Текст книги "Моя жизнь. Мои современники"

Автор книги: Владимир Оболенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 65 страниц)

Скажу несколько слов об учителях и учительницах нашей Братской школы.

Учителя (больше – учительницы) были в большинстве молодыми людьми. Лица, перевалившие за 30 лет, были среди нас исключениями. Значительную часть составляли учительницы городских школ и женских гимназий, но были и люди других профессий, а также курсистки и студенты. Некоторые принадлежали к революционным социал-демократическим и народническим организациям (партии с.-д. и с.-р. возникли позже), но большинство было просто радикального образа мыслей, с симпатиями к социалистическим учениям.

Между всеми нами установились самые дружеские отношения, но по вопросу о задачах школы мы держались разных взглядов. Так сказать, правую группу среди нас составляли опытные учительницы городских школ, видевшие свою задачу лишь в сообщении ученикам знаний в пределах преподаваемого предмета. Они преподавали главным образом в младшей группе, обучая неграмотных, и в короткий срок достигали блестящих успехов. Любили они школу, как школу, и боялись вторжения политики в дело преподавания, ибо знали, что это рано или поздно ее погубит. Среднюю группу, к которой и я принадлежал, составляли учителя, смотревшие на задачу школы как на «подготовку борцов». Эта задача, имевшая в виду результаты в более или менее отдаленном будущем, тоже требовала «бережения» школы, но вместе с тем мы стремились не только обучать наших учеников, но и внушать им известные идеи. Наконец, третья группа, в которую преимущественно входила кружковая революционная, молодежь, ценила школу лишь как средство пропаганды социалистического учения и организации революционных ячеек.

Помню, как однажды выяснилось, что один из преподавателей этой группы на уроках арифметики читал ученикам брошюры, популяризирующие учение Маркса. Само собою разумеется, что мы отчитали этого наивного пропагандиста, из-за которого школа могла быть закрыта в 24 часа.

Мы категорически заявили нашим левым коллегам, что не хотим и не можем вмешиваться в их конспиративную работу с нашими учениками на стороне, но требуем от них обещания, что внутри школы они такой прямой политической пропаганды вести не будут. Они нам это торжественно обещали, но, как потом оказалось, устроили конспиративную квартиру на той же лестнице, где помешалась школа, и после уроков, в тайне от нас, водили туда учеников. То, чего мы не знали, узнала полиция, школа бьла закрыта, несколько учителей и учеников арестовано, а над оставшимися на свободе (и надо мной в том числе) был учрежден негласный надзор полиции. Много лет этот негласный надзор служил мне помехой в моей дальнейшей деятельности.

Что касается учеников нашей Братской школы, то они проявляли не меньше самоотверженности в своем стремлении к просвещению, чем их учителя в стремлении приобщить их к культуре и… к революции. Работая ежедневно на фабриках и заводах с 7 утра до 7 вечера, с двухчасовым перерывом для обеда, они находили в себе силы каждый вечер отдавать учению 2 часа, а по воскресениям – четыре. Ради учения они систематически недосыпали. Вернувшись с фабрики, они имели лишь один час времени, чтобы умыться, переодеться и поужинать, в школе сидели до 10 вечера и, следовательно, ложились спать не раньше 11-ти. А в 6 утра должны были вставать… Понятно, что не все могли выдержать такую нагрузку. С осени в школу поступало до 150 человек, из которых к Рождеству оставалось не больше трети. Но этот отбор уже действительно был образцовый. Школа становилась для них счастливым отдыхом в их скучной однообразной и трудовой жизни, а умственная работа – потребностью после целого дня физического труда. Любовь к школе объединяла учителей с учениками, и между ними создавались самые тесные и дружеские отношения. Ученики, окончившие школу и получившие диплом, не хотели расставаться с ней. Я поступил в Братскую школу преподавателем в дополнительную, 5-ую группу, состоявшую из окончивших учеников. Но на следующий год образовалось уже две дополнительные группы, на 3-ий – три. Вначале группы эти были нелегальные, но затем Техническое общество добилось расширения программы преподавания. Нужно думать, что наши ученики и этим бы не удовлетворились, и, если бы школа не была закрыта, – нам пришлось бы нелегально проходить с ними целый гимназический курс.

