Текст книги "Воспоминания. Том 1"

Автор книги: Владимир Джунковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 62 страниц)

С этого дня у генерал-губернатора постоянно происходили совещания, на которых докладывались все принятые меры, выслушивались мнения представителей общественных учреждений, а также и доклады губернатора и градоначальника, после чего давались соответствующие директивы.

Председатель губернской земской управы Ф. А. Головин относился к совещаниям, по-видимому, не особенно сочувственно, так как на первом же заседании предложил генерал-губернатору вопрос: как понимать приглашения на эти совещания, являются ли члены ответственными за все меры, принимаемые для усмирения восставших, или же их только приглашают, чтобы они были в курсе дел. На это генерал-губернатор его успокоил, сказав, что члены совещания ни за какие действия, безусловно, не будут нести ответственности, что приглашает он их, чтобы выслушать мнения каждого и узнать, что происходит в подведомственном члену совещания учреждении, и чтобы на основании этих данных иметь возможность обсудить, как прийти на помощь, если в таковой учреждение нуждается. "Поэтому, – прибавил Ф. В. Дубасов, – вы можете быть покойны, никто от вас ответа не потребует, за все неудачи я беру ответственность всецело только на себя, успех же, конечно, я разделю со всеми членами совещания, так как считаю, что каждый присутствующий и высказывающий свое мнение тем самым приносит пользу, помогая мне ориентироваться".

К 17 декабря, как я говорил выше, остались только два района, занятых революционными дружинами: 1) Московско-Казанская ж. д. от Москвы до Коломны, тот участок, который служил подвозом боевых дружин из окрестностей, и г) Пресня с фабриками Прохорова и Шмидта, где формировались главные боевые кадры мятежников. В эти районы и направлены были войска вечером 16 числа. Для восстановления движения по Московско-Казанской ж. д. и освобождения ее от мятежных элементов было отправлено 6 рот Лейб-гвардии Семеновского полка, 2 орудия Лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады и 2 пулемета 5-й Туркестанской пулеметной роты под командой полковника Римана. Цель и назначение отряда, согласно приказу командира Лейб-гвардии Семеновского полка флигель-адъютанта Мина, были: "захватить постепенно станции Перово, Люберцы и Коломну, уничтожить боевые дружины и восстановить железнодорожное движение".

Экспедиция эта выполнила задание к 20 декабря, когда весь участок был освобожден от мятежников, водворены законные агенты, восстановлена правильная их служба и открыто правильное железнодорожное движение по расписанию. Полковник Риман выполнил данную ему задачу, но, насколько мне кажется, жестокость его приемов не вполне оправдывалась положением дела. Он расстрелял, насколько мне память не изменяет, 63 человека, причем нескольких собственноручно, что, конечно, было не нужно. Сделал он это очевидно, считая своим долгом показать пример своим подчиненным, но пример, не вызывавшийся обстоятельствами. Мне кажется, что ему следовало назначить военно-полевой суд – это было бы все-таки известное правосудие, и тогда нареканий не могло бы быть. Но Риман был человеком, понимавшим приказ в буквальном смысле, а в приказе было написано "арестованных не иметь и действовать беспощадно". Но, конечно, это надо было понимать – в случае сопротивления, а экспедиция Римана сразу навела панику на революционные дружины, и потому сопротивления уже не было. Эта экспедиция Римана и оставила поэтому какой-то неприятный осадок, какую-то черную страницу на общем фоне усмирения мятежа.

Для выполнения второй задачи – освобождения Пресни и засевших там боевых дружин – направлены были 10 рот Лейб-гвардии Семеновского полка, Ладожский пехотный полк, артиллерия и конно-гренадеры. Рано утром в 5 часов означенные войсковые части двинулись к Пресне под общей командой флигель-адъютанта полковника Мина. Артиллерия занимала позицию у Ваганькова кладбища, у Москвы-реки и у Зоологического сада. В задачу входило намерение выбить из частных домов мятежников и, заставив их сосредоточиться в каком-нибудь одном пункте, забрать их всех вместе.

