Текст книги "Белые волки. Часть 3. Эльза (СИ)"
Автор книги: Влада Южная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)
– Будь добр, пригласи моей жене доктора. Ночь была холодной, не хочу, чтобы она простудилась, ей теперь надо себя поберечь. Особенно, учитывая, что не так давно она уже "переболела", – Димитрий пошел к выходу, безжалостно хрустя подошвами по стеклу. Ян отступил в сторону, но наместник остановился с ним рядом, будто вспомнил что-то. Положил руку на плечо. – Кстати, об Алексе. Передай ему, что я хочу его видеть. Впрочем… он и сам скоро это поймет.
Он вышел, и Северина тоже кое-как поднялась на шатких негнущихся ногах. Надо добраться до тепла, согреться, холод просто собачий. И не думать, не думать ни о чем. Ян по-прежнему оставался в дверях, и чем ближе она подходила, тем больше таяла вся решимость. Что-то внутри дрогнуло, Северина схватила его за руку:
– Я хотела, как лучше, клянусь. Ты же знаешь, что такое привязка. Но сердцем я только твоя.
– Нет. Ты не моя, волчица, – твердо ответил Ян и снял ее ладонь со своей. – Ты – жена Сиятельства. Не стой полуголая на морозе, твои служанки ждут тебя.
Северина честно постаралась твердой походкой дойти до резиденции под щебет взволнованных пташек. Ей поднесли шубку, закутали с головы до ног, на ходу растерли заледеневшие руки, на лестнице придерживали под локотки. Все волновались о том, что из темпла слышался грохот и валил дым, но бурые никого не подпускали до тех пор, пока сами спокойно не ушли под утро, а тут как раз и начальник личной охраны прибыл. Все молились о судьбе наместника, все переживали за него. И за его благородную супругу, конечно, переживали тоже. Как хорошо, что она жива и невредима.
До резиденции Северина не дошла. Села на покрытую снегом парковую скамью возле вечнозеленой низкорослой туи, уронила голову на грудь и по-детски, в голос разрыдалась. Девушки растерянно топтались вокруг, зябко поеживаясь на морозе, и разводили руками: ничего удивительного, последствия стресса. Тем более, к перепадам ее настроения все давно привыкли.
Немного поплачет – и успокоится.
Цирховия
Двадцать восемь лет со дня затмения
Если летом семетерий был царством буйного цветения и неугомонной жизни, то зимой он напоминал обитель вечного сна. Неподвижно чернели среди белого снега голые стволы деревьев, они протягивали во все стороны заледеневшие руки-ветви, на которых изредка хохлились задумчивые вороны. Бурелом, прикрытый порошей, напоминал очертаниями древние замки и особняки. Река под обрывом дремала в объятиях крепкого льда, а невысокие столбики памятников – под смерзшейся снежной коркой. Мраморные статуи казались еще бледнее на морозе, ярко пылал и пульсировал подобно черному сердцу гранитный постамент в честь другого из богов.
Изредка и только по вынужденной необходимости тишину и покой этого места нарушал кто-нибудь из могильщиков. Тогда железная кирка со звоном вгрызалась в камень земли, летел по воздуху парок горячего дыхания и слышались незлобные ругательства сквозь стиснутые от холода зубы. Ну что за дело – уходить к богам зимой? Все разумные люди отправляются к ним летом, когда почва мягка, как одеяло, а их провожающие любуются пчелами и цветами и хотят посидеть на прощание подольше. Зимой все скорее спешат по домам, хмурые от пронзительного ветра, а пока выдолбишь лунку для кувшина – сотрешь все руки. Нет, определенно, зима – не время умирать.
Девочке было на вид лет пять. Ее поношенные сапожки зачерпывали снег не по ноге широкими голенищами, а пальтишко на рыбьем меху хлопало полами при каждом движении, но ее это не смущало. Прыгая от сломанной ветки до каменного холмика, а от него – до торчащего прутика, она напевала себе под нос, сыпала из кармана крошки оголодавшим воронам и воробьям и, казалось, совершенно не ощущала холода. Сегодня могильщики грелись в тепле, радуясь, что нет повода идти на семетерий, безмолвно стояла пустая семета, и никто не мешал малышке наслаждаться игрой, не гнал ее с привычного места.
