Текст книги "Воспоминания. Том 1"

Автор книги: Владимир Джунковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 62 страниц)

Оканчивая свои воспоминания и описание событий за 1909 г., я не могу не сказать, что это был первый год моего губернаторства, когда спокойное течение жизни в Московской губернии во всех ее проявлениях дало возможность правительственным и общественным учреждениям губернии почти всецело посвятить себя работе над проведением в жизнь начинаний, положенных в основу улучшения и преобразования народного быта, и укреплением их. Я лично мог также урегулировать свою работу и точно распределить свои занятия, что необходимо было для их успеха, не опасаясь, что какие-либо внешние причины, как это было в первые годы моего губернаторства, заставят меня выйти из колеи.

Текущая работа моя с 1899 г. была твердо поставлена в определенные рамки – вставал в 7 часов утра и в 8 часов принимался за занятия в своем кабинете. Доклады начинались в 9 часов утра и продолжались в дни приема просителей, три раза в неделю, до 11 часов, и до часу дня, когда приемов не было. Первый доклад в 9 часов утра, не исключая и праздников и воскресных дней, был правителя канцелярии, и только один раз в неделю этому докладу предшествовал доклад непременного члена присутствия по воинской повинности в восемь с половиной часов утра. Доклад правителя канцелярии продолжался от получаса до часа, после чего бывали очередные доклады разных присутствий и отделов. На это уходило все время до часу дня, иногда, если я не успевал, то доклады продолжались и после завтрака.

В промежуток докладов я принимал являвшихся по делам службы предводителей дворянства, председателей управ и других лиц, имевших до меня надобность. Три раза в неделю от 11 до часу дня я принимал просителей – всех, кто бы ни пришел, без всяких записей заранее. Дежурные чиновники особых моих поручений обязаны были опросить каждого, и если дело, по которому они обращались ко мне, находилось в канцелярии или в одном из присутствий, то затребовать его, дабы я, тут же рассмотрев его, мог дать соответствующее разъяснение или сообщить ту или другую мою резолюцию.

Просителей обыкновенно бывало около пятидесяти человек, но иногда и больше. Я выходил в зал и обходил просителей, лично отбирая прошения, прочитывая их и тут же делая соответствующие распоряжения или кладя ту или другую резолюцию. Если же кто из просителей просил быть принятым отдельно в кабинете, то я таковых принимал по окончании приема. Иногда прием затягивался до 2 часов и далее. В час дня, а иногда и с запозданием, я завтракал.

Вторая половина дня была обыкновенно заполнена заседаниями по заранее составленному расписанию на целый год. Как пример приведу расписание на сентябрь 1908 г.

1. Вторник.

2. Среда.

3. Четверг.

4. Пятница.

5. Суббота.

6. Воскресенье.

7. Понедельник.

8. Вторник.

9. Среда.

10. Четверг.

11. Пятница.

12. Суббота.

13. Воскресенье.

14. Понедельник.

15. Вторник.

16. Среда.

17. Четверг.

18. Пятница.

19. Суббота.

20. Воскресенье.

21. Понедельник.

22. Вторник.

23. Среда.

24. Четверг.

25. Пятница.

26. Суббота.

27. Воскресенье.

28. Понедельник.

29. Вторник.

30. Среда.

Воинское присутствие.

Судебное губернское присутствие.

Губернское жандармское управление.

[нет]

Промысловое присутствие.

Общество глухонемых.

Лесоохранительный комитет.

[нет]

Административное губернское присутствие.

Врачебного управления особое присутствие.

Тюремная строительная комиссия.

Промысловое присутствие.

[нет]

[нет]

Экзамены на должность земского начальника.

Судебное губернское присутствие.

Губернское жандармское управление.

Губернское по земским и городским делам присутствие. Присутствие об обществах.

Промысловое присутствие.

[нет]

Губернский комитет мелкого кредита.

Воинское присутствие.

Административное губернское присутствие.

Врачебного управления особое присутствие.

Губернский комитет попечения о народной трезвости.

[нет]

[нет]

Фабричное присутствие.

Губернская землеустроительная комиссия.

Судебное губернское присутствие.

