Текст книги "Свадебный круг: Роман. Книга вторая."

Автор книги: Владимир Ситников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Серебров забывчивостью страдать не хотел, а идти на примирение тем более.

– Не приедем, некогда, – небрежно сказал он. – А вот в банк приду, куда я денусь. Контору зарубить у меня собираетесь. Ругаться приду. Я ведь в отличие от вас не хочу волков в Ильинском разводить.

– Ну, чудак-человек, ну выдумщик! – закрутил головой Огородов, раскатывая привычный показной смех. – Откуда что берешь?

– Помнят люди, они все помнят, – отчужденно проговорил Серебров.

Звонок избавил Николая Филипповича от неприятной паузы, когда уже нечего бывает сказать и собеседник молчит, как-то тягостно, стыдно уходить, не сказав оправдательного слова.

– Ну, садиться пора, – проговорил он и отошел от Сереброва.

Это было довольно обычное собрание с докладом о том, как крутенцы сработали в прошлом году. Пока еще под снегом нива и неизвестно, каким выдастся будущее лето, можно поговорить, какие промашки были допущены из-за проклятущей жары или мокряди.

Виталий Михайлович Шитов, принаряженный, с легким молодящим хохолком волос над высоким лбом, возник на трибуне. Он был настроен благодушно. Собрание легкое. За последние годы провальный Крутенский район начал выбираться из числа провальных. Раньше гремел один льноводческий колхоз «Новый путь», а теперь вот выдвинулась в число крепких маркеловская «Победа».

И Шитов похвалил «Победу», сказав, что там умеют работать с минеральными удобрениями. Нынче вывезли их столько, сколько не вывез весь соседний Мокшинский район. Григорий Федорович потупил глаза. Пусть Клестов оценит и это. Старается Маркелов. Тем более, что тут же рядом были отрадные цифры самой высокой по району урожайности зерновых и трав. В засушливое лето!

Бился за этот хлеб Крахмалев, бился Серебров, когда замещал Маркелова и, конечно же, сам Григорий Федорович, но Серебров теперь был не в счет, он краснел за свой «Труд», хотя укоризненные цифры урожайности в «Труде» должны были бы вгонять в краску Пантю Командирова, однако Пантя теперь был уже далек от ильинских забот. Представлял он теперь коммунальное хозяйство.

Доброжелательный, чем-то незримо отличающийся от районного люда (осанкой, что ли, и уверенностью?) Кирилл Евсеевич Клестов нашел взглядом Григория Федоровича, когда речь шла о колхозе «Победа», легонько, с одобрением кивнул ему. Потом сокрушенно покачал головой, когда докладчик назвал урожайность «Труда». Пять центнеров с гектара! Надо же, до чего докатились. Сереброву хотелось возмущенно вскочить и крикнуть:

– Да что вы, люди! Как так можно?! Ведь не я виноват.

Но он вскинул голову и взглянул в глаза Клестову: что ж, я принимаю упрек, но и вы не обижайтесь, если я скажу правду.

Григорий Федорович Маркелов еще раз заслужил благосклонную улыбку Кирилла Евсеевича, когда напористый, уверенный вышел на трибуну и начал сыпать цифрами, из которых словно из мозаичных стеклышек складывалось оптимистическое панно ложкарской жизни.

Почти вертикально взметнувшаяся воображаемая кривая подъема экономики колхоза говорила и о взлете Маркелова.

– Может давать краснодарские урожаи наша земля-кормилица! – оптимистично доказывал он. – Только любить ее надо, а не позорить.

А вот позорили-то ее, наверное, такие, как колхоз «Труд».

Недоуменный шумок прошел по залу, когда Шитов объявил, что слово дает Сереброву. Огородов ухмыльнулся и подтолкнул локтем Маркелова: смотри, куда мой родственничек прёт! Тот покрутил головой. Знает он этого нахала.

Серебров, щегольски одетый в синий костюм с жилетом, легким решительным шагом прошел к трибуне и сразу же вогнал в краску Маркелова, начав свою речь с того, как получил вместо трактора посулы и мог бы остаться без удобрений, если бы не занялся противозаконной деятельностью.

