Текст книги "Белые волки. Часть 3. Эльза (СИ)"

Автор книги: Влада Южная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

– И ты простишь меня? За прошлое?

– Конечно, – практически без заминки повторила она. По крайней мере, попытается. Ради своего же намерения начать новую жизнь.

Внезапно Димитрий расхохотался. Северина отступила, обиженно моргнула, наблюдая, как он откинул голову, и кадык пляшет у горла. Отблеск свечей придавал его гладкой коже золотистый оттенок, губы у Северины мгновенно пересохли – так захотелось поцеловать. Усилием воли она подавила в себе порыв: ясно ведь, что зависимость от него никуда не денется, надо учиться преодолевать ее так же, как быть хорошей.

– Волчица-волчица, – отсмеявшись, простонал Димитрий и обжег ее знакомым ледяным взглядом. – Столько лет прошло, а ты все та же наивная девчонка, которую ничему не учит жизнь. Неудивительно, что твоя девка-служанка так легко тебя провела. Тебя послушать – ну прямо святая Тереза, вошедшая излечивать чумных. Или ты меня считаешь таким наивным, что я на это куплюсь?

Северина и пикнуть не успела, как твердые мужские пальцы сомкнулись вокруг ее предплечья, но уже в следующую секунду нестерпимое жжение в ладони заставило ее завопить как следует. Перед ней поплыли огоньки в красных подсвечниках, расплавленный горячий воск в них блестел, как жидкое масло.

– Тебе это кажется, – с безмятежным спокойствием на лице убеждал ее Димитрий, пока она извивалась и пыталась выдернуть из его хватки свою руку. – Тс-с-с. Не надо так кричать. Это тебе только кажется.

– Ублюдок. Проклятый псих, – сама собой включилась защитная реакция, выработанная годами и состоящая из злости и ненависти, которые всегда служили идеальным щитом от любой несправедливости. Свободной рукой Северина принялась молотить Димитрия куда попало: по плечу, по щеке, по шее. – Отпусти меня.

– Ты не слушаешь, волчица, – смеялся он, пока ее плоть горела. – Ты должна быть счастливой. Будь счастливой. Будь. Прекращай орать как резаная. Ну же.

На глаза у нее навернулись слезы, но не от боли, а от непонимания и обиды. Впервые за долгое время она желала ему добра, она пришла, чтобы помочь, а он… Осознав, что сопротивление бесполезно, Северина сменила тактику.

– Что значит "П"? Ты обещал ответить.

– Да ничего я тебе не обещал, – миролюбиво отозвался Димитрий, но ее все же отпустил, и Северина по инерции своего рывка полетела на пол, с шипением прижимая к груди пульсирующую от жара ладонь. – К тому же, я все равно не помню.

Не теряя ни секунды, она перевернулась на живот, вскочила на ноги, бросилась к выходу. Какие уж тут благие намерения, какая уж помощь безумцу, спастись бы теперь от него самой. Северина навалилась всем весом на дверь, но та не поддалась ни на сантиметр. Шорох мастерка по камням раздавался где-то на уровне лица: бурые очень старались выполнить задание быстро и качественно. Димитрий и не думал останавливать их, а она… пресвятой светлый бог, куда же завело ее желание порадовать Яна и стать хорошей?

Северина обернулась, вжимаясь в дверь, почти забыв от ужаса про ожоги на руке. Мягкой, кошачьей походкой Димитрий приближался к ней: запах мыла и возбуждения, тьма и порок, божественная красота и чудовищная жестокость, собранные в одном человеке самым естественным образом.

– Врешь. Это что-то для тебя значит, – пискнула она, как раненое животное, загнанное хищником в ловушку.

– Я не помню. – Димитрий улыбался удивительной, незнакомой ей прежде счастливой улыбкой. – Каждый день я ловлю себя на мысли, что помню немного меньше, чем вчера, а теперь… я не помню практически ничего. И помнить ничего не хочу, волчица. Я хочу покоя. Воспоминания только мешают его получить.

В этом она была склонна с ним согласиться. Слишком хорошо сама помнила каждую секунду их общего прошлого. Вот он, источник яда, не дающий ей покоя. Димитрий с усилием ударил ладонями в дверь по обе стороны от нее, и Северина невольно съежилась, втянула голову в плечи под его напором.