Как только войска вступили в район Пресни, тотчас из домов – окон, чердаков и крыш раздались выстрелы. Семеновцы и ладожцы, не перестроившись еще в боевой порядок, были застигнуты врасплох и сразу понесли потери. Мосты Пресненский и Горбатый были забаррикадированы, и их пришлось брать штурмом, при этом был убит фельдфебель роты его величества Основин и несколько нижних чинов. Особенно сильному обстрелу подверглись семеновцы из дома Купчинской, который тоже пришлось брать штурмом. Войска продвигались по Пресне, встречая сильное сопротивление, и приходилось брать один дом за другим.

Главный контингент революционеров засел на фабрике Шмидта, где и помещался склад боевых снарядов всех дружин, вещевой склад и главная их касса. Фабрику бомбардировали, и она вся погибла под развалинами. Сам Шмидт был арестован в доме Плевако на Новинском бульваре во время происходившего там совещания присяжных поверенных. Кроме фабрики Шмидта пришлось предать огню и несколько других домов, из которых мятежники открывали огонь по войскам. К вечеру широкое огненное зарево от пылающих домов на Пресне освещало весь город. В ночь на 18 декабря часть рабочих Прохоровской мануфактуры пришли к начальнику отряда флигель-адъютанту полковнику Мину с ходатайством не стрелять по жилым помещениям этой мануфактуры, чтобы дать возможность женщинам и детям оставить помещения. Поэтому все военные действия были прекращены на все 18 число.

Впоследствии выяснилось, что просьба о женщинах и детях была только предлогом для прекращения стрельбы, так как этим воспользовались боевые дружины и бежали на новый сборный пункт, устроенный ими на сахарном заводе в полутора верстах от Прохоровской фабрики. Войскам пришлось брать и этот завод, что и было приведено в исполнение 19 декабря, когда свыше 450 рабочих сдали огнестрельное и холодное оружие. Таким образом, Пресня – последний оплот революционеров – была ликвидирована. Раненых чинов полиции и офицеров было 17, нижних чинов 49. У забастовщиков 42 убито и 131 ранено.

Не могу не упомянуть о весьма прискорбном случае, имевшем место 17 декабря на Пресне, когда в своей квартире был убит доктор В. В. Воробьев приставом 2 участка Тверской части ротмистром Ермоловым. В 12 часов дня Воробьева позвали к раненому в один из домов на противоположной стороне улицы, он пошел, сделал перевязку; потом его позвали к другому раненому. Когда он переходил улицу и шел к своему дому, то в него начали стрелять, он поднял руки в доказательство того, что он безоружен, и благополучно вернулся домой. Едва он успел войти к себе, как на парадной послышался звонок и к нему вошел полицейский офицер с шестью солдатами. Ротмистр Ермолов обратился к нему с вопросом: "У вас Красный Крест?", так как на подъезде висел флаг Красного Креста. "Нет", – ответил доктор. "Вы сочувствуете революционерам?" – "Я не сочувствую им, но моя обязанность как врача подавать помощь всем, кто в ней нуждается". – "У вас есть оружие?" – "У меня есть револьвер, но я имею разрешение градоначальника". При этом доктор повернулся, пристав же Ермолов вдруг вынул револьвер и выстрелил Воробьеву в затылок. Случай ужасающиий, объяснить его можно только страшным мозговым и физическим переутомлением Ермолова, который буквально не знал отдыха ни днем, ни ночью с самого начала восстания. Это был очень хороший пристав, и зверских наклонностей у него не было, в участке он пользовался симпатиями обывателей, заступался всегда за меньшую братию. Ермолов был предан суду и приговорен к лишению дворянства, чинов, орденов с отдачей в исправительное арестантское отделение на 4 года, а вдове доктора Воробьева суд обязал Ермолова уплачивать по 75 руб. в месяц, а дочери до совершеннолетия по 50 руб. Впоследствии Государь помиловал Ермолова.

19 декабря была еще маленькая вспышка – с 3 часов утра началась стрельба со стороны вдовьего дома по расположенным во дворе Пресненского полицейского дома войскам. Дружинники были выбиты из вдовьего дома, причем убито было четыре дружинника, а нижних чинов и полицейских ранено 7 человек.