На праздниках Рождества и Пасхи мы устраивали в школе литературные вечера. Обыкновенно читались произведения русских классиков. Моей специальностью было натаскивать учеников в чтении по ролям комедий Гоголя или Островского. Это доставляло как читавшим, так и слушавшим огромное наслаждение. Чтение поминутно прерывалось дружным хохотом и бесхитростными замечаниями публики. Литературные вечера обыкновенно кончались танцами. Потные и красные ученики неуклюже крутили в польке своих учительниц, а затем под гармошку плясали русскую.

Последний из этих вечеров, на Рождестве 1896 года, ярко запечатлелся в моей памяти. На заводах шла в то время усиленная агитация. Рабочие готовились объявить стачку. Наши ученики, конечно, принимали в этом движении деятельное участие. Настроение среди них поэтому было нервное. Тем не менее, литературный вечер прошел, как всегда. Но, когда начались танцы, я заметил, что принимают в них участие немногие. Другие появляются и исчезают. Зайдя в соседний класс, я увидел там необычную для школы картину: один из учеников моей группы стоял на столе и произносил зажигательную революционную речь, которую другие слушали, видимо, с едва сдерживаемым напряжением. По лицам их я понял, что прекратить этот митинг уже нельзя. Оставалось лишь заглушать его музыкой и танцами, чтобы полиция и дворники не заметили ничего предосудительного. Когда вечер кончился и все разошлись, в школе остались лишь два ответственных лица – я, инспектор, и А. В. Простотина, заведующая школой.

– Конец? – грустно спросил я ее.

– Конец, – ответила она мне…

К нашему удивлению, однако, это не был конец. Митинг прошел незамеченным, и школа просуществовала до весны, пока не разразилась стачка и не пошли аресты. Тогда-то полиция обнаружила над школой конспиративную квартиру, о которой я упоминал, и школа была закрыта.

Глава 8
Земская статистика

Моя женитьба. Я становлюсь земским статистиком. Н. М. Кисляков. Из истории земской статистики. Закон 1893 года об оценке недвижимых имуществ. Организация статистических бюро. «Запорожская сечь». Коллегиальность. Состав статистических бюро. Партийные с.-д. и с.-р. конфликты. Трудность положения заведующих бюро.

Весной 1896 года произошло крупное событие в моей личной жизни: я женился на Ольге Владимировне Винберг, дочери известного крымского земского деятеля, о котором я упоминал выше. Долгую жизнь мы прожили вместе, вместе взрастили огромную семью и расстались лишь недавно, в 1938 году. Ее не стало, а я еще доживаю свой век.

В своих мемуарах я старался дать характеристики целого ряда моих умерших современников, хотелось бы посвятить и ее памяти несколько страниц, тем более, что по своему нравственному облику она была человеком совершенно исключительным. Однако чувствую, что не в силах этого сделать. За 42 года нашей совместной жизни я так привык к ощущению нашей слитности, настолько не мог себе представить своего существования без нее, равно как и ее жизни без своей, что говорить о ней как об отдельном от меня человеке не могу. Скажу только, что крепкая наша взаимная привязанность была основным фоном моей жизни и помогала, как мне, так и ей, переживать все испытания судьбы.

Перелом в моей личной жизни послужил поводом перелома и в моей жизни общественной.

Три года по окончании университета я прожил в своем родном Петербурге, где имел множество друзей и знакомых и где принимал активное участие в общественной жизни. Я еще не отказался от своего плана связать свою судьбу с земством и начать работу в земской статистике, но чувствовал, что расстаться со столичной жизнью становится все труднее и труднее. Теперь настал решительный момент. Если бы, став семейным человеком, я не ушел бы с государственной службы и не покинул Петербурга, я, вероятно, остался бы в нем на долгие годы, и вся моя жизнь сложилась бы иначе. Это и тогда было мне ясно. Жена моя, как и я, столичная жительница, всецело поддерживала мое стремление заново строить свою жизнь и перебраться на работу в провинцию. Так мы и сделали.

Как раз в это время мой знакомый, член смоленской губернской земской управы, Б. Т. Садовский, предложил мне пост заведующего земской статистикой при смоленском земстве. Предложение было соблазнительное, но я считал себя недостаточно компетентным для такого ответственного поста.

