Текст книги "Силой и властью (СИ)"

Автор книги: Влад Ларионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Хафиса повела его прочь от костра, вниз к селению и дальше, через ленту соснового бора, опоясывающую Стража. Пока шли, поднялась луна, и из мрака леса они попали на широкий луг, залитый бледным светом. Слева поднялась отвесная скала, а правый край обрывался пропастью и гремящим как раскаты ушедшей грозы водопадом. По далекому дну пропасти неслась стремительная Лаан-Шару, Золотая Струя, в низовьях которой издавна мыли золото. Фасхил и думать забыл, как же тут красиво!

– Пламя Маари и кровь Хаа, связанные законом Аасу, сотворили этот мир, – Хафиса прислушалась и тепло улыбнулась. – Кровь и пламя, любовь и свобода, вон они, у кромки играют. Смотри, т'хаа-сар, внимательно смотри, и помни: решать все равно не тебе. У Одуванчика есть Ягодка.

Сказала – и отступила в тень леса, удалилась. Но Фасхил уже слышал приемыша, уже купался в потоках его силы. Перед мысленным взором возникли две маленькие фигурки на скальном выступе над самим водопадом. Мальчики спорили:

– ... а я тебе говорю, что все так и есть, пещера там. Лапочка вчера говорила, что Ушко с Цапкой туда много раз летали, сквозь воду, и даже что-то там прятали.

– Цапке и Ушку делать нечего, они как дети неразумные – вот и все...

– Одуванчик! Да ты что такое говоришь-то?! Цапка старше меня на целых два года, а Ушко и вообще в следующую весну имя получит. Какие еще дети?

– Дети и есть – только и заботы, что проказничать да родителей не слушать. А ты, Ягодка, взрослый, ты – мой хаа-сар, и должен меня защищать. А мне боязно: вдруг там ничего нет, и ты разобьешься о скалу?

– Вот потому и не могу трусить, что хаа-сар. Хаа-сар трусить нельзя. И ты не бойся – все будет хорошо!

И один мальчишка, оттолкнувшись, соскочил в пропасть.

Фасхил широким быстрым шагом направился к водопаду и через сотню шагов вышел прямо на уступ. Вот он, сидит на краю, свесив ноги, Золотой малыш-Одуванчик, чудовище, носящее в себе бездну. Т'хаа-сар замер, не в силах оторвать взгляд. Чувства – страх, ненависть, восторг и нежность, зависть и презрение – все, на какие только он был способен, вспыхнули и утопили в себе остатки ясных мыслей.

Мальчик почуял его, оглянулся и испуганно вскрикнул. Ужас, не сравнимый ни с чем, волной прокатился по склону. И тут же, как отклик на испуг маленького мага, из пропасти, прямо из струй и брызг водопада выскочил мокрый и встрепанный звереныш. Ягодка прыгнул и встал между т'хаа-сар и Одуванчиком – крылья яростно захлопали, запылали глаза, из-под когтистых лап брызнуло скальное крошево. Из ощеренной пасти не вырвалось ни звука, только взгляд хлестал, как плетью:

"Прочь от него! – явственно слышал Фасхил, – Прочь, не пугай – убью! Сожру! Уходи!"

Но Фасхил не смотрел на маленького даахи, его интересовал человек. Почему ты не давал своему хранителю испытать себя и прыгнуть в воду? Почему? Ты боишься за него? Волнуешься? Любишь? Да... ты любишь его, слышу.

И только теперь – волчонку:

– Не бойся, Ягодка, я твоего малыша не трону. Вот, слушай меня, слышишь? Видишь? Я не вру. Ухожу, уже ухожу.

Ягодка встряхнулся, окатывая всех ледяными брызгами, и снова превратился в мальчика, все еще растрепанного, мокрого и сердитого.

– Смотри, т'хаа-сар, ты обещал. Уходи, и лучше бы тебе не возвращаться.

Хафиса ждала в лесу.

– Ну что, познакомился? – чуть насмешливо спросила она.

– Да уж... маленький волчонок дерзок до глупости – весь в родителей.

– Наш сын хороший хранитель. – В голосе матери звучала гордость. – А что Одуванчик?