– Почему так получается? Почему «Труду» не дали ни одного трактора, а прославленный, богатый, но не очень-то сочувствующий чужой нужде сосед отхватил сразу три? Да потому, что через голову районных властей Маркелов умеет найти путь к сердцу руководителей областной «Сельхозтехники». Ему, видите ли, шлют «именником».

Маркелов нахмурился: использовал Серебров запрещенный прием. Такого не водилось среди руководителей крутенских колхозов и совхозов. Нельзя упрекать за расторопность: добывай сам, проси и помалкивай. Явно зависть двигала неоперившимся председателишкой. «На свою шею вырастил», – с досадой подумал Григорий Федорович.

Тогда же Серебров сказал, что вся шефская помощь машиностроительного завода, именуемого в народе «чугункой», осела в колхозе «Победа». В зале поднялся неодобрительный гомон. Ну и Маркелов!

Григорий Федорович почувствовал, что может ускользнуть надежда на признание. Он торопливо, вместе со скрепками выдрал из записной книжки серединный листок и написал, что возмущен клеветой, просит слово для справки.

Серебров знал, что одними эмоциями нынешнего бывалого и тертого руководителя не возьмешь. Он запасся цифирью. Урожайность своего «Труда» он сопоставил с мизерными тоннами минеральных удобрений, которые попадали на их поля, с количеством имеющихся машин.

Когда Серебров по цифровым выкладкам, как по лесенке, стал взбираться к вершине своего вывода о том, что такая позиция районных и областных властей не способствует подъему экономики слабых хозяйств, у Клестова смыло с лица доброжелательное выражение. Он взглянул на выступающего усатого щеголя с досадой. А когда тот заявил, что позиция эта вредна, потому что слабых колхозов и совхозов в области добрая половина, Кирилл Евсеевич не выдержал.

– А вам известно, сколько было отстающих хозяйств девять лет назад?

Девять лет назад Клестов стал работать секретарем обкома, и, очевидно, у него были какие-то свои утешительные для него факты.

– Я таких подсчетов не делал, – повернувшись к Клестову, сказал Серебров. – Меня беспокоит то, что их по-прежнему в нашем районе да и в области много.

Наверное, Сереброву не стоило говорить об области. В районе отстающие – это вина здешнего руководства, а вот отстающие в области – это уже промашка самого Клестова. Но Серебров не хотел сваливать вину за район на одного Шитова.

– А сколько вы взяли хлеба с гектара? – спросил хмуро Клестов, повернув лицо к трибуне.

– Пять, – ответил простосердечно Серебров.

– Пять? – задержал внимание зала на этой цифре Клестов и тоном голоса призвал удивиться. – Да вы еще не использовали естественное плодородие. До десяти, даже двенадцати центнеров можно подняться за счет улучшения агротехники, сортовых семян и не тянуть руку за удобрениями, – и он расстроенно отвернулся, возмущенный таким непониманием элементарных вещей. – Низкий урожай – это ведь прежде всего низкий уровень руководства. Надо искать вину в самом себе, Серебров.

Это была отповедь. И опять же за чужие, Пантины грехи.

– Я говорю не только об удобрениях, – не сдавался Серебров. – А техника? Чтобы с нашими тракторами провести своевременный сев, надо полтора месяца. И дорогу без техники мы держать не можем, и стройматериалы возить.

– Ну, друг дорогой, – проговорил Кирилл Евсеевич еще отчужденнее и сердитее. – Расплакались, руку тянете, а своих ресурсов не используете. Да я уверен, что у вас около ферм горы навоза. Вот вывезите органику…

Тут он был прав, но Серебров уступать не хотел.

– И для этого нужна техника, как минимум шесть тракторов-колесников или два «Кировца», – проговорил он, поигрывая свернутым в трубку текстом выступления.

– Ты брось эту арифметику, – раздражаясь, осадил его Клестов.

– Теперь, Кирилл Евсеевич, пора уже не с помощью арифметики, а с помощью высшей математики руководить хозяйством, – петушисто откликнулся Серебров. Откликнулся так, чтоб не остаться в долгу, а прозвучали слова упреком: отстаете от современного уровня руководства, Кирилл Евсеевич.

Клестов, выведенный из себя, поднялся. Теперь Серебров был вовсе не нужен тут. Можно было с позором садиться на место, но он стоял и ждал, не зная, как ему быть.