– Куда это ты собралась, дорогая? Есть вещи, которые я все-таки не забыл. Мою милую, сладкую сестренку. Или тебя, ее маленькую хитрую подружку. Пока смерть не разлучит нас… помнишь? – он оставил нежный поцелуй на ее влажной от слез щеке, вызывая острый приступ ненависти внутри. Ненависти к самой себе, потому что этот поцелуй ее волчьей сущности нравился вопреки всем доводам разума. – В горе и в радости… помнишь?

– Ян все равно заставит тебя выйти отсюда, – замотала она головой, задыхаясь от нахлынувших эмоций. – Я всего лишь хотела помочь…

– Ян, – ее муж произнес это слово, будто пробовал на вкус. – Тебе было хорошо с ним? Удовлетворил ли он тебя, как следует? Раньше ни одна нонна не могла перед ним устоять. Он всех перепробовал. Иногда мы с ним даже устраивали небольшие соревнования, – Димитрий усмехнулся, – мальчишки, что с нас взять? Он радовался своей беспроигрышной победе, когда взял тебя? Оголодавшая без мужика, годами нетраханая сучка, да еще и моя жена… мой небольшой и скромный подарок лучшему другу.

– Не говори так, – прошептала она, с усилием подавив внутреннюю дрожь, – не забывай, где находишься. Здесь нельзя такое говорить.

– А ты не строй из себя оскорбленную невинность, дорогая. – Он коротко лизнул Северину в губы, заставив дернуться. – Я чувствую его запах на тебе. Почувствовал в ту самую секунду, как ты вернулась. Так кто из нас сейчас ведет себя плохо перед лицом светлого бога: тот, кто говорит правду, или та, кто скрывает ее?

Она ощутила, как заливается краской. Конечно, вот где они прокололись. Яна нельзя винить, он – человек и привык воспринимать мир, как и все люди, при помощи зрения и слуха. Но волки всегда опираются на запахи. Волчата безошибочно узнают по шлейфу аромата, как далеко находится их мать, это первое, чему они учатся, подрастая. А уж во взрослой жизни…

– Но даже если бы Ян не оставил на тебе запаха, – продолжил Димитрий, будто прочитав ее мысли, – почему вы все думаете, что я ничего не вижу? Не вижу, как ты расцвела после своей "скоропостижной" болезни? Не вижу, как мой сводный брат мечтает о власти? Как Ирис пытается заменить мной моего отца? Вы, людишки, привыкли к безнаказанности и утешаете себя тем, что боги о вас не знают. Так вот, дорогая, запомни: если тебя еще никто не наказал, это не значит, что ты такая хитрая. Может, о тебя просто лень марать руки. Но все может измениться в любой момент.

Он не угрожал, лишь спокойно констатировал факт, но бабочки в груди Северины взметнулись испуганным облаком. Слишком хорошо она изучила повадки мужа за последние годы, слишком боялась его напускного спокойствия, похожего на внезапный штиль, возникший в самом сердце бури за секунду до того, как стихия разгуляется в два раза сильней.

– Только не убивай Яна, пожалуйста, – она сама не помнила, как встала на колени перед мужем, как поцеловала его пальцы, коснулась их лбом. – Это все я виновата, одна я. Я его соблазнила, он не хотел. Он до последнего отказывался. Это я. Ты же знаешь, когда я чего-то хочу, то обязательно этого добиваюсь. Я его обхитрила. Как тебя.

Димитрий молчал и не двигался, а когда Северина робко подняла голову, то обнаружила, что муж разглядывает ее с искренним интересом. Внезапно он присел рядом, продолжая вглядываться в нее своими жуткими глазами: в радужке серебро пульсировало до выжженного белесого цвета и резко сменялось чернотой, чтобы снова запульсировать. Северина застыла, как завороженная. Димитрий поднял руку, осторожно, почти благоговейно отвел от ее лица пряди растрепавшихся волос, погладил по щекам.

– Ты любишь Яна? – спросил он так, словно только что сделал открытие.