Этой вспышкой вооруженное восстание кончилось, и к 31 декабря жизнь на Пресне, так же как и во всем городе, стала входить в колею. В этот день по высочайшему повелению приезжал генерал-адъютант барон Мейендорф благодарить от имени его величества войска за доблестные действия по усмирению мятежников. Вслед за сим генерал-губернатор обратился к жителям с объявлениями. […]

В районе Московской губернии за все это время беспорядков в Москве было сравнительно спокойно, даже почти все фабрики работали, только в некоторых уездах были нервно настроены, как, например, в г. Богородске, в Мытищах. Своевременными арестами, а также недопущением в г. Богородск поезда с боевыми дружинами, которые были захвачены благодаря дружному содействию населения, удалось предотвратить боевые столкновения. Особенно долго бастовала фабрика Лямина у станции Яхрома Савеловской ж. д., и хотя там было совершенно тихо, но забастовка упорно держалась даже после того, как в Москве восстание кончилось и жизнь вошла в колею. Ходили слухи, что агитаторы не позволяют встать на работу, терроризируют рабочих и угрожают испортить машины и даже сжечь фабрику, если рабочие начнут работать. Поэтому я решил принять необходимые меры и послать вооруженную силу, дабы парализовать влияние агитаторов. С разрешения генерал-губернатора был отправлен батальон Лейб-гвардии Семеновского полка под командой полковника Римана, вернувшегося из экспедиции на Казанскую ж. д.

Когда я узнал, что командируется полковник Риман, то я, опасаясь, как бы он не переборщил и не повторилось бы то, что было на Казанской ж. д., дал ему строжайшую инструкцию отнюдь не применять оружие, так как Ляминская фабрика известна была своей патриархальностью, и я не допускал мысли, чтобы рабочие оказали какое-либо противодействие. Я приказал только доставить мне в Москву трех главарей, которые были известны и которые держали всю фабрику в терроре. Как я и ожидал, появление внушительной силы подействовало, и мирные рабочие в тот же день встали на работу, чувствуя поддержку. Фабрика была окружена, и рабочие выдали своих главарей, которые и были доставлены в Москву.

С возвращением отряда этого в Москву город и губерния вернулись к мирной жизни. Но так как под влиянием Крестьянского союза среди сельского населения не прекращалась агитация, то я решил обратиться к населению с следующим предупреждением:

"1. Московская губерния находится ныне на положении чрезвычайной охраны, т. е. местная административная власть усилена чрезвычайно и увеличена намного ответственность населения за неисполнение обязательных распоряжений этой власти; могут быть назначены в административном порядке: арест, заключение в крепости, в тюрьме до 3 месяцев, денежный штраф до 3 тысяч руб.; может быть арестовано имущество виновных; в некоторых случаях виновные предаются военному суду и прочее, как подробно указано в законе "Положение о мерах к охранению государственного порядка", в Уставе о предупреждении и пресечении преступлений, изд. 1890 г., и в именном высочайшем указе Правительствующему Сенату 29 ноября 1905 г.

2. Все толки о возможности отобрания крестьянами в свою пользу чужих земельных и лесных угодий или о каком-то разделе земель совершенно неуместны и бесцельны, потому что всякая собственность в Российской империи, как и во всех государствах, неприкосновенна. Поэтому крестьяне не имеют ни малейшего права завладевать насильно чужой землей или лесом, останавливать рубку или вывозку леса, самовольно рубить лес, препятствовать работам в имениях, касаться владельческих усадеб и тому подобное. Если крестьяне имеют спор с землевладельцем о земле, то могут обратиться в суд, а отнюдь не завладевать самовольно такой землей. Предупреждаю, что правительство не остановится ни перед чем для прекращения подобных противозаконных насильственных действий и в отношении виновных будут приняты самые суровые меры и даже может последовать высылка на места военной силы для подавления беспорядков.

3. Так как крестьяне подобным образом действуют, очевидно, по наущению членов самозванного Крестьянского союза или других революционных агитаторов, научавших крестьян на так называемых "митингах" идти против законной власти, то крестьяне должны знать, что все деятельные члены Крестьянского союза и агитаторы правительством арестуются, а "митинги" и все сборища обязательным постановлением московского генерал-губернатора ныне воспрещены.

4. Те противозаконные приговоры или постановления, которые были подписаны крестьянами по предложениям членов Крестьянского союза или других революционных агитаторов, недействительны, и лица, подписавшие их, могут быть привлечены к уголовной ответственности, если не уничтожат эти противозаконные приговоры и постановления.

