Текст книги "Таких щадить нельзя (Худ. С. Марфин)"

Автор книги: Владимир Мильчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

22. КОСТЮНЧИК ИДЕТ СЛЕДОМ ЗА ЖОРКОЙ

Анна Павловна Гурина совершенно измучилась. И до этого неровный характер сына доставлял Анне Павловне немало огорчений. Костюнчик был то предельно ласков и предупредителен с матерью, то вдруг становился грубым и невнимательным. Она объясняла все это свойствами возраста, ломкой характера. По ее мнению, Костюнчик, как и положено одаренным юношам, рано начинал становиться мужчиной. Она терпеливо сносила обиды, причиняемые сыном, успокаивая себя мыслью, что талантливые дети в таком возрасте всегда бывают раздражительными. Но в последние дни любящая мать заметила, что с сыном творится неладное. Не то, чтобы он стал еще более раздражительным, нет, все это осталось в прежней мере, но к этому добавилось еще то, что Анна Павловна определила словом «переживания». Он стал мрачным, неспокойно спал по ночам и, что уже совсем никуда не годилось, начал худеть. Вначале Анна Павловна заподозрила, что сын влюблен. Такое предположение умилило Анну Павловну. Но, понаблюдав за сыном, она убедилась, что ошиблась. Ничего такого, что, по ее мнению, обязательно сопутствует влюбленности, она не заметила. Костюнчик не пристрастился к стихам, не писал никаких писем или записочек. Обыскав карманы сына, она убедилась, что никаких записочек или писем Костюнчик и не получал. И даже больше, он совершенно перестал уходить из дома по вечерам. Если раньше приходилось беспокоиться, что Костюнчик пропадает где-то далеко за полночь и даже скрывать от мужа позднее возвращение сына, то теперь вот уже которые сутки он вечера проводит дома. Правда, вчера Костюнчик целый вечер просидел на скамеечке у ворот, словно ожидая кого-то. Но никто не пришел, и очень поздно, мрачный и расстроенный, он отправился спать.

Утром Анна Павловна попробовала расспросить сына, материнской лаской разогнать его дурное настроение, но тот вспылил:

– Не лезь не в свое дело, – выкрикнул он голосом, в котором чувствовались близкие слезы. – Ничего со мною не случилось. Сам знаю…

Схватив полевую сумку, он выскочил из комнаты, с шумом захлопнув дверь. Анна Павловна остолбенела от изумления. Так грубо сын никогда с нею не говорил.

«В школе у него, что ли, неприятность?.. Так не должно быть, в дневнике у него все в порядке. С начала первой четверти была всего одна тройка, – размышляла мать. – Может быть, на него сильно подействовало происшествие с сыном министра Зарифова? Они, кажется, дружили. Так об этом он мне сказал бы. Может быть, заболел? Конечно, заболел!.. Заразился и теперь скрывает». Сделав такое открытие, Анна Павловна, пошатываясь, еле добрела до дивана, упала на него и залилась слезами. Выплакавшись, она первым делом кинулась к телефону, чтобы позвонить Петру Фомичу. Полковник чуть свет умчался в штаб. Он долгое время разрабатывал там какую-то интересную только для него и совсем неинтересную для Анны Павловны тему. Направляясь к телефону в кабинет мужа, Анна Павловна с неприязнью подумала о том, что, занятый своими штабными делами, Петр Фомич совсем перестал заниматься воспитанием сына. Обвиняя мужа, Анна Павловна совершенно забыла, какие баталии она вела с Петром Фомичом лет десять тому назад, добиваясь, чтобы воспитание единственного ребенка безраздельно принадлежало ей. Уже сняв трубку, рассудительная супруга подумала, что говорить о своих подозрениях насчет болезни сына по телефону не совсем удобно. Все-таки коммутатор, могут и подслушать. Лучше дождаться Петра Фомича домой, и когда он придет обедать, излить все, что накипело у нее на душе. «Бедный мальчик, – вздохнула Анна Павловна, – как ему сейчас тяжело! Как он переживает!»

Анна Павловна не ошиблась только в одном. Ее сыну было действительно очень тяжело. Этот день на всю жизнь запомнился Константину Гурину. С тяжелым сердцем выскочил он утром из дому. Ссора с матерью оставила в душе неприятный осадок. Торопясь в школу, Костюнчик в душе ругал себя за грубость с матерью, вспоминая горестно недоумевающий взгляд, которым ответила мать и а его вспышку.

