Текст книги "Белые волки. Часть 3. Эльза (СИ)"
Автор книги: Влада Южная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)
Цирховия
Двадцать восемь лет со дня затмения
Делегация послов из Нардинии походила на стайку наряженных попугаев. Они выстроились перед троном канцлера в зале для приемов и украдкой озирались, разглядывая окружающее великолепие: позолоту, полированные полы, всевидящее око под самым сводом. Дикари, у них наверняка такого нет, только оранжевая кирпичная пыль и соленые камни. Нардинийцы живут по своим, не всегда приемлемым для благородного и образованного человека понятиям. У них есть рабы и рабыни, которых можно купить, продать и даже убить при желании, им чужды стыд и скромность в том, что касается интимных удовольствий, среди них считается незазорным иметь несколько любовников сразу, делить супругов с другими. Они все поголовно сидят на опиуме, поклоняются драконам и своим странным богам настолько, что строят здания в виде их фигур. И потом в этих зданиях обитают.
Ян рассказывал, что Димитрий любил одну из них. Нардинийскую дикарку. Ничего удивительного в этом нет, ведь будущий наместник всегда предпочитал извращенные удовольствия.
В первом ряду стояли трое послов в, казалось бы, вполне приличной одежде – деловых костюмах. Вот только не темных, из дорогой роскошной ткани, как принято в Цирховии, а в цветных: синем, зеленом и розовом. Мужчина в розовом – это стоило только увидеть. Все они были брюнетами, с загорелыми лицами и окладистыми бородами. Бородатый мужик в розовом. Кто после этого станет считать нардинийцев нормальными людьми?
За послами топтались двое зеленоголовых. Жрецы. Страшные до жути, одетые в ярко-желтые хламиды до пола с широкими рукавами, смахивающие в чем-то на женский халат. Голову каждого украшала чалма из такой же ткани. Лица были выкрашены в цвет молодой травы – отсюда и такое прозвище – но, если приглядеться, видно, что и руки у них зеленые и остальные части тела, видимо, тоже. Глаза мутные – жрецы наверняка даже теперь находились под опиумными парами. Ходили слухи, что в таком состоянии они разговаривают с богами и передают народу их волю. Ну-ну. Тогда в Цирховии в темпле темного бога каждый второй может предсказывать будущее.
После жрецов шли девушки – услада для мужских взоров. У нардиниек этого не отнять, они красивые. Длинные густые волосы, темные глаза, кожа встречается и бронзовая от загара, и розоватая, и белая. Не такая белая, как у цирховийских волчиц, у тех она чистая, как парное молоко, а у этих скорее молоко с легким добавлением корицы. Девушки были одеты в национальные одеяния: широкая, вышитая серебряной и золотой нитью лента проходила между грудями и охватывала шею вверху, а на животе расширялась и переходила в полупрозрачную юбку из летящей ткани, длинную, в пол. Сами груди висели напоказ – маленькие, почти детские и налитые, вполне оформившиеся и аппетитные – соски украшали колечки, цепочки и длинные, покачивающиеся от движения серьги.
Нардинийские женщины не стесняются наготы и гордятся своей грудью, символом материнства. И детей, как говорят, рожают от кого попало, потому что сам факт деторождения почетен, приветствуется и всеми уважается. У них нет понятия бастарда, ублюдка, незаконнорожденного. Если ребенок родился не от мужа, значит, просто родился от другого отца, и для того отца считается законным. Рожают даже от рабов – если по каким-то причинам не имеют мужа – и никто потом этого отпрыска не шпыняет за происхождение. Странные.
Девушки, входившие в делегацию послов, оделись тоже в разные цвета: одна в небесно-голубом, другая – в солнечно-желтом, третья – в цветочно-алом и четвертая – в огненно-оранжевом. На предплечьях красовались широкие металлические браслеты. Ладони и длинные волосы были выкрашены в тон платьям. Интересно, нардинийки вынимают свои украшения из сосков, когда кормят детей? Министр иностранных дел предупреждал, что национальные одежды – дань уважения правителю, с визитом к которому явились, и в обычной жизни все эти люди скорее всего выглядят не столь вычурно, но представить для них другой вид было трудно.