Пошел поделиться своими сомнениями с одним из отцов земской статистики, Н. Ф. Анненским, который в это время вместе с Короленко редактировал «Русское Богатство». Анненский со свойственной ему энергией и решительностью убеждал меня не отказываться от сделанного мне предложения. «Не боги горшки обжигают, – говорил он мне, – а вы человек способный, интересующийся делом, легко его охватите. К тому же спрос на земских статистиков велик, а компетентных кандидатов на заведующих бюро очень мало. Если вы откажетесь, на ваше место все равно лучшего не найдут».

Чтобы практически ознакомиться с методами работы, Анненский посоветовал мне провести лето на статистическом обследовании Псковской губернии под руководством его бывшего сотрудника, заведующего псковским статистическим бюро Н. М. Кислякова.

Анненский вдохнул в меня решимость, и я дал согласие с осени занять пост заведующего смоленским статистическим бюро, а в начале лета, вернувшись из заграничного свадебного путешествия, мы с женой отправились в Псков, к Кислякову, который радушно нас принял и включил меня в партию статистиков, отправлявшихся на летние работы в Опоческий уезд.

Н. М. Кисляков, с которым я на много лет связался узами близкого знакомства и дружбы, принадлежал к числу людей примечательных. Отец его был крепостным лакеем одного тверского помещика. Получив волю, он переселился в город Горбатов Нижегородской губернии, поступив буфетчиком в местный клуб. Своих сыновей, – а было их пятеро, – он с ранних лет стал приучать к своей профессии, и маленький Коля по окончанию школы был отдан «мальчиком» в местную гостиницу. Коля учился блестяще, и учитель выхлопотал ему стипендию в нижегородской учительской семинарии, но отец решительно воспротивился дальнейшему учению сына. Поэтому, когда наступило время отправляться в Нижний, в семинарию, Коля все еще ставил самовары в гостинице.

Раз он принес самовар какой-то заезжей барыне. Она заметила его заплаканные глаза и спросила о причине его грусти. Мальчик рассказал ей, что хочет учиться, а отец не отпускает. Барыня расчувствовалась и дала Коле 3 рубля, чтобы он мог взять место на пароходе и поехать в Нижний. Осчастливленный Коля так и сделал, потихоньку удрав из родительского дома. С этого момента дальнейшая судьба его определилась. Кончив учительскую семинарию, Н.М. стал народным учителем, а когда Анненский организовал при казанской губернской земской управе статистическое бюро, поступил к нему на службу. Человек исключительно даровитый, Н.М., не обладая никакой научной подготовкой, быстро выдвинулся среди своих товарищей и, перебравшись вместе с Анненским на службу в нижегородское губернское земство, вскоре занял в его бюро руководящее положение. Таково было начало карьеры Н. М. Киспякова, ставшего впоследствии одним из наиболее видных русских земских статистиков. Характерна дальнейшая судьба его братьев. Следующие за ним два брата пошли по стопам отца и стали поварами, один – на ст. Лозовой, другой – в Харькове. Профессия оказалась весьма выгодной. Они разбогатели и сделались собственниками больших гостиниц на юге России. Образованием младших братьев уже ведал Н.М. Они жили у него в Нижнем, где окончили гимназию, а затем стали, как и старший брат, земскими статистиками, притом весьма заурядными. Интеллигенты-статистики, не исключая и самого Н.М., у которого была большая семья, жили очень скудно, а повара процветали и не раз выручали из нужды своих братьев статистиков.

Н. М. Кисляков был не только выдающимся земским статистиком. Он чрезвычайно интересовался всем земским делом и хорошо его изучил. Упорство в достижении целей и колоссальная трудоспособность, отсутствие личного карьеризма при даровитости натуры, гибком уме и уменье в нужных случаях находить необходимые компромиссы – все это вместе взятое создавало Н. М. Кислякову влиятельное положение везде, где ему приходилось жить и работать. Эти же свойства помогли ему много лет занимать в псковском губернском земстве пост заведующего статистическим бюро. По собственному опыту знаю, как это было трудно.

