Текст книги "Таких щадить нельзя (Худ. С. Марфин)"

Автор книги: Владимир Мильчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

– Это ты правильно делаешь, начальник, что сразу на бумагу не цепляешься, каждое слово в строку не тискаешь. Вот слушай, что я расскажу. Потом запишешь в протокол. Если в нем все будет, как я говорил, подпишу. То, что Каракурт мне поперек горла стал, это правильно. А из-за чего – это никого не касается. Не для протокола, для тебя скажу. Когда война началась, мне шестнадцать лет было. Я уже в большом хоре пел. То, что у меня жизнь не задалась, и сам я виноват, и война виновата, а больше всех проклятый Каракурт виновен. По последнему делу он на мне отыгрался. Сам почти чистеньким вышел, а я чуть вышку не получил. На мои же деньги, сволочь, смылся. И раз уж я человек конченый, то и с Каракуртом сам кончу. Так что торопись, начальник, брать Каракурта, пока он со мною на узком мостике не повстречался. О том, что Каракурт решил пошарить в Ювелирторге, я тебя известил. Послал письмишко. Расчет был такой: Каракурта на деле не возьмешь. Он по колени в крови, отстреливаясь, уйдет. Ну, я думал, вы тоже ухари, живьем его не выпустите. В перепалке угробите. И мне рук марать не придется. Обидно все же за такую гадину срок получить. Ну, не вышло это. Ушел от вас Каракурт. Не сумели вы его придавить. Вот и все.

Сивоконь говорил отрывисто, делая длинные паузы между фразами. Иван Федорович слушал его, раздумывая над тем, что, наверное, Сивоконь и известил Каракурта о приезде в «Счастливое» Александра Даниловича Лобова. Да, похоже, что это так и было. Ни Рябый, ни тем более, Запрометов в качестве контрагентов Каракурта не пригодны. Нужно будет сейчас это выяснить. И едва Сивоконь замолчал, как Голубкин, не давая остынуть порыву откровенности, спросил:

– Часто вы здесь встречались с Каракуртом?

– Два раза. Один раз в городе, а второй недавно в колхозе… – И Сивоконь резко осекся, поняв, что сказал лишнее.

Но Иван Федорович умышленно не заметил оговорки бандита. Сделав вид, что его интересует только городская жизнь Каракурта, он уточнил:

– Здесь, в городе, вы были на квартире у Каракурта?

– Нет. Каракурт никому не открывает свою малину, – обрадованный тем, что оговорка не привлекла внимания начальника, ответил Сивоконь. – Он меня на базаре встретил. А потом уже мы через одного знакомца сносились.

– Знакомец в городе живет?

– В городе.

– А поточнее не скажете? Адрес, фамилию?

– Знаешь, начальник, – мрачнея, ответил Сивоконь, – в наших делах с Каракуртом я иду в сознание. А про других ни гу-гу. Стукачей ищи в другом месте.

– Да нет, – дружески улыбаясь, ответил Голубкин, – стучать на других вы не будете. Это я знаю. – И, проверяя вдруг мелькнувшую догадку, небрежным тоном добавил: – Я только хотел перепроверить то, что нам уже известно. Фамилия этого знакомца Коновалов.

Сивоконь мрачно уставился в пол и с минуту сидел молча. Голубкин не торопил с ответом. Напряженная пауза затянулась. Но расчет Голубкина оказался верным. Первым не выдержал Сивоконь.

– Ну, выходит, твоя это удача, начальник, разузнал про Коновалова.

– Значит, через Коновалова вы и известили Каракурта, что в «Счастливое» приезжает Александр Данилович Лобов?

Сивоконь вскочил, схватил тяжелый стул короткопалой, по-звериному сильной рукой. Казалось, еще секунда – и он кинется на Голубкина. Но Иван Федорович спокойно, хотя и настороженно, смотрел на вскипевшего бандита.

– К убийству Лобова меня приклеить хочешь? – прорычал Сивоконь.

– В убийстве вас не обвиняют, – спокойно ответил Голубкин. – Но в подготовке его вы участие принимали. За это и придется отвечать.

Сивоконь опустил стул и тяжело плюхнулся на него.

