Текст книги "Воспоминания. Том 1"

Автор книги: Владимир Джунковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 62 страниц)

6 сентября телеграфное известие из Парижа сообщило о кончине нашего посла в Париже А. И. Нелидова. Я его хорошо знал, познакомившись с ним в самый расцвет его дипломатической деятельности, когда он был послом нашим в Константинополе, в последние годы истекшего столетия.

Тогда в петербургских кругах внимательно прислушивались к его голосу, так как он пользовался громадным влиянием в Порте, держал русское знамя очень высоко, чему я как раз был свидетелем, будучи командирован во главе отряда Красного Креста на Греко-турецкую войну 7 в 1897 г. А. И. Нелидов был убежденным сторонником русско-французского сближения, почему его назначение в Париж вызвало живую радость в парижских русофильских кругах. Я лично принял очень близко к сердцу кончину достойного, честнейшего дипломата, вспоминая с благодарностью его отеческое отношение, которое он проявил ко мне в Константинополе, когда я заболел тифом.

На место Нелидова послом в Париж назначен был А. П. Извольский, бывший министром иностранных дел. Я его в то время совсем не знал, познакомившись с ним уже впоследствии, когда в бытность мою товарищем министра внутренних дел пришлось с ним столкнуться по службе – об этой нашей встрече я буду говорить в свое время. Министром иностранных дел на место Извольского назначен был С. Д. Сазонов, весьма порядочный, честный, не глупый, сторонник национальной политики, но склонный к поддержке англо-русского сближения. Впечатления талантливого дипломата он не производил.

20 сентября в Москву заехал П. А. Столыпин, возвращаясь с Дальнего Востока. На Казанский вокзал в ожидании прихода его поезда собрались градоначальник, я, помощник градоначальника, вице-губернатор и другие лица. По приходе поезда Столыпин пригласил градоначальника, меня, Гучкова и Кассо к завтраку к себе в вагон, после чего в автомобиле проехал к великой княгине Елизавете Федоровне и в Александровский институт к своей родственнице начальнице института О. М. Веселкиной.

Около 5 часов дня в генерал-губернаторском доме состоялся прием должностных лиц и нескольких депутаций. Так как в прошлый свой приезд Столыпин не успел принять чинов генерал-губернаторского управления, то теперь все чины, во главе с управлявшим тогда канцелярией С. М. Борденавом, были представлены министру мною, после чего министр обошел весь дом генерал-губернатора, который как раз перед тем был отремонтирован.

В 7 с половиной часов у меня состоялся обед. Были Столыпин и Кривошеин с сопровождавшими их лицами, Адрианов, Самарин, Устинов, Гучков, Рихтер, управлявший моей канцелярией Степанов и дежурный чиновник особых моих поручений.

Столыпин был очень в духе, довольный своей поездкой, подробно осмотрел мой дом, интересуясь моим распределением времени, и очень удивился, увидя телефонный аппарат на ночном столике у кровати. Когда я ему объяснил, что это добавочный телефон от служебного, находящегося внизу в дежурной, и что соединяется он непосредственно со служебным только на ночь, то он нашел это уже чересчур. Я ему объяснил, что нахожу это очень удобным – по ночам зря, по ничтожным поводам, телефонировать не будут, а в важных случаях, по крайней мере, нет проволочки, я сразу непосредственно получаю то или иное известие и могу сразу ответить и сделать то или иное распоряжение.

В 11 часов вечера с экстренным поездом Столыпин уехал в Петербург.

25 сентября ушел Шварц, и на место министра народного просвещения назначен был директор лицея цесаревича Николая Кассо. Я хорошо знал Кассо, так как, будучи попечителем лицея, за незамещением должности генерал-губернатора, мне приходилось иметь с ним дело. Это был умный и очень образованный человек, чрезвычайно скромный. Уроженец Бессарабской губернии, он, по окончании университета, пробыл два года в Берлине, изучая римское право, после чего был назначен доцентом в Дерптский университет, затем переведен был в Харьков на кафедру русского гражданского права, с назначением директором лицея. Это был честнейший и благороднейший человек, прямой, весьма консервативных взглядов и твердого характера, но не упрямый, каким был Шварц, кроме того, это был человек и доброжелательный. В Думе, если можно так выразиться, он пришелся не ко двору, так как держался очень самостоятельно – левые его не поддерживали, так как он был не ихнего лагеря, а правые – так как держался он от них в стороне, не подыгрывался к ним.

