Текст книги "Таких щадить нельзя (Худ. С. Марфин)"

Автор книги: Владимир Мильчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

«Похоже, наган, – соображал он, стараясь не смотреть на рельефно обозначившееся под полотном оружие, чтобы Караулов не заметил своей оплошности. – Если сейчас прижать гада и обезоружить. Силен, паразит, отбросить может… А майор не велел рисковать… Время тянуть… Скоро ли они…»

Но тут установившееся шаткое равновесие нарушил случай, опрокинувший обоюдные расчеты и Бубенца, и Караулова. Под окном раздался резкий гудок автомобильной сирены. Бубенец кинулся к окну, а Караулов сунул руку под простыню.

– Вот я вас! – с такой злобой в голосе крикнул Бубенец на трех мальчишек, лет пяти– шести, крутившихся около машины, что те, как вспугнутые воробьи, кинулись во все стороны. – Не смейте, дьяволята, подходить к машине, – продолжал кричать он, хотя кричать было уже не на кого. Просто Дмитрий давал время Караулову спрятать револьвер, за который, как догадывался Бубенец, тот схватился. В то же время он оглядывал улицу, но на ней не было ни души. Работники розыска еще не приехали.

– Нужно поднимать стекла, когда закрываешь кабину, – раздраженно сказал Караулов за его спиной.

– Было бы чего поднимать, – беззаботным топом ответил Бубенец, не оборачиваясь. – Левое стекло разбито – поднимать нечего.

– Чего ты там увидел? – настораживаясь, спросил Караулов.

– Да ничего. Просто так… – еще более высунулся в окно Бубенец.

Сзади послышался скрип кровати и шлепанье босых ног. Караулов шел к окну. «Оставил он револьвер в постели или нет? – соображал Бубенец. – Наверное, оставил. Ведь ему моя машина нужна вечером. Не решится же он меня спугнуть? И где полковник задерживается? До сих пор нет…»

Караулов подошел п, навалившись на Бубенца, попытался выглянуть в окно. Но Дмитрий выпрямился.

– Зачем ты встал? – попрекнул он, отодвигаясь от окна и оглядывая руки Караулова. Нагана в них не было. Значит, наган остался под простыней в кровати.

И тут выдержка изменила Бубенцу. Он забыл все предупреждения Голубкина и Кретова. Оттолкнув Караулова, Дмитрий кинулся к кровати за оружием. Но бандит тоже был настороже. Не успел Дмитрий откинуть простыню и схватить оружие, как Караулов напал на него сзади… К счастью для Дмитрия, в этот момент в руках бандита не оказалось даже ножа. И они сцепились в схватке яростной и по-первобытному жестокой.

Каракурт понял, что попал в западню и что единственная возможность вырваться – это убить противника и немедленно воспользоваться его машиной. Он забыл про боль от ушибов, полученных при аварии, не чувствовал боли от ударов Бубенца. Дотянуться до нагана – это значило спасти себе жизнь, перебить тех, кто станет на дороге, и бежать.

Но Дмитрий понимал, что если он хочет остаться жить и передать убийцу своего друга в руки правосудия, он должен овладеть наганом раньше Каракурта. Оба свалились с ног и, хрипя от ярости, катаясь по полу, душили и колотили друг друга. Но вот первый пароксизм ярости прошел, и Бубенец стал действовать осмотрительнее, осторожнее, выжидать. И он дождался своего. Почувствовав, что Бубенец слабее его, Каракурт попытался вывернуть руку противника и сам подставил свой подбородок Дмитрию для жестокого удара головой.

Всего на секунду ослабил он свой натиск, но этой секунды хватило Дмитрию для того, чтобы вскочить на ноги и выхватить из-под простыни наган. Вскочил на ноги и Каракурт. Тяжело дыша, он сузившимися от ярости глазами смотрел на Дмитрия, рассчитывая силы для прыжка.

И Дмитрий ждал этого прыжка. Он взвел курок и вскинул наган на уровень плеча.

– Отхлынь, – тяжело дыша, проговорил он. – Лучше стой на месте. Не лезь на выстрел.