– Где вы были в тот момент, когда Каракурт приехал в «Счастливое» в ночь убийства? – спросил Голубкин. Голос его звучал резко, словно он не спрашивал, а отдавал приказ и не сомневался, что приказ этот будет выполнен. – Ведь рядом с Каракуртом вас не было, около его машины вы не появлялись.

– С котовским зятьком, Митькой Бубенцом, пьянствовали, – хмуро ответил Сивоконь.

– Что, это тоже по заданию Каракурта?

– Нет, вначале просто так пили. Только у Каракурта не трафилось с Лобовым. Он и велел подзудить Митьку Бубенца идти в дом Котова скандалить. Митька к тому времени совсем ошалел от вина, ничего не помнил.

– А Каракурт встречался с Бубенцом? – встревоженно спросил Голубкин. – Знает он его в лицо?

– С Каракуртом в «Счастливом» только я виделся. Да и то оба раза ночью. Ну, кончай выматывать, начальник. И того, что я рассказал тебе, за глаза хватит. Прокурор, как узнает все это, не слезет с Каракурта, пока не загонит его под вышку. – И подобие довольной улыбки появилось на мрачном лице бандита.

30. КТО ОТКРЫЛ ВТОРУЮ ДВЕРЦУ?

Около трех суток провозился Карп Иванович, пока вытащил из Черной речки карауловскую машину. Берега около места аварии оказались такими крутыми, что вытащить машину можно было бы только подъемным краном. А где его возьмешь? Не гнать же такую махину за семьдесят километров от города. В копеечку влетит.

Пробовали отрыть пологий въезд, но каменистые берега не поддавались трем железным заступам.

– Техника времен фараонов, – презрительно отозвался о заступах Кирюшка, ученик Карпа Ивановича, после того, как, поковыряв с час берег, где намеревались отрыть спуск, набил себе на ладонях две кровяных мозоли. На месте же, где трудился Кирюшка, осталась чуть заметная среди других береговых выбоин лунка. Нужно признать, что усилия других работников спасательной экспедиции увенчались не лучшими результатами.

Тогда было решено спустить разбитую машину метров на сто пятьдесят ниже и там уже соединенными усилиями спасателей и полуторки, на которой они приехали, вытащить на берег. Это было единственно правильное решение, но оно требовало такой дьявольской работы, что спасатели, провозившись целый день, вечером буквально валились с ног. И в самом деле. Тащить машину по каменистому дну реки то по щиколотку, то по колено в холодной, быстро текущей воде – работа нелегкая. Тем более что, пока потерпевшая аварию машина, брошенная на произвол судьбы, лежала вверх колесами в воде, проезжавшие мимо шоферы успели снять с нее все четыре ската баллонов. Два дня, скрежеща дисками по обкатанным водою камням, медленно, шаг за шагом подвигалась разбитая машина к месту, где ее можно было вытащить на берег. Лишь в конце третьего дня машину подтянули к шоссе и стали собираться в обратный путь.

И все эти три дня Карпа Ивановича занимала одна загадка, которую поставила перед ним аварийная машина. Не раз и не два за эти дни он хотел обратить внимание работавших с ним слесарей на поразившую его особенность разбитой кабины, посоветоваться с ними. Но чувство настороженности подсказывало ему, что ни с кем говорить нельзя. Надо думать самому. И Карп Иванович усиленно думал.

За свою долгую шоферскую жизнь ему довелось видеть не один десяток аварий. Случалось и самому не раз попадать в такие переплеты, что потом, стоя у обломков вдребезги разбитой машины, приходилось удивляться: как сам-то ухитрился уцелеть. Поэтому, взглянув на любую деталь аварийной машины, Карп Иванович мог безошибочно сказать, в каком рабочем положении находилась эта деталь в тот момент, когда роковой удар вывел ее из строя.

