Текст книги "Воспоминания. Том 1"

Автор книги: Владимир Джунковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 62 страниц)

От московского дворянства после молебствия, совершенного 1 мая в зале Дворянского собрания, послана была Государю следующая телеграмма: "Благодарение Богу, предотвратившему от русского многострадального народа этот новый позор и тягчайший удар. Да сохранит Господь неисчерпаемою милостию своей драгоценные Дни Ваши, Государь, на счастие и благо Родины. Исправляющий обязанности московского губернского предводителя дворянства Базилевский". Подобные же депеши были посланы и от городской думы и других сословных учреждений с разных концов России.

Дело о заговоре по окончании следствия было передано на рассмотрение Военного окружного суда, который приступил к слушанию его 7 августа под председательством генерал-майора Мухина. Как выяснило следствие, обвиняемыми оказались: 1. Отставной лейтенант Никитенко, сын коллежского советника Наумов (Пуркин), Мария Прокофьева и Анна Пигит в том, что вступили в Боевую организацию при Центральном Комитете Партии социалистов-революционеров, поставившей себе целью посягательство на жизнь Государя и изменение образа правления в России имевшимися средствами для взрывов и складом оружия. Устроив конспиративные квартиры, они собирали сведения как для совершения цареубийства, так и для лишения жизни главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, выработали текст условных депеш, которыми извещали членов о предстоящих проездах главнокомандующего, и подговаривали других лиц лишить жизни Государя посредством кинжала или разрывного снаряда. Они заручились согласием Наумова, принявшего на себя исполнение цареубийства, снабжая его деньгами для обучения пению на предмет поступления певцом в придворную капеллу, чтобы указанным способом дать ему возможность осуществить цареубийство, и с тою же целью приобрели план Баболовского парка как места обычных прогулок Государя и план Царскосельского дворца с указанием внутреннего пути на нем, где под кабинетом его величества предполагали бросить снаряд. Осуществить не успели, так как были арестованы 31 марта.

2. Дворянин Колосовский, присяжный поверенный Тарасов, Ольга Тарасова, присяжный поверенный Феодосьев, Софья Феодосьева, Антония Эмме, Вера Педькова, крестьянка Бибергаль и Булгаковский в том, что, вступив в вышеназванное общество, они, находясь в постоянных сношениях с главными руководителями Боевой организации, обсуждали с ними план цареубийства и план лишения жизни главнокомандующего, исполняли разные поручения и т. д.

3. Воспитатель Александровского лицея Эмме, присяжный поверенный Чибаров, Завадский и Брусов в том, что, не принадлежа к составу преступного сообщества, но зная о нем, они для подготовления указанных преступлений и содействия Боевой организации предоставляли членам ее свои квартиры, куда можно было проникнуть по определенным паролям.

В результате после девятидневного разбирательства суд вынес следующий приговор: Никитенко, Синявский и Наумов как виновные в приготовлении посягательства на жизнь Государя приговорены были к смертной казни; Нигит, Бибергаль, Рогальский и Колосовский к каторжным работам, первые три на 8, а последний на 4 года; Прокофьева, Педькова, Тарасов и двое Эмме к ссылке на поселение; остальные оправданы.

10 мая в Государственной Думе шли прения по аграрному вопросу, выступали представители всех партий, прения приняли весьма страстный характер, большинство стояло за принудительное отчуждение земель в пользу малоземельных крестьян. Выступил Столыпин с блестящей речью, он решительно высказывался против разрушения собственности, против проекта социалистов. Он допускал отчуждение только в случае необходимости обеспечения для крестьян свободного прохода, прогона для скота, пастбища; он находил, что отчуждение должно быть "качественного", а отнюдь не "количественного" характера. Он говорил о стремлении уничтожить общину и сделать всех собственниками. Кончил он свою речь следующими словами: "Мы предлагаем вам скромный, но верный путь. Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения – нам нужна великая Россия". Речь Столыпина произвела сильное впечатление, она особенно подкупала искренностью своего тона.

10 мая в Москве, в помещении Московской губернской земской управы, открылся 16-й очередной съезд членов врачебно-санитарных организаций Московской губернии под председательством Н. Ф. Рихтера как председателя губернской земской управы. Съезд этот созван был согласно Нормального устава, утвержденного в 1901 г., съехалось до 200 человек. Такой съезд уже собирался в 1902 г.