– Врешь, гад, не пристрелишь! Вас, лягавых, сейчас за выстрелы судят. Нельзя тебе меня убивать, – проговорил Каракурт, тоже используя передышку для того, чтобы набраться сил.

– А я тебя и не буду убивать, – пообещал Дмитрий. – Сделаю тебе в ноге дырку пошире, чтоб ты бегать перестал.

– Ух, ты, гад! – присел для прыжка Каракурт.

– Смотри, пристрелю! – крикнул Бубенец.

– Не стреляй, Дмитрий, – раздался окрик полковника. Голубкин и Кариев вошли в комнату.

– И-и-и-и! – вдруг дико завыл Каракурт и кинулся к окну, но, отброшенный ударом кулака, отлетел на пол. Из-за косяка окна показалась встревоженная физиономия Кретова.

– Не очень я его?.

– Как раз в меру, – ответил полковник. – Ну что ж, Самылкин, – сказал он поднимавшемуся с пола преступнику, – игра окончена. Сдавайся!

31. ТАЙНИК КАРАКУРТА

На первый взгляд, результатом обыска в комнате Каракурта можно было остаться довольным. Из разных, иногда совсем неожиданных мест, вроде переплетов книг, крышки письменного стола, сидения обтянутого дерматином стула или подкладки старой заношенной телогрейки были извлечены крупные суммы денег. Когда все деньги подсчитали, Голубкин с улыбкой взглянул на Кариева:

– Сегодня ты, Маджид, именинник. Можешь сообщить гражданину Арскому, что похищенные у него деньги тобою разысканы.

– Я думаю, что его это не обрадует, товарищ полковник, – рассмеялся лейтенант Кариев.

– Что, он все еще отказывается от денег?

– Как говорится, под давлением улик преступник был вынужден сознаться, – ввернул свое Кретон. – Но бедному Маджиду нелегко. Арские его прямо разрывают.

– Конечно, разрывают, – согласился Кариев. – Старуха говорит, что эти деньги остались ей от мужа, сам говорит, что зятья дали на сохранение, а его жена говорит, что деньги всей семьей копили.

– Ничего, – резюмировал полковник, – на очной ставке договорятся. – Алеша, проверь пол, и можем закругляться.

Сам Голубкин только руководил обыском. Незаметно, но неотрывно он следил за тем, как реагирует на обыск Каракурт. С того момента, как оперативники вошли в комнату, он не проронил ни слова. На задаваемые ему вопросы не отвечал. Когда из тайников начали вытаскивать деньги, ни один мускул не дрогнул на лице Каракурта. Никак не реагировал он и тогда, когда в одном из тайников обнаружили несколько паспортов и военных билетов. Что-то похожее на волнение Каракурт проявил лишь тогда, когда Кретов обнаружил под бумажным листом на столе почтовую открытку с недописанным адресом. Но это душевное движение было настолько мимолетным, что и сам Голубкин не особенно был уверен, появлялось ли оно вообще.

Так и просидел Каракурт на стуле посередине комнаты, неподвижно и безмолвно, более трех часов, пока длился обыск. Казалось, он даже дремал. Но Иван Федорович знал, что все это только маскировка, что под внешним безразличием и инертностью Каракурта скрыта постоянная готовность вскочить, выхватить у зазевавшегося милиционера пистолет и пулями расчистить себе дорогу. Сонный вид бандита не обманывал полковника. Он видел, как напряжены мышцы Каракурта, что руки его не просто опущены на колени, а сжаты в тугие кулаки, готовые в любую минуту нанести удар.

Когда обыск был закончен и Каракурта увезли, Иван Федорович поблагодарил Бубенца.

– Может быть, вы и совсем останетесь у нас? – спросил Голубкин шофера. – Работа найдется.

– Благодарю, но я уж лучше подамся до дому, – отказался Бубенец. – Теперь ведь я любому человеку в колхозе могу прямо в глаза смотреть. Никто не может сказать, что Митька Бубенец гадом оказался.

– Вы все же перед отъездом зайдите ко мне. Мы в районный комитет партии и в правление колхоза письма подготовим, – предложил Голубкин.

– Вот за это благодарю, – обрадовался Бубенец. – А что же мне теперь в гараже говорить? Чуть не полдня машину продержал.

