Текст книги "Воспоминания. Том 1"

Автор книги: Владимир Джунковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 62 страниц)

Около 4 часов дня я попросил разрешения генерал-губернатора проехать домой проведать, что творится в губернии, просмотреть донесения, с тем чтобы вернуться к вечеру. Полагая, что теперь революционеры уже оттеснены со Страстной площади, я поехал в своей одиночке без эскорта, но доехав до площади, убедился, что переехать ее не могу – перекрестный ружейный огонь не прекращался. Тогда я приказал повернуть, надеясь свернуть в переулок и окружным путем проехать к себе. Но как только я въехал в Козицкий переулок, то сразу увидал, что попал не туда – на подъезде одного из домов развевался флаг Красного Креста и стояла группа в папахах (революционеры устраивали перевязочные пункты во многих улицах и переулках и для обозначения вешали флаги Красного Креста). Поворачивать было поздно, я приказал кучеру ехать полным ходом. Меня не узнали, и я проехал так быстро, что они и спохватиться не успели.

Выехав на Дмитровку, я хотел повернуть налево, но увидел опять группу в папахах, тогда пришлось взять вправо – меня заметили, но, очевидно, не узнали, так как послышались крики: "Офицер", и вслед за сим несколько человек, стреляя вдогонку, побежали за моими санями. Пули свистели, но ни одна не попала в меня. Доехав до Столешникова переулка, я повернул в Козьмодемьянский, тут уже стояла цепь полиции, и я благополучно вновь приехал в генерал-губернаторский дом, не имев возможности доехать до своего дома. Только вечером, уже около 10 часов я вернулся к себе, но не один, а в сопровождении взвода драгун. Так прошел для меня первый день московского восстания.

На другой день генерал-губернатор командировал в мое распоряжение 15 драгун, которые все время беспорядков оставались у меня во дворе для охраны моего дома, сменяясь через сутки. Из числа этих драгун четверо меня всегда сопровождали при моих выездах, а выезжать приходилось ежедневно по нескольку раз; к генерал-губернатору я ездил все время беспорядков по два раза в день, кроме того, приходилось ездить еще и к градоначальнику, и в штаб округа, и в губернское правление, и в Кремль.

Внутри дома мне пришлось изменить несколько порядок и переехать в комнаты, выходившие во двор, тем более что во многих окнах на улицу не было стекол, они были выбиты от сотрясения воздуха при пальбе из орудий и пострадали от шальных пуль. Эти комнаты ночью охранялись двумя внутренними часовыми, кроме того, стоял пост у ворот с подчаском на случай тревоги. От полиции в моем распоряжении был околоточный надзиратель и 6 чинов жандармского дивизиона, из них два конных для посылок.

В течение всего 9 числа, первого дня восстания, в разных местах города происходили стычки демонстрантов и революционеров с войсками. Местами начались отдельные нападения на городовых и одиночных военных. Много демонстрантов было арестовано, среди них курсистки и студенты, некоторые с револьверами. У женщин находили револьверы за чулками.

Первые выстрелы со стороны войск, как оказалось впоследствии, раздались в Москве на Страстной площади по толпе, избившей городового и сделавшей несколько выстрелов по проезжавшим драгунам, причем 2 драгуна, раненные, свалились с лошадей. Было столкновение и у Николаевского вокзала, где большая толпа революционеров пыталась захватить вокзал, чтобы прервать сообщение с Петербургом, но войска энергично рассеяли толпу. В эту же ночь произошло еще одно значительное столкновение на Тверской улице, против Триумфальных ворот, где боевая дружина, сняв провода электрического трамвая, устроила проволочное заграждение, чтобы казаки и драгунские патрули не могли свободно проезжать. Тут же были устроены баррикады из бочек, сорванных с домов вывесок, телеграфных столбов и т. д. При разгроме этих баррикад ночью было немало раненых, большинство увезено было дружинниками на извозчиках, одного извозчика, отказавшегося везти раненого, дружинники убили и завладели его лошадью.