Согласно Нормального устава могли принимать участие в съезде только те гласные, кои были уполномочены на то своими земствами, т. е. специально избранные для участия в съезде; между тем съезд выбрал в председатели К. К. Мазинга, который хотя и состоял губернским гласным, но права участия в съезде не имел, не будучи на то уполномочен какой-либо земской управой или собранием. Я сообщил письмом, что по вышеизложенным причинам утвердить Мазинга председателем съезда не могу. Это произвело большое смущение, и съезд постановил отправить ко мне депутацию в составе Н. Ф. Рихтера – председателя губернской земской управы, И. В. Попова – председателя санитарного бюро, и А. Н. Мазинга, ссылаясь на традиции земских съездов, на которые всегда допускались все гласные.

Я ответил, что в моем требовании нет нарушения закона, что иначе я поступить не мог, так как для чего-нибудь же издан Нормальный устав, и если его не соблюдать, то он, значит, и не нужен, что же касается традиций, то откуда они могли взяться, когда это всего второй съезд после утвержденного Нормального устава.

Депутация ничего не могла мне возразить и, возвратившись в заседание съезда, доложила о моем решении. Председатель санитарного бюро врач И. В. Попов не мог при этом не подлить еще масла в огонь, начав говорить о притеснениях медицинского персонала, произволе администрации и т. п., предлагая даже закрыть съезд, но большинство участников решило произвести новые выборы. Выбрали князя А. В. Голицына – врача по профессии, председателя Звенигородской земской управы. Князь А. В. Голицын, так же как и Мазинг, не имел права участвовать на съезде в качестве члена, так как не состоял ни членом, ни председателем санитарного совета и не располагал полномочиями своего уездного земского собрания. Ясно было, что выбор Голицына представлял собой демонстрацию, так как всего месяц назад мной было сделано представление в Министерство внутренних дел об удалении его со службы за подговоры к неисполнению закона. Конечно, я опять должен был ответить отказом в утверждении Голицына, сославшись на несоблюдение Нормального устава, не дававшего права Голицыну быть избранным.

Съезд обиделся и решил прекратить занятия, вынеся по предложению врача Попова следующее постановление: "16-й губернский съезд представителей и членов врачебно-санитарных организаций московского земства, выслушав предложение губернатора о неутверждении избранного в председатели съезда председателя Звенигородской уездной управы князя А. В. Голицына и усматривая в толковании губернатора, вопреки сущности дела и точному пониманию устава, полное стеснение коллегиальной работы и изолирование земского медицинского персонала от представителей земств, признает невозможным плодотворно работать при наличии таких стеснений и отсутствии представителей земств. Не видя возможности в настоящее время устранить такие препятствия, вносящие в земское врачебное и санитарное дело полный разрыв с прошедшим, и не видя со стороны управы содействия к устранению таких препятствий, 16-й губернский съезд оказывается вынужденным, несмотря на всю неотложность обсуждения серьезных практически важных врачебно-санитарных вопросов и готовность с своей стороны заниматься, прекратить работы 16-го съезда".

Таким своим решением съезд себя выдал и подтвердил предположение, что большинство собралось на съезд не для дела, а исключительно для политики и агитации.

15 мая на квартире земского врача Измайловской земской больницы Елеонского арестовано было больше двадцати лиц, принадлежавших к социал-демократическому Крестьянскому союзу. При обыске и аресте в квартире было найдено много сожженных бумаг, брошенных в печь в момент входа полиции.

11 мая Государственная Дума отклонила закон, представленный министром юстиции о наказании за восхваление преступных деяний в речи или печати, а также и законопроект о дополнении воинского устава новой статьей – о порядке исполнения воинской повинности лицами, привлеченными к дознанию по государственным преступлениям или состоящими под гласным надзором полиции.

22 мая Дума отклонила законопроект Министерства юстиции "О предохранительных связках" (наручниках) для воспрепятствования побегу при поимке преступников, а также и об усилении ответственности за агитацию в армии.