25 сентября в Петербурге на аэродроме произошел глубоко трагический случай. В этот день происходили полеты лучших военных пилотов. Среди них первое место занимали капитан Мациевич и поручик Руднев. Мациевич окончил Технологический институт, затем поступил во флот, блестяще окончил Морскую академию, прошел курс воздухоплавания в Париже и вернулся в Петербург со званием пилота. Никто, никогда не летал с такой уверенностью как Мациевич. Всегда очень сдержанный, он был скромным, искусным механиком и великолепным воздухоплавателем; никто с ним сравниться не мог. Но по убеждениям это был социалист-революционер и, по сведениям Департамента полиции, состоял в партии, будучи видным ее членом. В этот день на аэродром приехал Столыпин. Мациевич его встретил и спросил его, улыбаясь и глядя ему прямо в глаза, как описывает это Курлов в своих воспоминаниях, решится ли он совершить с ним полет. Столыпин, хотя и был предупрежден директором Департамента полиции, что Мациевич эсер, но, по свойственному ему характеру идти навстречу опасности, он согласился. Описав одну дугу, Мациевич спросил Столыпина, не желает ли он продолжать полет. "Мне стоило больших трудов, – сказал Столыпин, рассказывая этот эпизод, – остаться спокойным, но я ответил, что больная рука моя не дозволяет дальнейших полетов". Мациевич благополучно спустился.

Спустя некоторое время после полета поручика Руднева, вдруг, неожиданно для всех, Мациевич, всегда спокойный и не гонявшийся за призами, объявил судьям о своем желании оспорить у поручика Руднева рекорд на высоту. Все были этим удивлены, но отнеслись к этому с большим интересом, в нем все были более чем уверены.

Мациевич сел в свой аппарат, сразу взял высоту, и вдруг, на высоте 600 м, произошло что-то непонятное – он упал из аппарата и камнем полетел вниз, за ним летела серая масса аэроплана. Все замерли, побежали к месту падения, где лежал окровавленный разбитый труп. Был ли это несчастный случай, что неправдоподобно – слишком Мациевич был искусный механик, строго обдумывавший каждый поворот руля, или же это было наказание за то, что видный член Партии социалистов-революционеров не воспользовался удобным случаем погубить Председателя Совета Министров, – это навсегда останется тайной погибшего.

Покойному было всего 34 года, после него остались вдова и сын. На четвертый день его хоронили, я в это время был в Петербурге. Отпевали его в церкви морского ведомства св. Спиридония, хоронили в Александро-Невской лавре.

Я встретил процессию на Невском; колоссальная толпа шла за гробом, весь Невский был запружен, всякое движение прекратилось. Гроб утопал в зелени и цветах, ехало еще несколько колесниц с венками. Среди венков были венки от П. А. Столыпина и от великого князя Александра Михайловича, от последнего с надписью: "Моему верному помощнику".

На кладбище произнесены были речи. Н. А. Морозов-шлиссельбуржец 8, отбывший 20-летнее заключение, произнес стихи:

В лазури голубой заоблачной страны,

Над бедною землей твой сильный дух летел,

И вверх направил ты полет аэроплана,

И гордой высоты ты новой жертвой пал.

Мы видели не раз в воздушном океане,

Как проносился ты, с рукою на руле,

Как исчезал в сгустившемся тумане,

И чужд казался ты оставленной земле.

А для тебя – вверху раскрывшейся и странной

Казалася земля в далекой глубине.

Искал ты для людей страны обетованной

Средь дальних облаков, в безбрежной вышине,

И с этой вышины, бесстрашной и свободной,

Грядущих лучших дней ты видишь красоту.

И не забудем мы пример твой благородный,

И будем, как и ты, стремиться в высоту.

26 сентября в Москве состоялась закладка почтамта – нового грандиозного сооружения. Закладка представляла собой весьма оригинальное зрелище: она происходила не на фундаменте, как обыкновенно, а на третьем этаже уже почти под крышу возведенного здания. Была устроена большая площадка с навесом из брезентов на случай дождя. Московский почт-директор В. Б. Похвиснев встречал всех приглашенных со свойственным ему радушием.

