Текст книги "Силой и властью (СИ)"

Автор книги: Влад Ларионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Дуарцы первыми прислали переговорщиков, и убеждать их долго не пришлось. Стоило лишь намекнуть на исключительные права в торговле, которых ни Орбин, никто другой не получит, и они не ворота открыть – присягнуть Булатному согласились бы. Только мысль о присяге была противна самому Нарайну, поэтому он даже и не спрашивал, мягко увел разговор в сторону, а кнезу сказал: не согласились, мол... виноват.

А мьярнским торговцам и своей славы хватает. Не первый век они мнят себя самыми богатыми и предприимчивыми и Высокий Форум республики почитают гораздо ниже собственной Торговой Палаты.

Все это Нарайн кнезу Вадану в прошлый раз и выложил, но тот или не понял, или не поверил, раз снова зовет. Или уж так отчаянно хочет покончить с городом? Впрочем... покончить с городом можно и по-другому. Но удастся ли тогда удержать изголодавшихся по крови и добычи осадников от насилия и грабежей? А если нет, получится, что он и вправду предал? Предал республику, свой народ, предал окончательно и бесповоротно все то, во что верили и чему учили родители? Тогда не лучше ли было ему умереть вместе с ними еще в Орбине?

Так размышлял Нарайн, пока не вошел в шатер кнеза. А как вошел, говорить ему не позволили, заставили слушать. Как и в самый первый раз сначала Вадан выгнал из шатра всех посторонних, позволив остаться только магу и немому телохранителю, а потом уже выложил все свои угрозы и предложения:

– Я помню, что ты рассказывал об этом городе, помню, что отказался уговаривать правителей открыть ворота, но это не важно. Я – великий кнез всех умгар, у меня самая сильная в мире армия. Я беру, что хочу, ты же понимаешь? И этот город тоже будет моим, через месяц или через год – не так важно, я подожду. Но когда это случится, прикажу его разграбить и сжечь дотла. Велю убить всех мужчин, а женщин продам раджам Шиварии за горы. Видят боги, я сделаю это, если только ты не сделаешь так, чтобы мне не пришлось ждать.

Нарайн слушал и понимал, кнез Вадан не врет. Если даже все это сказано только для того, чтобы запугать его и заставить сотрудничать с большим рвением, то что помешает исполнить угрозу, лишь бы не пустословить? Ведь правда: чем дольше будут сопротивляться горожане, разжигая ненависть умгар, тем страшнее будет их судьба в случае поражения. А раз так, то сможет ли Нарайн не предать хотя бы самого себя?

– А если тебе не придется ждать, кнез Вадан? – спросил он, – Будешь ли тогда жечь, грабить и убивать?

Кнез кивнул и презрительно ухмыльнулся:

– Хороший мальчик, понимающий. Мне ведь пустынная страна тоже без надобности, так пусть уж живут твои сородичи. Если совсем ни дня ждать не придется, то так и быть: велю не мародерствовать, не жечь дома и не убивать безоружных... но кого-то все равно пограбят, и девок попортят немало – это война, не взыщи уж.

– Ни дня не придется, – согласился Нарайн.

Как ни оправдывай себя, как ни прячься за обещания пощады горожанам, а совесть не обманешь: то, что собирался предложить Нарайн, было предательством. Но другого выхода уже не было. Донага раздевшись, как говорится, жалеть о невинности поздновато, остается только сделать вид, что все это по любви... Мьярна – крупный город, без сточных каналов она бы не выжила. А через них сложно, но возможно попасть внутрь крепости.

В семинарии ученикам рассказывали о системе подачи воды и канализации в Орбине. Из тех уроков Нарайн и помнил, как они устроены. Сточные каналы специально делают широкими и достаточно доступными, чтобы реже засорялись и удобнее было чистить. Но Орбин был древним городом, осколком прежнего мира, стоявшим на известняке и песчанике. Его канализация, по-прежнему запертая магическими барьерами очистки, пролегала глубоко и выводилась у самого дна Лидины. Отыскать, а тем более добраться до них из-за городских стен можно было разве что отрастив жабры.