25 мая близ г. Звенигорода в имении бывшем Медведниковых во время богослужения в местной церкви имел место ужасающий случай. Во время богослужения вошли в храм грабители с целью похитить чудотворную икону в ризе, стоимостью 40 000 руб. Во время пения "Херувимской" они внезапно выхватили револьверы, обратившись к священникам и публике со словами "Не трогаться с мест". Один грабитель заставил священника отступить в алтарь и запер его там, псаломщик вздумал вступиться, его тотчас убили. Другой грабитель бросился к иконе и молотком хотел разбить стекло, но не успел, так как по набату стал сбегаться народ. Грабители, боясь быть окруженными, бежали из храма, отстреливаясь, и не успев ничего захватить, скрылись в соседнем лесу. Ранеными оказались вдова священника и 6 крестьян. Так и не удалось напасть на следы грабителей.

27 мая состоялась закладка памятника Н. В. Гоголю на Пречистенском бульваре в Москве. Торжество было очень скромное, как бы семейное, приглашены были кроме чинов Комитета по сооружению памятника очень ограниченное число лиц, даже гласные городской думы не были приглашены. Среди приглашенных были градоначальник Рейнбот, попечитель учебного округа Жданов, ректор Императорского Московского университета Мануйлов, председатель Общества любителей российской словесности А. Е. Грузинский. Я был в качестве члена Комитета. Присутствовал и художник-скульптор М. А. Андреев, автор памятника.

После молебствия спустились в фундамент, где и заложили доску с соответствующей надписью. Н. И. Гучков, городской голова, в двух словах передал историю постройки памятника, напомнив присутствовавшим, что первая мысль о сооружении памятника пришла А. А. Потехину в торжественный день открытия памятника А. С. Пушкину, 8 июня 1880 г. В том же году, спустя два месяца, последовало высочайшее соизволение на открытие всероссийской подписки, а через 10 лет учрежден был и самый Комитет по сооружению памятника. В прошлом, т. е. 1906 г., выбрано было место, удостоившееся высочайшего утверждения.

После Гучкова говорил А. Е. Грузинский, а поэт Гиляровский прочел стихотворение, написанное им к этому дню. После закладки все отправились в ресторан "Прагу" на завтрак. Художник Андреев приготовил очень интересное, художественно выполненное меню с изображением гоголевских типов. Самое меню было составлено из любимых блюд гоголевских персонажей.

1907 год 27 мая

Фриштик {Фриштик – испорч. нем. frЭshtЭck – завтрак.}

Закуски: грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, лепешки со всякими припеками: припекой с лучком, припекой с маком, припекой с творогом, припекой со сняточками и невесть что – со стола Коробочки.

Грибки с чабрецом, с гвоздикой и волошскими орехами, грибки с смородинным листом и мушкатным орехом – из кладовой Пульхерии Ивановны.

Колбасы и окорока, искусно приготовленные Гапкой из бурой свиньи, съевшей прошение Ивана Никифоровича.

Лабардан от купца Абдулина, по заказу А. Ф. Земляники.

Арбуз в семьсот рублей, всякие солености и иные возбуждающие благодати.

Водки: на персиковых листьях, на черемуховом цвете, на золототысячнике, на вишневых косточках – из хозяйства Пульхерии Ивановны. Бутылки-толстобрюшки от купца Абдулина. Рябиновка, имеющая совершенный вкус сливок, из погреба г. Ноздрева. Горилка Тараса Бульбы, чистая, пенная. Горилка с выдумками, с изюмом и всякими вытребеньками, и другие.

1. Кулебяка на четыре угла, от П. П. Петуха.

2. Суп в кастрюльке прямо на пароходе из Парижа.

3. Осетр – произведение природы, с полицеймейстерской кухни.

4. Бараний бок, от Собакевича.

5. Вареники, от Пацюка.

Вина: Херес, портвейн, губернская мадера от купца Абдулина.

Бурдашка из погреба штабс-ротмистра Поцелуева.

Бургиньон и шампаньон вместе, из погреба г. Ноздрева.

Клико-матрадура с ярмарки, привоза его же, г. Ноздрева.

За завтраком было очень оживленно, много было остроумных речей, очень хорошую речь произнес Рейнбот по адресу городского управления.

28 мая в Государственной Думе разбирался вопрос об амнистии и для дальнейшей разработки передан был в комиссию. По этому вопросу выступал министр юстиции И. Г. Щегловитов, речь его сводилась к тому, что Дума не вправе принимать такой законопроект, что этим она берет на себя прерогативы верховной власти. Дума с этими доводами не согласилась.