Обследуя лежавшую в реке карауловскую машину, Карп Иванович абсолютно точно установил, что обе дверцы кабины в момент удара о дно реки были открыты и стекла в них спущены. Вначале этот факт не заинтересовал его. Но потом он припомнил, что в момент аварии Гани Рустамов был в кабине один. Караулов в это время спал на мешках риса в кузове. Допустить, что Гани мог вести машину с открытой правой дверцей, Карп Иванович никак не мог. Он много лет знал Гани, знал его аккуратность и даже педантичность, особенно усилившиеся после аварии, за которую он отвечал перед судом. Гани не допустил бы такой неряшливости в работе. Может быть, Гани в момент, когда машина летела с моста в реку, попытался выскочить через правую дверцу? Но это абсурд. Зачем ему тянуться через всю кабину, коль слева, у самого бока, дверца, через которую легко выскочить. Кстати, и Караулов рассказывал, что Гани в момент аварии успел приоткрыть именно левую дверь и остался зажатый ею. Кто же в таком случае открыл правую дверку? Карп Иванович продумал десятки вариантов, объясняющих этот факт, и забраковал их, как явно несостоятельные.

Был и еще один факт, который насторожил Карпа Ивановича. Весь шоферский инструмент оказался в целости, за исключением молотка. Вообще шоферы грузовых машин в отношении сохранения своего инструмента – народ довольно безалаберный. Но Караулов был не такой. С инструментами у него всегда был полный порядок, и это выгодно выделяло Караулова из числа других шоферов. Сам Карп Иванович тоже любил, чтобы у него все нужное для работы всегда было бы под рукой.

Вначале он решил, что это дело рук шоферов, снявших скаты. Но потом задумался. Какой шофер полезет в машину, чтобы взять молоток, и оставит там валяться новый домкрат и насос – инструменты, столь любезные сердцу каждого водителя машины.

Может быть, молоток далеко отлетел при падении машины, а затем был унесен водою? Карп Иванович обследовал дно реки около машины, а затем и далеко вниз по течению. Молотка не было. Тогда, оставив Кирюшку и слесарей перетаскивать мешки мокрого риса

из воды на берег, Карп Иванович, сунув собственный молоток в карман, отправился за дальнюю излучину реки. Безгранично было бы удивление Кирюшки, если бы он увидел, чем занялся здесь его шофер-наставник. Карп Иванович забросил свой молоток на самую быстрину, а затем отправился к месту падения молотка и вытащил его на берег. Повторив свой эксперимент раз пять, Карп Иванович со всей очевидностью установил, что молоток – вещь абсолютно непригодная для плавания даже в быстрых водах Черной речки. Отсюда он сделал вывод, что карауловский молоток не был унесен течением.

Когда же машину перевернули и поставили на диски, Карп Иванович увидел то, что еще более усилило его подозрения. Выбрасывая из кабины все, что было можно выбросить, чтобы облегчить ее, Карп Иванович обнаружил под сидением кровь. Несомненно, это была кровь Гани. Но как она могла попасть под сидение, если Гани получил ранения после того, как машина опрокинулась в реку? Ведь для того, чтобы объяснить, как кровь подтекла под сидение, нужно допустить, что Гани Рустамов, будучи тяжело раненным, вел машину, нужно допустить, что на него совершили нападение еще до аварии.

Старый шофер даже крякнул, когда додумался до этого. Никогда еще жизнь не ставила перед ним таких каверзных вопросов. Теперь уже молоток Караулова нужно было найти во что бы то ни стало.

Освобождая кабину, Карп Иванович все же оставил в ней сидение, несмотря на недоумевающие взгляды товарищей. Но как раз им-то и не хотел старый шофер показать то, что обнаружил.

В гараж аварийная бригада вернулась как раз к началу рабочего дня. Шоферы окружили искалеченную машину. Посыпались удивленные возгласы:

– Вот это гробанулся Караулов!

– Как только живы остались?

– А о механике, братцы, ничего не слышно? Выживет ли?

– Долго тебе, Митька, с этой бандурой возиться придется, пока она забегает.

Бубенец, к которому относилось последнее замечание, только улыбнулся и пожал плечами. Работа, конечно, предстоит большая, но навряд ли ее придется делать ему, Сейчас, когда вернувшиеся с хлопка шоферы берут отгул, Дмитрий ездит на свободных машинах. Отгул шоферам дается в порядке очереди, так что Дмитрий обеспечен машинами по крайней мере на месяц. Ну, а больше месяца ему здесь торчать не придется. За это время уголовный розыск справится с Каракуртом. Все же Дмитрий хотел поближе ознакомиться с машиной, потерпевшей аварию. Дверцы изуродованной кабины были закручены проволокой. Бубенец просунул голову внутрь, но в этот момент его окликнул завгар.