– Говорить вам ничего не придется. Просто приведите машину и попрощайтесь с товарищами. Завгар уже в курсе событий.

– Они с этим старым шофером, который за машиной ездил, с Карпом Ивановичем, бегом в уголовный розыск прибежали. Сразу же после твоего звонка, – рассмеялся Кретов. – Впопыхах позабыли, что у них полный двор машин.

Бубенец попрощался и чуть не бегом направился к своей полуторке. В мыслях он был уже в «Счастливом», видел сияющие глаза Жени. По его мнению, дело Каракурта было целиком закончено. Бандит, убивший Лобова, захвачен, оружие отобрано, деньги, награбленные им, изъяты, а остальное – дело суда.

Но полковник Голубкин был недоволен результатом обыска. Он знал, что если бы даже все здание, в котором снимал квартиру Каракурт, разобрать по кирпичу, и то больше ничего найти было невозможно, и все же хмурился. У Каракурта должно быть еще одно гнездо. Но где? Квартира, которую он как зоотехник Топорков снимал у Пулата Ходжаева на окраине города, уже обыскана. В ней ничего нет.

Особняк Калерии Осинкиной дал много интересных вещественных доказательств, но золота и драгоценных камней там не было.

Сидя рядом с шофером в машине, быстро катившейся по ровной полосе асфальта, Голубкин задумчиво смотрел на бегущие по обочине шоссе стволы тополей. Побеленные до первых веток, они походили на бесконечную мраморную колоннаду. За этой колоннадой прятались в густых кустах небольшие домики частных застройщиков.

«Вот в любом из таких уютных домиков может находиться еще одна из квартир Каракурта. Под какой личиной его здесь знают?» – думал полковник.

В том, что они все еще не добрались до основной копилки Каракурта, полковника Голубкина убедило отсутствие на его квартире драгоценных вещей. Только оружие, документы и деньги. Ни одного золотого колечка, портсигара или часов. Между тем, из показаний Жорки Мухаммедова, Косого и других подручных Каракурта видно, что Пахан все золотые вещи забирал себе. Куда же оно могло деваться? Ни на какие скупочные пункты оно не поступало. В этом полковник был уверен. Продажа в частные руки такого количества золота – а по расчетам Голубкина, его у Каракурта было немало – просто невозможна.

Голубкина особенно заинтересовала эта жадность Каракурта на золото. Невольно напрашивались два вероятных объяснения. Или Каракурт, желая обеспечить приближающуюся старость, стремился хранить свое добро в золоте – металле, не теряющем ценности, не портящемся от времени. Ведь поместить большие суммы денег в сберкассы, не вызывая подозрения, он не мог. Может быть, он рассчитывал переехать куда-нибудь подальше от здешних мест, скажем, в Белоруссию или на Украину, и жить на награбленное золото, постепенно маленькими дозами реализуя его на рынке. Что ж, это вполне вероятно. Но возможно и другое. Золотом стараются запастись те, кто рассчитывает перебраться за рубеж нашей страны. Не собирался ли и Каракурт спасти свою шкуру, убравшись подобру-поздорову под защиту волчьих законов империализма? И это вполне вероятно. Но выяснить действительные намерения Каракурта можно только тогда, когда золото будет найдено. Где же оно могло быть спрятано?

Сопоставив показания Жорки Мухаммедова и Косого, Голубкин установил, что в общей сложности золотые вещи, переданные ими Каракурту, должны были иметь немалый объем. Трудно рассчитывать, что в условиях города Каракурт решится укрывать награбленные драгоценности, закопав их в землю. Даже в частной квартире, снятой у малознакомых хозяев дома, хранение такого количества изделий из ценного металла связано со значительным риском. Похоже, что нераскрытое гнездо Каракурта нужно искать среди тех, с кем он был близок. Но таких людей Иван Федорович не знал. Да и трудно было представить, чтобы у такого, как Каракурт, мог быть близкий человек. Сообщник – еще другое дело. Да и то, если этого сообщника Каракурт целиком подчинил себе, знал за ним преступление, раскрытие которого грозило бы этому сообщнику серьезной карой.