– Я не знаю, Хафиса. Ты приняла его в семью и будешь защищать, ты хочешь услышать от меня правду, но правда в том, что я – не знаю. Он силен и душа его темна, покалечена, вряд ли уже излечится до конца. Мне было бы куда спокойнее, если бы этого ребенка не было. Но, я сам видел, малыш умеет любить... – Фасхил долго молчал, а потом закончил твердо и веско. – Мальчиков разлучить надо.

– Это невозможно! Хаа-сар не оставит своего мага.

– Не совсем и не навсегда, Хафиса, но это необходимо. Мальчишка так силен, что рядом с ним самого себя теряешь. Он порабощает и очаровывает, сбивает с толку, а Ягодка должен понимать, кто такой этот его маг на самом деле. Он должен все решать сам, без опьянения всетворящим пламенем. Одуванчика я заберу в орден, будет учиться, а Ягодка вырастет дома и после наречения сможет явиться ко мне на службу. Тогда они снова соединятся.

Хафиса остановилась, отдаляясь. Теперь она была не его давней возлюбленной, а только матерью, решающей судьбу своих детей.

– Хорошо, т'хаа-сар Фасхил из клана Ирбиса. Все мы знаем, что хаа-сар не переживет смерти своего мага. Но я верю, что ты не хочешь погубить моих детей, а только исполняешь долг и желаешь лучшего. Я думаю что все, сказанное тобой, мудро, и надеюсь, что муж и отец тоже это поймет. Но я не отдам тебе Одуванчика. Рахун – магистр ордена, он сам привезет сына, когда сочтет нужным. Таково мое материнское слово.

6

Осень года 632 от потрясения тверди (двадцатый год Конфедерации), Гнезда даахи на склоне Стража, Поднебесье.

Адалан стряхнул с лица брызги и потер глаза. После ухода чужака игра разладилась. Пещера под струями водопада как-то сразу перестала быть интересной, а подвиги Ушка и Цапки уже не для ушей брата, а на самом деле показались никчемными детскими шалостями.

Ягодка сбросил промокшую рубашку, как следует отжал воду, потом снова натянул и хмуро позвал:

– Лаан-ши, пойдем домой, что ли?

Адалан согласно кивнул и следом за братом поплелся к перелеску. Его так и подмывало расспросить о незнакомце, но Ягодка морщил нос, скалился и сверкал глазами так, что приставать было страшновато. Только у самого поселка Адалан наконец-то набрался смелости.

– А там, у водопада, кто это был? Такой...

– Барс Фасхил, старший брат нашего вождя. Страшный, испугал тебя, да?

– И ничего не испугал! Я просто никогда раньше таких не видел, удивился – и все.

Адалан даже обиделся немного – вечно Ягодка опекает его, как младенца. Если уж так надо с кем-то нянчиться, то, вон, со Снежинкой можно. Она тоже по малолетству не летает еще и, как всякий хааши, "ничего дальше своего носа не слышит". Так нет, братцу надо его, Адалана, подзуживать и высмеивать.

Хотя, если по правде, то Адалан и в самом деле перепугался.

Раньше он всех боялся.

Когда Рахун только принес его в дом, Адалан долго болел. Из тех дней только и помнилось, что живое тепло Ягодки. Маленький хаа-сар держал слово, ни на миг не уходил. А еще женский голос, мягкий, ласковый, с чуть заметной печальной хрипотцой, будто от долгих слез, да руки – тонкие и легкие, как бабочки. Из этих рук он получал только хорошее: холодную повязку на пылающий лоб, ароматный отвар против боли или теплое свежее молоко. Адалан тогда сразу понял – такие руки могут быть только у мамы. Мама Хафиса была худенькая, большеглазая, похожая на странную девочку, вроде старших воспитанниц школы почтенного Нарайна Орса. Только живот у нее был огромный, из-за этого она не могла спать на полатях вместе с мальчиками. Чтобы быть с мамой, Адалан, едва стоящий на ногах, сползал с постелью на пол, прижимался к ее боку, тянул себе под щеку ее руку, и только тогда засыпал. А потом приходил Ягодка и устраивался рядом, обнимая всех сразу.