Другое дело города, построенные после потрясения. Мьярна стоит на обломках гранитных и базальтовых скал, которые без магии не то, что прорезать, а и расколоть было бы непросто. И хоть выход каналов, скорее всего, по-прежнему прятали под берегом полноводного Зана, но вряд ли достаточно глубоко. Нарайн думал об этом задолго до разговора с кнезом, даже прикидывал, где следует искать – заболоченный берег и муть в воде заметить несложно – и втайне радовался, что кроме него никто не додумался. А вот теперь придется показывать самому...

Солнце почти село, и в кратких сумерках густо поросшая ряской заводь могла бы показаться поляной, если бы среди зелени не блестели редкие проплешины открытой воды. Хотя на воду эта жижа походила мало, скорее на горное масло, вязкое, лоснящееся и вонючее. Время от времени со дна поднимались пузыри, надувались на поверхности и лениво лопались, делая смрад еще более резким и тошнотворным.

– И в это дерьмо нам лезть? – Красавчик Эбб потянул носом воздух и брезгливо скривился. Широкий шрам на щеке сморщился, делая его физиономию еще более уродливой. – Златокудрый, ты случаем не рехнулся?

Нарайн передернул плечами: он никого не звал и никому не приказывал, а если кто-то польстился на награду, то ему до этого дела нет. Но вслух ничего не сказал. Только порадовался про себя, что не показал это место еще засветло, вот тогда бы желающих точно не нашлось.

Другой наемник, Каспар, уже немолодой дядька, видно знавал переделки похуже купания в дерьме.

– А ты, Красавчик, думал, Булатный платит золотом за омовение в розовой воде? – ответил он за Нарайна. Потом без лишних раздумий стянул рубаху, обвязал голову и прямо в штанах и сапогах полез в воду.

Нарайн, а за ним и остальные пятеро, последовали его примеру. Заводь оказалась глубже, чем это виделось с берега, а под водой была уже непроглядная темень. Чтобы не растеряться, пришлось размотать веревку и держаться за нее.

Еще днем, после разговора с кнезом, Нарайн один прошелся по берегу, чтобы наверняка подтвердить свою догадку, и снова удивился, почему это место никто, кроме него, до сих пор не нашел? Когда-то давно, когда город только строился, тут, наверное, была стремнина, и строители, выводя сток, рассчитывали, что грязь быстро унесет течением. Но за долгие годы берег основательно подмыло, глинистый слой сполз, образовав это вонючее болото. Поначалу Нарайн надеялся, что подводная часть канала окажется невелика, чтобы хороший пловец мог одолеть ее на одном вдохе. Но теперь было ясно, что и плыть-то не выйдет, скорее брести под водой по пояс в грязи и иле.

Что ж, Цвингар не зря послал вместе с ним кафинцев, выросших на пляжах Лазурного моря и берегах Занова Рта. Если эти не справятся, то умгарам или берготам, которые зачастую и плавать-то не умеют, задачка тем более не по силам. А сам он... что ж, выберется – хорошо, а нет, значит, и поделом. Захлебнуться в сточной канаве – подходящая участь для предателя. И так, и этак бояться нечего.

Но на деле выбраться из-под воды оказалось довольно просто. Вход в туннель отыскался сразу и, хоть был основательно заилен, по всем признакам забирал круто вверх, а значит, обещал быстро вывести из реки на воздух. Так и вышло: не успев даже осознать, что лез в наполненный водой каменный мешок, и испугаться, Нарайн почувствовал, что вода отступила. Но стоило попытаться вдохнуть, как кишки скрутило в узел рвотного позыва. Вонь в туннелях была невыносима.

– Так мы скорее сдохнем, чем вылезем – простонал кто-то в темноте и закашлялся.

– А ты дыши реже и ногами чаще работай, авось и вылезем, – тихо, но веско ответил другой. – Шире шаг!

Веревка натянулась, и маленький отряд в самом деле начал двигаться быстрее. Несмотря на это кафинцы, то один, то другой, кашляли, плевались, а потом извергали из себя недавний ужин вместе с обедом. Только Нарайн еще держался и мысленно благодарил кнеза Вадана, что сорвал его утром, не дав даже поесть.