Она остановилась, лишь заметив темную фигуру на белом снегу. Женщина, красивая как одна из статуй, закутанная в длинный черный плащ с лежавшим на плечах широким капюшоном, аккуратно расчищала перчаткой засыпанный снегом памятник. В спину ей дул речной ветер, темные волосы змеями скользили у лица, густые ресницы трепетали.
Девочка прыгнула от камешка к тропинке, совсем по-воробьиному склонила голову набок и снова замерла.
– А кто вы такая?
Женщина отвлеклась от занятия, оглядела ее с ног до головы, улыбнулась. Полезла в карман плаща, долго там что-то искала, наконец вытащила маленькую продолговатую конфетку в цветном фантике, протянула на ладони.
– Почему ты ходишь тут одна? Не боишься простудиться?
Девочка прыгнула с тропинки к ней и взяла конфету. Быстро развернула обертку, сунула в рот, зажмурилась от удовольствия: шоколадная.
– Не боюсь, – пробубнила с полным сладкой слюны ртом, – я здесь играю.
Женщина материнским жестом поправила на ней пальтишко и застегнула верхнюю пуговицу у горла, которая постоянно выскакивала из разболтавшейся петли.
– Оставьте, – отмахнулась девочка, – все равно сейчас расстегнется.
– Ты, наверно, дочка смотрителя семетерия? – догадалась женщина, распахивая собственный дорогой и красивый плащ. Сняла с шеи плотный вязаный шарф, накинула на девочку, обернула несколько раз и повязала. Та потрогала подарок рукой, повела носом: надо же, шерстяной, но не колючий и пахнет так сладко… взрослыми духами.
– А вы, наверно, волшебная королева?
В ответ женщина весело рассмеялась.
– С чего ты взяла?
– Вы очень красивая. А еще недавно я читала сказку про волшебную королеву, и она была такая же, как вы, – внезапно глаза у малышки округлились. – А вы добрая волшебная королева или злая? А то они разные бывают.
– А ты как думаешь?
– Я думаю, что добрая. Вы дали мне конфету и шарф, а добрые волшебницы всегда дарят детям подарки, если встретят их где-нибудь случайно.
Женщина продолжала улыбаться, но ее глаза стали грустными.
– Смотри сюда, детка.
Она раскрыла обе ладони, и девочка с изумлением увидела, как под тонкой, почти прозрачной кожей в запястьях женщины мерцают нити. На одной руке нить была серебристая и сияла, как хрусталики льда в снежинке, если смотреть через нее на свет. В другой ниточка чернела, как густая бархатная смола, которой как-то летом заливали прохудившуюся крышу семеты.
– Моя мама говорила, что не бывает добрых и злых волшебниц, – сказала женщина своей юной собеседнице, – есть просто волшебницы, и подарки они могут дарить разные, все зависит от дарящей руки. Однажды я отравила своим подарком маленького мальчика. Такого же маленького, как ты.
– И он умер? – прошептала пораженная девочка. – И лежит вот здесь?
– Нет, – женщина покачала головой, отвела от лица волосы, с которыми играл ветер, и нежно, почти любовно тронула кончиками пальцев очертания букв, высеченных на сером камне памятника. – Тот мальчик не умер. Здесь лежит его отец.
– А почему его отец умер? Он был плохой человек, да?
– Почему ты так думаешь? – красиво изогнутые брови женщины удивленно приподнялись.
– Потому что к нему никто, кроме вас, не приходит. Я тут всех знаю, – девочка важно подбоченилась, гордая своей небольшой, но все-таки властью над этим местом. – Знаю, кого где положили, и кто к кому приходит. К хорошим людям приходит много других людей. Особенно летом. Но и зимой тоже бывают. Они сидят тут и разговаривают с камнями, представляя на их месте кого-то еще, и иногда, как вы, угощают меня печеньем или конфетой, если заметят. А к плохим людям не приходит никто, потому что их никто не любит и про них быстро забывают. К нему, – она показала рукой на памятник, – не приходят. Еще так бывает, если у человека нет семьи. Но раз вы говорите, что у него был сын, значит и семья – тоже?