– Ты, Митя, пока не берись за эту развалину. Ездить будешь на свободных. А вы что!.. – крикнул он на прочих шоферов. – Путевки получили?

Шоферы разошлись к своим машинам. Дмитрию в голосе Павла Никаноровича послышалась растерянность. Он только сейчас обратил внимание на то, что пожилой шофер, ездивший за карауловской машиной, выскочив из кабинки, отвел завгара в сторону и что-то шепотом рассказывает ему. Бубенец насторожился. Может быть, этот шофер заподозрил Караулова? Пойдут пересуды, сплетни, дойдут до Каракурта, и тот навострит лыжи.

– Да ну, Карп Иванович! – возмущенно проговорил завгар. – Ты уж совсем несуразные вещи говоришь!

– А кровь под сидением откуда возьмется? – забывшись, повысил голос пожилой шофер. – И молоток я нашел. Тоже следы имеются. Пойдем к тебе, покажу.

Завгар с шофером направились к диспетчерской.

«Точно. О Каракурте узнали, – догадался Бубенец. – Сейчас звон по всему гаражу пойдет. Что же теперь делать?»

В кармане Дмитрия лежала путевка для поездки по магазинам за освободившейся тарой. Махнув рукой на экспедитора, который должен был ехать с ним, Дмитрий сел в машину и покатил к воротам.

– Если придет экспедитор, пусть подождет, – сказал он стоявшему в воротах охраннику. – Я сейчас. Павел Никанорович приказал съездить.

Стараясь разыскать будку телефона-автомата, Дмитрий гнал машину по оживленной улице. «Идиот, – ругал он сам себя, – не мог раньше заприметить, где автоматы есть».

Пятый, шестой, седьмой квартал остались позади, а телефон-автомат все не попадался. Бубенец уже начал приходить в отчаяние, когда, свернув в сторону от центра, около магазина, заметил коричневую будку автомата. Затормозив машину, он кинулся к телефону. Выгреб из кармана мелочь. Как назло, попадались все двугривенные и гривенники. Вот она, наконец, нужная монетка. Бубенец набрал нужный номер. Телефон Голубкина был свободен, но не отвечал. Значит, полковника не было в кабинете. Чертыхаясь от нетерпения, Дмитрий набрал номер кабинета Кретова, с замиранием сердца думая, что ему делать, если не ответит и Кретов. Может быть, сейчас сообщники Каракурта уже бегут из гаража к нему на квартиру.

Но Кретов ответил. Понизив голос, хотя около будки не было ни души, Дмитрий доложил майору все, что заметил сегодня в гараже. По голосу майора Бубенец понял, что Кретова очень встревожило его сообщение.

– Полковника Голубкина нет в управлении, – ответил Кретов. – Я его сейчас же извещу. Но это займет минут тридцать. Подожди, Митя, дай мне сообразить. – Майор с минуту молчал, думая, что же предпринять. И, видимо, нелегко далось ему это самостоятельное решение. – Вот что, – заговорил он наконец. – Поезжай сейчас к нему на квартиру. Приехал, мол, проведать по приказанию администрации. Не нужно ли, мол, вам чего? Может, на базар съездить. В общем, необходимо до тех пор, пока мы ни приедем, задержать его дома. Если к нему придут из гаража, никоим образом не оставляй их наедине. Понял?

– Понял. Сделаю, – заверил Бубенец.

– Только ты смотри, будь осторожен. Каракурт вооружен. Веди дружескую беседу и не давай ему ничего заподозрить. Мы приедем минут через тридцать после тебя.

– Есть, – по-военному четко ответил Дмитрий.

– Уж если совсем будет невозможно удержать его, то на рожон не лезь, – предупредил Кретов. – Пусть уходит. Все равно мы его из города не выпустим. Слишком не рискуй. Смотри, Митя, – несколько непоследовательно закончил Кретов свои указания.