Как долго они шли, Нарайн оценить не мог – от удушья кружилась голова и путались мысли. Помнилось, что на пути попалось несколько решеток, большей частью деревянных, но была и пара железных. Зато все они оказались гнилыми и проржавевшими настолько, что вылетали, стоило как следует ударить. Потом каналы начали ветвиться, и тогда они по молчаливому соглашению выбирали тот, который казался самым широким, чтобы не застрять или не угодить в тупик. А когда свод туннеля вдруг прорезал неглубокий колодец, все ринулись на свежий воздух, забыв об осторожности.

Первым наружу выскочили Красавчик Эбб и еще один парень, имени которого Нарайн не помнил. Сам он – следом. И, не успев отдышаться, тут же нарвались на врага. Четверо оружных, несмотря на темноту, сразу опознали в них чужаков и напали. «Безымянный» кафинец погиб на месте, даже меча обнажить не успел. Нарайн и Красавчик оказались проворнее: выхватили оружие и встали спина к спине, хотя бойцами в тот миг были негодными. Слава Творящим, противниками оказались городские ополченцы, обученные абы как, против таких можно было продержаться, пока не подоспели остальные.

Отбив нападение и вдоволь надышавшись чистым воздухом, Нарайн почувствовал себя гораздо лучше. Теперь добраться до стены, снять караулы и открыть ворота казалось не самым сложным делом. Впереди лежали гулкие пустынные улицы, пешие патрули и конные разъезды попадались нечасто и были слышны издалека. Наемники загодя уходили с дороги и прятались, так что до самой стены стычек удалось избежать. Но потом... потом Нарайн думал только об одном: когда кончится эта проклятая ночь, он не пойдет полоскаться в варварской бадье или мерзнуть в родниках Зана, а с утра пораньше отыщет настоящую мьярнскую баню с горячей водой и будет отмокать до вечера. А если командир ру-Цвингар, воевода Скородум или даже сам кнез Вадан захотят его видеть – пошлет всех в бездну. Это была славная мысль! Как раз та самая, которая не позволяла вспоминать, что он режет глотки соотечественникам.

А баня и правда отыскалась: роскошная, отделанная родонитом и мрамором, с божественно-горячей водой в глубоких чашах купален и большим бассейном, холодным и кристально-чистым. И совершенно безлюдная, что не удивительно после боев, все еще не стихших на дальних улицах. Но до боев, до разгона последних защитников, криков, плача и крови на мостовых Нарайну дела не было. Он исполнил свою работу, как обещал, и надеялся, что плату получит сполна... если нет – вот тогда и будет думать, что и как взять взамен. Пока же единственное, чего ему хотелось – избавиться от грязи и вони сточных каналов, если уж грязь и вонь предательства неистребимы.

В лавке неподалеку, тоже брошенной и уже изрядно пограбленной, Нарайн прихватил кусок душистого мыла и люфовую мочалку. Одежду, пропитанную насквозь нечистотами, скинул еще у порога, и, как и обещал себе, принялся отмываться долго, медленно, то и дело меняя воду. Когда от куска остался крошечный обмылок, а мочалка превратилась в комок обтрепанных волоконец, он просто улегся в воду и закрыл глаза. Рано или поздно придется выбираться, а что еще хуже – надевать свои лохмотья, пусть даже и удастся их хоть как-то отстирать... нет, об этом даже вспоминать не хотелось.

Разомлев в тепле и роскоши купальни, Нарайн даже задремал, когда услышал оклик Дикаря-Бораса:

– Эй, Нарайн, ты тут?

Сперва он не поверил, думал, снится. А раз так – лучше не открывать глаз и дождаться, когда дурной сон сменится чем-то более приятным. Но голос почему-то не пропал, наоборот, прозвучал ближе, наливаясь липким медом:

– Нар, спишь, что ли? Вставай, – и рука умгара легонько потрепала по плечу.

Нарайн открыл глаза и поднялся, едва удержавшись, чтобы не дернуться, не измениться в лице, вообще никак не показать, что испуган. Это уж точно был не сон. А меч-то вон он, шагах в пяти остался – не достать... зря так разнежился, случись что – и Творящие не спасут.