Венчали процессию рабы, с трудом, по двое и по трое, втащившие в зал тяжелые кованые сундуки, выполненные опять же в виде фигур драконов. Крышки в виде голов удерживали висевшие в районе "шеи" массивные замки; крылья, когти, лапы и хвост, обернутый вокруг туловища, – все выглядело вполне реалистично. Кем бы ни был мастер, создавший такое, он явно потратил не один день, а может, и год, на работу.
Благородные цирховийцы из числа допущенных к приему делегации таращились во все глаза. И на полуголых девок с украшениями в сосках, и на кайфующих жрецов, и на разноцветных послов. Нардинийцы заметно мерзли в своих тонких одеяниях, то и дело покрывались мурашками и поеживались, косились на стрельчатые окна, но держали на лицах приветливые улыбки. За окнами густо валил снег.
Посол в розовом – похоже, глава делегации – выступил вперед и заговорил зычным голосом:
– Великий император, первый дракон Нардинии, Мирового океана, Раскаленных островов, Мертвых земель и Проклятой пустыни и великая императрица, первая мать Нардинии, Мирового океана, Раскаленных островов, Мертвых земель и Проклятой пустыни приветствуют великого канцлера объединенных земель Цирховии и Дардании.
Говорил он на общем языке – как хорошо, что люди придумали общий язык. Когда-то в Цирховии общались на древнедарданийском, а в Нардинии – на древненардинийском, но те времена прошли, оставив полузабытые языки жрецам да монахам. Нормальное современное общество понимает друг друга везде, даже за океаном. Но кто-то должен поправить посла, с упоением держащего речь. Димитрий – не великий канцлер, он просто наместник, просто дальний родственник настоящего правителя, случайно оказавшийся старшим в очереди на трон. Почему никто не поправляет?
Северина, которая во время приема сидела на своем положенном месте – на бархатной подушечке, брошенной на верхнюю ступень рядом с троном супруга, – осторожно повернула голову. Какое холодное лицо у Димитрия, какая неприятная улыбка у Алана, притаившегося за спиной брата и положившего руку на позолоченное изголовье. Как блестят глаза побочного сына, словно именно ему произносят хвалебную речь. Этот поправлять не станет, уж точно. Карги Ирис здесь нет, притворилась больной, и на том спасибо.
А прием обещал стать долгим. Послы явились поздравлять правителя соседней страны с минувшими празднествами в честь восхождения светлого бога – странные они, чтят не только своих, но и помнят чужих, в которых другие верят. И ведь пока все поздравления не передадут, не успокоятся, а потом еще череда вручения подарков…
Димитрий чхать на них хотел, по лицу же видно, и подарков им никогда не отправлял, и вообще вряд ли даже представление имел, когда именины у того или иного нардинийского бога. Может, министры за него суетились, обменивались делегациями? Северина всегда была так далека от правительственных дел.
Она уселась поудобнее и провернула фокус, которому научилась еще в детстве. Когда постоянно маешься от скуки в четырех стенах и не имеешь возможности наслаждаться окружающим миром, открываешь для себя другой, внутренний мир. Достаточно погрузиться в собственные мысли и мечты – и физических преград для полета души больше нет.
Кто моя плохая девочка? Кто моя маленькая волчица?
Ян умеет говорить это особым тоном, ни у кого больше такого умения нет. И любовь у него такая… неповторимая, словно золотая волна, которая накрывает с головой, окутывает, забирает все наболевшее, дарит счастье, только счастье – и ничего больше.
А ведь ее любили и раньше: отец, майстер Ингер, Эльза. Почему Северина не замечала их любви? Может, потому что сама не любила? Отношения с Димитрием не в счет, то была любовь-яд смертельной силы, разъедающая все внутренности, а хотелось любви излечивающей, дарующей крылья.