Около 10 лет работал я в земской статистике и хорошо познакомился как с экономикой и бытом русской деревни, так и со своеобразной средой моих товарищей по работе. Характеристике этой среды я хочу уделить особое место, нарушая этим хронологическую последовательность моего изложения.

Еще в начале 80-х годов некоторые губернские земства учредили при своих управах статистические бюро для изучения экономического положения крестьянского населения. Одни, как, например, московское губернское земство, не связывали с этими исследованиями определенных практических задач, предполагая использовать добытые путем всеобщей переписи сведения для самых разнообразных целей земского хозяйства. Другие (черниговское, нижегородское) ставили главной задачей статистических работ – переоценку недвижимых имуществ для более справедливого обложения их земским сбором. До 1893 года статистические бюро существовали в половине земских губерний. Витте, в качестве министра финансов, заинтересовался оценочными работами земских статистиков и, считая – не только в интересах земского обложения, но и в целях общегосударственных, – весьма существенной правильную постановку оценочных работ, провел в 1893 году через Государственный Совет закон, по которому эти работы становились для земств обязательными, причем правительство ассигновало в качестве субсидии на этот предмет по одному миллиону рублей в год.

Надзор за исполнением оценочных работ, равно как и окончательное утверждение оценок, были возложены на особые губернские оценочные комиссии, под председательством губернаторов, в составе представителей разных ведомств. В руководство комиссиям была издана особая инструкция, к выработке которой Витте привлек известных статистиков с Н. Ф. Анненским во главе. Таким образом, статистические бюро становились какими-то особыми учреждениями, находящимися, с одной стороны, в ведении земств, а с другой – в некоторой степени подчиненными губернским бюрократическим учреждениям. Поэтому те земства, где статистические бюро возникали вновь, по закону 1893 года, относились к ним с равнодушием и даже с некоторой враждебностью и терпели их лишь потому, что они были обязательны и что на них в земскую кассу поступали казенные деньги.

Что касается оценочных комиссий, то представители ведомств, в них входившие, совершенно не интересовались делом и ничего в нем не понимали, губернаторы же, в них председательствовавшие, заботились только о том, чтобы не допустить на службу по статистике политически неблагонадежных лиц.

Это сложное положение, созданное двойной подчиненностью, требовало от заведующих статистическими бюро особых личных свойств и, главное, – уменья ладить с людьми. Лично я этими свойствами обладал, привыкши с детства иметь дело с людьми самых разнообразных общественных кругов. Если заведующий обладал достаточным тактом, то двойное подчинение, при малом интересе начальства к самой сути работы, помогало ему отстаивать свою самостоятельность в программе исследования и разработки. А это было очень важно, ибо нас привлекала в земской статистике возможность изучения экономической жизни крестьянства, а совсем не задача оценки недвижимых имуществ, и мы контрабандой, пользуясь полным невежеством в деле наших земских и бюрократических патронов, параллельно с работами чисто оценочного характера, собирали и разрабатывали чрезвычайно интересные и полезные экономические данные, ничего общего, однако, с возложенной на нас задачей не имевшие.

Гораздо труднее было положение заведующих статистическими бюро как руководителей подчиненной им вольницы статистиков.

Из среды бывших земских статистиков вышло немало крупных большевистских деятелей, и едва ли я ошибусь, если скажу, что большая часть деятелей старой большевистской гвардии в какой-то период своей жизни проходила через земские статистические бюро. Это обстоятельство побуждает меня несколько подробнее остановиться на описании своеобразной среды земских статистиков.

Земские статистические бюро представляли собой как бы маленькие, раскинутые по губернским городам запорожские сечи. Эта аналогия невольно мне приходит в голову, ибо, подобно казакам запорожской сечи, земские статистики были преимущественно людьми, не ужившимися в нормальных для того времени условиях государственной и общественной жизни и создавшие свои вольницы с особым бытом и неписаными законами.

Из кого вербовались земские статистики? Специалистов, статистиков-теоретиков среди нас почти не было. Даже большинство заведующих статистическими бюро черпало свои статистические познания главным образом из практического опыта. Имея общие сведения по политической экономии, они в своем большинстве были полными невеждами в области математической статистики и статистические методы, основанные на теории вероятности, усваивали из практики и от здравого смысла. Это обстоятельство, впрочем, не умаляет огромного значения трудов земских статистиков для изучения России.