– Пора, златокудрый, – продолжал Борас, вроде и не заметив его смятения. – На закате – общий сбор, командир строго-настрого приказал всем быть. Вот я и пошел тебя искать, а заодно твою награду прихватил. Вовремя, а? – и бросил на запотевший мрамор тугой узел.

Наградой оказался новенький шерстяной плащ, не чета тому, что был когда-то отдан орбинскому могильщику, но все равно теплый и – главное! – чистый даже по запаху. И еще штаны, сапоги, тонкая хлопковая рубаха и стеганая поддоспешная безрукавка. Это было еще как вовремя! Но радости показывать тоже не стоило. Нарайн просто начал неспешно одеваться.

– Кнез прислал золото, все, как обещано: по четыре талари на брата. И на твою долю тоже, – продолжал Дикарь все также ласково, словно хвалил любимого сына. Или любимую собаку... – Только ведь золото ты не возьмешь, так? Вот я и рассудил, что тебе нужнее...

Все так. Ему кнез обещал не золото, а уж за четыре талари уважающий себя орбинит даже кланяться не станет – пусть кто хочет, заберет. Но вот от новой чистой одежды сейчас отказаться просто невозможно.

А Борас-то успел изучить Нарайна в подробностях: что ему нравится, что нет... что в руки не возьмет, а без чего жить не сможет. Никто в сотне Цвингара перебежчика особо не привечал, только ему, Дикарю, казалось, дела не было, что он враг, ненавистный златокудрый. Напротив, все время держался рядом, угождал, лез с разговорами, а то вдруг останавливался неподалеку и долго, пристально разглядывал, вот как сейчас. После такого взгляда хоть снова в купальню лезь, отмываться. Но Нарайн опять сделал вид, что не заметил, только спросил будничным тоном:

– Как ты меня нашел?

Дикарь довольно разулыбался:

– Я знаю, где искать, златокудрый. Небось, не потеряю.

И ведь правда: знает. Все это могло бы показаться приязнью, но Нарайн себя такими благоглупостями не тешил. Дикаря за то и прозвали, что был он жесток до одержимости и в этой своей жестокости ненасытен. Борас любил убивать. Мужчин или женщин, детей или взрослых – неважно. Убивал он умело, долго и невыносимо больно, так, что даже близкие соратники не выдерживали и втайне его осуждали. Но с особой страстью и усердием он расправлялся со светловолосыми подростками, в которых чуял хотя бы каплю орбинской крови.

Нет, Дикарь Борас не та компания, в которой можно расслабиться и показать спину. Ловя на себе его пристальный взгляд, Нарайн знал, что всей душой старый наемник жаждет одного: его смерти, представляет, как медленно резал бы плоть, ломал кости, смакует каждый миг пытки... но сам понимает, что никогда этого не сделает, потому что неодолимо, с суеверным восторгом и благоговением боится.

Вот и правильно, пусть боится дальше.

Закончив одеваться, Нарайн поднял меч и следом нож, аккуратно вытер плащом капли осевшего на холодном металле пара. Старые ножны брать не хотелось, а новых не было, поэтому он просто заправил клинок меча за пояс, а нож спрятал в сапог.

– Ну, идем. Где там ваш общий сбор?

Общий сбор и построение, помощь раненым, чествование павших, дележка добычи... все это затянулось далеко за полночь и, конечно, закончилось попойкой. Добыча, как и погибшие соратники, Нарайна интересовали мало, а чтобы напиться в хлам после тяжелых трудов, голодных суток и горячей бани хватило бы пары кружек Мьярнской ночи.

Но, Творящие видят, сегодня он имел право напиться! Потому что главную свою награду все-таки получил: гонец от самого великого кнеза Вадана Булатного привез указ под страхом смерти не мародерствовать, не жечь город, не чинить зла его безоружным жителям.

