Текст книги "Силой и властью (СИ)"

Автор книги: Влад Ларионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Девчонка весело засмеялась, показывая свой кубок:

– Ночь а-ххаи-саэ, Сабаар! Первая наша ночь, приходи...

Змей, переливающийся всеми цветами заката, простер необъятные крылья над соседним хребтом и рассыпался стаей облачных перьев, а юноша тряхнул золотистыми кудрями и превратился в его далекого названного брата.

Юный хаа-сар улыбнулся девушке и виновато пожал плечами:

– Я не могу, ты же знаешь... прости, – повернулся и пошел прочь от толпы, от веселья, от манящего несбыточными мечтами запаха а-ххаэ.

Знакомая тропинка привела к водопаду. Он, как в детстве, уселся на самый край скального уступа и опустил ноги вниз. Весна была ранней и водопад уже начал набирать летнюю силу, с грохотом рушился на камни, обдавая скалы ледяными брызгами. Сабаар почувствовал, что скоро промокнет насквозь, но уходить совсем не хотелось – сковало знакомое оцепенение, за которым, как только стемнеет – он знал это точно – придет тупая боль и вязкая безнадежная тоска.

Когда-то давно, в другой, счастливой жизни, как теперь казалось, они с братом часто здесь играли: носились по лесу, лазали по скалам, даже хотели раз и навсегда разобраться с легендарной пещерой под водными струями, о которой шептались уже несколько поколений молодых даахи Поднебесья, но никто достоверно не знал, где она и есть ли вообще. Потом, когда брата увезли к людям, все это стало неважными детскими глупостями. Тогда он думал только об одном: учиться, как можно скорее освоить все, что должен знать воин-хранитель, получить взрослое имя и посвятить свою жизнь служению, предназначенному для него великой Хаа еще в раннем детстве – какие уж тут водопады и пещеры? А потом пришло это: боль, одиночество и тоска переполняли все его существо, как только садилось солнце. Тогда он снова стал приходить сюда, на место детских игр, по полночи сидел у воды и думал о брате. Он знал, что где-то в далеком человеческом городе его Одуванчик тоже не спит: сидит на берегу и смотрит в темную воду. Если постараться, если дотянуться до брата – боль утихнет. Иногда это удавалось, и тогда он, обессилевший, сворачивался клубком прямо здесь, на поляне, и засыпал. Когда же все его усилия были тщетны – разворачивал крылья и уносился в ночь, чтобы ветром, скоростью, напряжением тела изгнать боль и порожденную ею силу.

Потом он возвращался домой и, падая от усталости, шептал: «Ничего, Лаан-ши, скоро мы будем вместе, только потерпи, осталось всего два года... год... всего пережить зиму... месяц... каких-то несколько дней». Но чем ближе становился день встречи, тем больше появлялось сомнений – знает ли он, что нужно делать, в чем состоит долг хранителя и чего ждет от него великая богиня?

И вот настал день его наречения. Малыш Ягодка умер и переродился, а Сабаар воин-хранитель, посвященный великой Хаа, не только может – должен лететь к людям, к брату – истинному магу и своему подопечному. А он вдруг совсем растерялся, разуверился в своих силах. И башни Тирона из манящей цели превратились в неизбежное проклятье.

Вот поэтому сегодня к водопаду Сабаар пришел не один. Присутствие отца он почувствовал сразу, еще до того, как тот ступил под сень боровых сосен, но вставать навстречу не стал – надеялся, что хааши Рахун услышит сомнения и сам его найдет, просто сидел и ждал. В который раз хотел дотянуться до брата, соединиться, понять его как можно лучше и принять, наконец, решение.

Отец, и правда, подошел сам.

– Ты хотел поговорить? – спросил он, и, не дождавшись ответа, сел рядом.

Некоторое время оба просто молчали. Сабаар думал о том, что когда-то стоило кинуться в объятия матери или отца, все им рассказать – и беды тут же отступали, пропадали сами собой. Родители всегда знали, что нужно сделать, как поступить, умели уладить любые неприятности, подсказать любые решения. Но теперь все изменилось. Теперь он и только он сам должен ответить, в чем состоит его долг хранителя.

– Отец, передай, что я прошу владык ордена Согласия взять меня на службу.

Рахун вздохнул с облегчением и улыбнулся:

– Передам. Но ты же не об этом поговорить хотел, так?