Если руководители земских статистических бюро были все же людьми культурными и образованными, то рядовые статистики в этом отношении представляли чрезвычайную пестроту. Людей с законченным высшим образованием среди них было немного. Много было недоучившихся студентов. Некоторые из них, приглашенные в качестве регистраторов на подворную перепись, увлекшись работой и кочевой жизнью, просто теряли вкус к продолжению учения и поступали в штат постоянных сотрудников, другие (и таких было много) были исключены из университетов за какие-нибудь политические истории. Довольно много было бывших административных ссыльных, получивших право жить и работать в провинциальных городах. Попадались среди статистиков и бывшие чиновники, не поладившие с начальством, много было народных учителей, доучившихся и не доучившихся провинциальных гимназистов и т. д.

Тип земского статистика и особенности службы и быта в статистических бюро сложились в 80-х годах, когда земства еще не получали правительственных субсидий, а потому ассигновали на статистические работы весьма скромные средства. Поэтому оклады статистиков были минимальные. Для первых статистиков работа была своего рода подвижничеством, на которое они шли из-за воодушевлявшего их интереса. Даже в 1896 году, когда я приехал на практику в Псковскую губернию, заведующий получал 100 рублей в месяц, статистики – от 40 до 80 рублей, а счетчицы – 25 рублей. Прежде оклады были еще меньше. Они могли быть соблазнительными разве для народных учителей, получавших совсем голодные жалования; любой же окончивший гимназию юноша всегда мог найти себе лучше оплачиваемую частную или государственную службу.

Сознание своей жертвенности и отсутствие материального интереса, связывавшего их со службой, делало статистиков особенно требовательными в отстаивании своих прав, ибо человек, связанный с работой почти исключительно интересом умственным, естественно желает проявлять в ней свою инициативу и творчество.

Отсюда возникла пресловутая «коллегиальность» статистических бюро, ставшая основой их неписаных конституций.

Формально статистики были подчинены своим заведующим бюро, а эти последние – земским управам, ответственным перед земскими собраниями. Фактически взаимоотношения сложились совершенно иначе: заведующие статистическими бюро, поступая на службу, обычно проводили свою программу в земских собраниях и выговаривали себе полную автономию в вверенном им деле и независимость от управских коллегий. Управы охотно соглашались на эти условия, тем более, что деньги на статистические работы поступали от казны, а наблюдение за ними возлагалось законом на оценочные комиссии. Предоставляя заведующим автономию, управы перелагали на них и свою ответственность за ведение дела перед земскими собраниями. В большинстве земских собраний установился обычай приглашать в заседания заведующих статистическими бюро с нравом совещательного голоса. В дебатах о статистике председатели и члены управы обычно соблюдали нейтралитет, и вся тяжесть защиты дела вместе с ответственностью за него падала на заведующего. Это узаконенное обычаем переложение ответственности принимало иногда совершенно несуразные формы. Так, в орловском земском собрании мне однажды пришлось выступить с докладом, против которого высказался сам председатель губернской земской управы С. Н. Маслов, формально ответственный за мой доклад и за мои, как лица ему подчиненного, суждения, Исход этого спора был предрешен. Собрание не могло не поддержать своего избранника, председателя управы. Но самая возможность нашего спора в земском собрании показывает ненормальность постановки всего дела земской статистики.

Во внутренней жизни статистических бюро противоречие между формальным правом и реальными взаимоотношениями проявлялось в еще большей степени. Формально все служащие статистических бюро были подчинены заведующим, фактически же заведующие вынуждены были считаться с неписаной конституцией, по которой они были лишь первыми между равными. По этой «обычной» конституции, статистические бюро управлялись коллегией статистиков. Коллегии устанавливали программы исследований и принципы разработки собранных материалов. Они же распределяли работу между сотрудниками. Без их согласия заведующие не могли приглашать новых сотрудников. Во всех этих вопросах за заведующими было признано лишь право вето, которым они, впрочем, пользоваться избегали, боясь создать так называемый «конфликт».