– Мы и впредь намерены технику в первую очередь давать тем хозяйствам, где ее используют с отдачей, где с удобрениями работают, а не сплавляют их в реку, – с железом в голосе проговорил Клестов, желая поставить Сереброва на место.

Прав, конечно, был Клестов, у самого Сереброва по-прежнему валялась на земле нитрофоска, потому что так и не сумела убрать ее нераспорядительная слезливая агрономша Агния Абрамовна.

Клестов считал, что он сбил спесь с петушистого председателя Сереброва, еще ничего не сделавшего, но уже требующего всего в полном объеме.

– Садитесь, – бросил он с презрительной жалостью и взмахнул рукой.

Но Серебров не сел. Он выпалил такое, после чего надо было гнать его не только с трибуны, но и из этого серьезного зала.

– Вы меня упрекнули насчет помощи… Если не хотят нам давать трактора, пусть снимут план продажи зерна, мяса и молока. Мы будем собирать клюкву, грибы и другие дикорастущие. Предполагал же когда-то сидящий здесь в зале деятель засадить наши места лесом, чтоб разводить волков. Считал, что это выгоднее.

Вряд ли кто помнил эти знаменитые слова Огородова о волках, оставшиеся в обиженной памяти Павлина Звездочетова, но они вызвали шум. Многие, в первую очередь Огородов, постаравшийся не вспоминать, что фраза, произнесенная им в конце 50-х годов принадлежит ему, поняли, что песенка выскочки Сереброва спета. Когда тот шел на свое место, на него смотрели с жалостью. Такое ляпнуть секретарю обкома партии? Да кто после этого будет ему помогать?

Серебров ощутил, что спустился в совершенно иной зал, чем тот, из которого поднимался. Его охватила тоскливая злость.

Кирилл Евсеевич быстро поставил на свое место задиристого зеленого председателишку. Он назвал его выступление иждивенческим. У него были под рукой и цифры о помощи слабым колхозам и совхозам, он помнил постановления обкома партии, которые обязывали заниматься отстающими хозяйствами.

– Извиняет этого молодого человека то, что он – человек молодой и только начинает работать, – великодушно закончил Кирилл Евсеевич разгром Сереброва.

Наверное, надо было благодарно притихнуть и с покаянием смотреть в пол, но слова Клестова не образумили Сереброва.

– Теперь вам ясно, что мы не можем делать одинаковую ставку на слабые и сильные хозяйства, – проговорил Клестов и взглянул на упрямого председателя колхоза «Труд», а тот, бодливо наклонив голову, сказал негромко, но так внятно, что услышали все:

– Нет, не ясно. Мне не ясно.

Это всколыхнуло в зале возмущенный гомон. Ну и непереносимый упрямец!

Кириллу Евсеевичу надо было как-то выходить из затруднительного положения. Он немного деланно, но великодушно рассмеялся.

– Хорошо, с вашим особым хозяйством мы особо разберемся, – проговорил он и перешел к делам, касающимся всей Бугрянской области.

Самый сильный и неожиданный удар нанес по Сереброву Григорий Федорович Маркелов, которому дали слово для справки. Он просто спросил Сереброва:

– Скажи, Гарольд Станиславович, кто ездил на машиностроительный завод договариваться насчет шефской помощи?

– Ну я, – ответил Серебров, и зал разразился гоготом.

– А ты говоришь, что я все у шефов забрал, – усмехнулся Маркелов. Посрамил Григорий Федорович задиру Сереброва, крепко посрамил.

Во время перерыва в буфете, куда повалил проголодавшийся люд, знакомые хлопали Сереброва по плечу: «Ну, ты и дал!» Были такие, которые говорили вроде с одобрением, но чувствовалось, что из-за своей строптивости пал в их глазах Серебров.

– Ты что это, – покрутив головой, упрекнул Сереброва заворготделом Ваня Долгов. – С первым секретарем в таком тоне?!

– А-а, отстань. Как думаю, так и сказал, – наливая в стакан напиток «Буратино», отмахнулся Серебров.

Задержал его в вестибюле Александр Дмитриевич Чувашов и, глядя с удивлением своими голубыми внимательными глазами, проговорил:

– Посылай агронома, у меня хорошего семенного ячменя лишку есть. Тонн десять могу дать на развод. Сорок центнеров урожайность.

– На что меняете? – с привычной опаской спросил Серебров.