В те времена страх жил внутри, он походил на длинного холодного червяка, который ворочался каждый раз, стоило подумать, что все вокруг не взаправду, а только кажется: вот сейчас он откроет глаза – и снова увидит школьную спальню, пыльный дворик или темный мокрый подвал деда Бо. Но мало-помалу червяк-страх таял, уменьшался, просыпался все реже и все меньше тревожил, а потом и вовсе пропал. Только Адалан знал – всегда знал неведомо откуда – что это обман, такая червячья хитрость: страх не исчез совсем, просто затаился и маленькой гусеничкой продолжает жить где-то внутри.

Сам хааши Рахун бывал дома не так часто: у магистра ордена Согласия, да тем более, члена Узкого Совета, всегда находились неотложные дела. Вот и в тот раз он проводил домой мальчиков, а сам через пару дней улетел. Вернулся уже по снегу, свалился с неба прямо у порога. Адалан как раз окреп настолько, чтобы выходить на прогулку. Тут-то он и увидел впервые, каковы на вид даахи-звери. Чудовище, раза в полтора крупнее самого огромного силача, какого только можно себе представить, с кожистыми крыльями и пастью, полной зубов, смотрело на него темно-серыми разумными глазами и улыбалось. Рахуна называли Волком, но на волка он был похож столько же, сколько и на большого кота, с пышной белой шерстью и мягкими лапами, прячущими хищные когти. Только ни у волков, ни у кошек не бывает крыльев, острых витых рогов и таких длинных хвостов с твердым шипом на конце!

Рахун сразу перекинулся, винился потом и обещал больше не пугать. Но все равно Адалан несколько дней боялся поднять глаза, боялся говорить с ним и вообще держался как можно дальше. Он и на Ягодку стал поглядывать с опаской, не говоря уже о других даахи селения. Только мама Хафиса по-прежнему не казалась страшной: никак не верилось, что и у нее внутри живет такое чудовище. И лишь когда новорожденная Снежинка – комок белоснежного пуха с тонкими розовыми крылышками и мутными фиалковыми глазками – прямо на коленях Адалана превратилась в самого обыкновенного младенчика, сунула в рот большой палец ноги и счастливо зачмокала, он наконец смог принять двойственную сущность своей новой семьи как должное.

Но никто в Гнездах, ни один самый большой или самый сильный хаа-сар племени, даже старик Ирбис, отец Рагмута, нынешнего вождя, не пугал его так, как испугал этот незнакомец всего-то одним взглядом. Глянул – и все до дна, до самых тайных воспоминаний, страшных и стыдных, вывернул и вызнал. А ненависть, а злоба в его глазах? Нет, не может быть, чтобы все это просто показалось...

Ягодка усмехнулся.

– Т'хаа-сар Фасхил очень сильный, – сказал он, – сильнее всех в Гнездах. Потому что убивал. Никто из наших не отнимал человеческих жизней. Даже из хранителей ордена мало кто познал смерть от своей руки. А Фасхил был на войне, убивал много раз. Бояться его не стыдно, Лаан-ши. Я тоже побаиваюсь.

– А что ему тут понадобилось? Зачем он к нам-то пришел?

– Не знаю. Он с мамой приходил, и ушли они вместе. Мама тебя в обиду не даст, но все равно мне это не нравится. Вот бы догнать, затаиться где-нибудь и все-все вызнать. Только в звериной шкуре меня вмиг поймают, а в человечьей я сам не услышу ничего... Скорей бы отец вернулся, он-то сразу разберется.

Адалан слушал брата, но чувствовал, что и сам уже все понял: т'хаа-сар Фасхил приходил за ним. Не нравилось ему, что человеческий мальчишка поселился в Гнездах, вот он и пришел, чтобы все своими глазами увидеть. Сегодня тиронский хранитель Адалана испытывал, и, кажется, испытание он прошел. Но это не конец – только начало.

Рахун вернулся на третий день. Мальчикам хотелось сразу же пристать с расспросами, но отец с матерью вдруг куда-то пропали и появились снова только поздним вечером – выбрать время для разговора не вышло. А на утро отец поднял их с рассветом:

– Просыпайтесь! Семье нужны запасы на зиму, значит, мужчинам пора на охоту.

На охоту! По-настоящему, как взрослые! Мальчишки так обрадовались, так загордились, что разом забыли и жуткого гостя, и все свои опасения.