30 мая в губернской земской управе получена была интересная бумага с взысканием с С. В. Челнокова 33 руб. 33 коп. Дело заключалось в следующем: когда Челноков 16 лет тому назад поступил на службу по земству и занял должность, сопряженную с правами государственной службы, то ему предстояло внести в фонд Александровского комитета о раненых сумму, равную части получаемого им оклада. Челноков отказался внести эту ничтожную сумму, говоря, что он не желает пользоваться правами государственной службы и заранее отказывается, и на будущее время, от чинов и орденов. Началась переписка, дошедшая до Сената, который и разъяснил, что лицо, отказывающееся от прав государственной службы, раз занимает таковую должность и получает содержание, должно и платить, поэтому и постановил взыскать причитающиеся с Челнокова деньги.

1 июня было полно тревог для Государственной Думы, так как в этот день от правительства было внесено в Думу следующее заявление: «5 мая полиция получила сведения, что помещение члена Государственной Думы Озоля, в котором происходят фракционные заседания членов думской Социал-демократической партии, посещают члены военно-революционной организации. Сведения эти подтвердились арестами некоторых членов указанной организации, и это послужило поводом для производства обыска у Озоля. Обыском этим было установлено, что 55 членов Думы, составляющие социал-демократическую фракцию Государственной Думы, образовали преступное сообщничество для насильственного ниспровержения государственного строя путем народного восстания и осуществления демократической республики. В лице одного из своих членов – члена Государственной Думы Геруса 29 апреля того года в С.-Петербурге они, руководимые одной из организаций названного преступного сообщества, приняли наказ от частей войск Виленского и С.-Петербургского гарнизонов, приняли депутацию от войск, имели фальшивые паспорта для снабжения ими подпольных агентов и т. д. Эти 55 членов Думы на основании вышеизложенных данных привлечены в качестве обвиняемых и в силу закона подлежат временному устранению от участия в собраниях Думы, a 16 из них, наиболее видных, подлежат взятию под стражу».

Для обсуждения этого заявления в тот же день, 1 июня, назначено было в Думе закрытое заседание. По открытии его выступил Столыпин и решительно, открыто, категорически требовал немедленной выдачи обвиняемых депутатов. Дума не решилась на это и постановила передать рассмотрение этого вопроса в комиссию из 22 лиц, среди них 12 кадетов, с тем, чтобы комиссия высказалась по этому вопросу не позднее как через сутки. Это не удовлетворило правительство, и оно решило реагировать на эту оттяжку Думы роспуском ее.

2 июня заседание Государственной Думы открылось как обычно, и Председатель Головин предложил перейти к обсуждению основных положений о местном суде, стоявших на повестке дня. Член же Думы Церетелли внес предложение перейти к вопросам о бюджете и аграрному, а когда Головин ему заявил, что этого нельзя, так как этих вопросов нет на повестке дня, то Церетелли дерзко заявил: "Когда мы на пороге государственного переворота, то все формальности должны быть отброшены", а в конце речи сказал: "Правительство поставило штыки на повестку дня". Предложение Церетелли было отклонено Думой, и начались прения о местном суде. Этими прениями и закончились занятия Второй Думы, и на следующий день, 3 июня, Дума была уже распущена.

Ночь на 3-е чувствовалось большое напряжение, тревога. В 3 часа ночи Столыпин выехал в Петергоф к Государю с докладом о роспуске, вернулся на рассвете и немедленно сдал в сенатскую типографию манифест и указ о роспуске Думы, а в типографию "Правительственного вестника" – текст нового избирательного закона. В 10 часов утра уже все было отпечатано и расклеено по улицам. Особого впечатления все это не произвело, так как все уже были подготовлены к такому финалу. […]

Вслед за опубликованием манифеста и указов о роспуске Думы произведены были аресты. Первым был арестован Церетелли, за ним и другие, согласно постановлению судебного следователя по важнейшим делам. […]

Оба наказа эти производили какое-то странное впечатление. Да и во всей формулировке обвинения, предъявленного к 55 членам Государственной Думы, чувствовалась какая-то натяжка и неискренность. Несомненно, конечно, что привлеченные в качестве обвиняемых члены Думы стремились к ниспровержению государственного строя, поставив себе это целью, но развить это дело путем установления связи с войсками вряд ли бы им удалось, если бы им в этом отношении не пришло на помощь охранное отделение путем провокации, в чем я убедился в бытность мою товарищем министра внутренних дел, когда случайно всплыло наружу дело Шорниковой, привлеченной вместе с вышеназванными 55 членами Думы в качестве обвиняемой. Дело ее как скрывшейся было приостановлено впредь до розыска, вместе с делом и 17 членов Думы, также скрывшихся.