Из Петербурга приехал начальник Главного управления почт и телеграфов Севастьянов. Все московские власти и представители сословных и общественных учреждений были налицо. На фоне общей картины стояла группа чинов почтово-телеграфного ведомства.

Молебствие и закладку совершал преосвященный Анастасий, который произнес небольшую речь, взглянув на постройку почтамта как на акт человеколюбия – до того ужасны были условия работы несчастных чиновников в полуразрушенном здании старого почтамта.

После закладки все были приглашены на квартиру Похвиснева, где хлебосольная и гостеприимная хозяйка, жена Похвиснева, со своими милыми дочерьми окружила гостей вниманием и радушием.

Новое здание почтамта представляло из себя нечто грандиозное, оно заняло целую десятину, центральный зал с тройной зеркальной крышей представлял собой площадь в 450 кв. саженей, а чтобы снег никогда не задерживался на крыше, предположено было снабдить ее трубчатой сетчаткой, чрез которую во время снега пропускался бы пар. Новое это здание обязано исключительно энергии и настойчивости В. Б. Похвиснева.

В средине сентября я получил приглашение от председателя Комитета по сооружению в г. Ревеле памятника императору Петру I на освящение означенного памятника и участие в торжествах 28–29 сентября, по случаю 200-летия присоединения Эстляндии к Российской империи 9. Губернатором в Ревеле был мой товарищ по корпусу и по полку и мой большой друг И. В. Коростовец, почему я и решил воспользоваться приглашением и, получив на это разрешение министра внутренних дел, поехал в Ревель, куда и прибыл накануне начала торжеств, 27 сентября. Остановившись в Вышгородском замке, я прожил несколько дней, окруженный необыкновенным радушием, гостеприимством и заботливой лаской дорогих хозяев – моего друга Коростовца и его семьи. В этот же день прибыл в Ревель и представитель Государя – великий князь Константин Константинович, которому были отведены покои в том же Вышгородском замке.

По приезде великого князя в замке состоялся прием должностных лиц, а вечером в соборе состоялась заупокойная всенощная.

На другой день, после обедни в соборе, в 2 часа дня, совершена была у домика Петра Великого в Екатеринентале, торжественная панихида "по императоре Петре I, вождех и воинах его". К этому времени великий князь и все приглашенные съехались к домику, где, на площадке пред ним, выстроены были войска, морские команды, учебные заведения, депутации. В этом домике, в тени столетних, облепленных смоляными заплатами каштанов жил, 197 лет тому назад, Петр I. Домик был побелен и подновлен, в нем сохранились кровать, на которой спал Петр Великий, туфли его и деревянный шкапчик, собственной его работы.

По окончании панихиды и провозглашения "вечной памяти" Петру I, при салюте с судов, стоявших на рейде, все потянулись в город. Город в это время был уже весь разукрашен флагами, гирляндами, арками, все имело праздничный вид, а чудное яркое солнце заливало своими лучами принарядившийся город и море. Вечером, после всенощной в соборе, в городской ратуше в 8 часов в честь великого князя от города был дан обед, на который было приглашено ограниченное число лиц, а в 10 часов в помещениях городского реального училища состоялся грандиозный раут, на котором присутствовал весь город.

29 сентября, в день 200-летия взятия г. Ревеля русскими войсками, великий князь и все приглашенные присутствовали на литургии в Александро-Невском соборе, по окончании которой вышел из собора крестный ход и направился к Петровской площади, к месту открытия памятника. За крестным ходом следовали великий князь и все находившиеся в соборе приглашенные. По всему пути, по красивому Комендантскому спуску, были выстроены шпалерами учебные заведения. Толпа народа стояла сзади, все крыши, даже купол кирхи святого Иоанна, были усеяны народом. Зрелище было удивительно красивое.

По вступлении крестного хода на помост у памятника началось молебствие с коленопреклонением. После многолетия была провозглашена "Вечная память". Как только протодиакон ее провозгласил, пелена, покрывавшая памятник, спала, и взорам присутствовавших представилась грандиозная бронзовая фигура Петра I, дышащая мощью, одухотворенная исторической правдой. Постамент – простая неотесанная гранитная глыба. По отдании войсками чести памятнику, салюта со всех судов, находившихся на рейде, при колокольном звоне всех церквей, преосвященный, окропив памятник и мраморную доску с наименованием войсковых частей, принимавших участие в осаде и взятии Ревеля, во главе крестного хода направился обратно в собор, войска же стали строиться к церемониальному маршу, а к памятнику выставлены были почетные часовые в форме петровского времени, с алебардами.