– Есть не рисковать, товарищ майор, – повторил приказание Бубенец. – Да он ничего и не допрет. Все сделаю в лучшем виде. Приезжайте скорее.

Пулей вылетев из телефонной будки, Дмитрий вскочил в машину и, круто развернув ее, помчался по уже знакомой дороге к квартире Караулова.

Караулов лежал на спине, закинув на подушку под голову сильные мускулистые руки. Скомканная простыня валялась в ногах. На голое колено Караулова села муха. Он лениво пошевелил ногой, чтобы согнать назойливую тварь, и болезненно сморщился. Да, удар об асфальт шоссе в момент аварии машины не прошел даром. Нога все-таки болела не на шутку. И если бы только нога. Болела и грудь, и предплечье левой руки. Хорошо, что тогда у врача «скорой помощи» он усилием воли сумел удержаться от стона, когда врач, исследуя его, нажимал на ушибленные места. А то положили бы в больницу вместе с этим идиотом Рустамовым. При воспоминании о Рустамове, Караулов сморщился, как от боли. Старый осел. Отсидел три года и все еще думает честным быть. Узнал про ночные выезды в город – заартачился, подозревать начал, поперек пошел, грозиться стал. Жаль, что не насмерть его прихлопнуло, а то бы не пришлось теперь так поспешно сматывать удочки. Целых три месяца все шло гладко. Лягавые ни за что не могли зацепиться.

Все, к чему втайне он готовился долгие годы, все удалось совершить. С Лобовым рассчитался полностью, поздно, но рассчитался. Еще тогда, в грозном для Самылкина двадцать девятом году, он дал сам себе клятву, что никогда не простит Лобову разорения своего хозяйства. На протяжении двадцати пяти лет трижды Самылкин пытался осуществить свое намерение – убить Лобова, но трижды отступал, сжимая в бессильной ярости рукоять лежавшего в кармане нагана. Все три раза он сталкивался с Лобовым лицом к лицу. Александр Данилович ни разу даже не узнал Самылкина. И Самылкин отступал, боясь открыто взглянуть в ясные и непреклонные глаза своего противника. Только нынешней осенью, укрывшись густыми ветвями вишенника, он решился пустить пулю в ярко освещенное окно, за которым четким силуэтом вырисовывалась голова Лобова. Вспомнив об этом, Караулов покривился в улыбке: «Оправдал свое прозвище, ужалил, как Каракурт, исподтишка». Теперь он решил «завязать» – уйти из преступного мира. Для этого все готово. Богатство накоплено немалое. Покойный Евтифей Самылкин, еще в двадцать девятом году расстрелянный за контрреволюцию, даже не помышлял о том, что его сынок будет владеть подобным богатством. Все было сделано и теперь осталось только исчезнуть. Исчезнуть так, чтобы самые опытные ищейки из уголовного розыска недоуменно разводили руками над тем, куда мог деваться Каракурт.

В одном крупном портовом городе на юге, в городе, где за Каракуртом не числилось ни одного дела, где его знали, как высококвалифицированного механика, имелись люди, которые охотно помогли бы ему очутиться за рубежом. Неважно, как бы это было проделано – тайно, укрывшись в трюме, или явно, в составе судовой команды. Главное, уход за границу был обеспечен. Нужно было только щедро заплатить. А заплатить сейчас Караулов мог, сколько бы ни запросили. Особенно если бы удалось уехать отсюда спокойно, не спеша, забрав с собою все, что удалось награбить. Все складывалось так удачно, и вот на тебе… Черепок этого балбеса Гани не раскололся ни от удара молотком, ни от удара о камни, а сам Караулов чувствовал себя прескверно.

