чинов полиции.

Много жутких впечатлений пришлось мне пережить при моих разъездах, особенно по ночам, когда на темном небосклоне отражался лесной пожар, шедший по верху; солдаты едва успевали делать широкие просеки, чтобы останавливать огонь. Иногда же и это не помогало, и огонь перебрасывало через просеку. Но еще более жуть брала, когда огня видно не было, когда горели корни деревьев, под землей, когда огонь шел в глубине. Бывало, идешь по лесу, кажется, будто ничего, вдруг какое-нибудь гигантское дерево падает, ломает по пути другие, и из земли неожиданно вырывается пламя огня. А то в другой раз – идешь по лугу, вдруг нога проваливается и из ямы вырывается пламя. В таких случаях приходилось делать глубокие канавы, иногда в несколько аршин глубины. Только в самых последних числах июля удалось справиться с этим стихийным бедствием. Оно охватило главным образом Богородский, часть Московского и Звенигородский уезды.

1 августа в Москву приехал Председатель Совета Министров Франции Пуанкаре в сопровождении директора дипломатической канцелярии Дешнера, секретаря Кабинета Люка, представителя французского посольства в Петербурге графа де Сортижа и капитана французской службы Маршаля.

Этому посещению господина Пуанкаре предшествовала целая переписка Министерства иностранных дел со мной, причем подчеркивалась желательность, чтобы Москва и представители администрации проявили по отношению к влиятельному представителю Франции самое широкое гостеприимство и радушный прием. Кроме того, министерство просило меня отвести и помещение для главы французского Кабинета в доме генерал-губернатора и обставить все его поездки возможным комфортом. Таким образом, все хлопоты легли на меня. Благодаря такому чудному и аккуратному человеку, каким был управлявший в то время канцелярией генерал-губернатора С. М. Борденав, мне удалось очень хорошо устроить помещение для г. Пуанкаре в генерал-губернаторском доме, обставив его всеми удобствами и необходимым уютом, устроить буфет, чтобы во всякое время он мог иметь кофе, чай, необходимые закуски и вина. Для сего я сговорился с гостиницей "Дрезден", хозяин которой и устроил небольшое свое отделение в генерал-губернаторском доме.

Для встречи Пуанкаре на вокзале собрались представители французской колонии во главе с генеральным консулом графом де Ла-Валикуром, городской голова Н. И. Гучков, Адрианов и я. После взаимных приветствий я сел с господином Пуанкаре в автомобиль и проводил его в генерал-губернаторский дом, где все было приготовлено для его приезда. Тут я представил ему управлявшего канцелярией С. М. Борденава, смотрителя дома С. И. Козлова и адъютанта генерал-губернатора штабс-ротмистра князя Оболенского, которого я назначил состоять при господине Пуанкаре во все время пребывания его в Москве. Проводив его в отведенные ему комнаты и посетив также комнаты, отведенные лицам, приехавшим с ним, я просил их считать себя как у себя дома и уехал к себе.

В час дня для прибывших гостей у меня состоялся завтрак. Кроме господина Пуанкаре и сопровождавших его лиц – директора дипломатической канцелярии министра Дешнера, секретаря Люка, членов посольства графа де Сортижа и капитана Маршаля, я пригласил еще французского консула графа де Ла-Валикура, вице-консула Луи д'Арке, представителей французской колонии Виктора и Павла Жиро, нашего посла в Париже Извольского, барона де Бая – уполномоченного Музея 1812 года во Франции, князя Одоевского-Маслова, заведовавшего дворцовой частию, командира 35-го Армейского корпуса генерала Зуева, А. Д. Самарина, А. М. Устинова, Н. И. Гучкова, директора Архива Министерства иностранных дел князя В. Е. Львова, директора Исторического музея князя Н. С. Щербатова, управлявшего моей канцелярией С. В, Степанова и назначенного мною состоять при господине Пуанкаре князя Оболенского. Из дам были только моя сестра и племянница.