Исполнительный комитет Совета рабочих депутатов особыми прокламациями объявил вооруженное восстание на 6 часов вечера 10 декабря, предписав даже извозчикам кончить работу к этому времени. Но вооруженные столкновения начались гораздо раньше этого срока, и 10 декабря восстание с утра уже было в полном разгаре. В этот день участились случаи нападений, разоружения и убийств отдельных чинов полиции и офицеров. На углу Тверской и Газетного переулка толпа напала на проходившего офицера и, сорвав с него погоны, когда тот выхватил револьвер, растерзала его. На Тверской, возле магазина Елисеева, был такой случай: какой-то юный субъект пристал к проходившему офицеру, требуя от него выдачи шашки. Офицер смутился, но в это время из парикмахерской Буланова выскочил какой-то полковник и спросил у пристававшего к офицеру, что ему нужно. Услыхав, что тот требует шашку, и заметив у него револьвер, полковник не долго думая выстрелил и наповал убил революционера. В этот же день по Малой Грузинской улице шел штабс-капитан 98 пехотного Лифляндского полка Горанский, эвакуированный с Дальнего Востока. Его настигли три дружинника и потребовали выдачи оружия, но штабс-капитан Горанский отказал, за что и был тут же убит.

Число баррикад, несмотря на то, что некоторые из них разбирались чинами полиции, войсками и пожарными, все возрастало и возрастало. Первые баррикады – у старых Триумфальных ворот, на Брестской улице, по Садовой от Тверской до Кудрина, по Пресне, по бульварам, в некоторых переулках, на Долгоруковской, где баррикады были особенно основательные, на Лесной, где баррикады строили из трамвайных вагонов, на Арбате и т. д. Были и такие баррикады, которые строились инженерами, эти действительно помогли революционерам, так как были построены фундаментально. В этот день уже вся Москва огласилась одиночными и групповыми выстрелами дружинников, которые большею частью стреляли из-за угла и тотчас разбегались.

На Страстной площади стояли орудия и пулеметы, из этих орудий разбивали баррикады, строившиеся у Триумфальных ворот. Так как из некоторых домов дружинниками производились выстрелы в проходящие войска, то было отдано распоряжение обстреливать эти дома.

В три с половиной часа удалось сбить баррикады у старых Триумфальных ворот, и войска очистили всю Тверскую улицу и обстреляв затем Садовую, продолжали разбирать баррикады. К 11 часам вечера все стихло. В этот день разграблен был оружейный магазин Торбека на Театральной площади, войскам удалось подоспеть вовремя и арестовать всех находившихся в магазине. Почта и телеграф продолжали работу, но за отсутствием электрического света ночью не принимали депеш.

11 декабря вся жизнь в городе замерла. С утра вновь загрохотали орудийные выстрелы, главным образом по баррикадам, с целью их разрушить; трещали ружейные залпы и одиночные выстрелы. Драгуны и казаки, без отдыха находясь в седле, на морозе, конечно, были озлоблены. То и дело раздавалась стрельба по толпе, где бы она ни собиралась, при малейшем подозрении, что среди нее находятся дружинники. Последние же совершали партизанские нападения, выскакивали из-за угла и, постреляв, рассеивались и разбегались, желая этими вылазками утомить войска. Революционеры распускали слухи, что это все только начало, что генеральный бой будет тогда, когда из Орехово-Зуева прибудет 30 тысяч вооруженных рабочих, а от латышей прибудет артиллерия; они рассчитывали и что войска Московского гарнизона в решительную минуту перейдут на сторону мятежников, но войска, несмотря на свою малочисленность (половина была на Дальнем Востоке), остались верны правительству, перенося тяжелые условия с редким самоотвержением.

В этот день произошло большое столкновение в Каретном ряду. Жандармы дивизиона, помещавшегося в казармах по Петровке, были посланы разобрать баррикады у театра "Эрмитаж", но их там окружили дружинники, потребовавшие, чтобы они им сдались. Жандармы ответили револьверными выстрелами. Произошло целое сражение, жандармы одержали верх, открыв сильный огонь, жертв было много.

Одновременно в разных местах города войска обстреливали ряд домов, из окон которых стреляли по войскам: дом Обидиной на Петровке, меблированные комнаты "Централь" на Дмитровке, трактир "Волна" в Каретном ряду, дом Шугаева, из которого полурота Киевского полка была буквально засыпана пулями, дом Базыкина, откуда революционеры стреляли из английского пулемета. Форменное сражение было вновь у Николаевского вокзала, где упорство революционеров было особенно сильно, но все их усилия были опять разбиты.