От квартиры полковника Гурина до школы было всего четыре квартала. На последнем квартале перед школой Костюнчик увидел легковую машину, стоявшую около тротуара. Подняв капот машины, шофер копался в моторе. Пассажир или хозяин машины, молодой человек в белой финке стоял около и, казалось, рассеянно следил за пробегавшими мимо него школьниками. «Совсем еще молодой, а уже персональную машину имеет», – с завистью подумал Костюнчик. Но вдруг хозяин машины внимательно посмотрел на него и что-то негромко сказал шоферу. Тот сразу же опустил капот и сел на свое место за баранку. «Что это они?» – с тревогой подумал Костюнчик, еще сам не зная, почему, испугался. Он прибавил шагу, чтобы быстрее пройти мимо подозрительной машины, но был остановлен вопросом:

– Константин Гурин?

– Да, – испуганно ответил Костюнчик. – Что случилось?

– Я работник уголовного розыска Кретов, – сказал незнакомец. – Вы сейчас поедете со мною. Садитесь в машину.

– Зачем в машину?! – залепетал Костюнчик. – Я лучше домой пойду… Я ничего не знаю.

– Садитесь в машину, – повторил Кретов и крепко взял Гурина за правую руку выше локтя. Тот, почувствовав, что спорить бесполезно, полез в машину.

Сидя в машине рядом с Кретовым, он трясущимися губами беспрерывно повторял:

– За что?! Я ведь ничего не сделал!

Кретов, видя, что Гурин близок к истерике, сурово оборвал его:

– Хватит! Твой корешок Жорка Мухаммедов на допросе все рассказал.

Костюнчик, икнув с перепугу, замолк. Только крупные слезы одна за другой покатились по его щекам.

Константина Гурина допрашивал Кретов. Полковник, сев в сторону в глубокое мягкое кресло, закурил и, казалось, не обращал никакого внимания на ход допроса. А Гурин, размазывая по щекам беспрерывно катившиеся слезы и каждую минуту уверяя, что сам он ни в чем не виноват, торопливо рассказывал все, что ему было известно о Жорке Мухаммедове и его друзьях. Да, он знает Жорку Мухаммедова. Они знакомы уже больше года. Прошлым летом Костюнчик пошел в кино, но перед самой кассой у него вытащили из кармана деньги. Костюнчик был очень огорчен и уже хотел уйти, но стоявший за ним с шиком одетый юноша небрежно сказал: «Пустяки. В другой раз не будешь рот разевать. Беру билет. Не вешай нос, корешок». Так они познакомились с Жоркой Мухаммедовым. Кого еще из друзей Мухаммедова он знает? Мало кого. Позднее узнал, что Юрка Зарифов тоже корешок Мухаммедова, но Жорка с ним никуда не ходил. Потом Костюнчик случайно увидел Косого. Но Жорка не захотел, чтобы он ближе познакомился с Косым. По мнению Костюнчика, Косой и Жорка не дружили. Кто-то даже рассказывал ему, кто, сейчас он не помнил, что Жорка чуть не зарезал Косого, когда они играли в карты у Калерочки.

Кретов и Голубкин быстро переглянулись, и Кретов небрежно спросил:

– Калерочки? Это та, которая на Старой улице малину держала?

– Нет, что вы, – оживился Костюнчик, – она на Заовражной живет.

– Заовражная двенадцать? – быстро уточнил Кретов.

– Нет, Заовражная тридцать четыре.

– Часто ты туда наведывался?

– Всего два раза. Меня на малину Жорка затащил. Сам бы я ни за что не пошел туда, – заныл Костюнчик.

– Понятно, – усмехнулся Кретов, – Жорка тащил, а ты упирался. Ну, давай дальше.