Заседания начинались в 3 часа дня, кроме врачебного и воинского – в 1 час дня, промыслового в 2 часа, землеустроительной комиссии в 4 часа и тюремной строительной в 9 часов вечера. За редкими исключениями, я всегда сам председательствовал на заседаниях губернского присутствия, врачебного, промыслового, по земским и городским делам и землеустроительной комиссии, на остальных заседаниях, как воинского присутствия, Алексеевского комитета, мелкого кредита и др. председательствование я поручал вице-губернатору. Заседания продолжались обыкновенно до шести часов, иногда же затягивались до семи, в семь с половиной часов я обедал, после чего мог располагать своим временем, но на просмотр поступивших прошений, исполненных бумаг и подписи их по вечерам требовалось не менее 2–3 часов.

Заседания губернского присутствия делились на административное и судебное, они происходили всегда по средам и чередовались. Непременные члены – докладчики были весьма опытные, дельные работники, по административному присутствию – H. H. Полянский и А. М. Устинов, по назначении коего, по кончине А. С. Федорова в марте 1910 г., вице-губернатором, замененный земским начальником С. Мясновым, а по судебному присутствию – почтенный В. С. Ходнев. П. Н. Полянский был выдающимся, аккуратнейшим до мелочей работником, но немного кропотливым – зато он никогда не уходил из канцелярии присутствия, не докончив работы, никогда не откладывал ее до следующего дня. Это был скромный добросовестный труженик, у него, правда, не было широкого взгляда, но дело он знал отлично, и я всегда был в нем вполне уверен, что он не подведет.

А. М. Устинов представлял собой тип честнейшего, благороднейшего, весьма образованного чиновника. Образование он получил в С.-Петербурге в Императорском училище правоведения, это был кабинетный работник, но широких взглядов, был способнее Полянского и работал гораздо быстрее. Всякое дело он схватывал быстро и очень талантливо излагал его на бумаге. Это был один из самых неоценимых, близких мне, дорогих и преданных сотрудников, почему по кончине вице-губернатора А. С. Федорова мой выбор и остановился на нем, и я его провел в вице-губернаторы.

С назначением его вице-губернатором я почувствовал огромнее облегчение, получив верного, неутомимого и добросовестного помощника. С этого момента я был совершенно спокоен и за губернское правление, которое благодаря своему новому составу в лице советников – добросовестнейшего и аккуратнейшего П. Д. Шереметевского и весьма талантливого Н. Д. Истомина, во главе с новым вице-губернатором сразу преобразилось и в короткое время из рутинной канцелярщины обратилось в живой подвижный организм. Кроме того, я мог всегда, без опасения какого-либо ущерба делу, поручать ему председательствование во всех заседаниях присутствия, что давало мне возможность не ограничивать моих разъездов по губернии, когда того требовали обстоятельства и польза дела.

Земский начальник С. П. Мяснов, заменивший Устинова в должности непременного члена, оказался вполне подходящим к новым своим обязанностям, благодаря прекрасному знанию дела и добросовестному к нему отношению. В. С. Ходнев был самый старый из всех чинов управления губернатора, он как нельзя более подходил к должности непременного члена именно судебного присутствия, благодаря отличному знанию законов, аккуратности, строгости к себе и необходимому в судебных делах формализму. Я его вспоминаю всегда с большим уважением.

В землеустроительной комиссии непременным членом был Ф. В. Шлиппе – агроном, знаток сельского хозяйства и отлично знавший землеустроительное дело не только в теории, но и на практике. Будучи по природе человеком живого ума, широкого взгляда, не рутинер, он был незаменимым мне помощником в деле землеустройства в губернии. Он умел подбирать себе и сотрудников, объединять их деятельность, благодаря своему уживчивому, всегда ровному характеру у него сложились отличные отношения с губернскими землемерами, сначала Рудиным, а затем и Мунтяном, о который я уже говорил, и со всеми землемерами, работавшими по землеустройству. Вследствие всего этого все деятели по землеустройству под руководством воодушевлявшего их энергичного Ф. В. Шлиппе работали как одна семья, и успех дела был несомненен.