– Да просто так, по себестоимости, – проговорил, смеясь, Чувашов. – Ох, и купцами мы стали.

Предложение Александра Дмитриевича тронуло Сереброва больше, чем похвалы о безоглядной смелости, он тиснул благодарно ему руку.

– Спасибо, душевное спасибо.

Весь перерыв Маркелов опять был рядом с Клестовым. Они о чем-то горячо говорили, по-видимому, не журил Григория Федоровича за «чугунку» секретарь, потому что лицо у него было довольное. Улыбался он и даже смеялся.

После собрания актива хмурого и настороженного Сереброва позвали в кабинет Шитова.

Поигрывая шариковой ручкой, сидел за столом Виталий Михайлович. Сбоку устроился розовый от приятного волнения Григорий Федорович. Его позвал на совет первый секретарь обкома партии. И он уже высказал свое умное предложение.

Кирилл Евсеевич, заложив руки за спину, прохаживался по ковровой дорожке. Он рассказывал о чем-то веселом, потому что Серебров еще застал смех в глазах Шитова и Маркелова.

– Садитесь, – широко повел рукой Клестов.

Серебров сел, поламывая пальцы, упер взгляд в пол.

– Ну так что ж, Гарольд Станиславович, – проговорил Клестов. – Тут мы посмотрели, действительно, у вас с техникой дела обстоят неважно, решили вашему хозяйству добавить тракторов.

Серебров опять, наверное, сделал промашку. Сразу уверовав в то, что трактора сами собой появятся у него, он вскинул голову и проговорил:

– «Уазика» у нас нет и еще нужен автобус. Единственный наш колхоз без транспорта, школьников в Ложкари возить не на чем, и дорога никуда не годится.

Клестов захохотал чуть ли не с восхищением:

– Ну, тебе дай палец, ты руку отцапнешь.

Великодушие не покидало его.

– А давайте я вас на своей машине провезу, – сказал Серебров, играя под простачка. – До Ильинского не доедем, развалится.

– Ну что ж, и «уазик», – сказал раздумчиво Клестов.

– Только не из фондов района, – проговорил Серебров.

– Эх, выстегать бы тебя, прежде чем председателем садить, – вырвалось у Маркелова. Он делал вид, что вовсе не сердится за старое на Сереброва, просто не доволен тем, как тот нахально ведет себя.

– Меня и так стегают, – задиристо откликнулся Серебров.

– И еще, – возвысил голос Клестов, не обращая внимания на дерзость Сереброва. – Вот Григорий Федорович проявил благородную инициативу и решил взять шефство над вашим хозяйством. Его специалисты разберутся в севообороте, посоветуют насчет создания кормовой базы, подбросят колхозу семян, породистых телок.

Сереброву, наверное, надо было, забыв о гордыне, выдавить из себя почтительное «премного благодарен» и приложить руку к сердцу, но он знал, что, взявшись помогать колхозу «Труд», Маркелов наверняка это в тайне не оставит, газеты напишут, какой он добрый и великодушный, а вот Серебров на буксире у передовика будет выглядеть тупой бездарью.

– На каких условиях? – замыкаясь, спросил он.

– Ну, мы обговорим все в управлении сельского хозяйства, – ответил Клестов. – Наверное, можно доплачивать специалистам из «Победы», добавить им техники, чтоб они массированным наездом за три дня вспахали на «Кировцах» всю вашу землю.

«Значит, опять дадут технику не «Труду», а «Победе»? – подумал Серебров и, наливаясь обидой, сказал:

– Пусть лучше Григорий Федорович возьмет наше хозяйство полностью на баланс. А я, как и прежде, буду главным инженером.

Это одобрения не вызвало.

– Спасибо надо сказать, – вырвалось у Клесто-ва. – А ты…

– Спасибо, но я как-нибудь так, без шефа, – наклонив упрямо голову, проговорил Серебров.

Маркелов качал головой.

– Такие-то упрямцы встречаются редко, – сказал Клестов, уже не скрывая возмущения. – Тебе же кашу в рот кладут, а ты глотать не хочешь.

– Не хочу, – поднимаясь, подтвердил Серебров. – Сам жевать буду. А за советом приеду к специалистам, и семена бы взял, и телок тоже.