И Костюнчик начал рассказывать, как постепенно попал в зависимость от Жорки. Тот несколько раз покупал ему билеты в кино, в цирк, приучал пить водку и всегда оплачивал ее. Потом вдруг потребовал деньги. Оказалось, у него все было записано, Костюнчик задолжал ему более пятисот рублей. Жорка сказал, что ему очень нужны деньги и если у Костюнчика их нет, то он пойдет к его отцу, полковнику Гурину. Костюнчик испугался. Если Петр Фомич узнает, что его сынок научился курить, пить водку и делать долги, то никакое заступничество Анны Павловны не поможет. Старая нагайка, висевшая в кабинете полковника, могла найти неожиданное и очень неприятное для его незадачливого сынка применение. Костюнчик умолял Жорку подождать. Он в несколько приемов выпросит у матери и вернет ему эти деньги. Но тот твердил одно, что пойдет к Петру Фомичу. Окончательно запугав мальчишку, Жорка предложил ему выход – пусть кореш достанет ему на время тот пистолет, который у полковника хранится в коробке из– под ботинок, на нижней полке гардероба. Костюнчик пожалел, что еще в первые дни знакомства рассказал Жорке об этом пистолете, но отступать было поздно. И он согласился, тем более что приятель уверял его, что пистолет ему нужен всего на одну ночь. Жорка якобы хотел припугнуть хулиганов, которые давно ему угрожают. А за это он простит Костюнчику долг и впредь не откажет в деньгах. Взяв с Жорки клятву, что ни один патрон не будет выстрелен, Костюнчик принес ему нетабельное оружие отца. Действительно, через сутки Жорка вернул пистолет, но недели через две снова попросил его. Отказать было уже неудобно, тем более что Жорка обещал за это уплатить.

– Сколько он уплатил? – спросил Кретов.

– Он мне три раза деньги давал, – потупился Гурин. – Первый раз триста рублей и два раза по сто.

– Дальше?

Дальше пошло легче. Костюнчик уже привык к тому, что пистолет иногда по два-три дня находился у Жорки. Условия всегда соблюдались точно. Пистолет возвращался с полной обоймой. Только однажды Костюнчик, получив оружие обратно, убедился, что на этот раз из него стреляли. В обойме не хватало одного заряда.

– Когда это было? – задал вопрос Кретов. – Припомни точно.

Покопавшись в памяти, Костюнчик назвал число, когда пистолет был возвращен после выстрела. Это было совсем недавно.

– Ты точно вспомнил число? – переспросил Кретов.

– Да, конечно. Я хорошо запомнил этот день. Мне тогда мама подарок сделала.

Кретов и Голубкин снова переглянулись. Накануне названного Костюнчиком числа в «Счастливом» был убит Александр Данилович Лобов.

– Значит, ты утверждаешь, что точно запомнил эту дату? – еще раз переспросил Кретов.

– У меня отличная память, – оживился Гурин, почувствовав, что чем-то угодил майору. – Я не спутаюсь.

– Неужели ты не догадывался, что попал в руки негодяя, что стал пособником бандитов? – с укоризной сказал Кретов.

Костюнчик снова залился слезами. Да, конечно, он догадался об этом, но совсем недавно. Он догадался после того, как погиб Юрка Зарифов и еще когда ограбили Арских. О том, что у Арских много денег, Жорка узнал от Костюнчика, а самому Костюнчику это стало известно от мамы. Анна Павловна была постоянной покупательницей у Алевтины Моисеевны. А окончательно убедился в том, что Жорка бандит, Костюнчик лишь тогда, когда Мухаммедов приказал ему воровать оружие в знакомых офицерских семьях.

Кретов перестал записывать показания. Посмотрев презрительно на заплаканного Гурина, он резко спросил:

– Зачем ты врешь?

– Честное слово, не вру…

– Врешь, – отчеканил Кретов. – Уже тогда, когда тебе рассказали о поножовщине на малине, когда тебя самого привели на малину, ты понял, что связался с бандитом. Так ведь?

Костюнчик молчал, уставившись в пол глазами.

– Почему ты тогда не пришел к нам и не рассказал обо всем?

– Боялся, – почти шепотом ответил Костюнчик.

– Кого?

– Пахана.

– Кого-о? – переспросил Кретов. Полковник резко встал с кресла и начал ходить по комнате.

– Пахана, – еще тише ответил Костюнчик. – Вы знаете, он какой! Сразу убивает. Ведь Юрку Зарифова сам Пахан застрелил.

– Кто это тебе сказал?

– Жорка.

– А кто такой Пахан? Где он живет?

– Не знаю.Я его ни разу не видел.