– Нет. Нет, – она успела поцеловать его ладонь и запястье над рукавом, преданно уставилась в глаза, стараясь не обращать внимания на его зрачки. – Я просто хотела заставить тебя ревновать. Ты ревнуешь? Правда ведь?

– Любишь, – пропустил мимо ушей ее вопрос Димитрий и мягко улыбнулся: – Но Яна я и не собирался убивать.

– Нет? – встрепенулась Северина.

– Нет, – он поднялся на ноги и неспешно двинулся вдоль ряда с изображениями святых. Те провожали его настороженными взглядами, и ей подумалось, что они тоже боятся того, в чью ловушку попали. Шаги Димитрия гулко отражались от стен, эхо бесновалось где-то под потолком.

Она почти не заметила, как он толкнул первый канделябр. Только вздрогнула от грохота металла, стукнувшегося об усыпанные шестиконечными звездами плитки пола, и растерянно уставилась на покатившиеся по полу свечи, которые расплескивали жидкий золотистый воск. С треском поехало из рамы полотно, лицо святой Далии разделилось надвое. Холст, густо пропитанный красками, попав на огонь, вспыхнул, как факел.

Северина открыла рот, только теперь осознав, что означали его слова. "Я и не собирался убивать Яна". Действительно, зачем?

Со стоном святые падали в огонь, один за другим летели на пол тяжелые канделябры, лился по полу воск. Святая Огаста – единственная под стеклом – воздевала к небу глаза, явно призывая на помощь своего высокородного мужа. Благородный муж Северины, стоя в кольце огня, хохотал.

Даже теперь он был красив. Так, что у нее от боли заслезились глаза. Или это пошла реакция от удушливого черного дыма, которым зачадили полотна? Димитрию стало жарко, он сорвал с себя рубашку, швырнул в огонь, налитые силой мышцы казались бронзовыми, глаза чернели на искаженном улыбкой лице, пока он рушил и рушил все, что только поддавалось разрушению.

– Одна последняя жертва, волчица, – кричал он ей и хохотал так, что сжималось сердце. – Не надо других жертв, не надо снова ходить по кругу из чужих смертей и боли. Одна жертва: я или Эльза. Если мы останемся вдвоем, это никогда не закончится, никто меня не остановит. Я сделал свой выбор, зачем ты пыталась мне помешать?

Действительно, зачем? Северина опомнилась, вскочила на ноги, принялась топтать пламя, кусавшее ее за щиколотки и подол платья. Подошвы туфель тонкие, скоро прогорят, а толку – чуть. И даже если пламя потухнет, куда девать дым? Они задохнутся тут, в этой закупоренной коробке на двоих, пока кто-то придет за ними.

Она собрала в кулак волю, перепрыгнула тлеющий в огне холст, бросилась мужу на грудь.

– Я не хочу умирать. Отпусти меня, пожалуйста. Прикажи бурым разобрать дверь.

– В горе и в радости, дорогая, – он погладил ее по спине почти нежно. – Я не хотел тебя забирать, но теперь не отпущу. Ян поймет. Я же его понял.

– Ну и ладно, – Северина ткнула его кулаком и отпрыгнула. Если рассчитывать больше не на кого, надо придумывать что-то самой. Что нужно, чтобы загасить огонь? Немного холодной воды. В зале для приемов в парламенте всегда так чисто, что с пола можно есть, и за личным темплом канцлера ухаживали соответственно, но она никогда не видела, чтобы слуги бегали с ведрами и тряпками туда-сюда.

Она бросилась в дальний угол за колонной, заглянула под деревянную лестницу – источник беспокойства, если огонь доберется и сюда – и обнаружила низенькую дверцу подсобки. Там нашлись средства для мытья, а еще кран. Северина набрала и притащила целое ведро воды и мстительно плеснула в самый центр пожарища, не особо заботясь, что попадет на Димитрия. Потом еще и еще. Пламя с недовольным шипением погибло, зато повалил дым. Окна высоко – не открыть и не подобраться по голым стенам. Кашляя и прижимая к лицу подол, она вскарабкалась вверх по лестнице на балкончик, где обычно располагались певцы. Так и есть, окно, слишком маленькое, чтобы высунуться, но достаточное, чтобы послужить вытяжкой, находилось в зоне досягаемости. Она разбила его туфлей со второго или третьего удара, слегка порезав руку, и поспешила вниз, радуясь, что теперь весь дым потянется в проем и дышать станет легче.