Вот они крылышки, тоненькие, прозрачные, как у бабочки, трепещут за спиной каждый раз, когда Ян шепчет: "Кто моя плохая девочка?".
Она – плохая и делала много плохого. Но станет хорошей. Изменится. Ян смеется – не верит. Он любит ее плохую. Любит. Любит. Вот она, любовь, дарующая крылья.
Отец считал Северину неразумной дочерью, майстер Ингер – влюбленной ученицей, Эльза – лучшей подругой. Они любили ее маски. Кто под маской? Кого видит Ян?
Северина и сама не подозревала, что внутри нее скрыто. Раньше думала, что там болезненный нарыв, сочащийся гноем, – он открывался каждый раз при взгляде на Димитрия. И до сих пор открывается, сказок не бывает в настоящей жизни, и, сидя подле трона мужа, она по-прежнему чувствует невидимый стальной канат, связывающий их вместе. Но рядом с Яном у нее все же случалось ощущение сказки, и бабочки с золотыми крылышками порхали в животе. И хотелось не только самой быть счастливой, хотелось видеть счастливым его, и весь мир вокруг, и даже Димитрия. Да, теперь Северина жалела мужа: одинокого, погрязшего в своей жестокости и злобе, неспособного любить. Она знала на собственной шкуре, каково это, и желала ему счастья. Не с собой – с кем-то другим. С нардинийской дикаркой, например.
Но сказок не бывает, и, похоже, та умерла. Ян при упоминании о ней мрачнел и отделывался общими фразами.
В его тайном доме на берегу реки они провели три дня. Три лучших дня в ее жизни. Он не смог уйти от нее в один теплый вечер – и не сумел покинуть на утро, и в обед, и весь следующий день. Северина не держала, не применяла хитрости и уловки, наоборот, с замирающим сердцем ждала, что вот-вот после очередного акта любви Ян оденется, пробормочет слова извинения и вновь умчится по делам. Рано или поздно ее все бросают, разве нет? А он почему-то оставался рядом.
Она ничего не делала для того, чтобы его удержать – так непривычно. Не боролась, не планировала, просто распахнула душу, а там, внутри, бабочки, целый рой. Бери на ладонь, разглядывай, их еще много, и будет еще и еще. Черпай горстями, подкидывай вверх, смейся.
Они смеялись. Много. В постели. И вне ее. За обедом. За ужином у теплого камина. Обнаруживая среди ночи под боком недовольного кота. "Кто моя плохая девочка?" Она не плохая. Она просто лишь учится быть хорошей, делает первые шаги.
За время их побега от реальности окружающий мир сошел с ума. На жизнь Димитрия покушались. Ян ничего не знал и испытал мучительный приступ совести из-за того, что в тот самый день нежился в постели жены своего друга: Северина догадалась обо всем по выражению его лица. И промолчала. Сложная это тема была, скользкая. Она счастлива, и Ян тоже, а Димитрий – нет. Но она не считает себя виноватой. И правда, молчать лучше.
И так не хотелось возвращаться. Ян сказал "надо", а она не посмела ослушаться. Она вообще стала очень послушной: хочешь меня – бери, хочешь просто сидеть рядом и разговаривать – пожалуйста, хочешь вкусного на обед – нетрудно договориться с майстрой Боженой. Вот он, поток бабочек изнутри, его не остановить, он уже и весь дом заполнил и, кажется, выплескивался из окон на улицу. Сказок в жизни нет, а волшебство – есть. Люди вокруг стали красивыми, улыбчивыми, краски – яркими, плохое – черным, хорошее – белым.
Нардинийцы вот со своей делегацией остались дикими и странными, но это ничего, постепенно она научится и к ним относиться с пониманием.
Ей вообще многому предстоит научиться. Скрывать свой внутренний свет, например. Ее привыкли видеть озлобленной и несчастной, тяжело теперь прятать в себе желание любить весь мир. Северина долго настраивалась перед тем, как войти в резиденцию, сидела в салоне кара, корректировала перед ручным зеркальцем выражение лица. Еще одна маска. Пустяк, ерунда, ей ли жаловаться?