– Да, – согласилась женщина, – у него была большая семья, жена и трое детей. – Подумав немного, она добавила: – Четверо детей, если быть точной.
– А вы, наверно, сильно его любите? – хитро прищурилась девочка.
– А это с чего ты решила? – женщина уже не скрывала любопытства, с которым включилась в разговор.
Девочка посмотрела на нее с превосходством: взрослые вечно считают себя самыми умными, но иногда не понимают простейших вещей.
– Ну как с чего? Вы же пришли к нему зимой и сидите тут, на снегу, очень долго.
Ее взрослая собеседница погрузилась в свои мысли и замолчала. Потом вдруг словно очнулась, протянула руку, погладила малышку по холодной щечке.
– Ты очень сообразительная для своих лет. В школу-то еще не ходишь? Просто удивительно, как ты выросла здесь такая. Вспоминаю себя в твои годы. Хочешь, расскажу тебе страшную сказку про волшебницу и прекрасного короля?
– А про отравленного мальчика расскажете? – девочка переступила с ноги на ногу и посмотрела на нее не по-детски серьезными глазами.
– И про мальчика расскажу, – уступила женщина, – тем более что он тоже часть этой сказки. – Она усадила девочку себе на колено, обняла руками и прижалась щекой к макушке. – Давным-давно, когда мир был совсем другим, деревья были гораздо выше, а дни – гораздо короче, но солнце, как и теперь, вставало на восходе, а садилось на закате, жила-была маленькая девочка, такая же, как ты. Она носила рваное пальтишко и старые ботиночки, доставшиеся ей от кого-то в подарок, но однажды встретила прекрасного принца, который был сказочно богат и сказочно красив, и в ту же секунду его полюбила. Не за богатство полюбила и не за красоту, потому что для детей это мало что значит, а просто потому, что он был ее принцем…
В госпитале святой Терезы вот уже много лет подряд происходили настоящие чудеса. Точнее, одно чудо – невероятное чудо исцеления. В крыле, где лежали тяжелые и умирающие больные, иногда по ночам являлась фигура в темном, и поговаривали, что к кому она на край постели присядет, тот непременно в скором времени выздоровеет. Поначалу, пока это не поняли, ее, конечно, боялись: гостья явно не была человеком, раз не входила, как все люди, в дверь, а возникала из ниоткуда, будто бы из стены, и там же потом исчезала. Но со временем ничего, все привыкли, и даже стали ждать ее с мольбами и нетерпением – всем хотелось вылечиться, всем хотелось пожить еще.
Молоденькая Талия, которая начала работать в госпитале санитаркой и обслуживала как раз крыло с тяжелыми и умирающими больными, ждала ее больше всех. Переживала, что загадочная и чудесная гостья присядет не к тому. Страждущих много, но доктор говорит, что кто-то вот еще недельку или две продержится, а кому-то считанные часы остались. Гостья приходит не каждый день, не по графику, когда появится – не угадать. По справедливости надо, значит, чудеса распределить. Кто может дождаться, пусть потерпит, а срочных – пропустить вперед.
В отличие от остальных, Талия знала, кем на самом деле является эта женщина. Так уже получилось, что не просто слышала шепотки и сплетни, а столкнулась с ней как-то раз в самом начале своей работы. Да не просто столкнулась – встретилась лицом к лицу. Старшая санитарка тогда попросила ее прокипятить инструменты и медицинскую посуду, убрать все в шкаф, выстирать и вывесить полотенца. Талия работала всю ночь, прислушиваясь к стонам больных, когда проходила мимо палат по коридорам. Настоятель монастыря, в котором она воспитывалась с другими сиротами, отговаривал ее идти служить в госпиталь, говорил, что сердце у нее слишком ранимое и смотреть на страдания других она долго не сможет. В учителя бы ей или в экономки.
Но поучать других Талия не любила, а ведение счетов никак не укладывалось у нее в голове и порой доводило до слез. Зато ухаживать она умела, и стирать, и убирать без брезгливости за всеми. Вот и работала при госпитале, скрепя сердце так, как могла.