– Не только об этом. Адалану по-прежнему снятся дурные сны. То, что заключено в этих снах, губит его душу.

– Да, ты прав. Но он справляется.

– Я не уверен, – Сабаар в сомнении опустил глаза, – я ведь по-прежнему все время слышу его: в нем много боли, гнева и ярости. Это меня пугает. Иногда его просто распирает от гордости, а в следующий миг он начинает ненавидеть себя настолько, что готов уничтожить... Он так и не излечился до конца, отец. Что мне делать, как быть?

Рахун задумался, и Сабаар понял, что его догадки верны – отец знает, как все непросто, ему тоже тяжело говорить об этом.

– Ты – его хранитель, Сабаар, не мне тебя учить. Но ты просишь правды, что ж, слушай. Адалан очень силен. Силен настолько, что к нему нельзя относиться равнодушно... Вокруг него покоя нет и никогда не будет – это ты должен понять сразу. Многие любят его и почти боготворят, не меньше найдется и тех, кто завидует, боится, ненавидит. Фасхил обещал присматривать за Лаан-ши и свято исполняет обещание, однажды даже чуть не отдал ему свою кровь. Но будь готов, Барс попросит тебя убить брата. И даже объяснит – почему... Если ты решишь, что Фасхил прав и Хаа требует смерти мальчика, увези его из Тирона подальше: очень многим из нас трудно будет смириться с твоим решением.

– Зачем ты так!.. – Сабаар испуганно вскинул глаза, но отец остался спокойным, словно речь шла не об их с Лаан-ши жизнях, а о чем-то обычном и совсем неважном.

– Ты же хотел поговорить именно об этом? Я еще способен понять, о чем думают мои дети. Но ты упоминал о снах, о том знании, что они несут – о прошлом Лаан-ши. Если хочешь спасти брата, дай ему это знание, помоги понять и принять свое прошлое, избавь от страха.

– Как мне сделать это? – Сабаар с надеждой ухватился за совет. Все, что угодно, лишь бы не проклятые сомнения, лишь бы не думать о смерти.

– Помнишь ярмарку, трактир? Того купца, высокого красавца-орбинита?

Сабаар кивнул. Он помнил, забыть такую противоречивую душу было непросто.

– Найди его. Рядом с ним и все ответы найдешь.

– Спасибо тебе, отец! Так и сделаю! Я обязательно найду его...

Сабаар вскочил и бегом кинулся домой, собираться.

Утра дожидаться не стал. Пока его ровесники, хмельные от а-ххааэ, любовных ласк и звука собственных – взрослых! – имен, еще только мечтали о настоящем служении, он уже летел в сторону Мьярны исполнять долг хранителя.

К концу следующего дня под крылом показались мьярнские предместья. Он опустился в придорожной рощице и, приняв человеческий облик, направился в город. Следовало поспешить – солнце уже пряталось за крепостной башней, а на закате, как говорил отец, ворота закрывают. Крылатому даахи не помеха крепостные стены и запертые ворота, стрелков и пращников Сабаар тоже не особо боялся, только вот распугать половину города не хотелось: попробуй потом объяснить, что добрым гостем явился, а не божьей карой на грешные головы.

Солнце еще светило, но к воротам Сабаар все же опоздал: двое златокудрых стражников на вид чуть постарше его самого вовсю налегали на ворот внешней решетки. Увидев одинокого путника, они остановили работу, но вовсе не из гостеприимства или жалости к несчастному, которому теперь придется искать подходящий постоялый двор или коротать ночь под открытым небом – просто любопытно стало, кто таков, откуда и зачем явился.

Сабаар тоже не прочь был полюбопытствовать. Людей вот так близко, если не считать нескольких крестьян и ремесленников, мельком зацепивших внимание только что по дороге, он уже несколько лет не видел, и за эти годы успел многому научиться. Сейчас он слышал все, что чувствовали стражники, каждый порыв, каждое желание или сомнение. Даже то, что оставалось тайной для них самих, ему было открыто и понятно. Люди, такие же, как его брат, златокудрые орбиниты... он ожидал уловить сходство. Но нет, эти молодые мужчины, по всем признакам дети старших родов, походили на его Золотце куда меньше, чем на умгар, адрийцев или кафинцев из предместий. Что ж, все равно это были люди. Среди них Сабаар собирался прожить жизнь, значит, следовало узнать их получше. Он приветственно раскрыл ладони и обратился к стражникам:

– Мир благословенной Мьярне и вам, верные защитники. Будьте милостивы, не оставьте путника на ночь за воротами.