Эта Шорникова оказалась жертвой охранного отделения. Она была замечена в политической неблагонадежности, была арестована, и охранное отделение, во главе которого стоял тогда небезызвестный полковник, впоследствии генерал, Герасимов, запугало ее так, что ей не оставалось другого выхода как согласиться сделаться орудием охранного отделения для спровоцирования членов Думы социал-демократической фракции. Она попала всецело в лапы охранников и принуждена была действовать по их указке; по их же указке она проникла в Центральный Комитет Социал-демократической партии, завязала с ними сношения, приобрела доверие и взялась установить связь социал-демократической фракции Думы с военной организацией. Для сего она взялась доставить во фракцию наказ от войск С.-Петербургского гарнизона, наказ этот был сочинен охранным отделением, Шорникова его переписала, затем ознакомила с ним несколько солдат, с которыми завела знакомство, и уговорила их отнести этот наказ во фракцию. Когда охранное отделение арестовало всех участников этой затеи, то, конечно, дало Шорниковой возможность скрыться, снабдив ее соответствующим паспортом, с которым она и жила нелегально до 1913 или 1914 г., когда она сама явилась местным властям и разоблачила себя. Это произвело большой переполох как в Департаменте полиции, так и в Министерстве юстиции, где боялись, что Шорникова, которой уже терять было нечего, выведет на свет Божий все, что с ней проделало С.-Петербургское охранное отделение, всю провокацию в деле социал-демократической фракции Второй Думы, члены коей находились уже на каторге в Сибири. Поднялась переписка, все, кто были замешаны в этом грязном деле, чувствовали себя не особенно хорошо.

Это сказалось в переписке министра юстиции со мной. К сожалению, у меня она не сохранилась, и потому я боюсь быть неточным, если начну ее приводить. Суть была в том, что Щегловитов, отлично зная подкладку дела, так как процесс социал-демократов Второй Думы был при нем, ставил вопрос так, что он ничего не знает, но по делу видит, что Шорникова укрылась от суда, а потому ее дело надлежит поставить на суд, а ее взять под стражу; вместе с сим видно было, что он сам этого не хочет.

По сему поводу Председателем Совета Министров Коковцовым было созвано частное совещание министров для решения вопроса, как быть с этим делом. Я тоже был приглашен на это заседание, так же как и прокурор Петербургской судебной палаты Камышанский, захвативший с собой все судебное дело о членах Второй Думы. Помню два заседания, которые были у Коковцова на даче на Елагином острову. Больше всех волновался сам Коковцов, так как ему как Председателю Совета Министров пришлось бы выступать в Думе и давать объяснение, если бы дело получило огласку, а между тем он в этом деле решительно был ни при чем и, конечно, был им глубоко возмущен. Министр юстиции Щегловитов держал себя строго официально и все время стращал тем, что если Министерство внутренних дел не предпримет само каких-нибудь мер, чтобы затушить это дело, то надо будет дело поставить на суд, а тогда, ввиду новых данных, весь процесс придется пересмотреть, возвратить осужденных депутатов и т. д.

Видно было, что Щегловитов хочет умыть руки и предоставить все министру внутренних дел. Остальные министры больше молчали. Меня очень возмутило поведение Щегловитова, и я попросил слова. Я сказал, что Шорникова является жертвой правительства, что она была у меня, я ее видел, говорил с ней, что это совершенно конченая женщина, комок нервов, ее всю дергает, она не собирается ни мстить, ни разоблачать, на это у нее и сил больше нет, она просит ее судить, как будет угодно, лишь бы только легализоваться, так как жить так, как она жила эти 7 лет, она не в силах – от социал-демократов она должна скрываться, от правительственных властей также, это ей свыше сил.