Вышли с рассветом налегке – только котелок с кружками-ложками, луки, стрелы да по паре ножей на поясе – и за первый день одолели два перевала. Пешком! Что было понятно для человека, но для даахи казалось самой настоящей глупостью: один Ягодка еще до обеда, наверное, мог сюда слетать и домой вернуться. Всю дорогу у Адалана на языке крутилось спросить, зачем это нужно? Уж не для пропитания семейства точно. Неужели только ради того, чтобы его, бескрылого, сводить в чащу, показать лесную жизнь и позволить подстрелить пару куропаток? Но в пути разговаривать не очень-то выходило – надо было беречь дыхание, а как под вечер разбили лагерь, он свалился на лапник и сразу же уснул. Не то, что про сомнения свои, даже про ужин не вспомнил.

А на следующий день были дикие козы на скалах и орлиное гнездо, а потом пушистый лесной кот, которому они перешли дорогу, были осенние листья, терновые ягоды и орехи, и рыбалка с острогой, и печеная на углях зайчатина – все это было так здорово, так интересно, что лучшего и желать нельзя.

Правда, было тяжело. Адалан терпел, старался ни в чем не отставать от брата, и поначалу у него неплохо выходило, но чем дольше продолжался поход, тем труднее было держаться, не жаловаться и не ныть. И вот наконец силы иссякли. Когда Рахун указал место очередной ночевки, он сел под дерево и понял, что больше ни за что не поднимется. Сначала он просто сидел, подтянув колени к подбородку, и даже ничего вокруг себя не замечал: ни красоты тихого осеннего вечера, ни приготовлений к ужину и ночлегу. А потом задумался. Думалось о том, как долго еще его приемным родителям удастся делать вид, что между ним и другими мальчишками в Гнездах нет никакой разницы? Ведь разница-то с каждым годом становилась все очевиднее... Не заметишь, как тот же Ягодка скажет: оставайся-ка ты дома, Лаан-ши, все равно тебе наши игры не по силенкам... Не со зла, а так, для его же, Адалана, пользы. Невеселые это были мысли. Солнце давным-давно скрылось, а завтра с рассветом его ждет следующий тяжелый переход, и, как знать, хватит ли сил не разреветься на полпути? Пожалуй, куда разумнее было бы лечь и уснуть, а он все сидел, смотрел в глубину леса, темную, таинственную и совсем для него чужую...

Адалан так увлекся своими страданиями, что не заметил подошедшего к нему Рахуна с кружкой в руках. От кружки тянулась струйка пара и медового с острой горчинкой запаха.

– На-ка. Есть не хочешь – понимаю, но это нужно, силы восстановить.

Адалан с благодарной улыбкой взял питье, отхлебнул – отвар ласковой теплой волной прокатился по телу, расслабляя и успокаивая. Белокрылый тоже налил себе из котелка и сел рядом.

– О чем задумался?

– О том, какой я неуклюжий неумеха... и к тому же слабак! – тихо отозвался Адалан. Ему было стыдно и за свою слабость, и за то, что раньше не хватало смелости признать ее вслух – быть может, сейчас не пришлось бы позорно бояться рассвета.

– Устал?

– Так устал, что, кажется, умру сейчас.

– Ну, до этого еще далеко! – засмеялся Рахун и добавил: – Ты молодцом держишься. И остался-то всего один день. Голова Стража – вон она, видишь? Совсем рядом...

Рядом! Это если по небу. А пешком – пожалуй, самый длинный переход за все эти дни. Нет... все-таки не дойдет он, свалится посреди дороги, и будет ему позор на всю жизнь.

– Да уж... я молодец... пока ноги переставляю, Ягодка успевает грибов к ужину набрать.

– Смотри, – Рахун указал в сторону, где, свернувшись калачиком, прямо на траве спал Ягодка, – он тоже устал.

– Еще бы не устал! Он всю дорогу таскает стрелы и оба наших лука. А на последнем склоне еще и меня за руку тащил. Без него я бы точно кубарем вниз скатился.

– Он старше.

– Только не надо рассказывать мне сказки, будто через пару лет я угонюсь за Ягодкой... – Адалан взволнованно потер глаза. – А по-хорошему, вы бы могли вообще взять и улететь домой еще два дня назад, а не тащиться со мной пешком по горам. Вот уж чего я точно никогда не смогу.