За завтраком я обратился к господину Пуанкаре на французском языке с небольшой речью, в которой сказал, что я счастлив приветствовать его в сердце России – в Москве, рад чести, выпавшей на мою долю, принимать его у себя и очень надеюсь, что он сохранит о Москве хорошее воспоминание. В заключение я выпил за его здоровье, за преуспеяние Франции – нашего друга и союзницы. Пуанкаре ответил мне, поблагодарив за мои добрые пожелания, глубоко его тронувшие. Он высказал чувство радости, что ему представилось возможным, в течение столь непродолжительной, к его великому сожалению, поездки, доехать до Москвы. Он сказал, что он знал, что Москва – сердце России и что он привез с собой в эту столицу наилучшие чувства Франции. Затем, подняв бокал, он пил за мое здоровье и за преуспеяние их друга и союзницы – России.

Пуанкаре – это было восходящее тогда светило Франции, только недавно перед тем он принял председательство в Совете Министров и портфель министра иностранных дел. Он производил впечатление человека большого государственного ума, внешностью он не поражал, он не был представителен, не был элегантен, вид у него был простоватый, но лицо его было очень выразительно, производило сильное впечатление, взгляд его выражал большую твердость и могучую волю. Когда он говорил, то говорил очень красиво, умно, изящно и убедительно, с поразительно ясной логикой, не оставлявшей сомнений, в его словах чувствовался какой-то бодрый патриотизм, вызывавший к нему чувство симпатии. Даже когда он просто обменивался любезностями, эти ничего не представлявшие слова в его устах приобретали значение, производили впечатление какой-то силы, властности. После первых разговоров с Пуанкаре я почувствовал к нему большую симпатию, он мне показался не только умным, но и честным по взглядам и верным человеком, и я от души желал, чтобы предсказания о том, что он являлся тогда самым серьезным кандидатом в президенты Республики, исполнились, чтобы во главе союзной нам Республики стал такой верный и честный президент.

После завтрака господин Пуанкаре в сопровождении Гучкова и меня совершил поездку на Воробьевы горы и Рублево, где осматривал водопровод, потом пил чай у Гучкова в имении, находившемся в нескольких верстах от Рублева.

В 8 часов вечера в "Эрмитаже" состоялся банкет, устроенный французской колонией. Было удивительно красиво, зала была изящно декорирована, у каждого прибора лежало красивое меню. Первый тост был произнесен Пуанкаре за Государя, второй – Адриановым за Президента Республики Фальера, третий – мною за Пуанкаре. Звуки гимна и "Марсельезы" несколько раз чередовались. Затем встал генеральный консул граф де Ла-Валикур и произнес следующую речь: "Господин Председатель Совета Министров, милостивые государыни и дорогие соотечественники, на мою долю выпала великая честь принять, в качестве представителя местной французской колонии, Председателя Совета Министров господина Пуанкаре, идеального главу правительства, одно имя которого заставляет биться сильнее от радости и гордости сердца всех французов. Одновременно с этим на меня выпала другая незабвенная миссия – представить великому мужу, который так стоит на страже нашего национального достоинства, избранную колонию, высокий патриотизм которой стал легендарным. Эти оба события произошли как раз во время исторической поездки, которая, как мы это угадываем, будет иметь глубокое и решительное значение. Русский посол в Париже господин Извольский и московские власти любезно приняли наше приглашение, благодаря чему придали нашему банкету еще больший блеск. Мы сердечно благодарим их за это новое проявление солидарности. Россия и Франция будут праздновать вскоре серебряную свадьбу своего союза. Это освящение временем радостно позволяет мне назвать сегодня наш стол семейным.

Ваше присутствие среди нас, господин министр, дает повод вашей всегдашней готовности всецело отдаваться общественным делам. Приняв власть, вы принесли в жертву ваши личные интересы. Вы совладали с чувством семейной привязанности и героически продолжали свое дело в час, когда смерть похитила одного из светил ученого мира Франции, об утрате которого мы вспоминаем с горем.

Лихорадочная деятельность, присущая вам, присуща также всем сферам здешней колонии. Начиная с рабочего и служащего и кончая владельцем завода и директором банка, все мы одинаково ревностно работаем, чтоб не быть побежденными соперниками. Благодаря этому растут и развиваются, к чести Франции, наши заводы и другие учреждения. Это, в миниатюре, произведение того, к чему должен стремиться народ, желающий заслужить уважение других и сыграть свою роль на всех путях прогресса. Какие же творения колонии я могу назвать: французские стипендии, общество благотворительности, приходские учреждения, общество взаимопомощи, убежище для учительниц и стариков, морскую лигу "Alliance franГaise" ("Французский союз"), Русско-французскую торговую палату. Всеми этими учреждениями руководят глубоко преданные своему делу соотечественники. Не буду называть их имен. Ваше посещение для всех нас послужит воздаянием и придаст нам еще больше бодрости и силы.