– Мир и тебе, путник, – отозвался один из воинов. – Припозднился ты к воротам. По закону свободной Мьярны после заката в город пускать не положено.

– Но ведь солнце еще не село.

– Решетка, потом еще створки... когда запрем, как раз сядет. Завтра приходи, только смотри, снова не опоздай.

Стражник засмеялся, и в этом смехе Сабаар услышал не веселье, а заносчивость и презрение. Тут же захотелось поставить гордеца на место, но он сдержался, тоже широко улыбнулся:

– А я слышал, что Мьярна – гостеприимный город, что местные жители вежливы, умны и образованны, и оттого добры к путникам, но по вам такого не скажешь. Соврали мне, видно.

– Нет, мой юный друг, ты просто неверно понял, – вступил в разговор второй, – слушай меня, я объясню. Путники – они все разные. Есть среди них хозяева, те, что из дальних стран возвращаются в родной дом. Есть гости, те, что путешествуют с разным товаром ради выгодной торговли, или еще мудрецы, которые собирают знания и несут их свет людям. Таких путников у нас всегда ждут, встречают с почетом и уважением. А ты, друг мой, не хозяин, – продолжал стражник, – вид у тебя уж очень дикий и говор бестолковый. И не гость – товара у тебя нет, знаний по малолетству тоже... меч вот, похоже, хорош. Никак мальчик прихватил отцову игрушку да решил податься в наемники? А такого сброда – всяких наемников, паломников, прочих праздношатающихся бездельников – у нас не привечают. Пользы от них городу мало, а вот бед...

Пережидая исполненную превосходства речь, Сабаар представил, как сейчас обернется и перелетит стену – вот бы послушать, выскочит сердце этого умника от такого зрелища или нет. «Тогда и поглядим, кто над кем будет потешаться» – со злорадством подумал он. Но потом решил, что все это просто каприз, детская выходка, а он уже не ребенок, потому не стоит.

И вовремя. Стражник как раз начал объяснять, где дикому мальчишке самое место, как из ворот показался старик в длинной шелковой тунике и богато украшенном плаще. Увидев Сабаара, старик словно остолбенел перед полуопущенной решеткой, потом всплеснул руками и закричал на стражей:

– Гнев Творящих на ваши головы, сучьи дети! Да как вы посмели до заката ворота запирать, а гостя держать за порогом! А ну живо впустить!

И как только решетка поднялась достаточно, чтобы пройти – сам выскочил навстречу.

– Не гневайся... – он на миг замешкался, соображая как обратиться, и, приняв решение, продолжил, – не держи обиды, почтеннейший. Добро пожаловать в город. Я – мытарь-блюститель Нибьян Лир от имени Торговой палаты свободной Мьярны приветствую тебя, почтеннейший, и прошу простить. Парни эти еще молоды, многого не понимают – дерзостей тебе наговорили не со зла, а так, по недомыслию...

Страх этого старика и униженное желание угодить Сабаару нравились еще меньше высокомерия стражников – старшие Мьярны удивляли его все больше и удивляли неприятно. Одно хорошо – не придется ночевать за стеной, и, может, скорее получится отыскать нужных людей, знающих былого хозяина Одуванчика. Но особенно позабавило его по-детски искреннее удивление стражников: они так и остались стоять у ворота, переглядываясь между собой и не зная, что думать.

Однако, как ни льстил мытарь Нибьян, а пошлину взял сполна: три элу, один – за вход и еще два – за длинный боевой клинок. Пока он перевязывал и опечатывал ножны, Сабаар спросил:

– Не подскажешь ли, Нибьян Лир, как мне найти постоялый двор, на вывеске которого нарисован олень в пору гона?

– Отчего не подсказать, почтеннейший? Судя по всему ты ищещь «Златорог» хитреца-Фербаса, так он у самой Изобильной площади, как раз против въезда на рынок. Как выйдешь из ворот, иди все время прямо, только улицу пошире выбирай – они все выходят на Изобильную, а там и «Златорог» не проглядишь – он самый большой и людный. Кухня у Фербаса добрая и вина хороши, только отоспаться не надейся: завсегдатаи, что ни день, колобродят до полуночи.

– Спасибо тебе, господин Лир, – обрадовался Сабаар, подхватил меч и чуть не бегом побежал искать широкую улицу.