5. Крестьяне тех селений, которые позволяют себе отказываться от платежа окладных казенных, земских, продовольственных и других законных сборов, должны знать, что главнейшая обязанность каждого подданного государства – уплачивать существующие повинности; в случае соглашения крестьян не платить повинности; такие крестьяне подлежат уголовному наказанию по 273 статье Уложения о наказаниях, изд. 1885 г. (т. е. заключению в тюрьму до 1 года и 4 месяцев, а зачинщики и подговорщики – заключению в тюрьму до 2 лет, с лишением некоторых особенных прав и преимуществ и имущественной ответственности).

6. Свои нужды крестьяне могут излагать в приговорах сходов, законно составленных; такие приговоры подлежат представлению через местного земского начальника, и я всегда окажу полное содействие к удовлетворению правильных ходатайств крестьян.

7. О выборах в Государственную Думу крестьяне могут прочитать в изданных на этот предмет законах и правилах и убедиться, что интересы крестьян в Государственной Думе достаточно обеспечены; поэтому крестьяне должны спокойно приступить к выборам на волостных сходах, когда об этом поступит мое распоряжение.

Предупреждая о вышеизложенном, прошу сельское население Московской губернии обратить самое серьезное внимание на мое объявление. Я надеюсь на благоразумие большинства населения, которое с своей стороны, конечно, приложит все усилия к тому, чтобы не заставить меня прибегнуть к крайним мерам".

Тотчас по прекращении мятежа генерал-губернатор Дубасов в своем донесении Государю императору просил, как я уже говорил выше, поставить крест и судить всех общим порядком, а затем он же обратился к Государю с ходатайством об отпуске необходимых средств для оказания помощи жертвам восстания, на что последовало высочайшее повеление – отпустить 100.000 руб., которые и были ассигнованы. […]

Приступив к работе по оказанию помощи населению, я как председатель комиссии обратился к населению с нижеследующим объявлением: "Его императорскому величеству Государю императору – вследствие ходатайства господина московского генерал-губернатора – благоугодно было повелеть отпустить в распоряжение генерал-губернатора 100.000 руб. для выдачи пособий неимущему населению Москвы, невинно пострадавшему при устранении происходивших беспорядков, и кроме сего для той же цели поступили и продолжают поступать пожертвования от учреждений и частных лиц. Распределение пособий между пострадавшими жителями г. Москвы возложено на состоящую под моим председательством комиссию. Ввиду сего неимущие жители столицы, невинно пострадавшие при восстановлении порядка и нуждающиеся в помощи, могут обращаться ко мне (Тверская, губернаторский дом) с письменными или словесными заявлениями ежедневно от 10 часов утра до 2 часов дня. Вместе с тем покорнейше прошу всех имеющих сведения о пострадавших и нуждающихся в пособии не отказать сообщить мне об этих лицах с указанием их места жительства. Исправляющий должность московского губернатора флигель-адъютант Джунковский".

Пожертвования полились щедрой рекой, и все, что можно было сделать для облегчения пострадавших, благодаря инициативе Ф. В. Дубасова было сделано. Следующим распоряжением генерал-губернатора было обращено внимание на положение арестованных. Так как несомненно полиции и войскам при арестах в такое время было трудно разобраться и невольно могли произойти ошибки и недоразумения, то Дубасов счел своим долгом приказать немедленно приступить к разбору дел всех, без исключения, арестованных, чтобы поскорее выделить невинно арестованных и освободить их, что видно из следующего объявления:

"ОТ МОСКОВСКОГО ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРА"

В видах облегчения родственникам получения сведений о заключенных по «Положению об усиленной охране» в московских губернской и пересыльной тюрьмах и полицейских арестных домах мною установлено, что таковые сведения будут даваться ежедневно, не исключая воскресных и праздничных дней, московским градоначальником от 2 до 3 часов дня и исправляющим должность московского губернатора от 10 до 11 часов утра, куда желающим и надлежит обращаться к дежурному члену наблюдательной комиссии московских мест заключения или лицу, уполномоченному на прием этих заявлений градоначальником и исправляющим должность губернатора. Независимо от сего предложено означенным наблюдательным комиссиям наблюсти за законным и правильным содержанием означенных лиц в местах их заключения, для чего они должны и могут посещать тюрьмы и арестные дома.

Что же касается до разрешения свиданий, то таковые на основании 42 статьи Положения о содержании политических арестантов могут быть разрешаемы родственникам (супругам, родителям, родным братьям и сестрам) градоначальником или исправляющим должность губернатора, по принадлежности, в зависимости от того, за кем числятся арестованные. При этом свидания будут производиться два раза в неделю, в дни и часы, установленные начальниками мест заключения".