Позвольте мне приветствовать нашего маститого посла, который остался в Петербурге и просил меня сказать колонии, что он очень сожалеет о своем отсутствии. Я начал свою службу под его начальством и горжусь, что был учеником такого учителя. Позвольте мне воздать должные почести господину Дешнеру, который управляет под руководством министра большой дипломатической и консульской семьей.

Дорогие соотечественники! Мой голос был одиноким и слабым, но вы сделаете его настолько мощным, насколько это подобает в минуту такого празднества, и будете сердечно приветствовать вместе со мною Францию и Россию".

Затем говорил Гучков, приветствуя небольшой речью Пуанкаре, после чего встал сам Пуанкаре и произнес следующее: "Милостивые государи и государыни. Дорогие соотечественники. Я очень рад, что смог принять ваше любезное приглашение, глубоко меня тронувшее. Когда я получил в Париже ваш далекий призыв, я сразу почувствовал, сколь велика его сердечность. Я понял, что если б мне не удалось проехать до Москвы, ваши патриотические чувства были бы этим оскорблены, а я лишил бы себя при этом большого удовольствия. Если вам, живущим и работающим вдали от Франции, мой приезд доставит полное и понятное удовлетворение, как прямой знак солидарности и симпатии, то для меня это – удобный случай ознакомиться с полем широкой и плодотворной деятельности людей, полных инициативы и предприимчивости. Вы давали и несете дружественному вам народу вашу энергию и ваш творческий дух. Наш консул справедливо заметил, что московско-французская колония одна из лучших и наиболее состоятельных во всем мире. Она – жемчужина, примыкающая к древним жемчужинам этой столицы. В священных местах, где находится, по словам губернатора, сердце России, живет часть Франции. Среди многочисленных исторических воспоминаний, нахлынувших на меня, восстали в моей памяти и те события, годовщина которых будет праздноваться через несколько дней. Прошло целое столетие с тех пор, как в этой местности большая армия мерилась силами с благородными сынами России. Обе стороны проявили много мужества, выносливости и самоотречения. В жертву приносилось все, и это вызывало восторги потомства. В эту великую эпоху, когда оба народа будут иметь случай вспоминать о геройских смертях, Россия и Франция могут найти только новые основания для взаимного уважения. Будучи глубоко привязанными к нашей Родине, вы в то же время питаете и чувство любви к России. Это чувство крепнет с каждым днем, так как вы отлично знаете страну и находитесь в постоянном общении с жителями России. В вашем лице символически сливаются души двух союзных народов. Я пью за колонию и за городское самоуправление, которое меня так гостеприимно приняло. Я пью за неразрывный союз России с Францией".

Речь Пуанкаре, произнесенная удивительно приятным мягким голосом, с особенным изяществом, вызвала единодушные возгласы восторга. После речи премьера несколько теплых слов сказал председатель французского благотворительного общества господин Жиро. Когда он кончил, поднялся Пуанкаре и, заявив, что Президент Французской республики пожаловал господину Жиро за особые его заслуги орден Почетного Легиона, прикрепил орден к петлице фрака Жиро. Новые бурные аплодисменты по адресу Жиро – любимца французской колонии – раздались в зале, все бросились со своих мест пожать руку новому кавалеру Почетного Легиона.

Заключительный тост был произнесен Пуанкаре за русских и французских женщин. Банкет затянулся до 10 часов, после чего Пуанкаре с прибывшими с ним лицами, Извольский, Гучков, Адрианов и я отправились к "Яру", где Пуанкаре слушал русский и цыганский хоры. Только в начале второго часа я его проводил в генерал-губернаторский дом.