Вдруг Иван Федорович вспомнил про открытку, обнаруженную на столе Каракурта. О чем там шла речь? О барахле. Барахло в лексике уголовного мира – понятие растяжимое. Оно охватывает собою всякое имущество: от старых портянок до соболей и золота включительно. Полковник заглянул в портфель и вытащил открытку, обнаруженную при обыске. «Да, вполне возможно, что золото здесь, – подумал он, еще раз прочитав текст. – Но в каком же доме по улице Дальней живет этот Сева… Стоп! Ведь Коновалов живет именно там, и его зовут Севастьян Парамонович! Такое имя, сейчас не часто встретишь. Значит, ему и писал Каракурт.

– Алеша! – окликнул полковник сидящего на заднем сидении Кретова. – Ты не помнишь адрес Коновалова?

– Дальняя сто двадцать шесть! – в один голос ответили Кретов и сидящий рядом с ним Кариев.

– Вот к нему мы сейчас и заглянем, – решил Голубкин. – Надо заехать в отделение милиции. Людей взять на всякий случай.

Внешность Севастьяна Парамоновича Коновалова была строгая, можно сказать, даже аскетическая. Высокий и очень худой, с глубоко запавшими большими черными глазами, смотревшими на всех с настороженной враждебностью, с длинной, чуть засеребрившейся от седины бородой, он походил на убежденного раскольника, старца из старинного таежного скита. Впрочем, худоба его шла не от нездоровья и телесной немощи. При всей своей худощавости Коновалов обладал железным здоровьем, и его костлявый кулак по силе удара уступал разве только кувалде.

А вот усадьба Севастьяна Парамоновича и в самом деле напоминала отгородившийся от мира скит. Земляная стена-дувал, огораживающая его усадьбу, была наполовину выше обычной. По верху стены были вмазаны осколки битого стекла, остро обрезанные жестянки и куски колючей проволоки. Попробуй лихой человек перебраться через эту стену – до самой смерти не забудет он предусмотрительности Севастьяна Парамоновича.

Под стать стене и пес, охранявший усадьбу. Огромная киргизская овчарка, с обрезанными для злобности ушами, рычала не только на входивших во двор, но даже и на тех, кто проходил мимо калитки.

Непрошеных гостей Севастьян Парамонович встретил неприветливо. Хотя все прибывшие с Иваном Федоровичем были одеты в обычные пиджаки и брюки навыпуск, Коновалов сразу же понял, что это за люди. Отворив калитку, он остановился в ней и недружелюбно спросил:

– Чего надо? Отец за сына – не ответчик. Аркашку забрали – вся в доме перевернули, баранов искали, а теперь снова за баранами пришли.

– Нет, – ответил Голубкин, – не за баранами, я за вами.

– Зачем я вам понадобился? – нахмурился Коновалов. – Я к тому делу касательства не имел.

– Все может быть, Севастьян Парамонович, – улыбнулся Голубкин. – А вот не узнавать старых знакомых не годится. И двери загораживать не стоит. Невежливо, а главное бесполезно.

– Не знаю я вас, – хмуро ответил Коновалов, не отходя, однако, от калитки. – И чего скалитесь? Дело говорите.

– Неужели не узнали Ванюшку Голубкина? – весело рассмеялся Иван Федорович. – Ну, того, которого ваш дружок Самылкин чуть на тот свет не отправил.

При упоминании фамилии Самылкина Коновалов вздрогнул и, протестующе подняв руки, попятился от калитки. Голубкину даже показалось, что он слегка побледнел.

– Господь с вами! – скороговоркой зачастил Коновалов. – Разве узнаешь через столько-то лет. Я и Игнашку, почитай, уж лет двадцать пять не видел.

– Ну, а врать зачем? – резко проговорил Голубкин, входя в калитку. – Игнашку Самылкина вы видели совсем недавно. Дельце с ним не одно обделали и даже барахлишко его у себя спрятали.

– Господи! Воля твоя! – воскликнул Коновалов. – Да за что такая напасть? Я откуда вы такое взяли, товарищ, извиняюсь, гражданин начальник? Игнашку я и видеть не видывал, и слыхом не слыхивал. Клевета это.