– Ну что же, идите, – недовольно нахмурился Клестов, и когда закрылась за Серебровым дверь, напустился на Шитова. – Нашел ты себе золото, Виталий Михайлович. Как решился такого ферта ставить на колхоз? Выскочка! Артист. Ты ему купи цилиндр и это самое, ну, как его, носили раньше… Вспомнил – жабо, пусть щеголяет в жабо, только не в колхозе, а в клубе.

– Да нет, он хороший парень, живой. Его в колхозе шилом зовут, – проговорил растерянно Шитов. Его озадачил неожиданный этот конфликт. Если бы не было Клестова, он сумел бы поставить на место Маркелова, успокоить Сереброва, а вот теперь загорелся целый сыр-бор, и не мог он ничего изменить.

– Ты что, считаешь укол шила приятным? – хохотнул Клестов. Он был недоволен Шитовым. Постоянно складывались с ним особые, не очень теплые отношения. А теперь берет под защиту этого выскочку и зазнайку.

– Ты разберись еще раз с ним, – повторил Клестов. – Наломает дров, потом локти кусать будешь.

– В «Труде» уже нечего ломать, – вздохнул Шитов.

– Ну, поехали, Григорий Федорович, к тебе. Я хоть душой отдохну, – признался Клестов, вызывая у Григория Федоровича радость. Неожиданное расположение Клестова подняло в нем дух. Да, теперь он горы перевернет.

Серебров возвращался в Ильинское усталый и скучный. Ему не казалось уже отважным свое выступление, спор в кабинете Шитова. Нашумел, надерзил. Опять на басах получился разговор. Можно было и не задираться. Но предложение Маркелова шефствовать он по-прежнему расценивал как хитрость, желание понравиться Клестову.

Колхозные заботы лишали Сереброва возможности нормально разговаривать, есть, спать.

Однажды ему приснился ясный день. Весна будто бы наступила, время сева, жаворонки поют, а у него в колхозе земля не пахана. И ему стало необычайно тяжело, беспокойно от этого, он проснулся в поту и долго бродил взглядом по темному потолку, с тоскливым опасением спрашивая себя: «Неужели не получится? Вдруг, как Пантя Командиров, завязну в суете, потеряю уверенность?»

Он мучился не в силах заснуть, считал до трехсот, лотом еще и еще, а сон не шел. Рядом тихо спала Вера. «Вот ей хоть бы что!» – с обидой подумал он, но когда повернулся на бок, Вера вовсе не сонным голосом спросила его:

– Чего ты возишься-то?

– Я думаю. А ты чего не спишь? – с подозрением проговорил он.

– А разве я не могу думать? – обиделась она.

– Спи-катай, у тебя думы легкие, – прошептал он с обидным пренебрежением.

– Еж колючий, – ответила она со вздохом. – Ничего не замечаешь, я уже неделю есть не могу. Ребенок у нас будет, – и всхлипнула.

– Да ну? – садясь на кровати, проговорил Серебров. – Парень?

– Откуда я знаю, – усмехнулась она сквозь слезы. – Ой, дурак же ты, Гарик.

– Парня давай, – виновато погладив Веру по обнаженному плечу, проговорил он, – на охоту ходить вместе будем.

– Ишь ты – заказчик, – счастливо рассмеялась Вера, – а может, у меня девчоночья специализация.

– Ну и пусть девчонка, – примирительно сказал он, – тогда чтоб красавица, – и уже бродил взглядом по потолку не с такой безысходностью, как до этого.

«Если мальчик, назовем Стасиком, только отчество никуда не годится, – думал он, – а девочку – Верой. Пусть будут две Веры. Хорошо, когда двое детей».

СВАТОВСТВО

Накопилось много неотложных дел в Бугрянске, важных и не очень важных: надо было выпросить у Краминова кирпича, поклянчить на базах электрические плиты для столовой. И еще лежало в кармане приглашение на встречу выпускников сельхозинститута. Вот на эту встречу больше всего Сереброву, пожалуй, и хотелось попасть, чтоб увидеться с богатырем Пах-Пахом, влюбчивым кудрявым Петей Кодоловым, Генкой Рякиным, ну и немного покрасоваться в председательском звании. Вроде никто из его однокашников не достукался до такого, а вот он – председатель колхоза. Хотя, по правде говоря, красоваться было рано, а хвалиться нечем.