По земским и городским делам непременным членом был M. H. Оловенников, которому я весьма обязан за его тактичную, полную знаний работу в связи с разными возникавшими, подчас щекотливыми, вопросами при проверке законности тех или иных постановлений земских и городских собраний, а особенно – при выборах в Государственную Думу. Стоя всегда на строго законной почве, он никогда не задевал самолюбия представителей общественных учреждений, чем значительно способствовал установлению самых дружеских, если можно так выразиться, отношений между земствами и городскими управлениями и мной. Я никогда не забуду его как одного из ближайших неоценимых моих сотрудников, как чудной души и преданнейшего мне человека. Помимо его прямых обязанностей, я часто к нему обращался и по другим вопросам, давая ему поручения, требовавшие особого такта, и я ни разу в нем не ошибся. Прибегал я к нему иногда и в тех случаях, когда мне надо было составить какую-нибудь серьезную убедительную бумагу или обращение к народу – никто не схватывал так ясно и живо мою мысль, никто так ясно не мог изложить ее на бумаге, как M. H. Оловенников. На его же обязанности я возложил и делопроизводство по мелкому кредиту, по делам об обществах и по Алексеевскому комитету.

Врачебное управление, ведавшее дело первостепенной важности – охрану народного здравия, нуждавшееся в особых заботах и неослабном попечении, находилось в положении, не отвечавшем его назначению, и совершенно не могло удовлетворять всем предъявляемым ему требованиям, что составляло предмет моих больших забот и беспокойств. Действительно, быстрый рост населения губернии, исключительное развитие в ней промышленности, многочисленность общественных и частных лечебных заведений, а также и другие условия местной жизни в губернии, казалось, должны были бы занимать всецело внимание и силы врачебного управления, а между тем ему приходилось уделять значительную долю энергии и труда на осуществление медицинского надзора и в столице.

Кроме того, совершенная необеспеченность чинов врачебного управления, нищенские оклады, получаемые ими, служили причиной большого соблазна при рассмотрении дел о разрешении аптек в столице, когда каждый подававший прошение об открытии аптеки готов был дать любое вознаграждение, попросту говоря, взятку, чтобы его дело удовлетворили.

Во главе врачебного управления я застал еще В. М. Остроглазова – с ним мне было очень трудно, так как это был очень упрямый старик, находивший, что все у него идет очень хорошо, Рутинер, бумажный чиновник, умевший хорошо отписываться. После него было еще двое, но и они меня не удовлетворяли. Последним был П. И. Кольский, очень честный хороший человек. Инспектором при нем был П. Н. Эсаулов, который очень старательно относился к своим обязанностям, но оба они были люди не талантливые, серенькие, и оживить деятельность управления не могли. Светлой личностью во врачебном управлении был милейший, достойнейший Н. Я. Суслов, занимавший должность непременного члена. Это был очень скромный, незаметный, но поистине труженик, все свое время отдававший службе врачебного управления.

Во врачебном управлении я обратил особенное внимание на дела о разрешении аптек и об освидетельствовании умалишенных на предмет наложения на них опеки. Дела об аптеках меня тревожили, так как, как я говорил выше, при разрешении их требовалось особенное беспристрастие и осторожность. Я успокоился только тогда, когда Устинов взял эти все дела на себя.

Освидетельствование умалишенных происходило по четвергам в особом присутствии врачебного управления, состав коего был предусмотрен в законе. Помимо врачей в него входили судебные власти в лице председателя суда и прокурора, предводителя дворянства в случае освидетельствования дворян, представителя сиротского суда и др. Освидетельствование происходило в зале заседания губернского правления, куда привозили больных, и только в случае невозможности по состоянию здоровья привезти больного все присутствие отправлялось на квартиру больного или в ту больницу, в которой он находился.

В первый же год моего губернаторства меня поразила та рутина, граничащая с небрежностью, которой придерживалось врачебное управление в этом деле. Заседания особого присутствия происходили не регулярно, а по мере накапливания дел, а если предстояли поездки на квартиру больного или в больницу, то выжидали удобного времени, чтоб не ездить из-за одного больного в больницу, а ждать, когда их будет несколько, и т. д. Кроме того, формально относились и к запросам историй болезни, не торопили присылки их, почему освидетельствование откладывалось и т. д.