Он припомнил события того утра. Пустынное шоссе, крутой поворот над обрывом, мост и стоящая над самым спуском одинокая машина. С туго закрепленным рулем машина начинает двигаться к мосту, чтобы, ударившись о хрупкие перила, рухнуть с высоты шести метров на камни. Машина набирает скорость, и в этот момент он прыгает с подножки. Но подвела железка, им же самим прибитая к подножке, чтобы укрепить расколовшуюся доску. Вместо рассчитанного прыжка получилось неожиданное падение и сильный удар об асфальт. И вот теперь лежи. Лежи в такое время, когда каждый час дорог. Надо смываться, пока лягавые не нащупали следа, пока Гани не очухался в больнице и не заговорил. Ведь тогда на дороге он казался совсем умирающим. А все-таки выжил. И теперь единственное спасение – в бегстве. Но убежать оказалось нелегко. До этого, предусматривая необходимость побега, Караулов рассчитывал осуществить его двумя путями. Или бросок на своей машине километров на триста по шоссе, ведущему вдоль полотна железной дороги. На этот случай у него были подготовлены запасные номерные знаки, чтобы проскочить незамеченным посты автоинспекции. Но этот вариант сейчас отпадает. Для того чтобы очутиться за баранкой машины, нужно идти в гараж, а этого Караулов не хочет и даже боится.

Второй путь – побег с помощью Жорки Мухаммедова. Жорка покупает билеты. Переодетый Караулов вместе с ним садится в вагон. Избавиться по дороге от Жорки будет нетрудно, а потом – кати, куда хочешь. Но от Жорки ни слуху ни духу. Исчез, как сквозь землю провалился. Дважды по ночам, скрипя зубами от боли, пробирался Караулов на свою вторую квартиру и, превращаясь в зоотехника Топоркова, ждал очередного визита своего напарника. Утром с первым трамваем он возвращался обратно, так и не дождавшись Мухаммедова. Самое страшное заключалось в том, что Караулов вдруг почувствовал, что за ним следят. Вчера, когда он уже в темноте подходил к своей второй квартире, за ним долго и упорно кто-то шел. Караулов выругал себя за излишнюю мнительность и постарался не думать об этом случае. Но на рассвете, когда он с первым трамваем ехал обратно, рядом с вагоновожатой стоял подозрительный человек. И одет он был по-другому, и ни разу не оглянулся на пассажира, но Караулову показалось, что между этим человеком и ночным прохожим есть сходство. Караулов решил не искать больше встречи с Жоркой и на следующую ночь исчезнуть из города.

Сейчас он обдумывал третий, единственно возможный для него вариант побега. Бежать нужно налегке, только с деньгами. Остановить на шоссе машину, сказать, что приехал с хлопка помыться в бане, а сейчас, мол, возвращаюсь в свою бригаду, и отъехать от города хотя бы сотню километров. А там добраться до станции, дать главному кондуктору сотню рублей и выехать за пределы республики. Благо, наличных денег хватит надолго. Все, что взято у Арских, еще цело. Жаль, что вещи придется пока оставить у земляка. При воспоминании о своем земляке Караулов от удовольствия покрутил головою. Вот ведь человек. Уцепился за место, прилепился и сидит. Почти тридцать лет сидит, воняет потихоньку, и неплохо воняет, но никто об этом не догадывается. Надо ему написать, чтобы знал, что к чему.

Караулов, кряхтя, слез с кровати и, как был в одних трусах, прошлепал босыми ногами к письменному столу. Всякий, взглянув на этот письменный стол, мог бы с уверенностью сказать, что находится в комнате передового человека. Значительную часть стола занимали стопки книг. Бросался в глаза красный переплет двухтомника стенограмм двадцатого съезда. Множество закладок подтверждали то, что двухтомник не просто занимает место на столе, а внимательно штудируется. И нужно сказать, что это было не только маскировкой. Караулов, действительно, внимательно прочел двухтомник, комментируя его по-своему, ругаясь, не очень, впрочем, громко, и даже отплевываясь в особо острых местах. Ведя волчью жизнь, он всегда для выполнения своих подлых замыслов надевал личину передового советского человека. А попробуй изображать передового и не разбираться в вопросах политики – быстро разоблачишь себя.

Караулов был очень неглупым, наблюдательным человеком и, изучая политическую литературу, в конце концов понял, что возврата к старому нет и не может быть. В начале Великой Отечественной войны ему казалось, что ненавистный государственный строй вот-вот рухнет под напором фашистских полчищ. Но этого не произошло. И тогда Караулов окончательно убедился, что в мире нет и никогда не будет силы, способной уничтожить социализм. Именно в те годы у него и возникла мысль удрать за рубеж. Но удрать не с пустыми руками, не голодранцем, а богатым человеком. «Открою там себе фабрику или куплю имение, – планировал Караулов. – Конечно, и у них со временем все полетит к чертовой матери, но все-таки не так уж скоро. Не завтра, не сегодня. Глядишь, на мой век хватит». И сейчас, когда он был почти у цели, для него началась полоса невезения.