В Бугрянске пришла Сереброву мысль взять с собой на вечер встречи Алексея. Ему это будет полезно. И вот Серебров появился в старой двухэтажке, заглянул на общую кухню. Там Раиска Самылова сидела с сыном, которого называла заскребышем и варила кашу. Толстощекий «заскребыш», рьяно мусоля во рту карандаш, рисовал портрет своей матери. Раиска привередничала:

– Боле нос долог нарисовал, – говорила она, тыча пальцем в рисунок, – эдак матерь будешь рисовать, дак кашой кормить не стану, компоту не дам.

– Я короче нос нарисую, – понимая, что нос и; вправду у матери получился длинноватым, спасовал заскребыш.

– Здравия желаю, – поприветствовал Серебров Раиску. – С прибылью!

– Да отколь и берутся, – удивилась Раиска.

Разговор Сереброва с Раиской услышала обрадованная Нюра Рыжова и зазвала Гарьку к себе в комнату. Всхлипывая, она вдруг начала жаловаться на Алексея.

– Говорю-говорю, как о стенку горох, – понизив голос, отчаивалась Нюра. – Костолом и есть костолом. Молчит, да все по-своему ломит. Рехнулся он, что ли, за школьницой бегает. Опоили его будто.

Оказывается влюбился его друг Алексей в какую-то девчонку-шерээмовку, и вот переживает мать из-за этого.

Серебров посочувствовал тете Нюре. Он сразу понял, что обязан потолковать по душам с Алексеем не только о своем нежданном председательстве, не только стаскать его на встречу выпускников, но и спасти от опрометчивого шага.

И Серебров отправился искать Алексея.

– У школы, где быть-то, у школы об эту пору, там стоит, – провожая Сереброва, сказала обо всем осведомленная Нюра.

«Взрослый человек, а занимается детсадом», – с неодобрением подумал Серебров об Алексее. Ему, человеку семейному, казалось легкомысленным ухаживание за школьницей. Вот он, к примеру, капитально решил свою судьбу. У него взрослые, серьезные заботы. Дочь уже есть, и еще сын будет.

Нюра оказалась права: на троллейбусной остановке Серебров увидел очкастого увальня в вытершемся меховом полупальто и с наигранным недоумением хлопнул его по плечу.

– Ты чего тут, Слонушко-батюшко?

– Маринку жду, – сказал тот, расплываясь в улыбке. И столько было глупой радости и самодовольства на его физиономии, что Серебров мгновенно рассвирепел: и вправду, видать, рехнулся.

– А где она? – спросил он, сдерживая волну наставлений и упреков.

– В школе. Последний урок, – ответил Алексей, не догадываясь о гибельности своей умиленности.

– Русалка? Англичанка? – с ехидцей заглянул в лицо друга Серебров.

Алексей замялся, Не зная, как все объяснить.

– Она телефонисткой работает, а учится в одиннадцатом, в шэрээм. Ей уже девятнадцатый… – начал он, явно пытаясь смягчить свою провинность.

Серебров, не сдерживая себя, оттащил Алексея от людной остановки и угрожающе прошипел:

– Ты зачем с детьми связываешься? Это же кодексом преследуется. В уголовном порядке…

– Ну, ну, – промычал Алексей. Серебров перешел к делу.

– Сегодня у нас встреча выпускников. По-моему, тебе как газетчику очень будет интересно. Пах-Пах у нас зампредколхоза, Гриша Рассохин в ученые подается, Петя Кодолов… – но Серебров не договорил.

У Алексея в глазах мелькнули панические искры.

– Нет, я не могу. Нет…

Серебров ударил его по плечу.

– Чудила! Скажешь, что я приехал, что от газеты командировали. Да, я ведь теперь председатель колхоза в Ильинском, и твое Карюшкино у меня. Могу распахать, если не будешь слушаться.

В другое время Алексей бы удивился такой перемене в судьбе Сереброва, а теперь он воспринял это так, словно тот сказал ему, что купил новые перчатки.

– Не-е-ет, я Маринку обманывать не буду, – подвинув пальцем очки, проговорил он тоном человека, лишенного чувства юмора. – Я, знаешь, как старший брат, я должен…

Что всегда Сереброва бесило, так это выспренность и умиленность Алексея. У Сереброва сморщилось лицо, словно он заглотил целый лимон.