– Так чего же ты боялся? Может быть, никакого Пахана нет. Выдумали, чтобы тебя пугать.

– Что вы? – удивился Костюнчик. – Его все боятся. Даже Косой, даже Жорка… А он Пахана часто видит.

Как ни бился Кретов, Гурин ничего больше не смог добавить к своему сообщению о таинственном Пахане. Он действительно знал очень мало об этом хозяине преступного мира. Когда протокол был прочитан и подписан и вновь расплакавшийся Костюнчик уведен из кабинета, Голубкин подошел к столу и бегло просмотрел показания.

– Да, – сказал он, отодвигая протокол допроса в сторону, – взяли мы пока что пескарей, а щука гуляет на свободе.

– Не могу припомнить, кто такой Пахан, – признался Кретов.

– Это не кличка, – ответил Голубкин. – Кличка у него Каракурт.

– Каракурт? Не встречал.

– Он здесь лет десять, даже больше, не показывался, старый шакал. Если мы его упустим, то он много дел натворит в другом месте, пока его нащупают. Нужно добиться, чтобы Мухаммедов назвал, где и под какой фамилией живет Каракурт.

– Судя по показаниям Гурина, ограбление Арских – дело рук Мухаммедова, – напомнил Кретов. – Арских грабили двое. Молодой играл подчиненную роль. Всем распоряжался старый бандит. Не с Каракуртом ли Мухаммедов грабил Арских?

– Возможно, – согласился Голубкин. – У Арских взяли только деньги. Сколько там было?

– По показаниям старухи – двести двадцать четыре тысячи, по показаниям супругов Арских – пять тысяч семьсот шестьдесят рублей, облигаций пятнадцать тысяч и золотые часы, – доложил Кретов.

– Врут твои супруги, – рассмеялся Голубкин. – Наворовали четверть миллиона и боятся, как бы их не посадили за такое «сбережение». Прибедняются. Да, за четвертью миллиона Каракурт, конечно, сам пойдет, ни с кем делиться не будет. Иди, допрашивай вторично Мухаммедова. Пусть выкладывает все до конца.

– Я считаю, что надо дать очную ставку Мухаммедову и Арским. Если, конечно, Жорка упираться будет.

– Можно, – разрешил Голубкин. – Только вызывай вначале старуху.

– Есть, – поднялся Кретов. – Разрешите выполнять?

– Иди, – разрешил Голубкин. – А мне, брат, сейчас предстоит пренеприятная вещь, – и, встретив вопросительный взгляд Кретова, разъяснил: – Полковника Гурина придется обухом по лбу огреть. Боевой офицер, честный человек, а растяпа. Сына проглядел.

23. ДРАМА ПОЛКОВНИКА ГУРИНА

Петр Фомич был в превосходном настроении. Он шел по длинному коридору второго этажа штаба округа, а внутри у него все пело. Хотелось по-мальчишески вприпрыжку пробежать длинный коридор или здесь же, на поскрипывающем паркете, лихо, с присвистом пройтись вприсядку. На вопросы встречавшихся ему офицеров о том, как идут дела, полковник хмурился и голосом, в котором слышалось радостное торжество, отвечал:

– Идут помаленьку. Сегодня генерал армии одобрил.

– Поздравляю! От всей души поздравляю, – жал руку спрашивавший и затем добавлял: – Ну, так значит, с тебя причитается! – Или: – По этому поводу следовало бы…

Полковник Гурин, улыбаясь, соглашался с тем, что с него «причитается» и «следует», и что в ближайшее время все это будет проделано.

Все офицеры штаба знали, что полковник Гурин на основе своего боевого опыта, полученного на фронтах Отечественной войны, разрабатывает одно тактическое положение. Оно было оригинально, ново, шло вразрез с существовавшей в этой части традицией, вызывало много споров. И вот сегодня командующий округом, полководец, о котором с любовью говорят советские солдаты и офицеры, и имя которого с ненавистью вспоминают враги, ознакомившись с работой полковника Гурина, одобрил ее. На ближайших окружных учениях новое положение Гурина будет проверено на практике. Полковник Гурин уверен, что он прав, что рожденное им новшество, пусть хотя и не намного, но усилит мощь родной армии, что ближайшие учения докажут жизненность и справедливость его нововведения.