Для упорядочения этого дела и чтоб не было залежей, заседания особого присутствия были назначены мной раз навсегда по четвергам, причем врачебному управлению вменено было в обязанность, чтобы все без исключения дела, поступившие до заседания в течение последней недели, были поставлены на повестку, не исключая и поездок. Последнее представляло иногда большие неудобства, так как в один и тот же день приходилось иногда бывать в противоположных концах города, например на Канатчиковой даче и в Петровском парке или в Преображенской больнице, но я все же твердо держался этого порядка, и так как я всегда, когда не был в отсутствии, сам ездил с присутствием, не стесняясь временем (при дальних поездках освидетельствования затягивались иногда до 8 часов вечера), то на меня не могли претендовать, тем более что поездки эти, заведенные мной, производились первые годы в двух ландо, которые я специально нанимал для этой цели, а когда появились автомобили, то на двух автомобилях, таким образом, члены присутствия материально не терпели никаких убытков.

Один раз поездка присутствия на Канатчикову дачу и оттуда в Преображенскую больницу была совершена не без оригинальности. Это было, кажется, в 1908 г., когда заведены были автобусы для перевозки арестантов. Таких автобусов для московских мест заключения было два, один вмещал 20 человек арестантов, другой – 10. Каждый из них представлял собой деревянный ящик, обитый снаружи железом, с решетчатым окном на потолке, входная дверь была со стороны шофера. Внутри были устроены сиденья, как в трамвае, с полками для вещей. Когда эти автобусы были готовы, то чтобы испытать их, я предложил Особому присутствию вместе со мной совершить в них предстоящую поездку по больницам. Это было зимой, и несмотря на глубокий снег за городом, автобусы выдержали испытание отлично. Не могу сказать, чтоб это доставило удовольствие всем членам присутствия, некоторые были немного шокированы, но так как я сам был среди них, то они старались faire bonne mine au mauvais jeu {Делать хорошую мину при плохой игре (фр.)}. Я никак не предполагал тогда, что чрез 12 лет после этого я опять в этом же автобусе буду вторично ехать, но уже не как губернатор, а как заключенный, перевозимый из ВЧК в Бутырскую тюрьму, арестованный по обвинению в том, что занимал пост губернатора.

Освидетельствования умалишенных производились по ходатайствам родственников, на предмет наложения опеки, но они не всегда достигали цели. Иногда действительно больной признавался здоровым и в опеке отказывалось, и наоборот. Происходило это вследствие того, что вопросы, предлагавшиеся больному, как: "Имя? Отчество? Фамилия? Есть ли родственники? Имеет ли он капитал?" и т. п., часто не достигали цели, так как бывали случаи, что больной психически, и даже в острой форме, отвечал гладко и правильно на все предлагаемые ему вопросы, почему Сенат, получив такой бланк со здравыми ответами, признавал больного здоровым и отказывал в опеке. Другой, здоровый, наоборот, так иногда терялся в необычной торжественной обстановке губернского правления, что отвечал невпопад и его признавали больным. Хотя особое присутствие и приглашало всегда совещательного члена управления по душевным и нервным болезням, но надо было много внимания с его стороны и наблюдательности, чтоб составить себе понятие о психическом состоянии больного, тем более, что истории болезней в больницах не всегда составлялись с должным вниманием.

Я всегда чувствовал большое волнение при освидетельствовании умалишенных, так как сознавал ту огромную нравственную ответственность, лежавшую на мне как председателе присутствия. За годы моего губернаторства я перебывал во всех больницах, как частных, так и городских, посещая и буйные, и спокойные отделения. Некоторые больные производили потрясающее впечатление, от которого с трудом можно было отделаться. Так, я помню одного больного, который целыми днями с напряжением тянул веревку, которая была привязана к окну, воображая, что он держит солнце. Он ни с кем не говорил, не отвечал на вопросы, как только начинало чуть-чуть рассветать, он вскакивал с кровати и бежал к окну, хватаясь за веревку, оставлял он ее только тогда, когда наступали сумерки. Его изможденное лицо выражало одновременно и гордость, и неимоверные страдания.