Но получилось ли всех обмануть? Димитрий едва взглянул на нее при встрече. Его хотели убить – может, поэтому он так напрягся и вновь погрузился в себя? Глаза у него были пустые, Северина знала это выражение, оно означало полушаг до безумия. Безумный взгляд у него она имела несчастье видеть тоже и потому как можно скорее сбежала в свои покои. Яд капал внутри, не отравить бы им внутренний свет.
А свет этот продолжал раскрашивать окружающих людей в другие краски. Вот и ее пташки, шептуньи, вроде бы с искренней радостью на лицах встречали госпожу после разлуки. В другой раз Северина бы ни за что не поверила им, а теперь вдруг захотелось поверить. Может, и правда, ждали? Может, любят ее, как Ян, – ни за что особенное, просто потому что любить хорошо?
Теперь у нее, как у нардинийки, будет два мужа. Один – номинальный, сидящий рядом с ней на троне во время светских приемов, красивый и холодный. Другой – настоящий, которого надо прятать и отношения с которым придется скрывать. Все-таки у них не Нардиния, где это разрешено законом. Ничего, с майстером Ингером они тоже скрывались, украдкой занимались любовью в разных укромных уголках. Но тогда Северине хотелось, чтобы их нашли, скомпрометировали, в этом и состоял ее план. Яна же страшно выдавать, потому что иначе их разлучат. Как странно, у них нет будущего, нет даже в прогнозах шанса пожениться, пока между ними стоит Димитрий, но они все равно счастливы. Одним взглядом, одним прикосновением. Бабочками из золотого света.
– Ты – моя волчица, – прошептал Ян на прощание, целуя ее в салоне кара. Сам он вышел за несколько кварталов до резиденции, сказал, что появится там другим путем. Их не должны видеть вместе.
Она не хотела его отпускать. Держала за теплые руки, подставляла губы. Не просила любви, но надеялась, что не откажет. И мимолетный поцелуй растягивался на минуты, и казалось, что они не надышатся друг другом перед расставанием, а ведь то и не разлука вовсе, а ерунда – через полчаса встретятся вновь в стенах резиденции. Она – женой Димитрия, подставившей ради этого брака свою единственную подругу, он – лучшим другом ее мужа, человеком, когда-то предавшим его единственную любовь.
Наверно, поэтому Ян любит ее. Он ее понимает.
Они встретились. Посмотрели друг на друга равнодушно – Северине казалось, что золотистые искры так и простреливают между ними от напряжения – а затем разошлись по своим делам. Ян занимался расследованием покушения и общей политической обстановкой, именно он настоял, чтобы прием нардинийских послов состоялся: нельзя показывать соседним странам, что в государстве шатается трон, надо создать впечатление внешнего порядка. Мало ли зачем делегация на самом деле прибыла? Может, искусный шпионаж? Северине пришлось выполнять свою роль в подготовке.
Ночью они занимались любовью в подвале, в прохладном каменном мешке с винами и соленьями, не издавая ни звука, тревожно прислушиваясь к любому шороху на ступенях, расстелив на полу ее домашнее платье. Надо успеть вовремя отскочить, вовремя сделать вид… чего? Ян все продумал бы на этот случай, Ян бы позаботился, а у Северины бабочки озорничали, и она не могла никак насытиться этим ощущением. Она – его волчица, он – ее человек. Ее теплый, ласковый, нежный, любящий человек. Ее сказка, которой не бывает. Ее счастье незаслуженное.
– …примите эти дары, – посол сделал паузу, взмахнул рукой, рабы потащили сундуки ближе к трону.
Северина слегка поморщилась. Там, в ее внутреннем мире, было так хорошо. Здесь, в реальности, зябко и скучно.
Внезапно по тронному залу прокатился глухой рокот, и она встрепенулась. Что за звук? Похоже, его слышали все: министры недоуменно переглянулись, жрецы вроде как протрезвели на миг, послы поежились. Ей потребовалось полминуты, чтобы сообразить. Это же знаменитая акустика. Она усиливает звук, иногда доводит его едва ли не до громоподобного грохота, заставляет любое слово правителя лететь над головами подданных так, словно он выкрикивает его в рупор, хотя на самом деле не повышает и голоса.