В новом бюро, каким было псковское, куда я попал на обучение, «коллегиальность» проводилась неукоснительно. Все свободное от работы время статистики проводили в заседаниях, на которых велись бесконечные споры из-за деталей программы или требовались от заведующего объяснения по поводу его отношений с управой, с губернатором и т. д. Плохо приходилось тем заведующим, которые, доведенные до отчаяния притязаниями своей вольницы, раньше времени показывали когти, отстаивая свои формальные права. В таких случаях разражался неминуемый «конфликт». Статистики коллективно подавали в отставку, и работа приостанавливалась. Единственно правильной тактикой заведующих был также «измор». Нескончаемые заседания со спорами о выеденном яйце начинали надоедать самим статистикам, не говоря уже о том, что задерживался ход работы. И вот, когда они запутывались в сетях «коллегиальности», заведующие начинали прибирать к рукам бразды правления.

Работать нам приходилось очень много. Летом, на исследованиях, начинали работать в 5 утра, а кончали в 7–8 вечера, делая лишь краткий перерыв для обеда, а зимой сверхурочная вечерняя работа длилась иногда месяцами. Такая напряженная работа естественно отбивала охоту от непроизводительных заседаний коллегии. Возникновение частых заседаний в старых, налаженных бюро было плохим признаком: это означало, что в жизни бюро наступил какой-то кризис и подготовляется «конфликт». Ни одно бюро, как бы успешно ни шли его работы, не было гарантировано от периодически возникавших «конфликтов», ибо основной причиной их было не самое дело и его постановка, а мятежный дух статистической вольницы, соединенный с созданным ею же самою бытом узкой кружковщины.

Трудно теперь, через много лет, восстановить совершенно специфическую атмосферу, существовавшую в статистических бюро. Статистики, поселявшиеся большой группой в губернском городе, в редких случаях были местными жителями. Чуждые местной жизни, они и не стремились заводить новые знакомства. Жили обыкновенно своим тесным кружком, как жили политические ссыльные в городах русского Севера и Сибири. Конечно, провинциальная жизнь того времени, ярко изображенная в рассказах Чехова, была убогой, но замкнутая жизнь статистиков содействовала развитию в них нездорового ощущения своего коллективного превосходства. В большинстве случаев это ощущение было обратно пропорционально объективному положению вещей: чем тупее и невежественнее был человек, тем больше, попав в среду статистиков, он проникался чувством самодовольства. Уже проходили времена, когда статистики были своего рода подвижниками и имели некоторое право своим подвижничеством гордиться. Кадры интеллигенции быстро возрастали, а спрос на нее сокращался. Поэтому в конце 90-х годов уже немногим из лиц, шедшим в земскую статистику, приходилось отказываться от более выгодной карьеры. К тому же и оклады статистиков возрастали, а квалификация их, в связи с увеличением на них спроса, падала. Таким образом, мало оставалось от духа жертвенности и подвижничества прежних времен. Но осталось сознание как бы своей избранности и презрительное отношение к окружающей среде. Со статистиками происходила приблизительно та же эволюция, какая более ярко проявилась в среде революционных партий, когда люди, действительно рисковавшие своей жизнью из-за идеи, прошедшие через ссылку и каторгу, продолжали ощущать свою геройскую исключительность в пореволюционной обстановке, никаких жертв от них не требовавшей, и когда даже всякий приклеивший себе ярлык с.-д. или с.-р., не имея в прошлом никаких заслуг, чувствовал свое превосходство над заслуженными общественными деятелями, этих ярлыков не носившими. Та же психология избранности сохраняется и современным коммунистическим «дворянством».

Состав земских статистиков был пестрый. Были среди них профессионалы чистой воды, в большинстве случаев провинциалы из семинаристов или народных учителей с наивной народнической душой и таким же наивным убеждением в своей «избранности». Очкастые, бородатые, в неизменных мягких рубашках со шнурками вместо галстуков, иногда в высоких смазных сапогах, они внешним своим видом напоминали нигилистов 60-х и 70-х годов. Многие из них были уже не первой молодости, т. е. лет 35–40, побывали в разных статистических бюро доброго старого времени и хранили старые традиции. Работали упорно, добросовестно, педантично, но с таким же педантизмом относились к соблюдению статистических традиций и охране своих прав. Тяжеловозы и тяжелодумы, звезд с неба не хватали, но составляли основную рабочую силу бюро. Вместе с тем часто они были инициаторами «конфликтов», в которых держали себя упрямо, мелочно и прямолинейно. К этим статистическим «сектантам», часто помятым жизнью, но сохранившим какую-то детскую наивность души, я всегда чувствовал симпатию, несмотря на то, что своими претензиями и болезненным самолюбием они много испортили мне крови. В большинстве это были хорошие люди, честные и с открытой душой.