Караулов вытащил из ящика стола почтовую открытку и начал писать: «Сева! Я уезжаю в неожиданную командировку. Когда вернусь, не знаю. Побереги мое барахлишко. Я или сам загляну, или пришлю за ним надежного человека. С приветом. Ваня».

Перечитав дружеское и внешне безобидное послание, Караулов начал надписывать адрес: «Местное, ул. Дальняя, дом N…», но в этот момент под окном проворчал и смолк мотор подъехавшей машины. Сунув открытку с недописанным адресом под лист бумаги, застилавшей стол, Караулов осторожно выглянул в окно. Из кабины полуторки вылез новый шофер, приезжавший недавно с завгаром.

Караулов быстро подбежал к кровати, лег и укрылся простыней. Подумав, вытащил из– под подушки наган, сунул его под простыню и прижал коленом.

Дверь в комнату Караулова вела из общей с хозяевами прихожей. Не встретив никого ни во дворе, ни в прихожей, Бубенец постучал в дверь Караулова.

– Входите, не заперто, – донесся из комнаты страдальческий голос. «Видать, не на шутку его скрутило», – подумал Бубенец, отворяя дверь.

И впрямь у лежащего в постели Караулова было такое выражение лица, какое бывает у человека, пораженного тяжелым недугом, но мужественно переносящего страдания. Несмотря на внешнюю грубоватость, Бубенец сам не раз испытавший острую физическую боль, был отзывчив на страдания других. Ему показалось неуместным сообщать, как он хотел вначале, о том, что его прислали из гаража проведать и так далее… Он просто подошел к кровати и сочувствующим тоном спросил:

– Больно?

– Очень больно! Хоть волком вой! – ответил Караулов, окидывая взглядом вошедшего.

Дмитрий сразу понял, что все это комедия. В голосе, в выражении лица, в позе Караулова

– во всем, кроме глаз, ощущалось страдание. Глаза же были настороженны и холодны. Боли в них не было. По крайней мере, такой боли, которая даже сильного человека заставит закусывать губы, чтобы не застонать.

– Может, врача вызвать? – предложил Бубенец, продолжая разыгрывать роль сочувствующего.

– Не стоит. Бесполезно, – поморщился Караулов. – Боль приступами накатывает. Скоро отпустит. Ты садись.

– А меня Павел Никанорович попросил заехать к тебе, – сообщил Бубенец, садясь, – проведать и спросить, не нужно ли чего?

– Уф-ф!.. Полегче стало, – более бодрым голосом заговорил Караулов. – Неужели завгар нарочно тебя послал? – недоверчиво переспросил он Бубенца.

– Мне в двенадцать ехать тару из магазинов забирать, – словоохотливо пустился в разговор Дмитрий. – А до двенадцати времени еще вагон. Вот Павел Никанорович и говорит: «Съезди к товарищу Караулову, а оттуда прямо в третий магазин. Только, говорит, не опоздай к двенадцати».

Болтая с самым простодушным видом, Бубенец в то же время соображал про себя: «Где у этого гада лежит оружие? Если под подушкой, то в случае чего навалюсь на него и не дам вытащить. А если уже в руке? Правую руку он аж до плеча под простыню засунул. В комнате жара, озноба у него нет, а он закрылся до самой шеи. Видать, лежит, гад, и пистолет рукой греет».

– До двенадцати успеешь вернуться? – проговорил Караулов, чтобы заполнить неловкое молчание. – Сколько сейчас?

– Полдесятого, – взглянул на часы Бубенец, гадая про себя, разыскал уже Кретов полковника или еще ищет. – До двенадцати я успею еще к одной знакомой завернуть чайку напиться.

– С огурчиком? – пошутил Караулов.

– Чего? – не понял Бубенец.

– Чайку, говорю, с огурчиком выпьешь?