И значит, что рокот тот мог издать только Димитрий. А странным звук кажется потому что…
Это рычание. Северина повернула голову к мужу так резко, что боль прострелила шею. Он сидел, вцепившись в подлокотники и чуть подавшись вперед, со своего малого расстояния она видела удлинившиеся когти на кончиках его пальцев. По вискам Димитрия текли капли пота, глаза потемнели. Губы подрагивали и кривились, обнажая клыки. Он находился в полушаге от оборота.
От оборота? В присутствии почетной нардинийской делегации? Северина мало понимала в политических делах, но даже она умудрилась сообразить: если Димитрий нападет на послов, войны с Нардинией им не избежать. Однажды она уже видела его таким, с этого и начались их отношения. Он разговаривал сам с собой и находился в пограничном состоянии между волком и человеком, а потом будто сорвался с цепи. Последствия едва не стоили ей жизни.
Ян бы непременно нашел выход из этой ситуации, но его даже в резиденции не было. Он уехал в катакомбы, помогать Алексу допрашивать бомбиста, который покушался на жизнь правителя. Того "кололи" уже несколько дней и никак не могли добиться правды, вот Ян и подключился. Наверно, он даже не подозревает ничего плохого, ведь что может случиться с наместником и его женой в безопасном месте под надежной охраной?
Ничего. Разве что сам наместник пожелает посреди светского приема сойти с ума.
Северине стало страшно. Рычание клокотало у Димитрия в груди, а затем он начал очень тихим голосом сам с собой разговаривать. Она сидела близко, но все равно не понимала слов. Что это за язык? Древнедарданийский? Северина ненавидела майстру Ирис, а вместе с ней и всю словесность, изящную, бытовую и древнюю, но крохи знаний, приобретенных в школе, еще оставались в памяти и подсказывали ей, что Димитрий сейчас говорит именно на языке первого бога. Глухим, чужим голосом говорит. Сам задает вопросы, судя по интонации, сам же себе отвечает. Рычит, покрывается испариной, судорожно дышит. И от этого просто мороз идет по коже. Мигом вспоминаются все сплетни, ходившие о нем в народе, – о доме, полном мертвых слуг, например.
Этим людишкам, застывшим на своих местах в зале, бы бежать – но как же? Протокол, светский этикет. Подарки не вручены, слова не сказаны, послам еще не разрешили повернуться спиной к трону. Сундуки дрожат в руках рабов, девушки бледнеют… девушек он наверняка растерзает первыми. Вырежет на их спинах свои узоры и станет смотреть. От этой мысли Северину будто током ударило.
– Димитрий, что значит "П"? – спросила она, тронув мужа на руку, чтобы привлечь внимание.
Он осекся на полуслове, моргнул, повернулся к ней: глаза на бледном перекошенном лице черные-черные, просто жуть. А Северина, воспользовавшись секундной передышкой, картинно всхлипнула, покачнулась и рухнула по ступеням вниз к самому подножию трона.
Больно.
Все вокруг засуетились. Какой уж тут протокол, какие подарки, когда жена наместника чуть шею себе не свернула? Послы, в две секунды уложившись с заключительными словами, попятились к дверям, министры хлынули за ними, призывая на помощь всех докторов столицы, взволнованные девушки-пташки подбежали к Северине, чтобы помочь. Она выглянула между ними, чтобы убедиться, что Димитрий встал с трона, спустился по ступеням и вышел в заднюю дверь, и расслабленно выдохнула.
Встала, отряхнула платье от невидимой пыли – в тронном зале все было блестящим от чистоты – указала своим сплетницам на главный вход, куда ретировалась делегация.
– А ну, быстро перехватите их всех, развлекайте, как можете, чтобы недовольным ни один не ушел. Даже жрецы, – последнее Северина крикнула вдогонку, так как дрессированные пташки уже бросились выполнять поручение.