На другой день с утра Пуанкаре осматривал Кремль, соборы, дворцы, очень подробно осмотрел патриаршую ризницу, которая его очень заинтересовала. Объяснения давал иеромонах Варсонофий, хорошо владевший иностранными языками. Затем Пуанкаре проехал в Исторический музей и был встречен князем Н. С. Щербатовым – директором музея и мною, как председателем исполнительной комиссии по устройству выставки 1812 г. Пуанкаре именно эту выставку и хотел посмотреть. Объяснения давал барон де Бай – француз, который, состоя членом-соревнователем Комитета по устройству Музея 12 года в Москве, являлся вместе с тем и официальным корреспондентом для Франции. Благодаря его неутомимым трудам, он пробудил среди военных кругов и исторических кружков в Париже большой интерес к устраиваемому музею, последствием чего в музей поступило очень много предметов, гравюр, писем, коллекций эпохи войны 1812 г., любезно присланных соотечественниками барона де Бай. Ко времени посещения господином Пуанкаре музей представлял уже очень большой интерес и был довольно полон. После осмотра музея состоялся завтрак у градоначальника А. А. Адрианова, затем посещение французской колонии, осмотр Кустарного музея и Третьяковской галереи. В последней он проявил большой интерес к памятникам русской живописи, обнаружив при этом поразительную осведомленность в этой области.

В тот же вечер он уехал в Петербург с севастопольским поездом. Прощаясь со мной, он меня очень благодарил за гостеприимство и, узнав от меня, что я в тот же вечер собираюсь тоже ехать в Петербург, пригласил меня на другой день на крейсер "Конде", стоявший на Кронштадтском рейде, к прощальному завтраку, который он давал в честь Совета Министров на крейсере. Поблагодарив его за любезное приглашение, я в тот же вечер с курьерским поездом выехал в Петербург.

Приехав в Петербург, я узнал, что все министры идут в Кронштадт на яхте морского министра "Нева", на этой же яхте отбывает и господин Пуанкаре со своей свитой. Коковцов же с Макаровым идет на своей яхте таможенного ведомства. Я решил присоединиться к ним, протелефонировав предварительно Коковцову, который меня любезно пригласил на свою яхту.

В час дня на крейсере "Конде" состоялся парадный завтрак, накрыт он был на 50 приборов на задней палубе под сенью огромного орудия. Палуба была покрыта брезентом и коврами. Столы были удивительно красиво и изящно убраны цветами, исключительно белыми и красными розами. Пуанкаре очень любезно меня встретил, выразил большое удовольствие, что я смог приехать, и сказал, что теперь он надеется, что я приеду к нему в Париж. Завтрак был очень оживленный, русские чередовались с французами, я сидел между двумя французскими офицерами. Соседи мои оказались очень милыми собеседниками и весьма любезными хозяевами. Они мне рассказали, как накануне на крейсере обедало 120 русских матросов, которые сидели вперемешку с французскими, как сначала они сидели сосредоточенно, серьезно, все молчали, не понимая языка друг друга. Но после второго блюда оживление стало расти, и они стали отлично столковываться друг с другом, а под конец пошло уже такое дружное братание, танцы, пение, что было радостно на них смотреть.

Мне было удивительно приятно за завтраком, чувствовалась такая искренность отношений, такая сердечность, погода была чудная, стол характерно французский, так напоминал Париж, странным как-то казалось на фоне Кронштадта чувствовать себя на заграничной территории. После завтрака осматривали крейсер и на палубе снялись группой. Только около 4 часов мы все покинули крейсер, последним был морской министр Григорович. Пуанкаре вышел на трап и, прощаясь, очень благодарил всех. При отъезде нас оркестр играл гимн, а крейсер салютовал 19 выстрелами. Русский крейсер "Аврора", стоявший тут же на рейде, отвечал "Марсельезой" и стольким же числом выстрелов. Минута была очень торжественная. Обратный путь до Петербурга я сделал на яхте морского министра "Нева". В 4 часа 30 минут дня господин Пуанкаре покинул русские воды.

Покончив в Петербурге со служебными делами, касавшимися Бородинских торжеств, я вернулся в Москву, где все свое внимание сосредоточил на подготовке к этим торжествам, передав все текущие дела по губернии вице-губернатору А. М. Устинову, на которого возложил и прием должностных лиц и просителей в течение всего августа месяца. Я лично ограничил свои приемы исключительно делами, касавшимися празднования столетия Отечественной войны.