Где-то на предпоследней ступеньке голова все-таки предательски закружилась, и Северина рухнула в неподдельный обморок.

Когда она очнулась, было темно. Руки и ноги окоченели, виски давило, горло царапало. Их до сих пор не нашли, никто не пришел ни за наместником, ни за его супругой, и на какой-то миг Северина испытала то болезненное ощущение, к которому привыкла с самого детства: она никому не нужна, никто не дорожит ею. Но затем заставила себя встряхнуться. Пусть ею и не дорожат, а Димитрия слишком боятся, но они до сих пор живы только благодаря ей. А Ян придет. Надо просто дождаться.

В полумраке, разбавленном лишь слабым отблеском лунного света из окон, темпл представлял собой удручающее зрелище. Горы горелого мусора валялись на полу, воск застыл причудливыми лужицами. Там, где когда-то висели изображения святых, остались лишь разводы копоти. Удушливый дым выветрился, но вместо него в разбитое окно пробрался дикий холод. Только Огаста осталась на месте и взирала свысока на оскверненную обитель, на поруганную былую красоту, стекло на ее картине треснуло с одной стороны, раскололось тонкой паутинкой от рамы. Северина подняла голову, под самым потолком чудились чьи-то взгляды. Она поежилась, шагнула неосторожно, под ногой хрустнули осколки подсвечника.

Димитрий, который сидел на ступенях, ведущих к алтарю, даже не пошевелился от этого звука. Обоняние Северины забилось от гари, но она угадала его силуэт со склоненной головой и упертыми в согнутые колени руками. Может теперь, когда он немного остыл, ей удастся уговорить его расчистить дверь? Она неохотно приблизилась, стараясь наступать на более-менее чистые участки пола.

Пальцы у него были как лед, зубы стучали, все тело била дрожь, и это казалось странным: Северина столько раз видела мужа босым и полураздетым, упражняющимся на снегу, что не сомневалась – холода он не боится. Она наклонилась, пытаясь заглянуть ему в лицо, и увидела темные дорожки на щеках и на шее. Дорожки, которые тянулись от его глаз и ушей. С замирающим сердцем она потрогала один из следов, повернула подушечки пальцев к слабому свету, принюхалась.

Кровь.

– Я больше не хочу сопротивляться, – он медленно поднял голову, кровь продолжала понемногу сочиться, Северина в ужасе похолодела от этого зрелища.

– Ты сможешь, – отозвалась она, голос предательски срывался, – чтобы это ни было, ты сможешь, я знаю.

– Я не сказал, что не могу, – терпеливо возразил Димитрий, – я сказал, что не хочу. Не вижу смысла. Ты права, волчица. Пора стать счастливым.

– Я не…

Северина хотела договорить, но не успела: его рука змеей выстрелила вверх и схватила ее за горло. За ее многострадальное горло, и так саднящее от гари. Она издала жалобный хрип, пока он укладывал ее на спину рядом с собой и поворачивался, чтобы оказаться сверху.

– Ты спасла мне жизнь, Северина, – впервые за долгое время он назвал ее по имени. – Ты боролась за меня. Знаешь, что я делаю с теми, кто пытается спасти меня снова и снова?

Ох, эти его пальцы. Сильные, но чуткие, не утратившие способности точно контролировать количество воздуха, поступающего в легкие жертвы: недостаточно, чтобы ответить, но в самый раз, чтобы соображать и помотать головой.

Даже в полумраке она увидела, как он улыбнулся.

– Я исполняю их желания.

Она боролась с ним молча и сосредоточенно, стараясь не тратить попусту ни капли драгоценного кислорода, которого ей было позволено глотнуть. Губы Димитрия обожгли ей щеку и шею. Вдох. В глазах все поплыло. Натужный выдох. У нее две свободных руки, у него – одна, но почему-то он без труда ее одолевает. Колени ощутили холод, когда подол платья скользнул по ним вверх, по коже побежали мурашки. Кажется, ее мечты сбываются… почему сейчас? Почему так?