Она пошевелила плечами, проверяя, насколько сильно ушибла спину, покрутила головой и вдруг встретилась взглядом с братом Димитрия. Алан стоял на своем месте у трона все с той же неприятной улыбкой, но его глаза в упор смотрели на Северину. Ей показалось, что он впервые заметил ее вообще. Нет, конечно, они сталкивались едва ли не каждый божий день в коридорах резиденции, и она знала от своих пташек, что он странный тип, замкнутый в себе девственник, которому никто, кроме мамочки, не нужен. Но теперь он будто разглядел ее. А она – его. И они оба прищурились, пытаясь разобраться в своих открытиях.
Прибежавший на зов запыхавшийся краснолицый доктор осмотрел Северину и пришел к выводу, что она полностью здорова, но может носить наследника – отсюда и странный обморок. Признаков беременности пока нет, но на очень ранних сроках такое возможно, если случится перепад… она не дослушала чего, размышляя об Алане. И о Димитрии. Куда он пошел? Терзает кого-то в своих покоях? И что это был за припадок?
Она ломала голову до тех пор, пока одна из ее верных девушек не принесла невероятную новость: бурые замуровывают вход в личный темпл канцлера. У Северины сразу екнуло сердце, и все стало понятно. Кто управляет бурыми? Кто посещает темпл с завидной регулярностью в поисках покоя и тишины? И где темный бог носит Яна, когда она на сегодня уже исчерпала свой лимит добрых дел?
Впрочем, последний вопрос был из разряда риторических: на деле Северина уже стремглав бежала к темплу, позабыв прихватить у слуги шубку в такой мороз. Ее домашние туфли скрипели по снегу, изо рта вырывался парок. Темпл, венчающий длинную череду ступеней, хорошо просматривался снизу. Бурые выложили поверх массивных золоченых дверей только нижний ряд из грубо отесанных камней. Темный бог бы побрал садовника – Северина лично заказывала их для нового декора беседки.
На середине лестницы дыхание изменило ей. Закололо в боку. Слава всем богам, на самом деле она не беременна, а то и впрямь хлопнулась бы в обморок. Двое бурых заметили и ощетинились в ее сторону, сверкая клыками. Злые, как звери. Северина замедлила шаг, подкрадываясь осторожно. Это их господин злой, они – лишь его отражение. Растерзают ее в два счета и не задумаются, зачем. Не их это дело – задумываться, когда хозяин чего-то желает. Позвать бы кого-то на помощь, но кто тут поможет? Воле наместника не имеет права перечить никто. Хочет – замуровывает себя в темпле, хочет – девушек режет. Захочет – и его бурые станут бросаться на любого, кто осмелится подойти. Правда, после того, что он учинил при делегации, вряд ли кто осмелится.
Одной Северине всегда было плевать на волю наместника. Да и на всех вокруг было плевать. У нее своя воля и своя игра. Однажды она Димитрия уже прогнула, вынудила играть по своим правилам. Какой ценой – не повод для сиюминутных размышлений. Что он там делает внутри? Дождаться бы Яна, но что они найдут, когда перестреляют бурых и сломают кладку? И нужно ли ее ломать уже?
– Я все-таки хочу узнать, что значит "П"? – закричала она, надеясь, что он услышит даже через эти двери и через мерное шуршание раствора, брошенного на камни железным мастерком. Двое бурых споро работали, не разгибая спин.
Другая, оставленная в прошлой жизни Северина не стала бы так отчаянно лезть на рожон. Она насладилась бы чувством отмщения за каждую слезинку, пролитую ею о нем, за каждую секунду страданий, которые пришлось вынести. Встала бы тут, сложила руки на груди и с упоением наблюдала, как работают бурые. Он страдает – замечательно, да пусть бы и вовсе сдох там, в своем темпле, кому какое дело? Но на нее столько навалилось в последнее время: попытки написать письмо Алексу и переоценка своих поступков, предательство и смерть Жулии, теплая человеческая любовь Яна, осознание, что полжизни прожито впустую, и никто прежде ее не любил. Или любил? Она не совсем разобралась с этим вопросом. Наконец, бабочки проклятые, не дающие покоя.