– А это все подтвердит вам сам Самылкин, – прервал причитания Коновалова Голубкин и приказал Кариеву: – Обыскать!

При обыске в карманах у Коновалова ничего не нашли.

– Что ж, пойдемте в дом, – сказал Голубкин. – Веди, хозяин. Показывай свои хоромы.

В сопровождении Коновалова работники уголовного розыска вошли в дом, оставив во дворе двух милиционеров.

В трехкомнатном домике Коновалова все блестело: блестели недавно покрашенные полы, спинки и шарики никелированных кроватей, новая, словно только что из магазина, мебель, чисто протертые стекла окон, и особенно киоты множества икон в передних углах каждой комнаты. Даже разостланные на полу домотканые половики и те, казалось, тускло поблескивали. Видно было, что чистота пола и новизна вещей являются предметом особых забот хозяев дома.

– Что это, – огляделся Голубкин, когда все вошли в залу, – дом у вас словно бы и нежилой? Все новое, как на выставке.

– Некому у нас в горницах-то гваздать, – хмуро ответил Коновалов. – Мы со старухой все больше в кухне. Там и едим, там и спим.

Жена Коновалова, маленькая сухонькая женщина, выскочила навстречу посетителям, с испугом посмотрела из мужа и юркнула обратно в кухню. С виду, по одежде, она походила на нищенку, но никак, не на хозяйку трехкомнатного дома и обширной усадьбы с садом.

– В черном теле держишь ты свою жену, Севастьян Парамонович, – попенял Коновалову Голубкин. – Что она у тебя такая?

– Какая?

– Да одета очень уж неприглядно, словно побирушка.

– По мере сил своих и заработков одеваю, – недовольно ответил Коновалов. – Не с чего нам в бархаты-то да шелка одеваться, да и не для чего.

Кариев с недоумением поглядывал на Ивана Федоровича. Молодого лейтенанта удивляло отношение полковника к Коновалову. Если смотреть на них со стороны, то могло показаться, что разговаривают не враги, не противники, а дружелюбно настроенные друг к другу люди. Кретов, больше, чем Кариев, знающий Голубкина, шепнул своему товарищу:

– Полковник нервничает.

– Почему ты так думаешь?

– Видно. Приглядывайся, сам поймешь.

– Из-за чего ему нервничать? – не понял друга Кариев.

– Полковник сейчас уверен, что золото здесь, а где, не знает. Если Коновалов не скажет, может и не найти. Двор видал какой? Попробуй покопаться.

А полковник, взяв Коновалова за руку, подвел его к столу и, пододвинув два стула, по– прежнему с улыбкой сказал:

– Садись, Севастьян Парамонович, потолкуем, разговор наш долго протянется.

– Об чем же нам с вами долго говорить, гражданин начальник? – с угодливой настороженностью проговорил Коновалов, садясь на стул. – Если о сыне… Об Аркашке…

– Долго нам с вами придется говорить, Севастьян Парамонович, потому что вы ведь сразу не отдадите то барахлишко, которое вам оставил Каракурт или, как вы его называете, Игнашка Самылкин.

– Опять вы про Игнашку, – вскочил с места Коновалов. – Христом богом, господом нашим клянусь, ничего я об Игнашке не знаю.

– Ну а зачем же бога в это дело приплетать? – укоризненно покачал головой Голубкин. – Ведь вы, наверное, верующий, а именем бога ложную клятву даете.

– Не стал бы я так клястись! Не взял бы греха на душу…

– Ну-у! – насмешливо перебил полковник Голубкин заверения Коновалова. – А ведь Самылкин вам письмо написал. Правда, отправить он его не успел, но на допросах подробно рассказал о том «барахлишке», которое хранится у вас, – подчеркнул Иван Федорович.

– Какое письмо? – искренне удивился Коновалов.

– Вот это. – Иван Федорович вынул изъятую при обыске открытку, положил ее на стол и крепко прижал ладонями края. – Читайте, Севастьян Парамонович, и кончайте валять дурака.

Коновалов забегал глазами по открытке. Лицо его выражало полную растерянность, когда он, кончив читать, взглянул на полковника.

– Выходит, и взаправду завалился Игнашка? – испуганно и в то же время с затаенной радостью спросил он. – Ишь ты, как оно выходит. Завалился, значит?