К вечеру после колоссальных усилий войскам удалось освободить баррикады на Садовой и Неглинной, но уже ночью новые баррикады выросли на их месте. Случаи убийств революционерами одиночных [чинов] войск и полиции участились, городовым приказано было снять форму, а в некоторых местах городовые стояли под охраной часовых. По всем улицам ходили патрули, на перекрестках, где стояли пропускные посты и прохожие подвергались обыску, горели костры.

В 11 часов вечера по приказанию генерал-губернатора были выключены все телефоны, за исключением телефонов должностных лиц, согласно списку, утвержденному генерал-адъютантом Дубасовым. К 12-ти ночи стрельба стала утихать, с Сухаревой башни город стал освещаться огромным прожектором. Ночью были нападения на участки Бутырский, второй Рогожский и Хамовнический.

По городу было расклеено следующее объявление московского генерал-губернатора от 11 декабря:

"Упорство, с которым все еще поддерживается мятежническое движение, и тяжесть утомительной службы полиции и войск, непрерывно занятых подавлением этого движения, вынуждают меня принять на время следующие новые охранительные меры:

1. 1. После шести часов вечера все находящиеся на улицах лица будут подвергаемы обыску, и в случае, если у них окажется оружие, при отсутствии установленного разрешения на ношение такового, такие лица будут задерживаемы и подвергаемы аресту или штрафам в порядке, установленном ранее объявленными постановлениями.

2. Так как не только собирающиеся на улицах толпы, но и незначительные кучки всегда являются прикрытием для мятежников, стреляющих в полицию и войска, то обыватели предупреждаются, что против всяческой образовавшейся на улице кучки более трех человек полиции и войскам предписано употреблять оружие.

3. Мятежники, между прочим, сформировали отряды для медицинской помощи своим раненым, именующие себя отрядами Красного Креста и присвоившие принадлежащие этому учреждению внешние отличия. Объявляется обывателям, что мятежникам, раненным в вооруженном столкновении с войсками, медицинская помощь будет оказываема наравне со всеми лицами, нуждающимися в этой помощи, учреждениями, находящимися в ведении законных властей; медицинские же отряды, действующие в соучастии с мятежом, будут везде задерживаемы и подвергаемы законному преследованию, а в случаях, когда они сами действуют оружием (такие случаи уже установлены) или смешиваются с мятежническою толпой, против которой вызваны полиция или войска, они будут обстреливаемы этими войсками.

4. Напоминается обывателям, что за повреждение телеграфа и телеграфных столбов закон карает: лишением всех особенных прав и заключением в арестантские отделения или лишением всех прав состояния и ссылкой в каторжные работы; в некоторых же важнейших случаях даже и смертною казнью. Поэтому лица, захваченные при указанных повредительствах на месте преступления, будут предаваемы суду; но при затруднительности, а часто и невозможности задержания таких преступников полиции и войскам приказано прекращать всякие покушения на телеграф выстрелами.

II. В дополнение уже опубликованных в столице обязательных постановлений объявляю, что ввиду все продолжающихся случаев стрельбы по чинам полиции и войскам из засад, а также под прикрытием темноты мною впредь до отмены постановлено:

1) В местах, где прекращено освещение, с наступлением темноты воспрещается открывать форточки или окна, обращенные на улицы; а стекла таких окон должны быть завешены.

2) Воспрещается всем, кроме лиц должностных, исполняющих свои служебные обязанности, выходить на улицу от 9 часов вечера до 7 часов утра.

Настоящие обязательные постановления издаются на основании Правил о положении чрезвычайной охраны, распространяются на г. Москву, вступают в силу сего числа, а виновные в их нарушении подвергаются в административном порядке заключению в тюрьме или крепости на 3 месяца или аресту на тот же срок, или денежному штрафу до 3.000 руб.".

12 декабря утром было сравнительно спокойно, в центре царила тишина, бой перешел на окраины. Относительное спокойствие в центре позволило торговцам на некоторое время открыть свои магазины и лавки, пока одиночные выстрелы не возобновились и заставили вновь всех спрятаться. Часть Тверской возле дома генерал-губернатора была окружена нарядами и воинскими патрулями – тут никого не пропускали, также и в Китай-город, и Кремль.

В этот день на жизнь градоначальника барона Медема, находившегося на улице у своего дома, покушался какой-то субъект с повязкой Красного Креста на руке. Но он не успел даже произвести выстрел, как был арестован с сопровождавшей его женщиной.