Многострадальная одежда трещала, когда ее тянули в разные стороны: Северина – обеими руками вниз, пытаясь защититься тем способом, который инстинктивно используют все женщины в подобной ситуации, Димитрий – вверх. Руки у него сильные, на ее бедрах наверняка останутся синяки. Она возбуждалась от одной мысли, но честно продолжала сопротивляться. Зависимость эта неправильная, кто-то жестокий придумал ее, кто-то, мечтающий ее наказать. Кто-то, с опозданием вспомнивший о ее сокровенных мечтах и решивший вдруг их исполнить. Теперь, когда она любит Яна, когда ей позволили понять, что такое настоящая, правильная, теплая любовь, когда счастье легло в руки и бабочки порхали в животе…

Теперь ее пришедшие в негодность мечты сбываются.

С потолка темпла, из ночной тьмы и дымной копоти на нее смотрели: ехидно, насмешливо, вопрошающе. Ну что же ты? Радуйся, волчица. Он твой. Он хочет тебя. Ну же.

Ладонь Димитрия тяжело шлепнула по плиткам рядом с ее головой, он сам весь напрягся, рвано двинулся между широко раздвинутых бедер Северины, еще саднящих от его твердых пальцев, закусил верхнюю губу так сильно, что показались зубы. Одновременно с этим воздух ворвался в ее легкие, она с хрипом вдохнула, одной рукой царапая себе шею, другой – ему лицо. Последние судороги борьбы, которую она проиграла.

– Ш-ш-ш, – он мотнул головой, уходя от ее ногтей, наклонился, осторожно поцеловал в распахнутые, сухие, как песок, губы. – Я внутри. Чувствуешь? Нравится ощущение? Ты ведь так долго этого ждала. Каков он, вкус победы? Поделись со мной.

Она, конечно, чувствовала. Его твердый член, вошедший в ее мягкую плоть глубоко, до сладкой боли, до ощущения легкого натяжения, предела ее возможности. Его тренированное, сплошь состоящее из мышц тело, придавившее ее бедра к холодным плиткам с изображением звезд. Он играет с ней в благородного, не мучает, а дразнит ее, и от этого только хуже, потому что если бы он поступил с ней, как поступал с третьим сортом своих девок, у Северины еще оставались бы силы бороться. А так…

– Я ненавижу тебя, – простонала она, облизывая губы и стараясь выползти из-под него. – Светлый бог тебя накажет. Ты осквернил его темпл.

– Накажет? Меня? За секс с собственной женой? – Димитрий чуть вышел и легонько толкнулся в нее. С его щеки сорвалась и упала ей на грудь капелька крови. Северина невольно застонала, стискивая кулаки, потому что внизу живота разливалось удовольствие и становились непослушными, ватными ноги.

– Накажет. Обязательно, – горячо прошептала она. – Он все видит. И Огаста тоже. Она смотрит на нас.

– Ну и что. Мне кажется, ей нравится. Когда я ласкал Эльзу на их глазах, они просто смотрели. Сними платье, волчица. Я хочу видеть тебя голой.

Платье – ее последний оплот, оставаясь полуодетой, Северина могла хотя бы убеждать себя, что не до конца уступила. Но если не снять, Димитрий просто порвет все тряпки, с него станется, и тогда ей придется убегать отсюда без ничего.

– Слезь с меня, – прошипела она сквозь зубы, расстегивая пуговицы на груди.

А когда его вес перестал ощущаться сверху, размахнулась и двинула кулаком ему в челюсть. Она не сдается, она борется до конца, даже если половину партии проиграла. Димитрий зарычал за спиной от ярости, и боги по-прежнему были на его стороне. Успел, схватил уползающую Северину за лодыжку, дернул обратно, боль ударила ее в грудь. Между бедер ощущалась влага – желание ее проклятое, она ведь хотела его, не сердцем, но звериной половиной, и он это тоже понял.

Она выгнулась и закричала, когда Димитрий навалился сзади, коленями раздвинул ее ноги в разные стороны, рукой приподнял под живот. Сдернул платье через голову – кажется, не порвал, пуговицы-то она все же расстегнула. Прижался обнаженной кожей к ее спине, вонзил зубы в плечо, распластал и подчинил, как свою самку. Там, внизу, ей было не больно, хоть его член и задвигался в ней без всякой ласки и осторожности, пронзая истекающее желанием тело. Хорошо там было, сладко. "Еще… еще" – рвалось из горла само собой, с влажными шлепками соединялись тела, быстрее и быстрее, глубже и глубже.