Войдя в свой кабинет, Петр Фомич замурлыкал себе под нос веселый мотивчик. Мелодия, в которой он изливал обуревавшие его чувства, напоминала одновременно бравурный марш и фривольные куплеты оперетты. Полковник не отличался тонким слухом и знал это. Лишь наедине с самим собою, и то очень редко, он решался напевать. Потирая руки, Петр Фомич сел к столу и, заканчивая свою необычайную мелодию, с особенно патетическим подъемом «бам!.. бам!.. бам!..» ударил ладонями по столу. Сейчас он по уши закопается в дела.

Но звонок телефона помешал заняться любимым делом. Незнакомый мужской голос спросил:

– Могу я говорить с полковником Гуриным?

– Я полковник Гурин, – ответил Петр Фомич. – Слушаю вас.

– Товарищ полковник, с вами говорят из уголовного розыска, – сообщил голос из трубки.

– Мы просим вас приехать в уголовный розыск к полковнику Голубкину.

– Полковник Голубкин? – удивленно и даже с оттенком иронии переспросил Гурин. – А зачем собственно я ему понадобился? Может быть, можно поговорить по телефону? Я очень занят.

– Дело касается вашего сына, Константина Гурина.

– А что с ним? – встревожился полковник. – Где он сейчас?

– У нас, – сообщил собеседник. – Взят под стражу.

– Что за глупости?! – удивился и одновременно рассердился полковник. – Что мог наделать мальчишка? Вечно эта милиция…

– Свое мнение о милиции вы сообщите полковнику Голубкину лично, – перебил Петра Фомича голос из трубки. – Он вас ожидает через полчаса.

Раздались короткие гудки. Полковник растерянно посмотрел на телефонную трубку, зачем-то подул в рожок микрофона, сказал: «Алло! Алло!» – и механически повесил ее.

«Что же, собственно, произошло? – соображал он. – Может быть, мистификация? Какой-нибудь дурак изощряется в остроумии?» Но что-то подсказывало полковнику, что это не мистификация. Гурин вытер сразу вспотевший лоб, хотел позвонить жене, но раздумал. «Не стоит волновать. Съезжу сам, разберусь». С сожалением заперев подготовленные для работы материалы в сейф, полковник пошел доложить дежурному о необходимости отлучиться с работы.

Голубкин приветливо встретил полковника Гурина, но Петр Фомич не был расположен к любезностям.

– Где мой сын? – резко спросил он, небрежно козырнув.

– У нас, – ответил Голубкин.

– Где у вас? – раздражаясь, повысил голос полковник. – В подвале?

– В арестном помещении, – поправил Голубкин, – подвалы – это не по нашей части.

Петр Фомич сердито взглянул на Голубкина, намереваясь учинить ему разгром. Полковнику милиции, по мнению Петра Фомича, не полагалось говорить с ним, строевым полковником, столь независимым тоном. Но Голубкин спокойно встретил сердитый взгляд Петра Фомича и с нескрываемым сочувствием в голосе сказал:

– Сделанного не поправишь. Садитесь. Поговорим.

Спокойный и доброжелательный тон Голубкина несколько охладил раздражение Петра Фомича. Он сел на предложенный полковником милиции стул. Сел и Голубкин. Достав из ящика стола пистолет, он протянул его полковнику.

– Ваш?

Петр Фомич долго вертел пистолет в руках. Голубкин молча наблюдал, как на лице Гурина все явственнее проступало выражение недоумения.

– Вообще-то у меня есть такой, – неуверенно заговорил он. – Но мой хранится дома. А похож, как две капли воды, похож. Наверное, из одной серии.

– Номер вашего пистолета вы помните?

Петр Фомич пытался вспомнить номер пистолета, но безрезультатно:

– Не помню, – со сконфуженной улыбкой признался он. – Старею… Забывать начал.

– Товарищ полковник, – негромко, но твердо сказал Голубкин. – К сожалению, это ваш пистолет.

– Неуместные шутки, – рассердился Петр Фомич. – Что я собственное оружие не знаю, что ли? Где вы его взяли?

– У бандита, арестованного сегодня ночью.