С 4 часов дня город погрузился в темноту, так как хотя газовый завод и работал, но фонарщики перестали зажигать фонари, кроме того, многие фонари пошли на устройство баррикад. Город освещался прожекторами. Весь день по городу сновали кареты, полицейские и больничные, собиравшие раненых и трупы, больницы все переполнились.

Новое объявление генерал-губернатора, гласившее, чтобы ворота и двери домов и дворов были бы закрыты, причем ответственность за это, а также и обязанность следить, чтобы в домах не хранилось оружие и взрывчатые вещества, возлагалась на домовладельцев и управляющих под страхом секвестра имущества, возымело действие – домовладельцы уже без войск, собственными силами стали разбирать баррикады и ставить ворота на свои места, а три дня назад эти же домовладельцы, управляющие домами и другие из трусости и малодушия, быть может, сами помогали революционерам и тащили сами свои ворота на баррикады. В этот день стали функционировать отряды добровольной милиции, действовавшей под руководством полицейских офицеров.

На заседании, бывшем у генерал-губернатора в первый же день начала восстания, князь Щербатов предложил, ввиду малочисленности полиции и войск, организовать из добровольцев "Союза русских людей" 45 особую милицию в помощь полиции, на что Ф. В. Дубасов выразил согласие, но с тем условием, чтобы эта добровольческая полиция была набираема исключительно из лиц с хорошей рекомендацией и чтобы она действовала отнюдь не самостоятельно, а была раздроблена по участкам и всецело подчинена приставам. Это не особенно понравилось добровольцам, так как они хотели быть самостоятельными, и потому на этот призыв откликнулось сравнительно очень небольшое количество добровольцев, да и просуществовали эти отряды недолго.

Вечером на Пятницкой улице революционеры засели в типографии Сытина, были осаждены войсками, но отказались сдаться. Осада кончилась пожаром, истребившим всю типографию дотла; так и не удалось узнать, кто поджег, сами ли дружинники, чтобы во время суматохи легче спастись, или драгуны.

Одновременно приехавшими по Казанской дороге революционными дружинами в числе нескольких сот была сделана новая попытка овладеть Николаевским вокзалом. Часть их засела в потребительской лавке против вокзала и стала оттуда обстреливать стоявшие у вокзала войска, которые в свою очередь ответили артиллерийским огнем и разрушили лавку со всем ее содержимым. Дружинники, потеряв многих убитыми и ранеными, отступили на Казанскую дорогу, которая в то время была всецело в их власти. […]

13 декабря утром было тихо, не слышно было даже ружейных выстрелов, но с полудня вновь раздались орудийные и ружейные выстрелы. Ввиду того, что револьверы оказались плохим средством защиты для городовых, большинство их снабдили берданками, а оставшихся при револьверах приказано было переодеть в штатское платье.

Передвижение по улицам по-прежнему сопряжено было с большой опасностью. В этот день меня обстреливали два раза, когда я выезжал из ворот своего дома, чтоб ехать к генерал-губернатору: какой-то субъект, вооруженный маузером, палил при моем выезде из слухового окна дома Шаблыкина, а из-за витрины с фотографиями стреляли другие. Драгуны, выскочив на выстрелы, тотчас на них ответили, а затем бросились к витрине и на чердак, но дружинников, конечно, и след простыл. После этого случая при всех моих выездах драгуны осматривали окружающую местность и выходили, держа наизготовку ружья, в разных направлениях, пока я проезжал через ворота. На Страстной площади в меня стрелял тоже кто-то из форточки 7-й гимназии. К счастью, ни одна пуля не попала в сопровождавших меня драгун, ни в кучера.

В этот же день на Тверской, недалеко от дома губернатора, революционеры открыли стрельбу из засады по проезжавшему военному обозу. Драгуны из моего дома и войска, сопровождавшие обоз, ответили дружинникам залпами. Сильно пострадала в этот день от выстрелов аптека Рубановского на углу Живодерки. Число жертву зарегистрированных по 13 число, было около 50 убитых и 359 раненых, из коих 30 умерло в больницах. К вечеру началась ожесточенная канонада у Прохоровской мануфактуры, где рабочие, хорошо вооруженные, повели партизанскую войну с городовыми, околоточными и небольшими патрулями войск.