По возложении к памятнику венков различными депутациями войска продефилировали мимо державного преобразователя России.

С торжества открытия памятника все приглашенные отправились в Ревельское русское собрание, где состоялся завтрак, устроенный местным русским обществом. После завтрака на выставочной территории Эстляндского сельскохозяйственного общества состоялось открытие юбилейной выставки садоводства. Выставка была довольно скромная, небольшая, но устроена она была с большим вкусом. Кроме выставки садоводства, в этот же день открылась историческая выставка в доме Братства черноголовых {Это старинная корпорация шварцгауптеров (черноголовых), по организации своей – военно-торговое общество, вероятно, основанное еще в XIV в. для обороны города, оно давно утратило свое значение. Черноголовых в то время было 126 при 122 старшинах, из которых один назывался ротмистром. Сейчас это, в сущности, клуб, в число членов коего принимают с большим разбором (Примеч. В. Ф. Джунковского).}. Эта выставка была поразительно интересна, на ней собраны были предметы, имевшие отношение к эпохе Петра Великого, а также и к более ранней. В этой выставке приняли участие, кроме Братства черноголовых, и Архив эстляндского дворянства и литературного общества и др. Масса гравюр, утвари времен владычества шведов, средневековые модели кораблей бременских и любекских купцов, старинных рукописных торговых книг, ценнейших документов, картин, портретов, всевозможные кубки – серебряные, оловянные, медные, деревянные – среди них большой деревянный бокал в виде козульей ноги с крышкой. Этот бокал осушил Петр Великий 26 декабря 1741 г. при принятии его в число почетных членов Братства ревельских черноголовых. Затем интересна трость Петра Великого из Падиса. История ее такова: в сильном гневе император, отправляясь в 1715 г. из Гапсаля, через Падис, в Балтийский порт и предполагая, что неисправность по доставке лошадей является виной владельца Падиса, ударил его этой палкой; когда же выяснилась невиновность последнего, император предложил ему испросить себе любую милость. Томас фон Рамм, тогдашний владелец Падиса, вежливо попросил у императора палку, от которой он только что невинно пострадал.

В конце концов выставку дополняли колоссальная коллекция древних монет и медалей, выставленных по эпохам, начиная с монет 1350 г. среди них монеты магистров Тевтонского ордена, епископа Эзельского, 1560–1563 гг., королей шведских и большая коллекция русских монет и медалей, начиная со времен Алексея Михайловича.

Великий князь Константин Константинович, по осмотре выставки, вписал свое имя в книге Братства, где дважды расписался Петр Великий, а затем старшина Э. К. Шпорледер, выпив из Петровского кубка за здоровье Государя, предложил и великому князю выпить из него и этим самым причислиться к почетным братьям этого древнего Братства черноголовых.

В 6 часов вечера состоялся обед в Дворянском собрании, а в 8 часов в Екатеринентале, перед дворцом, соединенные хоры народных училищ и певческих обществ "Гусли", "Меннергезангферейн", "Лидершафель", обществ "Пандорин", "Эстония" и "Лотус" устроили факельцуг {Факельцуг (fackelzug – нем.) – факельное шествие.} с пением серенады. Это шествие было удивительно оригинально и красиво. Дворец в это время залит был лучами прожекторов судов, стоявших на рейде. Суда эти все были иллюминованы и сияли разноцветными огнями, отражавшимися в воде. Общая картина была поразительно красива. Торжество закончилось раутом в Братстве черноголовых.

На следующий день, 30 сентября, великий князь Константин Константинович, губернатор Коростовец, мой друг Зейме, с которым я вместе приехал, и я ездили на автомобиле в имение князя Волконского "Фаль" к завтраку, a 1 октября, после парадного обеда у губернатора, великий князь и мы все, приехавшие на торжество, выехали в Петербург.

3 октября я уже был в Москве. В этот день в Москве, в Национальной гостинице, скоропостижно скончался первый Председатель Государственной Думы С. А. Муромцев. Неделю перед тем он переехал из дому в эту гостиницу, так как к семье его приехали родственники, которым он уступил свою комнату. Смерть последовала от паралича сердца.