Петр Фомич снисходительно улыбнулся. «Вечно эти милицейские напугают, – подумал он. – Только зря заставляют людей волноваться». Петр Фомич знал, что Костюнчик вчера весь вечер провел дома, сидя на скамеечке у ворот. Значит, ночное происшествие к нему не относится.

– Это не мой пистолет, – сказал полковник Гурин, возвращая оружие Голубкину. – Мой хранится дома.

– В коробке из-под ботинок, – подсказал Голубкин. И, видя, как изумленно взлетели вверх брови полковника, добавил: – А коробка стоит на нижней полке гардероба.

– Вы что?! – хрипловатым голосом спросил Петр Фомич. – Обыск у меня делали?

– Нет, – ответил Голубкин. – Успокойтесь, обыска не делали и, надеюсь, не придется. Скажите, товарищ полковник, на принадлежащем вам пистолете никаких надписей не было?

– Была, – сердито ответил полковник. – Она на внутренней стороне правой щечки рукоятки.

– Проверим, – спокойно сказал Голубкин и вытащил из кармана перочинный нож. Открыв отвертку, он начал выкручивать винт, прикрепляющий правую щечку рукоятки.

– Тот пистолет, который хранится у меня, подарен мне покойным Александром Лобовым,

– с тревогой следя за движением рук полковника милиции, заговорил Петр Фомич. – Мы ведь с ним друзьями были. Он меня от смерти спас. В последний день войны Лобов и подарил мне на память свой пистолет, очень похожий на этот.

Голубкин, отвинтив щечку, молча протянул ее Гурину. На гладкой черной поверхности было неумело, но четко вырезано: «Другу Петруше Гурину на память о незабываемых днях Великой войны от Сашки Лобова. 9. 5 – 45 г.»

Петр Фомич побледнел. Щечка выскользнула из дрожащей руки и, негромко стукнув, упала на пол.

– Мой!.. Как же так?.. – растерянно проговорил полковник.

– Ваш сын Константин Гурин похитил этот пистолет, который вы хранили с преступной небрежностью, и передал своим соучастникам-бандитам. Из вашего пистолета убивали честных советских людей. Пуля, выпущенная из вашего пистолета, пробила голову Александра Даниловича Лобова, настоящего большевика, вашего друга.

– Не может быть, – судорожно схватился руками за голову Петр Фомич. – Не может быть! Это ужасная путаница, стечение обстоятельств…

– Взгляните сами, – подал Голубкин Петру Фомичу две фотографии. – Что это, по– вашему?

– По-моему, это разрезанная и развернутая оболочка пули.

– Одной и той же?

– Судя по рисунку царапин, одной и той же, – вгляделся в фотографии полковник Гурин.

– Так вот, на снимке, отмеченном вторым номером, – оболочка пули, выпущенной сегодня ночью при контрольном выстреле из вашего пистолета, а снимок номер первый сделан с пули, извлеченной из головы Александра Даниловича Лобова.

Полковник Гурин молча положил снимки на стол и. опершись локтями о колени, закрыл лицо руками.

– Значит, вы признаете, что пистолет системы «вальтер», номер восемь тысяч девятьсот восемь, калибр 7,62 принадлежит вам? – спросил Голубкин.

– Признаю, – глухо ответил Петр Фомич. – Пишите все, что нужно. Я подпишу.

Пока Голубкин записывал необходимые сведения в протокол, Петр Фомич сидел неподвижно. Когда же он поднялся, чтобы поставить свою подпись, даже видавшему виды Голубкину стало не по себе. Перед ним был совсем не тот жизнерадостный, полный энергии человек, который час тому назад вошел к нему в кабинет. Петр Фомич за двадцать минут постарел на двадцать лет.

Подписав протокол, полковник, не глядя на Голубкина, спросил:

– Где Константин?

– В камере. Вы хотите его видеть?

– Нет, – после долгого молчания ответил Петр Фомич, не поднимая глаз. – Если вы разрешите, то позднее, к вечеру. Сейчас я не могу его видеть. Будет суд?

– Конечно. По окончании следствия, когда все преступники будут выявлены и изъяты, вашего сына можно будет отпустить на поруки.

– Благодарю, – глухо ответил Петр Фомич, прощаясь с Голубкиным. – Спасибо, – повторил он, взглянув на Голубкина, и Иван Федорович почувствовал, что этому сильному человеку сейчас мучительно стыдно и больно.