В ту ночь все давно спали, а Талия шла по коридору с подносом, полным инструментов, когда эта женщина вышла ей навстречу прямо из стены. Вот звону было, когда все по полу рассыпалось. А женщина даже глазом не моргнула, посмотрела сквозь Талию, будто и не было ее, прошла мимо и свернула в первую же палату. Лицо у нее было замотано шарфом, широкий капюшон надвинут на самые глаза – не узнать, не рассмотреть черты. Плащ окутывал фигуру до самого пола. Тогда-то девушка все и поняла. Что, зря ее в монастыре столько лет учили? Сколько раз она читала именно про нее, про эту чудесную целительницу, приходящую лечить тогда, когда в ней нуждались. Святая Тереза. Вот она кто.
Старшая санитарка недоверчиво смеялась, остальные знакомые Талии женщины тоже похихикивали. Ну и пусть. Она-то все равно знает, что делать. Девушка долго пряталась ночами у палат, ждала святую и наконец дождалась. Вышла навстречу, замирая от благоговейного ужаса, и пробормотала:
– В пятую не ходите. Там тяжелых положили, но они стабильные. Вот в первой и третьей… старушка у окна… и мальчик… третья кроватка от входа в среднем ряду… вот к ним бы…
Святая Тереза тогда на нее все же взглянула из-под капюшона – пронзительно и цепко, и глаза у нее были жуткие, но вполне человеческие – и свернула в первую палату, а затем – в третью. Как раз как сказано было. Талия от счастья упала на колени прямо там, в коридоре, и шепотом вознесла благодарственную молитву за помощь, а на следующий день пошла в главный темпл столицы и попросила встречи с верховным служителем.
Вот так и получилось, что в большую книгу исчисления чудес через пару месяцев внесли еще одну легенду о святой Терезе и свечей в канделябре перед ее изображением значительно прибавилось.
С возрастом Ирис все больше скучала по матери. Иногда тяжело без доброго совета, без той, кому можно уткнуться в колени и выплакаться, как она привыкла делать в детстве и юности. Так она, отдавшая многие годы преподавательской деятельности и совсем не любившая медицину, и начала лечить. В конце концов, ей столько дано, такая невероятная сила сокрыта в руках и в крови, что одной каплей больше, одной меньше – хуже не станет.
Мать, помнится, корячилась, растирала в ступке травки, делала отвары, шептала заклинания, жертвовала здоровьем, когда лечила, а Ирис достигала такого же результата легким взмахом руки. Мать после приемного дня едва ли не пластом лежала – Ирис уставала скорее от бессонной ночи, чем от работы. Она равнодушно смотрела в спящие или плачущие от радости лица тех, к кому присаживалась на больничную кровать: для них это событие, для нее лишь повод вспомнить, какой была мама. Они целовали ей руки, она сожалела о том, что когда-то в нужный момент не нашла такой силы, чтобы исцелить родную кровь. Не жила мать в такой роскошной резиденции, как Ирис сейчас, не служили ей толпы слуг, не подносили лучшую еду и напитки. Как бы она порадовалась. Хотя за Ирис она бы порадовалась больше: всю жизнь мечтала, чтобы ее детка выбралась из нищеты.
Иногда Ирис тоже хотелось дочку. Маленькую девочку, с которой бы она разделила тысячи женских секретов. Воспитывать сына – это другое. Он – мужчина и мыслит по-мужски, а уж такой сын, как у нее… вообще отдельный разговор. Но дочка, крошка, которую можно учить и наставлять, делиться с ней житейской мудростью… Чтобы Ирис ей посоветовала? Не люби, сказала бы она, пожалуй. Не люби никого и никогда, кроме своего ребенка. Делай так, как делала моя мама. Не становись такой, как я.
Молоденькая санитарка, которая таскалась за Ирис по коридорам госпиталя и что-то фанатично шептала, вызывала у нее снисходительную улыбку, а уж когда верховный служитель темпла на одной из церемоний показал ей свежую запись в большой книге исчисления чудес – та едва не расхохоталась. Но развенчивать миф не стала. Человечеству нужно во что-то верить, особенно, если оно стоит на пороге гибели. И эту гибель принесет им ее сын.