– Не совсем так, Лаан-ши, – Рахун отставил пустую кружку и задумчиво ответил: – крылья – это, конечно, хорошо, но в теле зверя не всегда так безопасно, как кажется: зверь по-своему уязвим, иногда оставаться двуногим проще и надежнее. Но в главном ты прав: ты как сын нам, но ты не даахи. Ты – человек, Адалан, и должен жить, как человек. До возвращения я не хотел тебя тревожить, но раз ты сам все понимаешь... думаю, хватит с тебя Поднебесья. Пора к людям возвращаться.

От таких слов у Адалана перехватило дыхание. Он отшатнулся, едва не выронив кружку, хотел закричать: нет! Ни за что на свете не хочет он возвращаться! Но слова, как нарочно, застряли в горле, а в животе снова раскрутился холодный червяк-страх: бросят... он – не такой, не даахи, и его отправят подальше, оставят. Он снова будет один.

Адалан вскочил, хотел убежать, но Рахун успел перехватить за руку, подтянул к себе, чтобы обнять, растрепать золотистые кудряшки.

– Вот глупый! Никто тебя не бросит. Поедешь в Тирон, там твое место. Ты же маг! Не какой-нибудь чародей из мелких, а настоящий, первородное дитя Маари – тебе обязательно нужно учиться! А я буду рядом – только позови.

– Куда это вы без меня собрались? – подал голос Ягодка, будто и не спал вовсе, потом поднялся, и тоже подсел к костру. – Никуда Лаан-ши без меня не поедет.

– Поедет, – твердо повторил отец. – Так нужно.

– Кому нужно? Людям? Магам? Может быть т’хаа-сар Фасхилу?

– Одуванчику. Сам подумай: что ему тут делать? По горам за первоталом лазать? Или у порога сидеть, тебя дожидаться? Хорошая жизнь для мага, ничего не скажешь! В Гнездах нет для него учителя, да и дела по силам нет. Среди даахи он навсегда останется твоим младшим братиком, твоей тенью. А в Тироне сможет учиться у великих мастеров и сам станет великим.

– Тогда и я с ним! – продолжал упираться Ягодка. – Я его хранитель и должен быть рядом.

– Точно, хранитель-недопесок. Тебе тоже нужно учиться, здесь, дома. Жить среди людей ты еще не готов.

Адалан притих, ошарашенный такой новостью, он просто не мог ничего сказать. Ягодка еще поспорил, поупрямился, но, в конце концов, и ему ничего не оставалось, как признать, что отец прав.

Вот так и кончилось счастье.

Через несколько дней Рахун собрался в Тирон. На этот раз ехать он решил верхом. Глупо и неудобно для даахи, но ради Адалана он готов был потерпеть.

На Пряном пути их дожидались тиронские торговцы, возвращающиеся из Фарисана. Путешествовать через Поднебесье в компании даахи – большая удача для любого караванщика: хранитель и самую безопасную дорогу укажет, и от разбойников защитит. Пока отец говорил со старшиной купцов, Ягодка обнял Адалана и тихо прошептал:

– Ты боишься, Лаан-ши, я чувствую твой страх.

– Очень боюсь... я ведь никогда никуда не уезжал, – ответил мальчик, пряча лицо на груди брата, – Я и города-то ни разу по-настоящему не видел. Не знаю даже, справлюсь ли без тебя?

– Тогда не уезжай. Только скажи, что не поедешь, и я сумею настоять. Отец знает, как тяжело нам расставаться, ему придется или оставить тебя дома, или взять меня с собой.

Тем временем Рахун закончил переговоры и вернулся к мальчикам, ведя в поводу буннанского верхового жеребца и невысокого мерина, спокойного и покладистого.

– Эй, хаа-сар, ты должен ободрять и поддерживать, а не выдумывать лишних страхов, которых и так хватает.

Адалан тяжело вздохнул и еще крепче прижался к брату, но только на минуту – проститься.

– Нет, Ягодка, все верно, надо ехать, – тихо сказал он. – Я должен стать кем-то настоящим, а не просто малышом Одуванчиком. Целую жизнь за твоей спиной прятаться все равно не выйдет... и ведь мы не навсегда прощаемся?

– Конечно, не навсегда, – ответил за сына хааши, – Ягодка подрастет, получит имя, и Фасхил возьмет его к себе. Вы снова будете вместе. Все, хватит нюни распускать, нас уже заждались.