Если бы Северина испытала этот секс в таком состоянии, в каком муж держал ее долгое время, то наверно сошла бы с ума. Сознание не выдержало бы ощущений, которые были не просто на грани – за гранью с первой же секунды. Ян часто занимался с ней любовью в последние дни, но все равно она кончила в первые же несколько минут, а когда Димитрий чуть сместил руку под ее животом и раздвинул нижние губы, чтобы коснуться между них пальцем – кончила снова. Волк и волчица созданы друг для друга лучше, чем волчица и человек.

"Пожалуйста, остановите это. Остановите это кто-нибудь", – вяло размышляла она позже, выбившись из сил. Огаста смотрела и улыбалась, пока обнаженный мужчина наслаждался лежащим у алтаря оскверненного темпла неподвижным женским телом, останавливаясь изредка, чтобы перевести дыхание, и снова продолжая. Он тоже улыбался, а кровавые следы совсем подсохли на его щеках. Как просто быть счастливым, если счастье – это всего лишь чужая боль.

Северина пришла в себя, дрожа от холода на полу. Она лежала, свернувшись калачиком, поджав ноги и руки к животу, и совершенно не помнила, в какой момент Димитрий, наконец, оставил ее в покое. Похоже, снаружи снова пошел снег, в помещение тянуло непередаваемой свежестью и морозцем. Она с трудом разогнула застывшую спину, подняла голову: так и есть, несколько снежинок порхали в воздухе, прилетев откуда-то сверху из распахнутого окна. Еще немного – и начнет светать. За дверью темпла не слышалось ни шороха, и оставалось лишь гадать, несут ли там еще свою вахту бурые или даже они покинули это место.

Димитрий безмятежно спал с ней рядом, лицо у него было усталое, кровавые дорожки на щеках и шее превратились в потрескавшуюся темно-коричневую корку. Стереть бы эту довольную улыбку с его губ, но у нее страшно замерзли руки. И в груди появилась боль, там, где раньше шевелились бабочки. Наверно, просто сильно ударилась об пол, когда упала, вот они все и сдохли. Теперь внутри пустота, гулкая, как эхо в бочке. Или в темпле, оставшемся без святых.

Она оглядела себя: искусанные до фиолетовых подтеков и расцарапанные руки и плечи, покрытые синяками бедра и бока. Вот такие они, следы любви Димитрия. К какой категории его женщин теперь себя отнести? К первой, второй или третьей? Уж точно не к третьей – он ничего не писал на ее спине. Может, просто потому что не было ножа? Ах да, он же сказал, что забыл, что значит та загадочная буква. Видимо, ему больше нет нужды оставлять себе напоминания о ней.

Северина раскрыла ладонь и долго смотрела на нее, пытаясь сообразить, зачем. Вспомнила: ожог. Уже прошел, вот и славно. И остальные шрамы тоже сойдут. По крайней мере, внешние. Она опустила руку и осторожно коснулась себя между ног, там, где саднило больше всего. На пальцах осталась вязкая белесая жидкость, Димитрий не сдерживал себя ни в чем и наполнил ее семенем два или три раза. Мечты сбывались практически одна за другой.

Первые шаги и грохот осыпающейся кладки раздались, когда она, одевшись в уцелевшее платье, тихонько плакала у стены под портретом Огасты. Димитрий тоже услышал звуки, повернулся на спину, сонно втянул носом воздух, приподнял голову: глаза светлые, словно и не было прошлой ночью в нем никакого безумия. Северина, поглядывая из-под ресниц, тут же затаила дыхание и последние остатки гордости.

– Не плачь, дорогая, – в его голосе слышалась ледяная, как зимний воздух, издевка, – если тебе не хватило моей любви, я могу дать еще.

– Любви? – не выдержала она. – Ты изнасиловал меня.

– Для изнасилования ты была слишком мокрой и слишком громко стонала, – невозмутимо пожал плечом Димитрий и зевнул, потягиваясь всем телом. Мышцы на животе у него при этом напряглись, края ребер обозначились под кожей. Северина отвела взгляд.