– Я пущу слезу, Лексей, – сказал он и передразнил Рыжова: – «Как старший брат». Тьфу! Смотреть тошно.

Серебров вскипел. Он не мог стоять на месте от возмущения: Алексей не только не понимает юмора, он вообще ничего не соображает. Права тетя Нюра, с ним что-то стряслось.

– Знаешь, – вплотную придвигаясь к Алексею, припугнул Серебров. – Наивность – это возрастное, а глупость – врожденное. Я раньше думал, что ты просто наивен, а теперь начинаю склоняться к мысли, что это у тебя врожденное.

Алексей надулся. Еще немного, и он тоже рассвирепеет. Серебров прекрасно знал об этом, и ему хотелось завести Алексея, чтоб тот наговорил чепухи и в конце концов понял, как глупо и патриархально он выглядит и мыслит.

– Ну, кто она? – повисая на вытертых отворотах Алексеева полупальто, задиристо пытал Серебров. – Где ты с ней познакомился?

Алексей пробурчал:

– Я с улицы ее взял, на остановке познакомился.

Этот ответ предназначался не одному Сереброву, а всем моралистам, которым всегда необходимы для обоснования чувства стаж знакомства и добропорядочность места: в театре можно, в автобусе нельзя, у знакомых на вечере можно, на пляже не рекомендуется.

– Клинья надо подбивать не зимой, а весной, – стараясь быть циничным, сказал Серебров и изобразил руками в воздухе что-то этакое игривое. – Весной девицы расцветают и проявляют все свои лучшие качества.

Но Алексея это не вывело из терпения. Его Маринка была особенная, ни с кем не сравнимая, прекрасная независимо от времени года.

Серебров понял, что Алексей действует по своему давнему и глупому убеждению, что одной верой в доброту можно любого человека облагородить, сделать лучше.

– Ты не знаешь Маринку, поэтому так говоришь, – упрекнул он Сереброва.

– Ну, уж, конечно, она – ангел, она – божество, – передразнил Серебров Алексея и возмущенно отвернулся: было жалко бедного добряка Алексея, но это была брезгливая жалость сильного человека к ослабевшему и безвольному. Особенно остро он почувствовал ее, когда повалили из школы вечерники. Все они, конечно, знали, что этот чокнутый очкарь ухаживает за их девахой из одиннадцатого.

«Стыд, какой стыд!» – мучился Серебров, пиная от злости ледышку.

– Я бы не вынес такого, – признался он Алексею, но тот был непробиваем.

Наконец, выскочила эта самая Маринка, тонкошеяя, глазастая. В глазищах этих стояли радость, удивление и ожидание чего-то необыкновенного. Видно, оттого, что, как взрослую, ждал ее кавалер, который беспредельно верил в нее. А во что было верить? Вероятнее всего это была заурядная деваха, которая из-за хронической неуспеваемости попала в ШРМ. Но Серебров слегка смирился, увидев ее. Ничего не скажешь, Маринка была хороша. Носила она непривычную косу, ушедшую в бабкины предания, но у Алексея всегда было устаревшее представление о красоте. Серебров сразу догадался, что больше всего эта бутафорская коса и подкосила сентиментального его друга.

Потом он подумал, что пройдет годика четыре, и девчонка вымахает в такую неотразимую львицу, что ой-ой-ой. И придет конец спокойному житью Алексея.

Сереброву захотелось сказать об этом по-мужски прямо, но он понимал, что теперь Алексей этого ни за что не поймет, надо просто его утащить от наваждения.

– Вы знаете, Марина, – сказал Серебров, раскланиваясь, – мне очень приятно было увидеть вас. Не могли ли бы вы сегодня на вечер уступить мне вот этого недрессированного слона? – и он похлопал Алексея по глухой широкой спине.

Маринка опахнула Сереброва наивным взглядом.

– Леша, тебе надо? Иди. Я сама, я одна уйду, – заторопилась она, мгновенно обидевшись, но скрывая обиду. Алексей эту обиду так же мгновенно почувствовал.

– Нет, я тебя провожу, – сказал он, хмурясь. – Мне надо.

Такого Серебров не ожидал.