Все эти дни генерал-адъютант Дубасов, сознавая, что если восстание продлится еще несколько дней, то малочисленный московский гарнизон будет прямо не в силах продолжать дальнейшую борьбу, и может произойти катастрофа, вел усиленные переговоры; по телефону с Петербургом о командировании свежих войск на помощь. В Петербурге не особенно сочувственно отнеслись к этому и потому медлили. Было только сделано распоряжение военный министром о командировании в Москву из Царства Польского, Ладожского пехотного полка. Но прибытие этого полка запоздало, так как революционеры, еще далеко от Москвы, спустили с рельс несколько вагонов поезда, в котором находился один из эшелонов полка. После долгих переговоров и настояний Петербург смилостивился, и в Москву был командирован Лейб-гвардии Семеновский полк и батарея конной артиллерии с прикрытием полуэскадрона Лейб-гвардии Конно-гренадерского полка. 14 декабря сразу с двух сторон прибыли подкрепления: из Варшавы – Ладожский полк, из Петербурга – Семеновский с артиллерией. Генерал-губернатор вздохнул свободно.

В центре города в это время стало значительно спокойнее открылись лавки, торгующие съестными припасами, на улицах стали появляться любопытные. Но артиллерийская стрельба, к которой обыватели уже несколько привыкли, не прекращалась; из орудий обстреливались некоторые дома в Миуссах, откуда стреляли по войскам, тут же на Лесной расстреливали баррикады около Бутырской тюрьмы.

Бутырская тюрьма в это время была совершенно изолирована, так как телефонное сообщение было прервано, восстановить его не было возможности, и я ничего не знал, что там происходит. С другими тюрьмами сношение инспекции не прекращалось, и я о них не тревожился. Бутырская же предоставлена была сама себе, правда, конвойная команда, помещавшаяся рядом, приняла на себя охрану как тюрьмы, так и больницы, но это меня не удовлетворяло. Чтобы проникнуть туда и получить сведения, я просил вице-губернатора пройти в тюрьму, пользуясь тем, что его обыватели не знают и примут его за частное лицо, и потому, может быть, ему удастся умело пройти через баррикады. Он мне тотчас ответил, что сейчас отправится, но приехав домой, позвонил мне и сказал, что ему очень нездоровится. Я понял, что жена его не пускает, и обратился тогда в тюремную инспекцию. Помощник тюремного инспектора Козлов вызвался пройти и доложить мне о результатах. Ему удалось пройти через три баррикады, раз его остановили дружинники, но благодаря его находчивости благополучно пропустили.

Оказалось, что тюрьме пришлось выдержать несколько наступлений революционеров, и только благодаря умелым энергичным действиям конвойной команды под руководством опытного начальника тюрьмы генерал-майора Мецнера тюрьма устояла. Начальник тюрьмы просил прислать провизии и для конвойной команды патронов. Я доложил об этом генерал-губернатору, который и приказал сбить баррикады вокруг тюрьмы и отправить под прикрытием двух рот Таврического полка съестные припасы для тюрьмы и патроны для конвойной команды.

Между тем случаи убийств одиночных солдат и городовых все увеличивались, в этот день в разных частях города было убито до 20 городовых. Общее же число убитых и раненых с обеих сторон насчитывалось уже до 1000. Эти дни стал замечаться отлив народа из столицы, по шоссейным дорогам в разных направлениях от заставы можно было видеть целые толпы – это крестьяне, рабочие и извозчики разъезжались по деревням.

Войска постепенно овладевали находившимися в распоряжении революционеров ближайшими железнодорожными станциями к Москве. Среди рабочих некоторых районов началось движение в пользу прекращения забастовки, нужда давала себя знать. С этого дня строго стало соблюдаться распоряжение генерал-губернатора, по которому движение по улицам, за исключением служебной надобности, разрешалось только до 9 часов вечера, а между 6 и 9 часами все подвергались обыску.

Частные абоненты городской телефонной сети по-прежнему оставались выключенными по распоряжению Дубасова, также и телеграф предоставлен был только правительственным учреждениям. Отсутствие газет особенно остро дало себя чувствовать, так что когда в этот день появились петербургские газеты, то они раскупались нарасхват, а на Николаевском вокзале произошло даже столкновение между газетчиками, желавшими воспрепятствовать продаже прибывших газет оптовым торговцам.

Доставка крестьянами в столицу продуктов и припасов почти остановилась, так как на окраинах нападали оборванцы и отнимали припасы.