Особое присутствие, в случае признания больного сумасшедшим или безумным, не налагая опеки над ним и над его имуществом, должно было представить все дело на благоусмотрение Сената и до получения указа Сената, принимало только законные меры к призрению страждущего и к охранению его имения. По самому свойству дел о душевнобольных, разрешение их обыкновенно требовало продолжительного времени. Между тем с того момента, как особое присутствие признавало кого-либо сумасшедшим, приостанавливалась его гражданская дееспособность. Доверенности его теряли свое действие. Кредитные учреждения отказывали даже жене больного в выдаче принадлежавших ему не только капиталов, но и процентов, а казначейство – пенсии. Такое положение, вызываемое самим законом, ставило нередко целый ряд людей в безвыходное положение. Семья, еще накануне жившая на средства мужа и отца, оказывалась обездоленной. Наконец, и сам больной мог остаться без должной помощи и призрения, ибо его капитал оказывался временно арестованным. Мне очень часто приходилось выслушивать заявления и просьбы от членов семейств душевнобольных, впадавших действительно в безвыходное бедственное положение. Это положение усугублялось тем, что Сенат не торопился рассматривать представления особого присутствия, и бывали случаи, что ответ получался чрез полгода, а иногда и позже. Торопить Сенат я по закону права не имел, тогда я решил, в случае не получения ответа из Сената в течение двух недель, писать полуофициальное письмо первоприсутствовавшему в Судебном департаменте Сената, в то время сенатору Вешнякову, прося его любезности не отказать обратить внимание на рапорт Особого присутствия губернского правления от такого-то числа и за таким-то номером, и ускорить его рассмотрение. К моему большому удовлетворению, это возымело действие, и сенатор Вешняков всегда к моим письмам относился с большим вниманием, особенно первое время. Но на следующий год я заметил, что Сенат опять стал задерживать ответы. Вскоре причина выяснилась – мой брат, будучи как-то в Петербурге по делам службы, встретился случайно с Вешняковым, который, узнав, что я его брат, высказал ему претензию по моему адресу, что я, часто бывая в Петербурге, ни разу у него не был, а между тем постоянно к нему обращаюсь с просьбами по делам, и он их всегда исполнял, а раз я его игнорирую, то он мои просьбы исполнять не будет. Меня очень удивила такая логика, как будто я обращался к нему лично для себя.

Кроме этой меры для облегчения поставленных в бедственное положение семейств душевнобольных, я, считая, что власть, в силу своей священной обязанности оказывать каждому посильную помощь в нужде, не может относиться равнодушно к столь тягостному положению ни в чем не повинных людей, и имея в виду, что глава семьи обязан был по закону выдавать содержание детям своим и жене, я брал на свою ответственность выдачу лицам, близким к душевнобольному, обыкновенно его жене, частей капиталов больного, хранившихся в кредитных учреждениях, пенсий из казначейств и других средств. Действуя таким образом, я, конечно, сознавал, что совершаю превышение власти и могу ответствовать по гражданским искам, но другого выхода не было.

Губернское по промысловому налогу присутствие, на обязанности коего лежал разбор поступавших жалоб на неправильное обложение налогами, было для меня совершенно новым специальным делом. Первое заседание этого присутствия я только хлопал глазами, соглашаясь с мнением управлявшего казенной палаты, вернее, с докладчиками, и подписывал журнал. Но такая роль меня, конечно, удовлетворить не могла, я стал изучать обширный том о государственном промысловом налоге, но и это меня не удовлетворило. Я был как в лесу, тем более, что я заметил, что и управлявший в то время казенной палатой, милейший С. И. Урсати, недалеко ушел от меня, будучи плохо знаком с делом. А потому присутствие было всецело в руках докладчиков, так как хотя в качестве членов на заседаниях и присутствовали всегда представители плательщиков, но их мнение тонуло в праве управляющего казенной палатой заявлять протест на постановление присутствия, каковой протест приостанавливал решение, и дело шло на разрешение Сената. Другими словами – откладывалось в дальний ящик, а деньги, уже внесенные плательщиками, непроизводительно для них оставались в казне и в случае удовлетворения жалобы возвращались ему без всяких процентов, иногда по истечении года и более; между тем суммы дополнительного налога доходили иногда и до нескольких десятков тысяч рублей.