– Завалился, – подтвердил полковник.

– И Калерия эта с ним завалилась?

– Да, и Калерию Осинкину взяли.

– Похоже, конец ему сейчас будет, Игнашке-то? Не отвертится? Не помилуют? – допытывался Коновалов.

– Это уж как суд найдет, – ответил полковник. – Но, по-моему, Каракурту конец. Не помилуют.

– Ишь ты, как оно получается, – думая о чем-то своем, затаенном, повторил Коновалов.

– Так как же будет? – напомнил Коновалову полковник. – Сами принесете все, что хранил у вас Каракурт, или искать будем? Жаль, конечно, нарушать порядок в ваших комнатах, а придется.

– Простите! Лукавый попутал! Да и запамятовал я, – торопливо заговорил Коновалов. – Был у меня один раз Игнашка. Давно уж, почитай, месяца три тому назад, был. Принес чемоданчик один. Обшарпанный такой. В руки брать противно. Я и не думал ничего.

– Где этот чемоданчик?

– Здесь, у меня в кухне. Пойдемте. Из рук в руки передам. В кухне Коновалов первым делом приказал жене:

– Выйди. Собака-то со вчерашнего дня не накормлена. Кинь ей, что найдется.

Когда старуха юркнула в дверь, Коновалов наклонился к подпечку огромной русской печи, занимавшей большую часть кухни и, отодвинув в сторону ухваты, сковородники и кочережки, вытащил, действительно, с виду сильно потрепанный чемоданчик.

– Вот, гражданин начальник, барахлишко, которое попросил меня сохранить до поры Игнашка.

Иван Федорович открыл чемоданчик. Под грязной замасленной тряпкой лежало несколько свертков, перевязанных бечевками. Когда обертка была сорвана, на широком кухонном столе засверкало несколько десятков золотых колец, браслеток, брошек и часиков. Среди этой драгоценной мелюзги выделялись два массивных золотых портсигара.

– Пиши протокол обыска, Алеша! – приказал Кретову Иван Федорович. – Укажи, что гражданин Коновалов безоговорочно сдал часть золота, оставленного ему на хранение бандитом Игнатием Самылкиным.

– Почему часть? – забеспокоился Коновалов. – Я все отдал. Все, что было… С открытой душой…

– Видите ли, Севастьян Парамонович, Каракурт и его подручные Жорка Мухаммедов, Косой и Сивоконь назвали довольно точно, сколько золота хранится у вас. Я имею основания в этом вопросе больше верить Каракурту, чем вам, – холодно ответил Голубкин. – Часть золота вы не сдали. Где остальное?

– Христом богом клянусь, – привычно запричитал Коновалов, но Голубкин резко оборвал его.

– Хватит! Я неверующий, но мне и то противно, как вы все свои подлости за бога прячете. Хотите, я сам скажу, гражданин Коновалов, на что вы рассчитываете? Вы прекрасно понимаете, что Самылкину на этот раз не отвертеться, расчет с ним будет суровый. Вот вы и решили отдать часть награбленного им. Авось, мол, работники уголовного розыска поверят, что все золото здесь. На суде мне, мол, дадут лет пять, а через пять лет я освобожусь и буду владеть всем, что награбил Самылкин. Так ведь?

– Да что вы, гражданин начальник… – почти с суеверным испугом уставился на Голубкина Коновалов.

– Так вот, заранее говорю, что у вас ничего не выйдет, – продолжал Голубкин. – И отвечать вам придется имеете с Каракуртом.

– Да за что же еще мне отвечать? – оправдывался Коновалов. – Не знал ведь я, что у Игнашки в чемоданчике.

– Врете, знали. А отвечать за убийство Александра Даниловича Лобова вы не собираетесь? Увильнуть думаете? Не выйдет!

Коновалов пошатнулся и тяжело опустился на подставленный Кариевым табурет.

– Какое убийство?! Что вы?! Да я курицу зарезать не могу, старуха к солдату бегает… – упавшим голосом заговорил он. От его назойливой религиозности не осталось и следа.

– Об этом мы с вами поговорим позднее, на допросах. Давайте золото.