Поэтому кружка Нарайна не пустовала, а наемники, во главе с самим командиром Сианом ру-Цвингаром, в кои-то веки показались вполне подходящим обществом. Хотя командир, конечно, умел утешить... подсел поближе, вина подлил и так заговорил доверительно, что аж скулы свело:

– Не грабить, не убивать – думаешь, это ради тебя, малыш? Не обольщайся. Это все потому, что Йенза хранителей боится. Он, знаешь ли, верит, что они за вас, златокудрых, вступятся, и кнезу это внушает. А ты как думаешь, вступятся или нет?

И засмеялся. А потом уже громко возвестил, для всех:

– Делайте, что хотите, разрешаю! Только кнезовым людям не попадайтесь. А уж меч хранителя на свою шею, если по справедливости судить, каждый из вас и без того не по разу заработал.

4

Конец лета года 613 от потрясения тверди, юг Орбинской республики.

Простая крытая повозка без знаков и знамен в сопровождении десятка всадников на высоких, тонконогих лошадях, слишком породистых и дорогих, чтобы принадлежать какому-нибудь купчишке из захолустья, подъехала по Малому Северному тракту к предместьям Бризелены. В сам городок заезжать не стала, а свернула на старую, почти заросшую дорогу в горы, где, как знал каждый местный проводник, ничего, кроме прекрасных видов, никогда не было. Путь позади остался неблизкий, дорога каменистая, а в повозке, хоть и обложенной тюфяками, немилосердно трясло и подбрасывало. Двоим мальчикам, правда, это не мешало. Уже большие, чтобы понять, что пришла война, но еще глупые, чтобы бояться, они проковыряли дырки в старом кожаном пологе и с любопытством глазели по сторонам. Зато их матушка, госпожа Бьенна, здоровье которой в последнее время заметно пошатнулось, чувствовала себя измученной не только дорогой, но и дурным предчувствием. Тревога появилась еще до отъезда и только усилилась, когда муж сказал, что должен привезти с поднебесных рудников серебро и железо для снаряжения ополченцев и, забрав с собой большую часть охраны, ушел дальше по Пряному пути. Бьенна в государственные дела не лезла, власть и правление – это для мужчин, но теперь даже ей было ясно: эта война – одна большая ошибка. Орбиниты во все века славились умом и многими знаниями, но где же были эти знания и ум, если из всех отцов Высокого Форума никто не сумел переиграть дикаря Вадана?

И уж тем более было ошибкой бросить надежный дом в городе-крепости и мчаться в Яшмовый Грот, забытое Творящими поместье, только потому, что там якобы живы старые чары отвода глаз.

Одно радовало – все дети были при ней. Хотя в том, что старшие близнецы останутся надолго, она все же сомневалась. Своенравные, как отец, и безрассудные, как она сама в молодости, они не послушаются, даже если родители прикажут. Раньше – да. Всего полгода назад можно было не сомневаться в их повиновении, но не теперь. Слишком много ошибок, слишком много утрат...

Близнецы скакали верхом, то обгоняя повозку, то возвращаясь, проверяли, нет ли чего подозрительного сзади. В кольчугах и кожаных доспехах, в легких островерхих шлемах, с одинаковыми голубыми лентами в волосах, сын и дочь были удивительно похожи. Слишком яркие, слишком заметные... У Бьенны сжималось сердце: раньше она не думала, что красота может быть проклятьем.

Еще один поворот – и повозка остановилась у старой, сплошь заросшей плетьми ползучих растений, кованой ограды. Охранники спешились и, налегая всеми силами, уперлись в ворота. Проржавевшие за много лет запустения петли натужно скрипели, застревали и с трудом начали вращаться только после изрядной доли жира. Когда же, наконец, створки раскрылись достаточно, чтобы провести повозку, усталые беженцы увидели небольшой изящный дом из местного зеленоватого камня, щедро отделанный яшмой, змеевиком и родонитом. Старый, даже древний, он не выглядел ни заброшенным, ни обветшавшим. И, главное, от этого красивого маленького домика непонятно почему веяло покоем и безопасностью.

Настроение и даже состояние госпожи Бьенны заметно улучшились.

– Ну вот и добрались...