Она видела это в сумеречном мире за секунду до того, как пронзила себя ножом. Темный бог показал ей свой замысел, зная, что ей от него уже не отвертеться и теперь можно раскрыть все карты. Ирис видела погруженные во мрак и вечную стужу улицы Цирховии, недолюдей-недоволков, заполонивших столицу. Они сношались между собой, как животные, порождая новых чудовищ, и рвали чужую плоть на части, питаясь ею по-звериному, и всеми ими правил ее сын. С той секунды, как первый бог раскололся на две половины, темная мечтала только об этом. А все из-за чего? Из-за любви. Из-за того, что он полюбил женщину и хотел отомстить всему человеческому роду за то, что она выбрала их, а не его. Так же, как светлая половина бога со смирением приняла свою участь и выбор любимой.
Время у богов течет не так, как у людей, вечный спор двух частей одного целого подходит к концу только теперь, а Ирис… она лишь пешка в многоходовой партии, и только. Поначалу ей нравился сладкий вкус мести на губах, и она утешалась им, но со временем он смазался и растворился, утратив былую привлекательность. И ей так не хватает мудрого совета мамы.
Из госпиталя она обычно уходила через сумеречный мир – и не существовало ничего, чтобы Ирис ненавидела больше. Этот вечный полумрак, тишину, отсутствие запахов и красок. Если бы мир мертвых существовал, он бы был таким, но мертвые просто исчезают, упокаиваются навечно и их нога не ступает в мир двух богов. Нет, высшие существа предпочитают окружать себя живыми, а Ирис приходится пользоваться им для своих нужд.
На этот раз в сумеречном мире она натолкнулась на ведьм. Темноволосая Роза, пухлая и бойкая на язык, едва склонила голову при виде госпожи:
– Тебя не было на общем собрании, Ирис. Хозяин очень сердился.
– Молчи, дура. Не смей разговаривать в грубом тоне с матерью Хозяина, – тут же зашипела на нее белокурая Маргерита – та самая Маргерита, что когда-то и привела Ирис сюда. Она одернула подругу и сама склонилась в гораздо более почтительном поклоне: – Простите, госпожа.
Ирис едва взглянула на них и пошла дальше, не удостоив и словом. Они боятся ее сына и мечтают о нем и, кажется, совсем не переживают о цене, которую платят темному богу за возможность разгуливать здесь. А она с ума сходит от этого бремени.
Изменив первоначальные планы, она открыла дверь в другом месте и вышла где-то в дарданийских горах, в глухой темной келье, освещенной слабым огоньком почти догоревшей свечи. В исхудавшей, практически бестелесной простоволосой женщине, одетой в грубую рубаху и явно простоявшей всю ночь голыми коленями на каменном полу, с трудом угадывалась благородная лаэрда. Любовь калечит всех без разбора – стоит лишь взглянуть, что стало с Ольгой, которая тоже ради мужчины жертвовала детьми.
Та при виде нежданной посетительницы тоненько вскрикнула, упала на спину, отползла к стене, выставив перед собой руки в защитном знаке. Глаза подернулись пленкой безумия, губы затряслись, рубаха съехала на одно плечо, обнажив застарелые и свежие рубцы от плети. Колени в синяках, босые ступни давно огрубели. Ирис постояла некоторое время, возвышаясь над ней в молчании и вслушиваясь в глухое бессвязное бормотание, затем со вздохом откинула капюшон, дернула полой плаща, огляделась – подходящей мебели тут не нашлось – и присела на край узкой деревянной кровати, покрытой лишь тряпочным одеялом.
– Погляди на себя, – тихо сказала она без всякой злобы. – Мы ровесницы, но ты – совсем старуха.
Ольга пялилась на Ирис выцветшими глазами и продолжала шевелить бескровными губами. И правда, старуха. В волосах седина, кожа отдает болезненной синевой, ногти на руках и ногах пожелтели. Сырость, затхлый воздух келий и скупое солнце дарданийских гор убивают ее постепенно, защитная магия в крови уже не справляется, не восстанавливает здоровье. Ирис вспомнилась другая волчица, сидящая в белом платье в саду и окруженная бабочками. Собственный сын желал ей смерти, а она не понимала этого. А Ирис – понимала. И спасла ее – а себя погубила.