Димитрий – такая огромная веха в ее жизни. Она любила этого человека двенадцать лет. Или уже тринадцать? Любила, заливая ядом все вокруг, а теперь умеет любить по-другому – заполняя мир бабочками. И пусть не для него, но для себя, наверное. Для новой девочки – уже не такой плохой, но еще не настолько хорошей, а только делающей первые шаги в новом направлении.
А Димитрий… он любил свою нардинийку. И буква "П" имела на него магнетическое влияние, потому что бурые внезапно Северину пропустили. Раствор на камнях был свежим: она собрала всю свою волчью силу и развалила их в середине кладки. Кое-как приоткрыла дверь и бочком протиснулась внутрь.
Святые встретили ее напряженными взглядами со стен, Огаста над алтарем выглядела напуганной. Или так упали лучи угасающего солнца, и в стекле просто на миг отразилось собственное лицо Северины? Полынь, разложенная в ароматических мешочках по углам, пахла особенно горько, свечи в красных подсвечниках чадили. Ее благородный муж стоял у одного из золотых напольных канделябров, удерживая руку над огнем. Пламя лизало ладонь, пальцы казались алыми. Он улыбался.
У Северины оборвалось сердце, когда она увидела эту улыбку и услышала, как за спиной, по ту сторону двери, вновь заскрежетал по камням мастерок с раствором: бурые принялись восстанавливать кладку. В глазах у Димитрия – чистое безумие, чего и следовало ожидать, а она с ним один на один в ловушке. Найдется ли выход? Зависит только от нее.
Сглотнув, Северина приблизилась, взяла его запястье, отвела от свечей. Димитрий на удивление легко подчинился, позволил перевернуть ладонь. Какие у него пальцы. Сильные, но чуткие, она всегда с трепетом вспоминала их прикосновения к себе. Он даже душить ими умеет так, что это похоже на секс – ей ли не знать? Стальной канат внутри зазвенел и натянулся, и, повинуясь неосознанному порыву, она наклонилась и прижалась губами к мужской руке. Димитрий всегда был для нее, как опиум: и знаешь, что отрава, и не можешь не принять.
Кожа на месте ожогов побагровела, ощущалась горячей, еще немного – и пошла бы пузырями. Впрочем, скоро у него все сойдет и следа не останется. Но зачем же так? Димитрий истязал других, и Северина к этому давно привыкла. Но себя – зачем? Какое страшное у него безумие, если он не понимает, что делает с собой. Нет, все же правильно, что она вошла, чтобы остановить его. Дальше могло быть и хуже.
– Больно? – прорвалось сочувствие из ее груди.
– Нет, – с поразительным умиротворением ответил ее муж. – Хорошо. Тихо.
Хорошо? Да о чем это он? В который раз Северина задумалась о том, что совершенно не знает человека, чьей женой так стремилась стать. И знать не хочет. Она только начала тянуться к свету, страшно снова перепачкаться его липким, похожим на болото мраком, опять заразиться его жутким сумасшествием, страшно никогда не выплыть самой. Преодолев внутреннее колебание, она обняла Димитрия за шею обеими руками, прижалась грудью к плотной ткани его одежды, под которой так явственно ощущались глухие удары его мертвого сердца.
– Пойдем. Пойдем со мной. Ян приведет тебе новую девушку. Прикажи бурым остановиться.
Она говорила с ним тихим, ласковым голосом, поглаживая по затылку, как ребенка. В ней столько любви теперь, она подарит ему чуть-чуть. Из жалости. Из-за того, что он был важен ей много лет. На миг показалось, что это помогло, и вечно холодный, бесчувственный Димитрий дрогнул, потянулся к ней в ответ. Склонился к ее уху, шепнул странно беспомощным голосом:
– Мне нельзя. Эльза вернулась.