Девушка стянула с головы шлем, подшлемник, положила на скамью у коновязи, встряхнула богатыми золотыми кудрями. Юноша тоже снял шлем, взял под уздцы лошадь и остановился, залюбовался. Никогда и нигде он не видел женщины красивее его маленькой сестренки, он даже не верил, что такие могут существовать. Разве что Любовь Творящая могла тягаться в красоте с Салемой Вейз. Может быть, из-за этого у него до сих пор и не было невесты?

– А тут совсем не так уныло, как я думала, – продолжала Салема, перехлестывая уздечку через перекладину и вынимая изо рта лошади мундштук.

– Да, хорошо, – отозвался брат, – вам с матушкой понравится. Да и мальчишкам тоже.

Салема на миг замерла, потом повернулась и пристально посмотрела на брата.

– Гайи, скажи честно, ты не останешься?

Он молча покачал головой.

– Когда?

– Утром. Переночую, дам отдых коню, и, пока никто не проснулся...

– Бездна с тобой, Гайяри! Почему?! – не дослушав, перебила Салема.

– Айсинар остался в столице, вернусь к нему.

Свела брови, сжала губы – растеряна и злится. Такая упрямая и такая беззащитная.

– Айсинар! Ты рискуешь – он развлекается. Может, хватит уже? У него и без тебя целая армия.

– Армия, которая драпает от умгарского стада вот уже третий месяц.

– И ты в одиночку собрался победить? Гайяри, даже такой наглый и заносчивый осел, как ты, не победит войско Булатного, будь оно хоть сто раз стадом, не лезь! Айсинару ты ничем не обязан! Биться ради него на арене – ладно, но воевать!.. Ты и так дважды чуть не погиб, и чем он отплатил за это?

Гайяри опустил голову, скрывая горькую улыбку. О, да, он отплатил! Айсинар позволил осудить на смерть Озавира-Миротворца. Торг с Умгарами за влияние в Поднебесных предгорьях был признан изменой, а гордыня Орбина и доходы Вейзов – неприкосновенными даже ценой большой крови и поражения. Только надо ли знать об этом сестренке?

– Сали, послушай, избранник Форума не может оставить свой народ в час испытаний. Он – отвечает за все, на этом стоит республика. А я не могу оставить его. Даже если не должен.

– Ты любишь его? – Она вдруг стала очень серьезной, даже торжественной. – Если так, то...

– Салема! Не будь ты таким ребенком! Любишь! – ему стало почти смешно, – Это и раньше-то было неважно, а уж теперь... я просто не могу его сейчас бросить. И... да, наверное, люблю.

– Я тоже люблю Нарайна!

– А ты – забудь. Он давно умер, а если нет – вряд ли до сих пор вспоминает тебя добром. Я бы ненавидел.

Гайяри понимал, что ведет себя жестоко. Он был старше сестры всего на какие-то пару вздохов, но привык опекать ее, заботиться, и в драку за поднебесные концессии, будь на то его воля, втягивать не стал бы. Но девчонку, как назло, угораздило выбрать Орса. Теперь Салеме приходилось хуже всех – она ведь и правда влюбилась, без сомнений, без оглядки, всем своим девичьим сердцем. Стоил ли Нарайн такой ее любви? А стоит ли Айсинар его любви и преданности? Гайяри попробовал представить отца-избранника Высокого Форума, дерущегося насмерть ради мальчишки. Вот была бы потеха! Смешнее не придумаешь...

И стоил ли всего этого Пряный путь? Уж наверняка нет, тем более что сохранить его теперь не удастся. Одно хорошо – этого, скорее всего, Гайи не узнает. Сестра права: воевать в одиночку и на что-то надеяться мог только осел.

Салема терла глаза. Она всегда так делала, чтобы скрыть набежавшие слезы.

– Больно, братик. И забыть, и помнить – больно. Знаешь, что сделала мать сегодня? Вот... вот! – она покопалась в поясной сумке и вытащила объемистый, красиво расшитый кошель, – лунные зерна. Велела под одежду подвязать и не снимать никогда. Мол, не родишь от кого попало, если что.

– Она права. Даже если мы проиграем, даже если всех нас убьют, тебя не тронут. Ты так хороша... если не будешь слишком строптивой – выживешь. – Не хотелось учить ее, чистую наивную девочку, как выгоднее продаться, но и лгать было уже поздно. – Найдутся сотни достойных мужчин, готовых заплатить за тебя целое состояние. Любовь – чушь, сестра. Тебе надо выжить. Жить любой ценой, понимаешь?