– Ты знаешь, о чем я.

Кто-то за дверью ругался, и ей почудился знакомый голос. Почему, ну почему он не пришел раньше?

– Знаю, – Димитрий кивнул и подложил руку под голову с таким видом, словно они беседовали за утренним кофе в супружеской постели. – Ты ведешь к тому, что вот-вот сюда ворвется Ян. И тогда, конечно, тебе захочется пожаловаться ему, что его лучший друг тебя изнасиловал. И что же сделает наш милый Ян? М-м?

– Что? – буркнула Северина, вытирая тыльной стороной кисти нос.

– Он может воспылать яростным гневом и попытаться отомстить мне за женщину, которая вроде бы ему дорога, но которую я обидел. Сразу хочу предупредить: я в своей жизни убил столько, сколько Яну и в страшном сне не снилось. Нет, я не буду нападать на своего друга, но реакции моего тела сложно предугадать, оно привыкло защищаться. Что, если я случайно сломаю ему шею? Или нанесу серьезную рану? Людям так тяжело оправиться от ран, не то что волкам.

Северина и сама подумывала об этом, поэтому только нахмурилась в ответ.

– Но есть и еще более худший вариант, – продолжил Димитрий со сладкой улыбкой. – Ян меня простит.

Она встрепенулась, а он улыбнулся еще шире.

– Волчица, ну неужели ты даже не допускала такой вариант в своем умишке? Ян мне больше, чем друг, больше, чем брат даже. Разве какая-то женщина может встать между нами?

– Ты несколько последних лет хотел его убить, между прочим. Из-за какой-то женщины, – мстительно процедила она в ответ.

– И что, в итоге я его убил? – приподнял Димитрий бровь.

Она поморщилась.

– Нет, ты…

Из груди вырвался тяжелый вздох. Димитрий обещал, что убьет Яна, если тот попадется ему на глаза, но когда они, наконец, столкнулись – нарушил свое слово. Она ведь сама это видела, собственными глазами. Тогда Северине даже показалось, что ее благородный муж Яна простил, раз отпустил и ее, и его без всяких последствий после нелепого любовного признания. Простил ли? Умеют ли такие, как он, прощать? Но она до сих пор жива, и несмотря на шитую белыми нитками историю с болезнью никто не собирался ее за супружескую неверность казнить, да и Яна наместник открыто не обвинял ни в чем тоже.

– Вопрос в том, – продолжил он, – сможешь ли ты по-прежнему любить человека, который мне такое простит? Для которого любовь к тебе никогда не будет выше верности мне? А? Разве тебя эта мысль не унижает?

Унижает? Северина покусала губы. Это скорее унизит самого Яна. Она представила, как тот переступает через себя, через свои чувства и гордость, чтобы склонить голову перед господином, который, в принципе, остался вправе брать жену так, как ему захочется. Ян простит. Но он очень гордый внутри, хоть и кажется мягким снаружи. Он не прикасался к ней, игнорируя всяческие соблазны, пока не сказал Димитрию в лицо, что любит его жену. Дело чести так требовало в его понимании. Он принципиальный, потому что поставил себе цель разбогатеть – и достиг многого на пути ее достижения. А та их первая ночь, когда Ян переживал, что в постели с ним Северина продолжит мечтать о муже? Один темный бог знает, как он ревновал на самом деле, скрывая истинные мысли в себе – и все-таки готов был терпеть моральные страдания, запрещая ей покинуть резиденцию для блага своего господина.

Ну а ей-то что? Это хорошим людям больно страдать, а она почти и не была хорошей, так, немножко попробовала, но быстро обожглась. Можно, конечно, солгать и сделать вид, что у нее с Димитрием ничего не было, придумать избиение в пылу ссоры, все отрицать, но… он – волк, а волчицы легко беременеют от себе подобных. Внутри у нее полным-полно его семени, каков будет результат? Боязно думать. Ян не дурак, и ребенок станет лишь доказательством, что Северина врала. А она уже так много врала по жизни, что с Яном делать этого как-то не хочется…

Но даже если допустить и такой вариант, то она могла бы спать с ними обоими по очереди, она – плохая, а все плохие так и делают, не заботятся моральными принципами и не задумываются ни о чем. Но Ян – не станет, иначе давным-давно затащил бы ее в постель тайком. Не за это ли она полюбила его? Не в тот ли момент, когда поняла, что среди лжи, двуличности и равнодушия ей встретился человек, который не станет обманывать друга даже в мелочах, когда любой другой на его месте бы стал?