7 октября его хоронили. Погребение состоялось в Донском монастыре. Густые толпы народа сопровождали его тело, такие же толпы стояли по всему пути. Гроб утопал в венках. На могиле многочисленный ряд ораторов сменял друг друга, распорядителем был А. Р. Ледницкий, который старался удерживать ораторов от политических выступлений. Первым говорил Мануйлов, затем C. И. Филатов, Ф. И. Родичев, Ф. Ф. Кокошкин, профессор Гродескул, граф Л. А. Комаровский. Все шло гладко, пока не вышел Ф. А. Головин, сразу резко уклонившийся в политику, так что представителю полиции, присутствовавшему тут же, пришлось несколько раз его останавливать.

После Головина студенты Московского университета Гзовский и Петербургского – Аполлонов своими резкими речами не только вызвали вмешательство полиции, но и Ледницкого, который просил их перестать говорить. Затем опять пошло гладко. Выступали H. H. Щепкин, В. Н. Малянтович, А. А. Кизеветтер, В. А. Фальборк, профессор Н. А. Кулагин, но как только заговорил один из студентов, то тотчас же был лишен слова представителем полиции. Тогда выступили князь Долгоруков, П. Н. Милюков, С. П. Бондырев, Н. И. Астров и И. А. Кистяковский, после чего представитель Украины, начавший говорить по-хохлацки, был остановлен полицией, и последним оратором был представитель от Холмщины, так как тут уже выступил помощник градоначальника Модль и, резко оборвав говорившего, приказал прекратить дальнейшие речи, принявшие чисто агитационный характер.

В Государственной Думе 15 октября, в первом ее заседании по кончине Муромцева, к Председателю Думы поступило два заявления: от левых групп с просьбой почтить память Муромцева, а от правых о недопущении чествования памяти, с предупреждением, что они, в противном случае, устроят скандал. По открытии заседания князь Волконский (председательствовавший) заявил, что представители кадетов подали заявление о желании почтить память первого Председателя Думы. "Не касаясь имени того, кого предлагают почтить, – сказал князь Волконский, – позвольте мне высказать по этому поводу свой взгляд. Если нет полного единодушия, то я не считаю себя вправе почтить память кого бы то ни было. Господа, если ко гробу усопшего подходят споря, то не лучше ли не подходить совсем? В то же время у меня не только есть сомнение в единодушии, но у меня есть полная уверенность в неединодушии. У меня есть письменное доказательство. Вот почему я не считаю себя вправе сделать заявление Государственной Думе, а прошу секретаря доложить текущие дела".

Левая половина залы обнаружила признаки негодования. Милюков крикнул по адресу Председателя: "Позор!", крайние левые его поддержали. Вслед за сим вся оппозиция оставила зал заседания и отправилась в церковь служить панихиду по Муромцеве; к ним присоединился и Гучков.

В средине октября Москва обогатилась новым чрезвычайно оригинальным и интересным музеем. А. А. Бахрушин, известный в Москве своей обширной деятельностью в самых разнообразных отраслях, как художественных, так и благотворительных и общественных, в которых он принимал участие, а также и в театральном мире, который был его стихией, принес в дар Императорской Академии Наук устроенный им Литературно-театральный музей, с условием, чтобы этот музей, представлявший собой колоссальный интерес и собранный в течение нескольких десятков лет неутомимыми трудами А. А. Бахрушина, оставался бы в Москве.

Передаче этого музея Академии Наук предшествовало заседание в Павловском дворце 9 октября под председательством августейшего президента Академии, великого князя Константина Константиновича. На этом совещании, созванном для выработки проекта положения о принесенном А. А. Бахрушиным в дар Академии Литературно-театральном музее в Москве, ближайшей задачей коего было соединение в одном месте необходимых материалов по разработке истории изящной литературы, преимущественно драматической, а также театра вообще, и русского в частности, было постановлено: управление музеем предоставить правлению в лице председателя, 2 ученых хранителей и 3 членов из состава попечительного совета музея, из коих председатель, по кончине А. А. Бахрушина, который как основатель музея являлся первым председателем, подлежал избранию Академией. При музее предположен был попечительный совет под председательством почетного попечителя музея, пожизненно А. А. Бахрушина, в случае же его смерти почетное Попечительство переходило пожизненно к его жене В. В. Бахрушиной, а затем к сыну – Ю. А. Бахрушину.