Поэтому я находил, что судить ее и осудить тому же правительству, которое ее привело в такое состояние, недостойно, и в данном случае правительство является виновным перед ней, а не она. Я настаивал, что ее надо так устроить, чтобы она могла остаток дней своих прожить спокойно, надо ее вознаградить за все перенесенное, за все нравственные страдания, которые тяжелее физических, а перенесла она их благодаря правительству. А как это сделать, как достойным образом ликвидировать это дело – это уже дело министра юстиции. Я был горячо поддержан министром земледелия Кривошеиным, а также Харитоновым. Коковцов обратился к Щегловитову, но тот опять уклонился и стал говорить о необходимости все дело социал-демократов Второй Думы пересмотреть, ввиду новых обнаруженных обстоятельств. Тогда я задал ему вопрос: "Если бы Шорникова вовсе не фигурировала бы в этом деле, то были бы виновны социал-демократы в посягательстве на ниспровержение государственного строя и были бы они осуждены так, как были осуждены?" Щегловитов ответил, что были бы. Этот ответ министра юстиции склонил всех на мою сторону, и Совет Министров поручил Щегловитову, как он там знает, но обставить это дело достойным для правительства образом.

В конце концов дело Шорниковой назначено было к слушанию в распорядительном заседании Сената на предмет его прекращения. В это заседание была вызвана Шорникова и я, как представитель Министерства внутренних дел, для засвидетельствования о том, что она принимала участие в деле социал-демократической фракции. Распорядительное заседание Сената и постановило – дело прекратить и освободить Шорникову от дальнейшего преследования. Вслед за сим я приказал ее снабдить заграничным паспортом и выдать ей железнодорожный и пароходный билеты для следования в Америку, куда она выразила желание ехать, и еще 500 руб. на расходы.

Уже после революции, во времена Керенского, Чрезвычайная комиссия по расследованию незаконных действий министров под председательством Н. К. Муравьева, наткнувшись при разборе дел Департамента полиции на дело Шорниковой, вызвала меня с фронта для дачи объяснения. Комиссия признала мои действия правильными, удивившись только моей скупости, что я дал Шорниковой такое ничтожное пособие.

Меня всегда интересовало, по инициативе кого прибегло охранное отделение к провокации, дабы ускорить падение Думы. Сомневаюсь, чтоб П. А. Столыпин участвовал в этом деле, не допускаю даже мысли, слишком он мне представлялся всегда чистым с нравственной точки зрения. Допускаю, что на это мог решиться С. Е. Крыжановский – товарищ министра внутренних дел, автор нового выборного закона, или И. Г. Щегловитов – министр юстиции, и что с молчаливого согласия их Герасимов – начальник охранного отделения – привел этот план в исполнение при поддержке директора Департамента полиции и с ведома товарища министра, заведовавшего тогда делами этого Департамента. Во всяком случае, вся эта история является печальной страницей за время министерства Столыпина, так как недостойно для правительства, себя уважающего, прибегать к провокации, в чем бы таковая ни выражалась.

Возвращаюсь, однако, к 1907 г. Как я уже говорил выше, одновременно с роспуском Думы был опубликован и новый избирательный закон. Закон этот сохранил общие основания действовавшего избирательного закона. Выборы, как и прежде, должны были производиться особыми собраниями выборщиков от тех же слоев населения, которые избирали и ранее. Ни один класс, ни одно лицо, имевшие избирательные права, не были лишены участия. Отличие нового закона заключалось в том, что он обеспечивал каждому классу населения известный обязательный минимум представительства. С другой стороны, новый закон давал преимущество культурным и устойчивым в общественном отношении классам, увеличивая число выборщиков от них в избирательных собраниях по сравнению с представителями некультурных классов, перевес коих в Первой и Второй Думах имел следствием переполнение Думы депутатами, совершенно неподготовленными к пониманию дел государственного управления. Наконец, новый закон сократил число представителей от тех окраин государства – Польши и Кавказа, которые не настолько еще слились с империей, чтобы депутаты их могли проникнуться пониманием общности их интересов с интересами коренного русского населения. На окраинах же, совершенно неразвитых в гражданском отношении, в Туркестане, степных областях и Якутской области, выборы были приостановлены. Одним словом, новый закон должен был дать в Думу представителей, имеющих уже опыт местного самоуправления и привыкших к мирной и спокойной работе.