Но Коновалов, хотя и перепуганный предстоящим возмездием, все же не мог так просто, своими руками отдать запрятанное золото. Сразу осев, став словно бы ниже ростом и почернев лицом, он все же продолжал твердить:

– Нет у меня больше ничего. Хоть на месте расстреливайте, ничего нет. Все, что принес Игнашка, все вам сразу же отдал.

Полковник Голубкин приказал приступить к обыску. Многое обнаружили в особняке Коновалова работники уголовного розыска. Наверное, сам Коновалов был убежден, что построенные им тайники обнаружить невозможно, и поэтому довел дело до обыска. Но вот из хитро устроенного в бутовом фундаменте тайника Кариев вытащил обрез, наган в кобуре и пустую кобуру от нагана. Тайник был сухой: оружие, хорошо смазанное, выглядело, как новое, без единого пятнышка ржавчины.

– Видать, с двадцать девятого года сохраняли? – спросил Голубкин, разглядывая обрез – излюбленное оружие сибирских кулаков. Коновалов ничего не ответил. А Иван Федорович заинтересовался пустой кобурой. – Очень похоже, что наган, отобранный нами у Каракурта, раньше лежал в этой кобуре, – словно советуясь с Кариевым, проговорил он.

– Облыжно обвинить хотите, – не выдержал Коновалов. – Всего единожды и заходил сюда Игнашка.

– Ну, насчет нагана и кобуры дадут заключение эксперты, – ответил Коновалову Кариев. – Научно обоснуют и точно установят.

В этот момент Кретов обнаружил, что один из сундуков, в которых хранилось добро супругов Коноваловых, имеет двойное дно. Из вскрытого тайника выгрузили немало денег старого образца.

– Ай-яй-яй! – покачал головой Голубкин. – Какие сбережения пропали! Не успели, значит, обменять?

Коновалов ничего не ответил, только еще больше почернел лицом.

День уже начал клониться к вечеру, когда обыск в доме был закончен. Но золотых вещей, кроме нескольких безделушек, явно принадлежащих жене Коновалова и уцелевших от дней ее молодости, не нашли. Коновалов с ехидством поглядывал на Голубкина, но полковник, не показывая того, что его разочаровали результаты обыска, спокойно сказал:

– Что же, будем искать во дворе и в саду.

– Напрасно будете трудиться, гражданин начальник, только зря измучитесь, роясь в земле, и виноградник попортите. Ничего у меня больше нет.

«Почему он заговорил про виноградник? – размышлял Иван Федорович, выходя на террасу дома. – Пытается отвлечь внимание от места, где скрыт тайник?»

– Мы, пожалуй, начнем не с виноградника, – сказал он выведенному на террасу Коновалову. – Вначале осмотрим двор.

– Пожалуйста, если есть желание пачкаться, – пожал плечами Коновалов. Но от полковника не укрылось, что, услышав про обыск двора, жена Коновалова, вышедшая вместе со всеми, с испугом взглянула на мужа.

– А если и во дворе ничего не найдем, то виноградник придется вырубить.

– Зачем же виноградник рубить? – вырвалось у Коноваловой.

– Кусты очень густые. Искать невозможно, – безразличным тоном ответил Голубкин. На этот раз он констатировал, что во взгляде, брошенном старухой на мужа, была явная растерянность и злость.

– Ну, если такая надобность, то рубите и виноградник, – согласился Коновалов, и в его тоне полковник почувствовал издевку.

– Если нужно будет, вырубим, – спокойно подтвердил Голубкин, одновременно решив, что в винограднике ничего нет и искать надо в другом месте. «А может, мы в доме что-нибудь пропустили? – подумал Иван Федорович, оглядывая дом и двор. – Да нет, искали тщательно».

Внимание Ивана Федоровича привлекло рычание овчарки. Верный страж коноваловского благополучия, видя, что на террасе стоит хозяин, не лаял на незнакомых людей, но на всякий случай тихо рычал, ощеривая клыки, чуть не вершковой длины. Полковнику показалось, что сейчас цепь, на которой сидела собака, была значительно укорочена. «Старуха, когда кормила собаку, укоротила цепь, – сообразил Голубкин. – А зачем? Дорожка в виноградник, правда, невдалеке от собачьей будки, но ведь старуха не расположена пускать нас туда. Это Коновалов пытался заинтересовать нас виноградником». И вдруг в мозгу полковника мелькнула догадка: «А не в собачьей ли будке главный тайник Коновалова? Вполне возможно».