Она повернулась к Димитрию, все еще сама не веря тем выводам, к которым пришла, и в то же время ужасаясь комбинации, которую он так легко с ней разыграл.

– Вряд ли ты решишься сказать Яну, что я тебя изнасиловал, дорогая. А если повезет, родишь нового законного наследника трона, чтобы у Алана не осталось надежд сменить меня, – с торжеством в холодных серебристых глазах произнес он, пока за дверьми темпла вовсю крошились камни и звенели голоса. И добавил: – Шах и мат.

Она вскочила на колени и отвесила ему пощечину. Звонкую, от души. Димитрий, как всегда, только рассмеялся, слизнув капельку крови из треснувшего уголка губы – в кои-то веки у нее достало сил разбить ему лицо.

– Когда бьешь – целуй, волчица. Иначе неинтересно.

Северина поцеловала. А что ей уже терять? Обвила его шею руками, прижалась к губам, а он ответил. Горячо и страстно, с обоюдоострой взаимной ненавистью. Одно чувство у них на двоих и одна судьба. Не суждено ей стать хорошей, она пробовала, но не умеет, зато отлично научилась брать от жизни все. А бабочки в ней умерли, зима слишком холодная, вот они и замерзли, и мосты сожжены, как раз последние угольки догорают. Щеки у нее мокрые, с чего бы? Она не позволит Яну умереть и унижаться не позволит, решение приняла, так чего ж распускать теперь сопли? Сопли надо распускать исключительно на благо дела, а пользы сейчас от них никакой.

Двери, наконец, распахнули, сквозняк ворвался в темпл, подхватил лохмотья превратившихся в пепел холстов, закружил их по полу. Ян, мрачный и тревожный, остановился на пороге, мгновенно оценил ситуацию, сделал знак кому-то за спиной не лезть вперед. Северина почувствовала, как он буквально ощупывает взглядом следы на ее теле, и заставила себя не съеживаться в комок, не закрываться. Вздернула подбородок, выпрямила спину. Ее застали в объятиях мужа, ей нечего скрывать.

– Что здесь случилось? – произнес Ян глухим усталым голосом.

Боги, да он же не спал всю ночь. Наверняка до последнего бился вместе с Алексом над задержанным или еще чем-то был занят, но однозначно провел все часы на ногах.

– А, это ты? – лениво обернулся через плечо Димитрий, кончиком пальца играя с локоном волос своей жены. – А я как раз хотел предложить тебе сыграть в одну старую игру…

Лишь на секунду Ян посмотрел на него и снова перевел взгляд на Северину. Скажи, что это неправда, умоляли его глаза. Признайся, что тебя заставили, я же сам это вижу. Она сглотнула. Простит? Или возненавидит друга так, что захочет отомстить? Димитрий уже отомстил, и порочный круг никогда не разорвется, если кто-то один не остановится. Она едва заметно покачала головой. Сказать ей было нечего. Ян кивнул. Молчаливый диалог между ними состоялся.

– Пожалуй, в этот раз я откажусь. Любимую женщину на двоих делить не могу, – бросил Димитрию равнодушно и отвернулся.

– Ну и зря, – усмехнулся тот, поднимаясь и подхватывая с пола свою одежду, – Алекс, вот, делил.

Ян ждал, пока его господин оденется, с таким видом, словно едва удерживал себя на месте. Первый луч солнца пробился сквозь стекло и скользнул по покрытой копотью стене. Надо бы снести этот темпл, ничего хорошего тут уже не будет, раз его коснулась рука Димитрия, но скорее всего, его просто отремонтируют, и все пойдет своим чередом. Вот и с Севериной ничего страшного не произойдет, отряхнется и начнет жить дальше. Она так старалась отрешиться от происходящего, что вздрогнула, как от удара, когда напоследок муж погладил ее по голове.