Промысловое присутствие ведало дела: 1) по основному промысловому налогу, делопроизводство коего велось в моей канцелярии помощником управляющего канцелярией А. В. Аврориным, и 2) по дополнительным налогам разных наименований, делопроизводство по которым велось в казенной палате – докладчиком по этим делам был И. А. Стефановский, начальник отделения казенной палаты.

Жалобы по основному налогу не представляли затруднений для меня, я очень скоро освоился с этим делом, и разрешение их протекало вполне нормально и своевременно; залежей, благодаря аккуратности А. В. Аврорина, не было, он очень хорошо знал дело и очень обстоятельно всегда докладывал.

Что касается дел по дополнительным налогам, то это было сложнее и серьезнее. Не будучи еще знаком с делом, я обратил внимание на совершенно невозможную постановку делопроизводства означенного присутствия в казенной палате, на огромное количество накопленных дел, на постоянные жалобы плательщиков, на медленность и вообще на полный хаос в этой части делопроизводства.

Чтоб явиться во всеоружии при восстановлении порядка в этой области и предъявлении требований к казенной палате, я решил подробно изучить это довольно сложное дело и в течение нескольких месяцев занимался с моим другом H. M. Бакуниным, бывшим податным инспектором, содержавшим податное бюро и отлично знакомым с промысловым налогом, и таким образом изучил промысловое дело, которое оказалось не столь уж хитрым. После этого я распорядился, чтоб все дела, подлежавшие рассмотрению присутствия, присылались мне за день или за два до заседания, чтоб иметь время с ними ознакомиться и на заседаниях быть в полном курсе дел. Что касается залежи бумаг, то к 1910 г. в казенной палате оставалось еще до 600 нерассмотренных жалоб. Я решил назначить ряд экстренных заседаний присутствия, продолжавшихся с утра и до позднего вечера, с перерывами только для обеда. Такая мера значительно сократила число нерассмотренных жалоб, а когда на место Урсати управляющим казенной палатой назначен был энергичный, требовательный и отлично знавший дело П. Н. Кутлер, в котором я нашел большую поддержку, то дела по рассмотрению жалоб пошли успешнее, особенно когда кроме Стефановского – этого несносного по медлительности и от которого веяло мертвящей скукой, чиновника – назначен был еще другой и более живой и энергичный чиновник казенной палаты Б. Н. Шрамченко.

Губернское правление с назначением вице-губернатором А. М. Устинова, как я уже говорил выше, и с такими выдающимися во всех отношениях советниками, как П. Д. Шереметевский и П. В. Истомин, понемногу стало приобретать характер образцового учреждения, но это им стоило большого труда и забот, особенно по некоторым отделам. Среди них, главным образом, строительное отделение находилось в хаотическом состоянии. Во главе его в первые годы моего губернаторства должность губернского инженера занимал старый, больной Грудистов; приверженец архаических порядков, он всецело находился в руках своих помощников, оставлявших желать много лучшего и в душе считавших, что строительное отделение создано для инженеров, а не инженеры для строительного отделения. При Грудистове было очень трудно что-нибудь сделать. По выходе его в отставку во главе отделения стал честнейший Вейденбаум. С ним удалось немного улучшить дело, а главное, поставить сверхштатных техников, которых при отделении было более 20-ти, в известные рамки, и несколько их обуздать. После него некоторое время был Н. Г. Фалеев, а затем был назначен А. С. Федосеев, человек очень хороший, но совершенно безвольный; это совпало как раз с назначением Устинова вице-губернатором, которому я и поручил упорядочить дело строительного отделения, влив в него и свежую струю в лице гражданского инженера А. А. Андреевского и удалив самого вредного из старых деятелей отделения Поздеева. Но поставить строительное отделение на должную высоту так мне и не удалось, а ведь на нем лежала весьма сложная и ответственная работа по строительной части в пределах всей губернии и в пригородных местностях столицы.