Постановление совещания, по рассмотрении его Отделом русского языка, передано было в общее собрание членов Академии Наук, которое, согласившись с проектом положения о музее, направило его на окончательное утверждение в Государственную Думу. Таким образом музей упрочил свое существование, а А. А. Бахрушин, еще при своей жизни, оставил навсегда памятник, свидетельствовавший о неутомимой просвещенной деятельности основателя музея.

Я помню, какое громадное впечатление на меня произвел музей, когда я первый раз с ним ознакомился. Просто не верилось глазам, что энергией и любовью одного человека можно было собрать все, что я видел. И этой нелегкой кропотливой работой собирания ценных материалов по театру А. А. Бахрушин занимался скромно, незаметно для других, делал все это как будто между прочим, так как в одно и то же время работал и в городской думе в качестве гласного, и во многочисленных благотворительных учреждениях, всюду внося только одно хорошее, полезное, жизненное. Он нигде не работал бесследно, всегда работал с полным сознанием и желанием принести пользу, без реклам и полный душевного благородства. И хотя он бывал иногда и резок на заседаниях, но эта резкость никогда не шокировала людей дела, она исходила от прямоты его характера, честности и неумения подыгрываться, а за это его можно было только больше уважать.

30 октября в Москве распространилось известие, что граф Л. Н. Толстой покинул Ясную Поляну, скрылся, не простившись с семьей, а оставив только письмо на имя своей жены графини Софьи Андреевны, в котором он в трогательных выражениях прощался с ней и детьми и говорил, что при условиях и обстановке, которые идут вразрез с проповедоваемыми им идеями, он не может жить, как должен жить истый христианин, и потому он на склоне дней своей жизни уходит из мира.

Это известие произвело очень большую сенсацию во всех кругах. Через несколько дней стало известно, что Толстой очутился на станции Астапово, где его поместили в квартире начальника станции после того, как он в пути заболел воспалением легких.

Оказалось, что Толстой 28 октября, рано утром, покинул Ясную Поляну и со своим доктором Маковецким проехал на лошади 8 верст до станции Щекино, где в ожидании поезда долго ходил по платформе, переутомился, сильно озяб, и когда, наконец, поместился в вагоне, то от усталости прямо упал на предложенную ему доктором Маковецким подушку. От Щекино до Горбачево он ехал по железной дороге довольно удобно, а от Горбачево до Козельска в грязном вагоне 3 класса, переполненном рабочими, страшной духоте. Из Козельска он проехал в Оптину Пустынь на лошадях и посетил старца иеромонаха Иосифа, переночевав у которого, проехал к своей сестре монахине в Шемординский монастырь. От сестры он выехал обратно на Козельск и ехал под проливным дождем. Из Козельска по железной дороге в Дворики, потом на станцию Волово, откуда направил путь к Ростову-на-Дону, но по дороге заболел воспалением легких, и на станции Астапово его, больного, вынесли из вагона и устроили в доме начальника станции.

В это время его догнала его дочь Александра Львовна. Потом приехала в Астапово графиня Софья Андреевна и все дети, но кроме Александры Львовны, доктора Маковецкого и приехавшего Черткова, никого к нему не допускали до последнего дня его жизни, когда уже не оставалось надежды на его выздоровление. Пока Толстой лежал больной в Астапове, в Синоде шли переговоры иерархов православной Церкви. Преосвященный Парфений Тульский, который недавно еще, по просьбе Толстого, посетил его в Ясной Поляне, говорил, что Толстой вовсе не так враждебно относится к Церкви, как раньше, и если бы те люди, которые его окружали, были бы иначе настроены, то, по его мнению, Лев Николаевич вернулся бы в лоно Церкви. Но В. Г. Чертков, имевший большое влияние на писателя и деспотически к нему относившийся, держал Толстого твердо в своих руках. Толстой, по мнению преосвященного Парфения, весь был во власти Черткова, а этот последний принял непримиримую позицию относительно Церкви.

Синод просил старца Иосифа проехать к Толстому, который, как известно, очень почитал старца, надеясь, что ему удастся повлиять на Толстого, вернуть в лоно Церкви. Но старец Иосиф был нездоров, и потому на станцию Астапово приехал настоятель Оптиной Пустыни отец Варсонофий, но окружавшие Толстого так его и не допустили, не дали Толстому и депеши, посланной ему Синодом.