Ягодка нехотя отпустил Адалана, и очень серьезно поглядел на отца:

– Береги его там. Если что – зови меня, понятно?

– Конечно, – Рахун подсадил Адалана в седло и повернулся к сыну, – я буду за ним присматривать. Тирон – безопасное место, зря ты волнуешься.

Дорога по пологому склону сбегала в лощину и круто заворачивала за соседнюю гору. Всадники охраны в голове каравана уже скрылись из вида, когда Адалан с Белокрылым догнали купцов. Ягодка вскарабкался на уступ повыше, чтобы видеть Пряный путь до самого горизонта.

– Я буду хорошо учиться, Лаан-ши, – крикнул он вслед уходящему каравану, – я буду очень-очень стараться, стану лучшим! И получу имя в шестнадцать лет!

– Я буду ждать тебя, Ягодка! – прокричал в ответ Адалан, а сердце больно сжалось: пять лет – целая жизнь! – это почти навсегда...

Он закусил губу и начал глубоко дышать, чтобы не разреветься на глазах у всего каравана.

Чудовище

1

Конец осени года 632 от потрясения тверди (двадцатый год Конфедерации), Серый замок ордена Согласия, Тирон.

Назойливый дождь вот уже пятый день беспрестанно скребся в окна. Серая пелена поглотила город, серая сырость заползла в комнаты, серая тоска легла на сердце, и даже витражи с колдовским светом в кабинете верховного магистра уже не делали мир ни ярче, ни теплее, ни радостнее. На рабочем столе мореного дуба среди книг и бумаг стоял глиняный кувшин с пышным букетом кленовых веток – подарок Жадиталь, лекарство от осенней хандры. Магистр Дайран посмотрел на пестрые листья и усмехнулся. Он был привязан к бывшей ученице как к дочери, гордился, что вырастил целителя. Только вот откуда знать двадцатидвухлетней девчонке, что осенний клен напоминает о прожитых годах и от хандры помогает плохо. Увядание и старость – ничего веселого.

А еще красно-желтые листья напомнили, что пора разводить настоящее, живое пламя, хотя Дайран этого не любил и избегал до последнего. Огненный маг огня боится – отшучивался он обычно, но не сегодня. Сегодня согреться было необходимо и ему самому, и его гостю, промокшему насквозь предводителю крылатой стражи. Фасхил дрожал от холода и тихо ругался, пытаясь отжать увязанную в три косы гриву. Глядя на него, так и хотелось укутаться в меховое одеяло. Дайран поплотнее запахнул темно-лиловую мантию грубой шерсти, протянул руку в зев камина – пламя полыхнуло, плюнуло искрами и, зацепившись за смолистые поленья, успокоилось.

– Давай-ка ты к очагу, т’хаа-сар, – маг подвинул гостю одно из кресел, – сейчас бы еще вина... вино с медом – первое средство от простуды. Там же на столе, рядом с букетом нашлась початая бутыль «Мьярнской ночи», а кубки и мед – в ящике под столешницей. Дайран плотно обхватил кубок пальцами, согревая, и передал Фасхилу. Сам тоже устроился в кресле напротив. Некоторое время они смотрели в огонь, пили и молчали. Наконец даахи заговорил:

– Эту ночь почтенный Кер с караваном проведет у Белых Столбов, следующую – в Нетопыревых Норах. Через четыре дня на пятый, если ничего не случится, мальчик будет в замке.

Голос напряженный и бесцветный – Дайран не мог припомнить Барса столь растерянным. Даже смерть смущала его меньше.

– Мальчик так силен?

– Да, могучий. Я бы поверил, что сам Маари воплотился в этого ребенка, если бы не видел, сколько страха и боли он в себе носит.

– Хочешь убить мальчишку?

Фасхил вскинул голову, раскосые глаза его вспыхнули янтарем.

– Я не детоубийца!

Не убедительно. Если этот ребенок в самом деле одарен «как Маари», личные чувства даахи не остановят. Да и не только Фасхил захочет от него избавиться: одни испугаются, другие почуют соперника, третьи просто позавидуют. Страх и зависть опасные советчики, тем более для магов. А значит, доблестный предводитель крылатых что-то не договаривает.

– Никто не детоубийца, Фасхил, но все же?