На основании сего объявления я просил существовавшую при Московском тюремном благотворительном комитете наблюдательную комиссию московских мест заключения распределить между членами комиссии работу по тюрьмам, а также и у меня во время приема. Из тюремной инспекции я затребовал списки всех арестованных с указанием, когда, где, кто арестован, по какой причине и за кем числится, так что все сведения находились под рукой, и дежурный член комиссии мог сразу каждому просителю дать соответствующую справку. В помощь дежурному члену комиссии были назначены еще по два из состоявших при мне чиновников особых поручений.

С раннего утра моя приемная наполнялась народом за справками и за получением разрешений на свидания. Каждый получал просимое в тот же день. Конечно, выдача этих справок и прием посетителей не ограничивались 10 и 11 часами утра, справки выдавали всем, кто только приходил до 11 часов утра, прием затягивался ежедневно до 3_4 часов дня.

Для облегчения подачи медицинской помощи населению генерал-губернатор 23 декабря отдал следующее распоряжение:

"Ввиду того, что изданное мною 22 сего декабря обязательное постановление, воспрещающее выход на улицу от 12 часов ночи до 7 часов утра, затрудняет подачу в эти часы медицинской и акушерской помощи, а также получение ночью лекарств, иногда крайне необходимых для больных, я признал возможным предоставить московскому градоначальнику право снабжать по его усмотрению практикующих врачей и акушерок разрешениями на проход и проезд по улицам в течение всей ночи, давая таким образом возможность оказывать помощь больным во всякое время. За получением подобных разрешений следует обращаться в канцелярию московского градоначальника.

Вместе с тем мною сделано распоряжение о том, чтобы чины полиции оказывали полное содействие к беспрепятственному в ночное время доставлению в родильные приюты рожениц и новорожденных младенцев. Кроме того, полиции предложено оказывать содействие обывателям при вызовах в ночное время врачей для подачи немедленной медицинской помощи, а также к получению ночью необходимых лекарств из аптек. Поэтому во всех тех случаях, когда между 12 часами ночи и 7 часами утра представляется надобность в приглашении врача для подания медицинской помощи или в приобретении из аптеки лекарств, обыватели должны обращаться за содействием в местный полицейский участок или к ближайшему чину полиции".

25 декабря было обычное торжественное богослужение в храме Христа Спасителя в присутствии должностных лиц и массы молящихся.

27 декабря хоронили павших семеновцев на Пресне, тела погибших торжественно перевезены были на Николаевский вокзал для погребения в Петербурге, а 30 декабря гвардейский отряд с Лейб-гвардии Семеновским полком во главе, выполнив свой долг, отправился к месту своего расположения в Петербург. Ладожский полк оставался еще некоторое время и тоже возвратился на место своей стоянки.

Все это время великой княгини Елизаветы Федоровны в Москве не было – ее высочество выехала из Москвы в начале декабря, чтобы 6 декабря – день тезоименитства Государя императора – провести в Царском селе и затем вернуться в Москву. Но начавшееся вооруженное восстание и депеша генерал-губернатора Дубасова на имя Государя с просьбой, чтобы великая княгиня не приезжала в Москву впредь до его уведомления, заставили ее высочество отложить свое возвращение. Когда же мятеж был подавлен, великая княгиня тотчас собралась ехать к себе, но этому помешала вторичная депеша генерал-адъютанта Дубасова с просьбой отложить приезд до января.

Великая княгиня была крайне огорчена этим. Ее тянуло в Москву, к деятельности, к оказанию помощи нуждающимся, бедствующим. 23 декабря я получил от заведовавшего двором графа Менгдена письмо с просьбой переговорить от имени великой княгини с Дубасовым и убедить его, что она своим приездом нисколько не осложнит работу чинов московской администрации. При этом к письму графа Менгдена было приложено и письмо ее высочества, адресованное ему, письмо, полное самоотвержения и душевного благородства:

"Я нахожу, что он (Дубасов) кругом не прав – он ведь не может знать, как и чем я буду заниматься, а в таком случае нет причины, чтобы я не оставалась здесь еще месяцы, так как из-за Думы беспорядки обязательно возобновятся. Революция не может кончиться со дня на день, она может только ухудшиться или сделаться хронической, что по всей вероятности и будет. Я себя чувствую здесь как за границей, я порываю связь с Москвой, а между тем мой долг заняться теперь помощью несчастным жертвам восстания. Я попросту считаю себя подлой, оставаясь здесь, предпочитаю быть убитой первым случайным выстрелом из какого-нибудь окна, чем сидеть тут, сложа руки.