Служебная работа отделения носила исключительно сложный характер, осуществляясь в столичной губернии с ее сильно развитой фабрично-заводской промышленностью. Между тем для московского строительного отделения существовал обычный, как и для всех других губерний империи, штат должностных лиц, получавших притом крайне скудное содержание. Так, губернский инженер получал всего 2500 руб. в год, из коих на одну квартиру ему приходилось тратить не менее 1200–1500 руб. Естественно поэтому, что он должен был искать заработка на стороне, что отнимало у него и время, и внимание, а между тем для роли руководителя и начальника строительного отделения требовалось лицо, обладавшее обширными познаниями и безупречными личными качествами. В аналогичных условиях с губернским инженером находились и другие должностные лица штата строительного отделения. Что касается сверхштатных техников, то они состояли на службе без содержания и вынуждены были ввиду этого путем посторонних заработков снискивать себе средства для существования, а путевое довольствие при командировках (прогоны), благодаря их небольшим чинам, не окупало даже производимых ими при командировках расходов. Ввиду таких обстоятельств, требовавших коренных реформ, я и не мог упорядочить дело так, как бы мне хотелось.

Под надзором строительного отделения находилась и стена Китай-города. Стена эта относится к числу древнейших памятников города Москвы и была начата постройкой в XVI в. Связь этого памятника с выдающимися событиями истории России и представляемый им интерес в археологическо-художественном отношении, как образчика древнерусского зодчества, казалось, обязывали правительство к особо бережному и заботливому его охранению. К сожалению, этого не наблюдалось, и строительное отделение губернского правления равнодушно относилось к ее охранению от разрушения, а отпускавшийся на ее ремонт, правда ничтожный, кредит в размере 1188 руб. в год, оставался часто даже не использованным. Поэтому стена Китай-города от незаконных захватов частными лицами приходила в постепенное разрушение, в некоторых местах застраивалась многоэтажными зданиями, закрывавшими вид на многие ее части. Борьба с этим печальным явлением началась только с 1908 г., когда она возложена была на особую комиссию, образованную под моим председательством и по моей инициативе министром внутренних дел из чинов состава губернского правления.

Постепенное разрушение Китайской стены являлось, между прочим, особенно прискорбным потому, что в сороковых годах прошлого столетия были израсходованы крупные суммы на восстановление ее в первобытном виде. 16 февраля 1830 г. статс-секретарь Муравьев уведомил московского генерал-губернатора князя Голицына, что Государь император Николай I высочайше повелел: "Отныне впредь начать постепенное исправление Китайской стены, с худшей ее части, приводя ее в первобытный вид". При этом Николай I выразил, что "Древний памятник, столь известный в нашей истории, многоуважаемый, должно поддерживать всеми силами". Поэтому в то время ассигновывались ежегодно по высочайшему повелению по 25000 руб. на исправление стены, независимо от одновременного отпуска 4160 руб. на ремонт отдельных ее частей. Эта сумма постепенно, благодаря непонятному равнодушию бывших у власти, сокращалась и дошла до 1188 руб.

Принимая все это во внимание, и то, что стена Китай-города, один из древнейших памятников русского зодчества, приходит в упадок, я предложил комиссии прежде всего выяснить размер потребного для полного ремонта ее кредита, дабы испросить таковой к отпуску в законодательном порядке, но так как заранее можно было предвидеть, что необходимые для ремонта стены на всем ее двухверстном протяжении средства будут крайне велики и потому вызовут затруднение к отпуску их из Государственного казначейства, комиссия, стремясь выйти из этого положения, остановилась на способе, который являлся, по-видимому, наилучшим и наиболее справедливым.

Китайская стена в течение прошлого столетия, благодаря отсутствию надзора, во многих частях сделалась предметом безвозмездного пользования со стороны владельцев, примыкавших к ней своими земельными участками и строениями. Пользование это выражалось в самых разнообразных формах и в некоторых случаях, например, при занятии ниш, обыкновенно с целью торговли, не представляло опасностей для стен. Это безвозмездное пользование частями стены комиссия и решила перевести постепенно на арендное право, поскольку это оказывалось возможным при соблюдении главной задачи комиссии – всеми мерами охранять стену от какого-либо нарушения ее целости как памятника древнерусского зодчества. В течение года с разными лицами были заключены договоры в общей сложности на 32000 руб. Я и предполагал эти доходы зачислить в особый фонд, из которого черпались бы и средства на ремонт стены. К сожалению, контроль высказался против такой комбинации, находя необходимым испросить на сие разрешение в законодательном порядке, что и было сделано, но, конечно, потребовало много времени.