– Что? – отпрянула Северина, тут же растеряв былой настрой. – Этого не может быть. Ты видел ее?
– Мне не нужно ее видеть, – Димитрий покачал головой. – Я просто знаю. Я знаю этот запах с ее рождения. Тогда она была такой маленькой, я держал ее на руках. Один раз, когда никто не видел… мне не разрешали… – Последовала пауза, стало слышно, как затрещал свечной фитиль. – А теперь Он снова заговорил со мной.
И снова пустой взгляд, в зрачках извивается пламя, но тепла и света там нет и никогда не было. И кто этот пресловутый "он"? Северина огляделась, но повсюду видела только напряженные и напуганные лики святых. Все ясно. Очередная безумная фантазия. А проклятые бурые кладут и кладут камень за камнем, замуровывая дверь.
– Нет, – осторожно возразила Северина, – тебе просто показалось. Эльза бы не вернулась. С чего ей возвращаться? У нее все хорошо. Она замужем и счастлива в браке. Уж я-то знаю. Мы с ней…
Она осеклась, сообразив, что чуть не сболтнула лишнего. "Мы с ней переписывались". Но Димитрию нельзя об этом знать. Никому нельзя. Северина хранила секрет долгие годы. Нет, она не знала адреса Эльзы, но могла писать письма и относить их в почтовую службу, оставляя в маленьком деревянном абонентском ящичке, одном из череды многих, выставленных в зале вдоль стены. И время от времени неизвестно откуда приезжал человек, у которого имелся свой ключ от этого ящичка. Он забирал письмо и периодически оставлял для Северины ответные послания подруги. Так они и общались, не часто – два-три раза в год. Особо писать было и не о чем: у одной все хорошо, у другой все плохо. Способ придумал отец Северины, он хоть и оставался тюфяк тюфяком, но по части обращения с секретной корреспонденцией и бумагами соображал отлично.
Почему Эльза доверилась ей? Только ей одной из всех? Ведь при желании за посыльным тоже могли проследить, "довести" его до точки, куда отвозит письма, раскрыть местонахождение адресата. Ах да, она же не знала, что подруге нельзя доверять. Или можно? Все-таки Северина за столько лет так никому и не обмолвилась об их секрете. Впрочем, и о своих секретах Эльзе не рассказала. Это для Алекса хотелось написать письмо, признаться. А Эль… ей только лично, вот такое замечательное оправдание, ведь их встреча даже не планировалась.
– Мы с ней обязательно бы встретились, если бы она вернулась, – проговорила Северина вслух, исправив оплошность.
Тоже неплохой ответ и вполне искренний. Если бы Эльза отправилась в столицу, то непременно заранее сообщила бы подруге в письме. Кто-то же должен был помочь ей тут обустроиться? Родительский дом давно обветшал и пустует. В обществе произошли настолько кардинальные перемены, что вряд ли кто-то толком вспомнит ее. Только они и помнят, те, из-за кого она уехала: Северина, Димитрий, Алекс. Самые близкие ее люди. Самые любимые.
Не приехала бы Эльза в столицу ни за какие коврижки. Незачем ей сюда приезжать.
– Значит, мне показалось? – в голосе Димитрия зазвучали облегчение и надежда, и Северина позволила себе едва заметно выдохнуть.
– Конечно показалось, – она улыбнулась и кивнула, стараясь выглядеть уверенно и спокойно. Дождаться бы Яна, ох, только бы дотерпеть. – Не надо себя так мучить. Эльза давно уже забыла прошлое, и нам всем тоже следует забыть. Давай хотя бы попытаемся. Попробуй стать счастливым, просто попробуй, у тебя все для этого есть.
На лице Димитрия тоже проступила слабая улыбка. Он мечтательно посмотрел на огоньки перед собой.
– Правда? Думаешь, у меня получится? Просто быть счастливым?
– Конечно, – с жаром заверила она, прислушиваясь к работе бурых за дверью. Остановились они уже или нет? В правильном ли направлении беседа продвигается?