– А это не только больно, это мерзко... отвратительно.

– А у нас есть выбор? – Гайяри улыбнулся. Беззаботные улыбки ему всегда удавались, вышло и сейчас. – И, знаешь, мне даже нравится: когда нет выбора – можно просто жить, как придется. Творящие сами разберутся.

– Ты такой молодец, брат... Всегда знаешь, как ободрить. – Она отняла руки от лица и посмотрела уже не затравленно, а решительно и властно, – Возьми меня с собой! Возьми, все равно сбегу. Увидишь.

Ничего глупее она, конечно, и придумать не могла, но он знал этот тон, этот взгляд и эту гордую позу. Сбежит – можно даже не сомневаться. Придется взять с собой по-хорошему. Или убедить остаться.

– Так и быть...

Из двух своих клинков Гайяри выбрал тот, что подлиннее, и протянул сестре. Сам взял короткий с причудливой шипастой гардой в левую руку, а правую убрал за спину.

– Устоишь против меня две минуты – возьму.

Как он и ждал, она ударила сразу, едва сомкнула пальцы. И тут же длинный клинок попал в капкан витой гарды короткого собрата. Мгновенное поражение. Но Салема уперлась, не желая сдаваться.

– Уступи, Сали, не хочу портить свой меч.

Девушка нехотя отшагнула назад и опустила оружие.

– Так нечестно...

Честность – на войне? Нет, он точно ее не возьмет.

– Хорошо, еще раз. Твой клинок длиннее, пользуйся этим – отойди дальше и не подпускай меня. Давай!

Теперь Салема не нападала – только старалась удержать дистанцию. Отражала удары она небезнадежно, но прозевала коновязь. В десяток шагов Гайяри загнал сестру между перекладиной и яслями, в которые она и свалилась.

– Убита, – он со смехом подал руку, – вставай, покойница. Хочешь еще раз?

Теперь она отбежала на середину двора и решила все же не только обороняться, но и нападать. Он разыграл отступление, а когда она поверила – кувыркнулся ей в ноги, и в следующий миг уже сидел верхом на распластанной в траве жертве.

– Опять убита.

Салема понимала, что иначе и быть не могло – она почти ничего не умела, только несколько ученических приемов, не то, что брат. Но чувствовать себя полупридавленной мышью перед сытым котом было обидно. Тем более обидно, что с собой он теперь точно не возьмет.

– Ты дерешься подло! – заявила она, поднявшись, – так благородные бойцы не дерутся.

– Подло? Ничего подобного. Подло – это...

Он вдруг схватил ее за запястье и больно заломил руку, заставляя бросить меч и, с криком согнувшись, уткнуться носом в его колени.

– ...вот так. Да, Салема, я дерусь подло, даже не представляешь, как подло. Поэтому я возвращаюсь, а ты – остаешься. – Потом отпустил и закончил: – Ты не боец. На войне ты – обуза.

От неожиданности Салема заплакала: брат никогда еще не был с ней так груб.

5

Конец лета года 613 от потрясения тверди, юг Орбинской республики.

Война шла своим чередом, пока однажды Творящие не услышали проклятия Нарайна.

Цвингар со своей сотней головорезов коротал передышку в Бризелене, маленьком, но удивительно чистом и богатом городке в предгорьях Поднебесья. Большая часть его людей опустошала погреба местных кабаков, а Нарайн просто бродил по улицам между домами, увитыми плющом и виноградом, вокруг фонтанов или под отяжелевшими от плодов вишнями и сливами, вспоминая, каким счастливым и беззаботным было его детство. Увлекшись раздумьями, он сам не заметил, как оказался на базарной площади, а потом у прилавка молочника вдруг услышал знакомый голос:

– Двенадцать пайров, подумать только!.. ну и что, почтеннейший, что война? Война – для всех равна, а драть со своих втридорога...