– Эх, ну, пойдемте, ребята, вместе. У меня встреча с однокашниками, – крикнул Серебров, жертвуя всем. – Я нее так редко бываю в Бугрянске.

Но Алексей был по-прежнему непробиваемо упрям и не хотел расставаться со своей Маринкой.

– Ты извини. Потом. Сегодня я не могу, – бормотал он, виновато пряча глаза.

Алексей боялся признаться Сереброву в том, что на сегодняшний вечер у него назначена необыкновенно важная встреча с Маринкиной матерью. Они скажут ей о том, что любят друг друга и что решили пожениться…

Когда Алексей, донельзя расстроенный, появился в ресторане, Серебров сразу понял, что у бедного друга что-то стряслось,

– Я поеду с тобой, я у редактора попросил командировку, – сказал убито Алексей.

Размякшие, согласные Генка Рякин, Пах-Пах и Серебров навалились на Рыжова и заставили выпить штрафной фужер водки.

– Много у тебя друзей, а вот у меня никого нет, – пожаловался Алексей.

– Я знал, что ты придешь, – проговорил, утешая его Серебров. – Ничего, все перемелется. Мы с тобой на охоту сходим. Помнишь, как в Ложкарях было хорошо?

– Я поеду, – повторил Алексей, ощущая, как обида свинцовым слоем ложится на дно души. – Может, в Карюшкино съезжу.

«Старый, я старый?» – повторял про себя Алексей и с силой закрывал от ужаса глаза.

– Ну, давай за дружбу, навсегда, – сказал Серебров, поднимая рюмку.

Им мешали говорить. За соседним столом зоотехники тянули свой наполненный глубоко запрятанным оптимизмом гимн:

Про нас поэты песен не слагают

И не снимают нас в кино.

Всегда нас только лишь ругают

За шерсть, за мясо, яйца, молоко.

Крепкий, с фигурой борца Пах-Пах, взмахивая плавно руками, старался наладить свою песню, но песня не получалась.

– Эх вы, – проговорил с пренебрежением Серебров, – не можете зоотехников забить, – и подойдя к оркестрантам, что-то сказал. Оркестр ударил «Подмосковные вечера», которые хотелось спеть Пах-Паху.

– Что и требовалось доказать! – крикнул Серебров, взмахнув тщеславно рукой.

– Я поеду с тобой, – опять клятвенно повторил Алексей.

– Это хорошо! – одобрил Серебров, понимая по жалкому лицу Алексея, что у того вовсе все не так хорошо, но расспрашивать друга не стал. Привыкший изнашивать в себе тайные огорчения, Алексей должен был их пережить вначале сам, поэтому Серебров пустился в откровения, чтоб сбить его горе.

– Ты знаешь, я стал, наверное, до мозга костей крестьянином. Мне все время снится один и тот же страшный сон, – сказал он, разрезая пополам яблоко, – весна будто бы наступила, время сева, жаворонки поют, а у нас в Ильинском земля не пахана. И так мне беспокойно от этого. Ты понимаешь?

Алексей кивал, но тревога эта отчего-то не задевала и не трогала его.

Протиснулся к ним разгоряченный танцем Рякин, шумно напустился, стыдя:

– Такие девочки, закачаешься, а вы…

Они посмотрели в зал: там в буйном стремлении отдать свою энергию веселью отплясывали сельские инженеры, зоотехники, агрономы и ветеринары, и Серебров пошел отплясывать с каким-то беззаботным веселым существом. Алексей тяжеловесно поднялся и навис над очкастой девицей с детским щекастым лицом, обиженными глазами. Девица, наверное, была несчастна. Она одиноко курила, и Алексею было понятно ее горе.

– Я не хочу танцевать, – сказала девица и независимо закинула ногу на ногу. – Вон пригласите Галку, ее никогда никто не приглашает.

Но и костистая длинная Галка танцевать с Алексеем отказалась. Этот отказ уязвил его в самый незащищенный кусочек сердца.

– Никто не любит меня, – проговорил он обиженно и двинулся сквозь толчею к выходу. – Никто не любит меня, – повторял он, наталкиваясь на танцующих. Его тоже толкали, называли медведем, слоном, черт знает еще кем. В конце концов, он пробился к раздевалке, предстал перед всепонимающим швейцаром, одетым в белый полухалат и богатую фуражку с желтым околышем.