– Знаешь, в чем-то я даже восхищаюсь тобой, – призналась она вслух. – Ты сделала то, что я так и не сумела. Ты разлюбила его.
Ольга замерла. Ужас в ее глазах никуда не делся, но бормотать она перестала и, казалось, начала прислушиваться к тому, что толковала ей ослепительно красивая женщина в дорогом плаще, которая никак не могла оказаться настоящей. Только не здесь, не в этом месте, куда давно не пускают посетителей.
– А ведь мы с тобой не такие уж и разные, – покачала головой Ирис, и ее длинные, темные и густые волосы шелковой пеленой заскользили по плечам. – Могу поклясться, что в детстве мы мечтали об одном и том же: о прекрасном принце, который появится и превратит нашу жизнь в сказку, о доме, полном детей, о супружеском счастье, о вечной любви. Простые мечты, которыми грезит каждая маленькая девочка.
Она невесело рассмеялась.
– А ты чувствовала то же, что и я? Как он ходит из моей постели в твою и обратно? Как ты занимаешься с ним любовью и думаешь о том, что на его коже остался след моих духов? Носишь его ребенка и знаешь, что точно так же он делал детей и со мной? Из себя вон лезешь, чтобы казаться идеальной, чтобы доказать ему, что пора остановиться, пора сделать окончательный выбор, что это ты – его женщина, а все остальные – ошибка. Постоянная ревность гложет изнутри, постоянные попытки сравнения, с кем ему лучше – с тобой или со мной? – Ирис наклонилась вперед, сверкая в полутьме глазами. – А его все устраивало, правда? Ему и так было хорошо.
Она вздернула подбородок и выпрямила спину, глядя сверху вниз на поверженную бывшую соперницу.
– Почему ты не уступила мне его сразу? Ведь он с самого начала был мой. С самого начала, когда тебя еще и на горизонте не было. Зачем ты держалась за него со всем своим волчьим упрямством? Придумывала себе свою сказку, даже когда она никак не складывалась. Ведь потом ты все равно его разлюбила. Все равно. Ты отказалась от него, он стал тебе не нужен. А мне он сердце разбил, попользовался мной и вышвырнул, как надоевшую игрушку, жизнь мне сломал, ноги об меня вытер… а я люблю его даже после этого. Даже теперь. – Взмахом руки Ирис вытерла влагу с ресниц. – Даже теперь, когда делить нам с тобой стало нечего.
Заметив, что Ольга по-прежнему не улавливает суть разговора, она опустила голову.
– Погляди на себя. Что с тобой разговаривать? Все равно что с деревом. А я ведь знаю, почему ты за него держалась. Потому что Виттор, конечно, никогда не был тем, о ком мы с тобой мечтали, но когда он хотел казаться хорошим… он умел быть лучшим из всех. Никто из мужчин не мог с ним сравниться, никто из женщин не мог устоять. Что это было? Божественный дар – "поцелуй бога"? Особый талант? Обманчивый образ, иллюзия, умелая игра, но… я ни с кем не чувствовала такого счастья, как с ним в те моменты, когда он хотел видеть меня счастливой. С тобой было так же?
– У-уходите, – слабым голосом пролепетала наконец Ольга, скорчившись на полу. – Я в-вас не з-знаю. У-уходите.
– Дура. Торжествуй, – в сердцах вскочила на ноги Ирис. От этого движения огонек свечи в тесной келье затрепетал, моргнул и едва не погас, на миг погрузив в темноту напуганную волчицу в рубахе послушницы и могущественную ведьму, нависшую над ней. – Для того чтобы уничтожить твоих детей, я и своего сына уничтожила. Убила своими собственными руками. А Виттор все равно от тебя не ушел…
– Сын… – во взгляде Ольги впервые за все время промелькнуло нечто, похожее на рассудок, – мой сынок… как он? Мой Кристоф…
– Да кому нужен твой Кристоф? – расхохоталась Ирис. – Сгинул давно твой мальчишка, и девчонка – тоже. Про старшего спросить не хочешь?