– За баранкой не пью, – с достоинством ответил Бубенец. – Когда свободен – другое дело. Тогда можно и даже нужно. Книг-то у тебя сколько! – перевел он разговор. – И когда ты при нашей шоферской жизни читать успеваешь?

– Надо читать, – поучительно проговорил Караулов, – иначе при нашей шоферской жизни дубина дубиной будешь.

– А я, как демобилизовался, всего две книги прочел, – врал Бубенец, – «Три мушкетера» – очень интересная книга, «Белую березу». От этой прямо не оторвешься. Про фронтовую жизнь.

– Читал. Интересные книги, – согласился Караулов, разглядывая Бубенца, с беспечным видом сидевшего на стуле. «Жаль, времени нет, – думал он. – Прибрал бы я тебя к рукам. Мужик здоровый, а дурак. Золотые бы дела делал. А что если сейчас попробовать? Может, выйдет?»

– Ну как, устраиваешься с бытом? – дружелюбно спросил он Бубенца, который в этот момент, не сходя со стула, разглядывал лежащие на столе книги.

– Пока неважно. Квартиру частную снял у одного отставного. Дерет, дьявол, крепко, Питаюсь, где придется. Жену надо вызывать, да не на что. Не заработал еще.

– Заработать – раз плюнуть. Надо только с головой браться.

– Так ведь я еще никого не знаю, и меня никто не знает, – словно оправдываясь, заговорил Бубенец. – Может, ты знаешь где, так подскажи.

– Подсказывать в этом деле мудрено. Лучше самому тебе с нужными людьми познакомиться.

– Отлежишься, выйдешь – познакомь, – попросил Бубенец. – Помоги, как фронтовик фронтовику. А я и долгу не останусь.

«Кажется, подходящий парень, – размышлял Караулов. – Только бы уговорить за город выехать, а там я его живо усоборую. Хорошо, что номерные знаки у меня здесь…»

– Знаешь что, друг, – заговорил он, как бы сдаваясь на просьбу фронтовика. – Ты когда сегодня кончаешь?

– Поздно. До полуночи, а то и позже провожусь. Город я еще слабо знаю.

– Сумеешь выкроить с час времени, так примерно около десяти-одиннадцати?

– С час, сумею. Даже больше можно. Скажу, что запутался – город незнакомый, ночь…

– На час, больше ее не надо, – заверил Караулов. – Тут совсем близко, под городом, в колхозе – вино. Восемь бочек. Обещал председателю вывезти. Он мой приятель, да вот, видишь, заболел. А подводить человека не хочу. Рублей четыреста отхватишь.

– Здорово! – загорелся Бубенец. – А с путевкой как?

– Все будет в порядке. Не первый раз, – успокоил Караулов. – Часов в десять подъезжай. А не подведешь?

– Ни в жизнь не подведу, – пообещал Бубенец.

– Только, смотри, в гараже об этом ни гу-гу!

– Ну, что я маленький, что ли?

– Договорились!

– Только как же, ведь ты больной?! – забеспокоился Бубенец. – Тебе лежать надо.

– На фронте, бывало, сам ранен, а товарища, потерявшего сознание, на себе тащишь, – прочувствованно, словно и впрямь ему приходилось совершать такое, проговорил Караулов. – Большое дело – поддержка друга в трудную минуту. А ведь мы с тобой фронтовики. Помочь друг другу обязаны.

– Ну, большое тебе спасибо, – с радостным видом поблагодарил Караулова Бубенец. – До самой смерти этой услуги не забуду. В долгу не останусь.

– Пустяки, сочтемся, – благодушно улыбнулся Караулов.

«Идет дело, – ликовал в душе Дмитрий. – Этот гад ни о чем не догадывается. Полковник минут через десять будет здесь. Только бы из гаража сейчас черт кого не принес. Испортят мне всю обедню».

«Повезло мне, – не менее Дмитрия радовался Караулов. – Этот баран сам под нож лезет. Ну и хрен с ним, только бы выскочить из города».

Он перевернулся на спину и лег в своей любимой позе, закинув руки за голову. Но от этого движения простыня, прикрывавшая Караулова, натянулась, и Дмитрий явственно различил под нею револьвер, лежавший около правой ноги бандита.