Фасхил пожал плечами и криво улыбнулся.

– Как бы самому понять. Он замкнут, недоверчив и одинок, страдает от этого, не понимая, почему и за что. Где бы ни жил, как бы ни поступал, сколько бы ни учился – этот маг всегда будет угрозой. Но в нем есть свет, доброта, детская любовь, которая может все простить и искупить – убить его я не смогу... да я и не должен. У мальчика есть хранитель, это его дело.

Да, хранитель... одиннадцатилетний волчонок будет решать, жить маленькому магу или умереть. Очень хорошо! Единственный клан из всех даахи, Волки никогда не делали скидок на возраст, но такое слишком даже для них. Дайран задумался, глядя на пляску пламени. Он не всегда боялся огня. Когда-то давно яркие жгучие лепестки были его лучшими друзьями – плясали по ладоням, по плечам, и не жгли, а лишь весело щекотались, зазывая поиграть подольше.

И у него тоже был хранитель, который решал.

В то время Дайран с родителями жил в поместье Дубравы, что на запад от Орбина, среди дубовых рощ, фруктовых садов и виноградников, унаследованных матерью от бабки. Жили супруги Райс безбедно, но скромно: дядьям, заседающем в Форуме не завидовали и ни о какой магии не помышляли: растили сынишку и заботились о своей земле. С весны до осени в поместье возделывали виноград, собирали спелые гроздья, давили сок, готовили знаменитое на всю республику вино. Слава Творящим, благодати старшего рода хватало на то, чтобы земля родила, вино не кисло и покупатели находились весьма щедрые, а большего и желать было незачем.

Пока у порога не появился Шитар, молодой воин со шрамом на щеке и темно-русыми косами; у бедра его висел длинный меч, а в заплечном мешке позвякивала кольчуга. Он возник словно ниоткуда и сразу сказал, что не уйдет. Сильные мужские руки всегда бы пригодились, только место ли приблудному вояке в мирном доме? Глава семейства придирчиво оглядел чужака и заявил:

– У нас хватает и невольников, и наемных. Нам не нужны ни лишние работники, ни лишние рты. Поищи-ка ты себе другое пристанище.

Но нахальный парень рассмеялся в ответ:

– Я не ищу ни крыши, ни краюхи, мне без надобности монеты, да и сам ты, Райс-винодел мне не нужен, живи себе спокойно. Мне нужен он! – и указал на вертящегося у ног отца мальчишку. – Если отдашь его, я уйду. Иначе – останусь тут, ничего не поделаешь.

– Да как ты смеешь? И думать о нашем сыне забудь! – закричал возмущенный хозяин, но все без толку. Незнакомец лишь повторил с улыбкой:

– Мне нужен он! Он не ваше дитя, этот малыш – дитя Маари. Когда истинный отец позовет, вам его не удержать, и даже Творящим неведомо, что тогда вычудит мальчишка. Подумай над этим, почтенный Райс-винодел. Завтра я вернусь.

А потом вдруг обернулся крылатой тварью, прыгнул в небо и улетел.

Но на следующий день, не успели хозяева проснуться, он уже сидел на крыльце и как ни в чем не бывало вырезал ножом свистульку из ветки акации. Отец был в бешенстве, мать – в ужасе, но Шитар остался. Он делал такие забавные игрушки и рассказывал истории так увлекательно, что скоро Дайран привязался к странному парню и ни на шаг отходить не желал. А тот и рад. Казалось, возиться с мальчонкой, говорить с ним, мастерить игрушки – это все, что ему было нужно.

Дайран вспомнил, как спрашивал тогда:

– Ши, а Ши, почему ты сказал папе с мамой, что я – не их сын? Разве это правда, что не они меня родили?

Он ожидал, что Шитар, как и все взрослые, отмахнется, мол, не приставай. Если не понял, то и не надо тебе, как подрастешь – сам поймешь. Однако даахи усадил его на колени и долго объяснял, что, конечно, папа и мама у него самые родные и любимые, но принадлежит он не им, а всему миру. А еще то, что Творящие боги дали ему, Дайрану, огромную силу, и потому он не просто мальчик, а мальчик очень важный. А раз важный, то должен понимать, что силой следует пользоваться с умом.