7 ноября Толстой скончался. Преосвященный Парфений прибыл уже после его кончины, так что напутствовать его не мог, но он и не надеялся на возможность этого, так как окружавшие его Чертков, Маковецкий, Александра Львовна решительно никого не допускали к нему, всячески стараясь поддерживать в умирающем писателе отрицательное отношение к Церкви, не желая, чтобы он вернулся к ней. Даже жена Толстого была допущена к умирающему мужу только тогда, когда настала агония. Деспотизм окружавших проявился во всей своей силе, и это по отношению к человеку, проповедовавшему "непротивление злу".

Погребение состоялось в Ясной Поляне. Под пение "Вечная память" опустили в могилу тело великого бессмертного писателя.

На всеподданнейшем докладе министра внутренних дел о кончине графа Толстого Государь написал: "Душевно сожалею о кончине великого писателя, воплотившего во время расцвета своего дарования, в творениях своих, родные образы одной из славнейших годин русской жизни. Господь Бог да будет ему милостивым судией".

В губернской земской управе известие о кончине великого писателя пришло как раз во время съезда председателей земских управ. H. Ф. Рихтер предложил почтить память Толстого вставанием и послать депешу семье, что и было исполнено. Депеша гласила: "Свершилось… Не стало великого писателя земли Русской Льва Николаевича. В этот исторический момент, полный исторического значения, собравшиеся в Москве представители земства, преклоняясь перед волей Провидения, испытывают потребность выразить волнующие их чувства и просят семью покойного Льва Николаевича принять выражение их глубокой скорби и участие в постигшем их неутешном горе. Тяжесть утраты, понесенной нашей Родиной, еще слишком свежа, чтобы можно было оценить ее значение. Соединяемся все в благоговейном пожелании, да будет легка незабвенному Льву Николаевичу та земля, тревогами мирской суеты и неправдами которой так тяготилась и болела его высокая душа, преисполненная любовью к ближнему, и да найдет она, в лучшем мире, то успокоение, которое здесь она себе не нашла".

В Государственном Совете, в заседании 10 ноября, Председатель Акимов, докладывая о кончине Толстого, произнес следующую речь: "7 ноября, при совершенно исключительных обстоятельствах, доходящих до трагизма, скончался на 83 году своей жизни граф Л. Н. Толстой. Оставляя в стороне сочинения его по вопросам религиозным и политическим, вызвавшие как со стороны православной Церкви, так и со стороны консервативных кругов нашего общества суровые осуждения, никто, однако, не может отрицать того, что другие произведения пера усопшего обессмертили его имя, стяжав ему всемирную славу великого гениального писателя. Этими последними произведениями восторгались и будут восторгаться многие поколения.

Россия, как родина графа Толстого, должна сильнее других стран чувствовать тяжелую утрату родного ей гения. Из слов, начертанных его императорским величеством Государем императором на всеподданнейшем докладе о кончине Льва Николаевича, видно, что чувство глубокого сожаления о смерти великого писателя проявлено и с высоты Престола нашего Отечества. Господа, перед свежей могилой не время являться судьями над вольными и невольными заблуждениями графа Толстого в его сочинениях. Непреложно остается одно – Россия в лице Льва Николаевича утратила гениальнейшего писателя и великого художника слова. Вот, милостивые государи, основание, обязывающее меня предложить Государственному Совету почтить вставанием память великого писателя земли Русской". Встали все, за исключением двух-трех крайних правых.

Отголоски 905 года, правда редко, но иногда и прорывались. Так случилось и с земской библиотекой в местечке Благуша, где обнаружены были запрещенные книги. По этому поводу я обратился к Московской уездной земской управе со следующей бумагой: "Всегда сочувственно относясь к делу распространение народных библиотек в губернии, я беспрепятственно разрешал Московской уездной земской управе открывать земские публичные библиотеки и утверждал устав их, надеясь, что новое учреждение действительно послужит просвещению населения.

Очевидно, эти надежды не оправдались. При обследовании, произведенном по моему поручению в Благушинской общественной библиотеке, обнаружен, кроме нескольких совершенно запрещенных книг, целый ряд тенденциозно подобранных изданий, распространения коих среди населения, в особенности в такой местности, как Благуша, должно несомненно возбуждать беспокойство среди населения. Такие книги усмотрены мной в отделах 5, 6 и 8 каталога.