Волчица подняла голову и посмотрела на нее, приоткрыв рот. В следующую секунду ее лицо перекосилось от еще большего ужаса, чем в момент появления ведьмы.
– Нет… нет, – она истошно завизжала, принялась царапать себе плечи и раскачиваться. – Он – зло. Зло. Он – зло. Зло.
От резких, пронзительных воплей Ирис поморщилась. Ну как на эту сумасшедшую всерьез можно злиться? Она присела, обхватила тщедушное тело волчицы, гася усилием своих мышц ее судорожные дерганья. Провела рукой по сухим свалявшимся волосам. Ольга уткнулась ей в плечо, мелко содрогаясь в истеричном рыдании.
– Я вырастила чудовище. Я вырастила чудовище… – без конца шептали ее губы.
– Я тоже, – спокойно заметила Ирис. – Но я же от своего не отказалась. Дура ты дура, – она снова вздохнула, – он же лучший из твоих детей. Он же дар от Виттора унаследовал. Его божественный талант влюблять в себя и твое несгибаемое упрямство никому не уступать, с которыми даже я ничего сделать не смогла. И теперь он – мой. Только мой. И ничей больше. А ты осталась ни с чем.
Постепенно Ольга затихла в ее руках. Ирис провела ладонью, подлечивая ее немощь, вливая немного сил. Волчица затравленно косилась, следила за ее движениями, как больное животное – за действиями решившего помочь человека. Ирис заставила ее подняться, отвела и уложила на деревянную постель, накрыла тонким одеялом.
– Дура, – повторила уже по-другому, с сочувствием, – спи. Я тебе просто приснилась. Твой младший сын – богатый лаэрд, твоя дочь – счастливая мать семейства. Твой старший плотно занят с отцом в парламенте. А ты приболела, вот они и отправили тебя подлечиться в горы. Тебе надо выздоравливать и отдыхать. Спи.
Веки Ольги медленно сомкнулись. Она по-детски сунула ладони под щеку, поджала колени и засопела. Ирис постояла над ней, слушая спокойное дыхание волчицы и шум в каменных коридорах монастыря, где возрождалась жизнь с приходом нового дня. А потом взмахнула плащом и отправилась к себе в богатые покои резиденции наместника.
С первыми лучами солнца она вышла в дальнем углу заснеженного парка, поправила капюшон, зябким жестом спрятала ладони в рукава сцепленных рук и прогулочным шагом пошла вдоль аллеи к просыпающейся резиденции. Все уже привыкли, что иногда ей не спится ночью и хочется выйти подышать, а территория парка – место достаточно безопасное, чтобы не нуждаться в охране. Никто не попался ей на глаза, только в одном из окон верхнего этажа белела на подоконнике ночная рубашка волчьей девчонки. Насчет нее Ирис не беспокоилась – та зациклена на своем муже и больше не видит ничего вокруг.
После уличного мороза и промозглой сырости гор было приятно согреться в комнатах. Марис уже не спал, он вытянулся на кровати, отбросив одеяло в ноги и не смущаясь наготы, подпирал голову рукой и лакомился дольками нардинийских апельсинов и спелым виноградом из той же жаркой страны, подбирая их с серебряного блюда на прикроватном столике. Таких фруктов ему нипочем не увидать нигде, кроме стола правителя и его приближенных – не тот сезон. Расстегивая пуговицы теплого кардигана, Ирис оглядела его, не скрывая хмурой складки между бровей. Что и говорить, он красавец, конечно. Шапка непокорных смоляных кудрей, точеные скулы, темные, с поволокой глаза, чувственные губы, широкие плечи, подтянутый живот с соблазнительной дорожкой волос, узкие бедра, мускулистые ягодицы и длинные, красивой формы ноги с по-мужски большими ступнями. Ростом он тоже вышел – постель едва впору. Когда Ирис увидела его в первый раз, он по локоть в мазуте возился над внутренностями одного из каров в гараже при резиденции. Могла ли она устоять? Темный бог ей свидетель, нет, конечно же.
Встретившись взглядом с хозяйкой комнат, Марис перевернулся на спину, со смаком облизнул испачканные фруктовым соком пальцы, соблазнительно улыбнулся. Ирис бросила кардиган на кресло и посмотрела на мужской член, наполненный силой. В этом основное преимущество молодости: каждое утро он полон желания и готов. А как приятно ощущать себя желанной снова и снова.