– Вот подрастешь немного, – обещал Шитар, – и мы найдем тебе учителя-мага, самого настоящего и самого лучшего.

И Дайран, гордый своим предназначением, уже только и мечтал о том, что будет учиться у настоящего мага.

А потом случилась беда.

В тот год – Дайрану было немногим больше десяти, и он уже готовился ехать в Тирон учеником – отец, как обычно, повез вино на ярмарку, только почему-то к назначенному сроку не вернулся. Не появился он и на следующий день, и еще через два. Мать места себе не находила: ночами не спала, и порой Дайран слышал всхлипы из ее покоев. А днем выходила хмурая, усталая, кричала на всех и наказывала за любую малость. Домашние невольники притихли, стараясь лишний раз не злить хозяйку, и даже Шитар начал беспокоиться, хоть и не подавал вида. На пятый день мать стала уговаривать даахи слетать разведать, что такое произошло с ее супругом. Хранителю очень не хотелось оставлять подопечного, но когда мальчик сам начал просить о том же – не устоял и все же согласился: только туда и обратно, до утра, не дольше.

А вечером того же дня в поместье вломились вооруженные люди. Убили сторожевых псов, разграбили дом, переломали мебель. Потом, упившись дармовым вином, потребовали у хозяйки выдать сына. Якобы муж ее задолжал какому-то влиятельному купцу из Мьярнской Торговой палаты, и мальчик должен стать возмещением долга.

– Ни за что, – ответила перепуганная мать, закрывая собой Дайрана. И в следующий миг осела на пол, с ножом под грудью.

Вот тогда-то и вспомнил Дайран о силе, которую пророчил ему хаа-сар Ши. Ответственность, важность, весь мир... кому это нужно, какой вообще в этом смысл, когда его мама больше не дышит?! Дайран собрал весь свой гнев, всю боль и горе, и перелил в жидкое, текучее пламя. Оно хлынуло по рукам, шквальной волной обрушилось на пол, на стены, набросилось на людей... Острыми хлесткими струями летело в спины убийц! Разило и мгновенно сжигало в прах.

– Бегите, подлые шакалы! – дико орал мальчишка. – Бегите быстрее, все равно вам не убежать!

А потом вдруг стало горячо, ох как горячо!.. Дайран не смог удержать огонь, упал, закричал, захрипел от боли и понял, что никто не услышит, а волосы и тонкая туника уже пылают, и сам он сейчас сгорит заживо.

Очнулся Дайран на руках Шитара.

– Потерпи, малыш, еще совсем немного, – шептал его хранитель, – ты не умрешь, сейчас все пройдет, ты только чуть-чуть потерпи.

Дайран помнил прибрежный песок, обдирающий больную кожу и лезвие ножа, скользящее по рукам Ши, длинные густо-красные раны, кровь в сложенных ковшиком ладонях, кровь на губах, на щеках, кровь во рту...

– Пей!

И он глотал, давясь и захлебываясь, глотал, пока весь мир не заволокло красным...

– Прости, малыш, я не могу спасти всех, – было последним, что он помнил.

Отец так и не вернулся. Поместье выгорело дотла, а Дайрана поутру нашли соседи: он так и лежал на берегу покрытый копотью и кровью в объятиях мертвого хранителя. На следующий день за ним явились маги ордена Согласия и забрали в Тирон. Через много лет огонь покорился, но дружить с ним больше не выходило, а вот свистульки, кораблики и воздушные змеи Ши так и остались в его памяти друзьями. И от этого только еще больнее.

От сырости мерзли пальцы и ломило суставы. Дайран подвинул в огонь еще одно полено.

– Волчонок подопечного не убьет, – продолжал т’хаа-сар, – не сможет. Защищать будет, жизнью и кровью, хранитель сопливый!.. А Золотце это – не для щенка забота. Надо раз сто умереть, чтобы с ним рядом выжить. И я ничем не помогу...

Он резко поднялся и со звоном поставил кубок.

– Бездна, маг! Почему он, а не я?!

Дайран не подал виду, но про себя усмехнулся – несмотря на годы и опыт, т’хаа-сар Тирона казался ему почти таким же мальчишкой, как и сын Белокрылого: столько ярости, волнения, столько страстей! Хотелось бы ему всего этого... и кто придумал, что сто с лишним – не возраст для напоенного кровью пламени?