Немалую группу среди статистиков составляли столичные интеллигенты, частью поступившие в земскую статистику из научного интереса, частью из-за присущего им вольнолюбия и нежелания подчиниться какой бы то ни было служебной дисциплине. К этой же категории можно отнести и часть политических ссыльных, отошедших от революционной работы и находивших удовлетворение в работе полунаучного характера. Эта группа составляла своего рода «аристократию» статистического бюро. Из нее вербовались «текстовики», т. е. составители текстов статистических сборников, а также будущие заведующие бюро. Большинство из них сотрудничало в местной или столичной прессе и многие впоследствии становились журналистами или писателями. Много было среди нас и молодых людей, главным образом из исключенных студентов, примкнувших к революционным партиям с.-р. и с.-д. после их образования. Интересовались они преимущественно организацией кружков из гимназистов и рабочих, а на свою службу в статистике смотрели только как на необходимый для существования заработок. Эта группа, с годами все возраставшая, в особенности партийные с.-д. (большевики и меньшевики), мало вносила интереса и инициативы в работу. Относясь с большим высокомерием к беспартийным товарищам, эти молодые революционеры были большею частью недобросовестны в работе, что не мешало им щепетильно отстаивать свои права в статистической коллегии. Благодаря этой группе статистиков, старая коллегиальность, основанная на жертвенности равноправных членов бюро, работавших за малое вознаграждение без счета часов и по праву считавших земскую статистику своим делом и своим детищем, стала полным абсурдом. Эти молодые люди смотрели на заведующих не как на товарищей, а как на работодателей, постоянно требовали регулирования рабочего времени, усиленной оплаты сверхурочных часов, повышения окладов и т. п. И постепенно статистические бюро превратились в уродливые учреждения, подобные частновладельческим фабрикам, управлявшимся комитетами рабочих в первой стадии революции 1917 года.

Кроме указанных трех главных групп земских статистиков, были еще две небольшие группы: к одной я причисляю людей малоинтеллигентных, тупых и бездарных, как-то затесавшихся в статистическую компанию и приобретших навыки в счетной работе. Им из статистики деваться было некуда. Конфликты были не в их интересах, а потому в большинстве случаев они примыкали к «правительственной» партии. К другой группе можно отнести забулдыг и запойных. Ни в одном другом учреждении они служить бы не могли. Но статистическая вольница была к ним терпима. В каждом бюро было 2–3 запойных статистика, которые от коллегии получали как бы негласные отпуски во время запоев. Я знал нескольких статистиков с регулярными запоями, которые служили в своих бюро по много лет. Но, если запои становились «не регулярными», долготерпению товарищей наступал конец. Приходилось их увольнять, и они исчезали из нашей среды, погибая где-либо «на дне».

Таков был в общих чертах состав статистической вольницы, в которую я попал после трех лет службы в одном из центральных учреждений правительственной статистики.

Однако и статистическая вольница не могла избежать естественного деления на классы. В статистических бюро были свои патриции и плебеи. Патриции, обладавшие званием статистиков, были полноправными гражданами своих республик и участниками внутреннего самоуправления. Это было все же меньшинство. Большинство составляли счетчицы, или «барышни», как их называли в просторечии. Барышни были нашими чернорабочими, никаких прав по управлению бюро не имели, да на них и не претендовали. Впрочем, в период подъема революционных настроений перед 1905 годом в некоторых бюро стремление к эгалитарности доходило до абсурда и «барышни» были введены в коллегии с правом решающего голоса. Такие порядки, например, я застал в таврическом статистическом бюро, когда был выбран членом таврической губернской земской управы.