Поздно вечером получено было донесение об ужасном по обстановке случае революционного суда над А. И. Войлошниковым – начальником сыскной полиции. В 6 часов вечера в квартиру Войлошникова в Волковом переулке на Пресне явилось 6 вооруженных маузерами дружинников и под угрозой выломать дверь потребовали, чтобы ее открыли. Направив револьверы на Войлошникова и окружавших его жену и трех малолетних детей, дружинники запретили им двигаться. Был прочитан смертный приговор о расстрелянии, и ему предложено было проститься с родными. Напрасны были мольбы и слезы семьи, Войлошникова вывели на улицу и расстреляли. А. И. Войлошников был очень честный и можно сказать гуманный, благородный человек.

Такие же приговоры объявлены были и многим другим чинам полиции, агентам сыскной полиции, приставам, околоточным (Сахаров) и др. Иногда эти приговоры не приводились в исполнение, заменялись арестом, некоторых же выпускали под честное слово.

15 декабря в центре столицы все было спокойно. Количество прибывших войск позволило усилить число и состав патрулей, партизанская война продолжалась больше на окраинах. Число убитых городовых возрастало, в одной Сретенской части было убито 17 городовых. Произведено было много арестов, в доме Толмачева на Тверской улице удалось захватить 10 человек революционеров с адскими машинами, бомбами и важными документами и также переписку, скомпрометировавшую многих видных москвичей.

В течение дня постепенно разбирались оставшиеся баррикады в районе Садового кольца, работа шла успешно, так как противодействия со стороны дружинников и стрельбы не было. Многие магазины в этом районе открылись.

Ввиду многочисленных арестов были попытки освобождения арестованных нападением на участки, разгромлены были участки Тверской, Арбатский и один из Сущевских.

Под Москвой, у станции Перово, войска задержали 2 вагона, груженных оружием – 3000 винтовок, препровождавшихся из-за границы не без участия германского правительства. Впоследствии в лесу близ Кускова, уже год спустя, найдено было несколько металлических ящиков, зарытых в земле, заграничной укупорки, заполненных совершенно новыми германскими винтовками Маузера и винчестерами. Я их взял к себе и устроил в зале губернаторского дома четыре пирамиды, на которые и поместил эти "трофеи" печального времени с соответствующей надписью. Все, кто бывали у меня, всегда обращали внимание на эти пирамиды с ружьями, стоявшие в зале, они не укрылись от взоров и принцессы Ирины Прусской, супруги младшего брата императора Вильгельма принца Генриха, а также и великого герцога Макленбург-Стрелицкого и принца Генриха Баварского, в разное время удостоивших меня своим посещением.

16 декабря жизнь столицы, за исключением Пресни, куда отступали революционеры, мало-помалу начала приходить в нормальную колею, открылись магазины, баррикады продолжали разбираться пожарными, которые лихорадочно работали с помощью жителей. Все вокзалы были заняты войсками, и по линиям железной дороги направлены воинские отряды для возобновления железнодорожного движения, особенно сильный отряд был направлен по Казанской дороге, где боевая дружина была полным хозяином и упорно держалась. Пресня же продолжала быть окруженной баррикадами, в ней сосредоточились отступавшие мятежники и находился главный штаб революционеров. Все они, как оказалось впоследствии, были вооружены германскими винтовками Маузера и занимали укрепленные позиции.

А электрическая станция тем временем заработала, и в 3 часа дня все квартиры осветились электричеством – обыватели радостно вздохнули. […]

Посмотрим теперь, что происходило в эти дни в городской думе, пока генерал-губернатор напрягал все свои силы, чтобы вернуть Москву в русло мирной спокойной жизни. Заседания думы происходили с 13 по 16 декабря ежедневно. В первом заседании 13-го гласные были сильно возбуждены, были прочитаны два заявления очень тревожного характера и написанные в довольно резкой форме, одно от гласного В. В. Пржевальского, другое от Конституционно-демократической партии. Суть заявлений одна и та же: говорится о расстреливании мирных жителей, отрядов Красного Креста и ничего о восстании, как будто войска и полиция сами начали междоусобицу. Оба заявления призывают думу обсудить "невыносимо тягостное положение города". По этому поводу возникли весьма острые прения и дебаты, все гласные разделились на два лагеря, одни защищали действия генерал-губернатора, другие порицали. Председатель, городской голова Н. И. Гучков, очень умело и умно примирял расходившиеся страсти.