Я покинула свой пост, как всегда, чтобы принести поздравление 6 декабря, потом было немыслимо вернуться, это было бы глупо и причинило бы властям лишние осложнения. Теперь я должна вернуться 26-го. Я осталась, чтобы встретить праздник Рождества – это нормально, но дальше не имеет уже смысла, и Москва – настоящая, не анархисты, – меня не поймет, если я не вернусь, и будет права; покажите это письмо Джунковскому, он может объяснить Дубасову, что я снимаю с него всякую ответственность. Я принадлежу Москве. Оставаясь еще, как я уже говорила, я порываю нить со своими бедными и закрепляю за собой слово "подлая". Пошлите это письмо Джуну – человеку долга, который, я думаю, знает Москву. Не надо бояться смерти, надо бояться жить. Я понимаю Дубасова, но он меня не понимает, так как меня не знает. Я благословляю его энергию, его труды. Елизавета. Царское Село, 22 декабря 1905 г." {Перевод В. Ф. Джунковского. В оригинале приведен текст на французском языке и перевод.}.

Как только я получил это письмо, тотчас переговорил с Дубасовым, который и дал свое согласие на приезд ее высочества. Получив мою депешу, великая княгиня 26 декабря возвратилась в Москву и ушла вся в дела благотворения и помощи ближнему и заботы о раненых, наполнявших устроенный ею лазарет.

С 24 по 30 декабря генерал-губернатор Дубасов совершил несколько поездок верхом в сопровождении градоначальника и меня и некоторых лиц, состоявших при нем, для осмотра пострадавших от погромов мест и посещения некоторых учреждений. Первая поездка была 24-го по г. Москве в наиболее пострадавшие места, затем Дубасов посетил почтамт и главный телеграф, обойдя все отделения и расспрашивая об успехах работы, затормозившейся забастовкой. В последних числах декабря Ф. В. Дубасов посетил Пресненский район, Прохоровскую фабрику, где говорил с представителями рабочих, а также и Даниловский сахарный завод, и, наконец, последняя поездка была в Петровско-Разумовское, где генерал-губернатор обошел Петровскую сельскохозяйственную академию в сопровождении директора и профессоров, бывших налицо.

Одновременно в Москве производились обыски в разных домах и учреждениях, где по имеющимся данным хранились боевые припасы и оружие.

27 декабря было приостановлено издание газеты "Русские ведомости" за то, что они, явно поддерживая мятежное движение, собирали открыто значительные пожертвования в пользу разных забастовочных комитетов, политических ссыльных, борцов за свободу и проч. На собранные же суммы генерал-губернатором был наложен арест.

Накануне Нового года по городу было расклеено следующее объявление от генерал-губернатора: "Имея в виду, что благочестивая Москва издревле привыкла начинать наступающий Новый год молитвою, для чего во всех церквах столицы совершаются в полночь установленные молебствия, и что при настоящих обстоятельствах всякий православный христианин более чем когда-либо будет стремиться встретить Новый год в молитвенном единении с своими близкими в приходском храме, я признал возможным ради удовлетворения этой духовной потребности жителей разрешить в ночь на 1 января 1906 г. беспрепятственно движение по улицам до 2 часов ночи, о чем и объявляю во всеобщее сведение".

Так кончился полный тревожных и исключительных событий 1905 год.

Повергая на воззрение его величества обзор и состояние Московской губернии за минувший год, я в своем всеподданнейшем отчете, докладывая о деятельности земства, не мог, к сожалению, не указать, что оно отступило от целей и задач, положенных в основу деятельности земских учреждений, и обратилось на путь политики. Масса видных земских работников приняла участие в политических партиях, всецело отдалась им, и хозяйственная деятельность остановилась. Я мог указать в отчете только на трех лиц, стоявших во главе земских учреждений и сумевших в это трудное время силой своей воли сохранить должный порядок в земском хозяйстве. Это были председатели управ: Московской – П. Ф. Рихтер, Можайской – граф Уваров и Богородской – граф Ламакин.