В Москву весть о роспуске Думы пришла рано утром, принята была спокойно и не произвела сенсации, даже летучки о роспуске продавались туго. В рабочих сферах тоже наблюдалось полное спокойствие. Назначенный одновременно новый срок выборов действовал успокаивающим образом. На бирже наблюдалась даже тенденция к повышению. 4 июня я объехал верхом ряд подмосковных деревень и фабричных мест, чтобы лично убедиться, как население реагировало на роспуск; везде наблюдалось полнейшее спокойствие. Течение жизни нигде не было нарушено, настроение превосходное.

С 10 по 18 июня в Русской палате "Славянского базара" заседал Общеземский съезд; прибыло около 120 членов; председателем съезда избран был М. В. Родзянко. Направление съезда было правое, прения все шли главным образом вокруг избирательного закона, никаких инцидентов не было, держались строго деловой стороны.

В последнем заседании получена была весть о кончине графа П. А. Гейдена – крупного земского деятеля, пользовавшегося большим уважением во всех кругах. Н. Ф. Рихтер по сему поводу сказал несколько прочувствованных слов, была отслужена панихида, а семье почившего послана депеша с выражением соболезнования. Граф П. А. Гейден скончался 67 лет от роду. Он был заметной величиной в Первой Думе и, несмотря на свои годы, был живой, энергичный. По политическим взглядам принадлежал к умеренным прогрессивного направления, никогда не боялся высказывать свои мысли и умел самые резкие из них облекать в безусловно корректную форму, даже изящную. Им руководили всегда чистые мотивы высшего порядка. Всякий, кто имел с ним общение, не мог не относиться к нему с уважением. 17 июня состоялся вынос его тела из гостиницы "Метрополь" на Виндавскую ж. д. для погребения в селе Глубоком Псковской губернии в родовой его усадьбе.

В это самое время я получил предупреждение из Департамента полиции, что, по имеющимся сведениям, на меня готовится покушение, и что потому им даны соответствующие указания Московскому охранному отделению для принятия мер к охране моей личности. Вслед за этим я получил письмо от товарища министра внутренних дел, заведовавшего делами Департамента полиции, с просьбой на некоторое время ограничить, насколько возможно, мои выезды и избегать выезжать на своей лошади, дабы меньше обращать на себя внимание. От охранного отделения я получил по нескольку экземпляров фотографий с нескольких лиц, на коих выпал жребий совершить покушение на мою жизнь. Фотографии эти рекомендовалось раздать дежурным при мне чиновникам особых поручений. Одновременно с сим охранное отделение командировало в мой дом для присутствия во время приемов двух агентов. Эти агенты смешивались с просителями, причем один из них всегда садился и брал газету и делал вид, что читает, а сам наблюдал за входящими, проткнув для сего пальцем газету, что было довольно комично.

Помню, на первый же день получения мною письма с предупреждением, я как раз собирался ехать к "Яру" обедать с несколькими друзьями. Меня отговаривали ехать, но я все же поехал, поехал на трамвае, чтоб не выезжать на своей лошади. Чрез некоторое время градоначальник мне сообщил, что один из злоумышленников арестован рано утром на улице, это был швейцарский подданный Виктор Брудерер, прибывший из Парижа месяц тому назад, как он сам объяснил, чтобы совершить покушение на мою жизнь, и что он намеревался привести это в исполнение у меня на приеме.

Вслед за сим был также арестован и другой – Ваня Коломийцев, совершенно случайно. При ликвидации группы максималистов был арестован некто Нил Ковальский, согласно его паспорта. Когда же на другой день его вымыли, так как он был крашеный, и смерили голову, то он оказался Ваней Коломийцевым. Об этом мне сейчас же сообщил градоначальник, прислав мне и новую его фотографию.

10 июня в г. Звенигороде состоялись выборы на должность председателя земской управы на место удаленного от должности князя А. В. Голицына. Избран был Ю. Г. Карпов, человек очень хорошего направления, но, к сожалению, не дельный и неустойчивого характера, почему ему трудно было совладать с оппозиционными элементами звенигородского земства и у него далеко не все шло гладко.