– Ты, что же, спал у меня? – тем не менее, уточнила она с недовольством.
– Ну Ирис, детка, – капризно протянул ее нынешний любовник, – я не спал, я ждал тебя. Всю ночь. А ты не приходила.
Она старше его в два раза, но он называет ее "деткой" и разговаривает так, будто ей шестнадцать лет. В глубине души Ирис это нравилось. Кому ж не понравится почувствовать себя девчонкой вновь? Рядом с молодым парнем легко забыть о возрасте, особенно, если на пороге полсотни лет выглядишь едва ли старше тридцати пяти. Тем более, о возрасте она вообще думать не хотела. Если поверить в собственную вторую юность, то появляется ощущение, что и жизнь вот-вот начнется с белого листа, с начала.
– Я же сказала, чтобы ты сегодня меня не ждал, – парировала она.
– А я ждал. Ждал и надеялся. Где ты была? – в его голосе появились умело отрегулированные нотки ревности: не так, чтобы перегнуть палку, но достаточно, чтобы польстить ее женской душе. – Ты мне с кем-то изменяла?
– Я не могу тебе ни с кем изменять, – насмешливо фыркнула Ирис, – потому что ты мне не муж. Ты – всего лишь мальчик, которого я на время взяла из гаража в свою постель.
– Значит, изменяла, – обиделся Марис. – Кто он? Эвиан-садовник? Я разберусь с ним, вот увидишь. Вывеску ему начищу. Ты моя. Я люблю тебя.
– Ну да, ну да, – Ирис рассмеялась и отошла к окну, созерцая зимний пейзаж.
Молодой мужчина спрыгнул с кровати, схватил ее за плечи, прижал спиной к своей груди… она невольно зажмурилась, наслаждаясь прикосновением его сильных рук. Властно, твердо, так, чтобы сердце трепетало от возбуждения. И в постели он такой же, даром, что простой слуга, а она – высокородная госпожа, стоящая у трона правителя. В сексе эта грань стирается. Он берет ее, как хочет, заставляя вновь ощутить себя слабой, маленькой, беззащитной и покорной, вышибает напрочь из головы мысли о могуществе и власти так же легко, как и о возрасте. Для этого он, собственно, и нужен ей.
Впрочем, и до него все любовники Ирис, начиная с погибшего в рудниках бедняжки Валериана Ингера, были такими же. Каким-то безошибочным чутьем умела Ирис с одного взгляда подмечать тех, кто подходил под ее требования, и ни разу не ошиблась. Хватит, самую фатальную ошибку уже допустила. Виттор был любовью всей ее жизни, но один изъян у его безупречной персоны все же имелся. Как и все самовлюбленные эгоисты, он считал себя великолепным партнером в сексе… но таковым не являлся. Ирис не знала правды до поры до времени, потому что не имела опыта с другими мужчинами, и восхищалась им. Но когда появился шанс сравнить – это оказались небо и земля.
Но любовь жестока. Любовь слепа. Поменяла бы Ирис теперь своих молодых и умелых любовников на старого белого волка, если бы тот с ней безраздельно остался?
Да. Она бы поменяла.
– А я знаю, с кем ты мне изменяешь, – жарко шепнул на ухо Марис, все крепче прижимаясь к ней.
Взял за руку, положил на свой член, заставил обхватить твердый ствол, покрытый нежной бархатистой кожей. Ирис стиснула, размышляя, насколько ему приятно это прикосновение, если учесть, что пальцы у нее после улицы еще озябшие и ледяные. Но Марис не возражал, учащенно дышал ей в волосы, в руке у него появилась заранее спрятанная виноградинка, прокатилась по горлу ведьмы, скользнула ей в губы. Ирис откинула голову и закрыла глаза, смакуя липкий сладкий сок на языке. Усталость после бессонной ночи понемногу улетучивалась из тела, испорченное разговором с Ольгой настроение улучшалось. Хорошо, что Марис не ушел. Все-таки он – ее лучшее лекарство от головной боли.