– Для начала нужно убрать собаку, – приказал он.

– Убирайте, – ответил Коновалов дрогнувшим голосом. – Я-то тут при чем? Вам нужно, вы и убирайте.

– Не дурите, Коновалов, – попробовал урезонить домохозяина полковник. – Собака подчинится только вам или вашей жене.

– Да мы ее никогда по двору не водим, – нашел увертку Коновалов. – Накинуть звено на крюк, чтобы цепь покороче была, еще можно. А совсем цепь снять… да разве с таким бугаем справишься – порвет вчистую.

– Тогда придется пристрелить собаку, – принял решение полковник.

– Разрешите, я попробую, – попросил Кариев. – Жаль пса губить.

Но овчарка встретила его с такой злобой, что массивная цепь, казалось, могла порваться от яростного напора пса.

– Придется пристрелить, – сказал Голубкин и вытащил пистолет.

– Зачем губить божью тварь? – неожиданно иступила в разговор жена Коновалова. -ЯЗабалуя сейчас в кладовушку запру. Никому он мешать не будет.

– Ты что это… старая, – изумленно уставился на жену Коновалов, – спятила?

– Живой о живом думает, Севастьян Парамонович, – с боязливой почтительностью ответила мужу старуха и затем, повернувшись к Голубкину, объяснила: – Дом-то, гражданин начальник, мне принадлежит, на меня записан по всей законности. И виноградник мой, и пес мой, так что губить их без надобности не позволю.

– Рано хоронить начала, кикимора! – прошипел Коновалов.

– А это уж власти как захочут, так и решат. Против рожна не попрешь, Севастьян Парамонович, – твердо ответила старуха и, спустившись с террасы, уверенно направилась к собачьей будке.

Огромный, зверского вида пес весело побежал за хозяйкой, совсем не собираясь разрывать ее, как это предсказывал Коновалов. Запертый в кладовку, он больше не подавал голоса, и работники розыска спокойно занялись исследованием его конуры.

Догадка Голубкина оправдалась. Собачья будка, кроме своего прямого назначения, служила прекрасной маскировкой для наиболее важного коноваловского тайника. Когда из будки вытащили куски рваной кошмы, служившей подстилкой Забалую, и выгребли чуть не полмашины опилок, то под тонким слоем утрамбованной земли оказалась крышка люка, сколоченная из толстых сосновых досок. Под этой крышкой в, глубокой яме, первоначально служившей Коновалову для хранения овощей, и было обнаружено основное «барахло» Каракурта.

Наблюдая, за тем, как. Кретов и Кариев скрупулезно записывают в протокол каждую вещичку, извлеченную из ямы, Голубкин неожиданно для себя растрогался. Молодые офицеры милиции делали свою работу со всем возможным старанием, стремясь поточнее определить характерные признаки каждой драгоценности. Ни у одного из них не возникло даже мимолетного желания обладать этой грудой золота. Для Кретова и Кариева это были просто дорогие и красивые вещи, предметы, похищенные преступниками у советских граждан, предметы, которые, наконец, удалось разыскать, чтобы возвратить их настоящим хозяевам. Сколько людей завтра будет обрадовано вестью о том, что вещи, которые они считали утраченными навсегда, найдены. Сколько молодых девушек, работниц или студенток, радостно улыбнется, застегивая на руке браслетку золотых часов или прикапывая блестящую брошь к своей новой блузке. Право, для того, чтобы даже не увидеть, а только подумать об этих улыбках, стоило не спать ночей и рисковать, разгадывая и обрывая преступные пути Каракурта и его подручных. Но Голубкин сразу же пристыдил себя за невольно возникшее лирическое настроение. «Пока еще нечем гордиться, старик, – упрекнул он сам себя. – Каракурт пойман, но не сразу. Он успел немало навредить. Да и не все еще Каракурты раздавлены.