Некоторые гласные говорили удивительные вещи, как, например, А. И. Геннерт, который находил, что "действия революционеров едва ли могут быть остановлены, так как они ведут борьбу из-за идеи", а В. В. Пржевальский, говоря, что "войска при подавлении восстания часто стреляют без надобности", находил, что "расстреливание артиллерией имеет последствием то, что мятежники мнят о себе слишком много" и что "баррикады – это декорация, которую администрация почему-то дает устраивать, не принимая мер противодействия". В другой же своей речи В. В. Пржевальский, отрицая, что Москва переживает восстание, сказал: "Я не боюсь торжества "его величества пролетариата", в России пролетариат никогда не будет торжествовать над массой народа. В России пролетариата мало, т. е. тех, кто живет личным трудом, вся масса – собственники. У нас 100 000 000 собственников, и говорить, что пролетариат может торжествовать, – нельзя".

Большие дебаты были по поводу слухов об обстрелах и арестах отрядов с повязками Красного Креста. В заседании 14 декабря городской голова доложил о своем разговоре по сему поводу с генерал-губернатором, который заявил, что он может отдать распоряжение о неприкосновенности лиц, носящих повязки Красного Креста, только в том случае, если они будут иметь пропуска и удостоверения от городского головы или городского управления, так как с Красным Крестом было слишком много злоупотребление со стороны революционеров, как то: два лица, снабженные повязкой Красного Креста, подошли к градоначальнику на расстояние 10 шагов и, вынув револьверы, хотели стрелять, но были обезоружены и арестованы. Затем на Арбате из редакции "Гриф", где висел, флаг Красного Креста, обстреливали войска, и таких случаев было много. Предложенный генерал-губернатором порядок и был принят думой, которая и сделала по сему поводу соответствующее распоряжение.

Гласные Н. М. Кишкин и В. В. Пржевальский требовали учреждения милиции, причем первый позволил себе предложить предъявить генерал-губернатору совершенно неуместные требования: 1. Чтобы был немедленно образован Совет, выбранный городской думой, без совета которого генерал-губернатор не принимал бы никаких мер. 2. Устроить из жителей города милицию, руководимую комитетом, выбранным думой. 3. Разрешить всем жителям подавать помощь раненым и иметь повязки Красного Креста, и чтобы они были неприкосновенны и т. д. Но эти требования H. M. Кишкина так и остались в воздухе, гласные его не поддержали. С. А. Левицкий тоже подал неуместное заявление, говоря, что для прекращения восстания надо "возложить на правительство ответственность за жертвы в московском вооруженном столкновении и созвать Учредительное собрание".

А. И. Гучков указывал, что положение гораздо опаснее, чем думают гласные В. В. Пржевальский, Н. Н. Щепкин и М. В. Челноков, и обратил внимание гласных на то, что городское управление собственными руками гласных явилось "цитаделью революции", что "во главе революции идут служащие города" и потому, "если бы полиция перешла в наши руки, – говорит Гучков, – то во главе ее стал бы генерал-майор Аверьянов, и, вероятно, он и был бы обер-полицеймейстером, а как ни плох нынешний градоначальник, все же он его предпочитает Аверьянову". Далее Гучков предлагал отвергнуть все резолюции, так как считает, что "городское управление все равно при настоящих условиях справиться ни с чем не сможет, и не диктовать ему поэтому надо условия, а помогать". Такой вывод, сделанный Гучковым, вызвал в публике большие аплодисменты.

В заседании 15 октября {Так в тексте. Правильно: 15 декабря.} отличался, если так можно выразиться, М. В. Челноков. Шли дебаты о воззвании к населению. Он говорил против воззвания, основываясь на том, что "население и так совершенно спокойно", и при этом прибавил: "Вы обращаетесь к населению с просьбой прекратить кровопролитие, но население участвует только в том, что его кровь проливают, революционеров у нас мало".

В последнем заседании, 16 декабря, городским головой были доложены результаты заседания, бывшего накануне у генерал-губернатора, в котором принимали участие и представители думы. Этот доклад, по-видимому, удовлетворил гласных, так как он разъяснил все бывшие недоразумения и осветил с правильной точки зрения все распоряжения генерал-губернатора, только один H. M. Кишкин не мог успокоиться и протестовал, но поддержки не встретил.