Нарайн оглянулся. Смуглая полноватая женщина, одетая в шафранно-желтое сари с длинной золотой сережкой в правой ноздре и многочисленными серебряными браслетами на босых ногах торговалась за кринку сметаны так, словно каждый лишний медяк отрывала от сердца.

Рахмини, рабыню-шиварийку, личную прислужницу Бьенны Вейз он узнал сразу, хотя и видел всего пару раз мельком. Рядом с ней отирался парень лет двадцати пяти, простоватый и улыбчивый, по виду – наивный деревенщина. Но Нарайн в такую простоту не поверил: голенище стоптанного сапога как-то слишком жестко оттопыривалось, не иначе скрывало кинжал, а то и несколько метательных ножей, которыми так искусно владели горцы Поднебесья. То, что в пробитой ноздре парня уже не было рабской серьги, тоже ничего хорошего не сулило: невольника можно купить свободой, вольноотпущеннику надо платить. А если платить нечем... Правая рука сама легла на рукоять.

Между тем бойкая шиварийка попросила еще круг сыра, а сверх того выторговала горшочек топленого масла и направилась в сторону мясных рядов. Стараясь не приближаться и не попадаться на глаза, Нарайн пошел следом. После мясника был зеленщик, потом пекарь и торговец сластями. Когда корзина наполнилась так, что бедняжка едва не валилась под ее тяжестью, Рахмини припрятала отощавший кошелек в складки сари на груди и, неуклюже переваливаясь, побрела в сторону восточных ворот. Парень не отставал, Нарайн – тоже.

Почти у самых ворот невольница со своим провожатым свернули в узкий безлюдный переулок между глухими стенами.

– Тетка Рахи, неловко тебе, поди? Дай, понесу, – парень легко подхватил плетеные ручки, – а то, как повалишься, ноги переломаешь, придется мне еще и тебя на корзину сажать.

Если у Геленна Вейза в телохранителях теперь такие олухи, значит, дела совсем плохи. Нарайн криво усмехнулся и в несколько шагов догнал ничего не подозревающую пару.

– А меня ты не вспомнишь, тетка Рахи? – окликнул он.

Горе-телохранитель успел оглянуться первым, а когда повернулась и Рахмини, ее провожатый уже сползал по стене на мостовую, зажимая рану под грудиной. Хлеб, овощи и сласти из перевернутой корзины вывалились в лужу сметаны и крови среди глиняных черепков.

Звезды погасли, ночная тьма поредела, расползлась под деревья и скалистые выступы. Яшмовый Грот еще спал, когда Гайяри начал собираться в путь. Ему было стыдно уезжать вот так, не прощаясь, да и прислужница матери, посланная накануне с одним из домашних охранников в Бризелену за покупками, все еще не вернулась. По-хорошему стоило ее дождаться или даже начать поиски, но это опять задержало бы его не меньше, чем на сутки. А кольцо вокруг Орбина между тем может сомкнуться окончательно. Уж лучше ехать сейчас, тихо и незаметно. Стараясь не разбудить никого из домашних, Гайи надел доспехи, подхватил собранные с вечера седельные мешки и пошел за лошадью.

В конюшне тоже было тихо. Дремали в удобных стойлах утомленные вчерашней скачкой кони, храпели, развалившись на свежей соломе, двое оставшихся охранников. Появления молодого Вейза они даже не заметили. Мирный дух, так и витающий вокруг Грота, их разморил, или бездельники решили устроить себе праздную жизнь, потому что отец уехал? В другой раз Гайи сумел бы показать лежебокам, что их хозяин никуда не делся – плетей в каморке для упряжи хватало, но сегодня он не хотел поднимать шума. Угостил соленым хлебом любимого жеребца, сам взнуздал и вывел во двор. Уже совсем было собрался вскочить в седло и гнать на север, не оглядываясь, когда в доме хлопнула дверь, и тонкий светлый силуэт появился на крыльце.

– Гайяри, подожди!

Салема, босая, в неперепоясанной легкой тунике, немного растрепанная и неловкая со сна, вышла к нему. Он бросился навстречу, поймал, обнял; она прижалась всем телом, замерла. Жалко, что через кольчугу и кожу брони объятия почти не ощущались.