Только напоследок добавил:

– Я не торговец, почтенным не зови.

Ох и большим же городом оказалась Мьярна! По окраинам улочки петляли так, что Сабаар с трудом угадывал направление, а уж определить, какая из них шире, и вовсе не мог. Все они состояли сплошь из глухих каменных стен, изредка прорезанных воротами, такими огромными, что могли легко пропустить груженую повозку. Ворота эти были сработаны из толстых досок и всегда крепко заперты. И ни живой души – только легкий далекий шепот – не разобрать что, если как следует не прислушаться.

В дни ярмарки Сабаар запомнил совсем другую Мьярну – яркую, многолюдную, оглушающую: толпы народа на улицах, толкотня и ругань, крики животных, вездесущие ароматы пряностей, фруктов, металла и дерева, кожи, копченого мяса и благовоний, стук колес и топот ног по мостовой, лязг цепей, колодок и рабских ошейников, крики зазывал и звон монет. Все эта невообразимая лавина чувств, звуков, красок, запахов, обрушилась на маленького даахи, раздавила, забила глаза и уши, вязкой слюной наполнила рот, просочилась внутрь, под кожу, и осталась там навсегда – памятью и силой, проклятым даром великой Хаа. Не эта ли сила привела его в «Златорог» тогда? Сияющая песнь всетворящего пламени: жизнь, страсть и смерть – ничто в мире не могло сравниться с этой песней, сам мир без нее немного стоил. Услышал бы ее семилетний Волчонок, если бы сила хранителя не проснулась в нем раньше? Увлекшись воспоминаниями о брате, Сабаар не заметил, как оказался на широкой улице, всего в ста шагах от торговой площади, а рядом – высокое в три этажа здание с большой вывеской, изображающей ревущего оленя и надписью коваными буквами «Златорог».

Мытарь у ворот сказал верно: в общем зале «Златорога» было душно от чада светильников и густого духа мясной похлебки, многолюдно и очень шумно. В одном углу большая компания сгрудилась вокруг игроков в кости, и, судя по тому, как гудело возбуждение, ставки были высоки. В другом какой-то полноватый парень терзал арфу и пытался что-то петь, выходило плохо, ни то не умел, ни то слишком много выпил. Его приятель, коротышка с лоснящейся от пота лысиной тискал молоденькую подавальщицу. Девчонка хихикала, вяло сопротивлялась и не уходила. Скребущая до дрожи похоть казалась еще противнее алчного азарта. Сабаар брезгливо поморщился, но все же пошел вглубь зала, прислушиваясь и принюхиваясь.

Наверное, отец не зря считал осеннюю ярмарку полезным опытом – тогда здесь можно было встретить людей со всего света, необычных и разных. Но в этот раз посетители «Златорога» подобрались одинаково никчемные: если не азарт и похоть, то скука и разочарование – вот все, что удавалось расслышать. Как вдруг от стола, стоявшего совсем наособицу, даже отгороженного выступом стены какого-то чулана, Сабаар уловил нечто совсем иное, притягательное: ревность и обиду, боль и радость, даже ненависть, надежду... А за всем этим – как ни удивительно – свет подлинной доброты. Эти чувства казались смутно знакомыми, как и тонкий запах сандала и куцитры. Сабаар подошел ближе.

За накрытым столом сидели трое мужчин. Один, лет сорока с лишним, судя по виду – южанин из-за гор, двое других – значительно моложе первого, но старше Сабаара, светлокожие и русоволосые, напоминали скорее островитян с дальнего севера, чем орбинитов или умгар. Один из них носил легкий панцирь и невольничью серьгу в ноздре. Второй, в дорожном плаще, говорил старшему:

– ...с Диром до Берготского побережья, а там на корабль сяду. К концу лета буду дома.

Голос чуть хриплый, но мелодичный и совсем незнакомый. Нет, этого парня Сабаар не знал – мог поклясться, что никогда с ним не встречался, да и остальные тоже не припоминались. Но что же тогда тянет именно к этому столу, к этим людям?

Между тем, южанин ответил:

– Эх, Оген! Да я бы сам тебя до Туманных Берегов проводил. А Дир этот – прохвост редкий.

– Знаю, – усмехнулся светловолосый. – Но я с ним толмачом еду, а не невольником. Тебе, Рауф, нечего делать на Туманных...

И тут Сабаар вспомнил, откуда знает эти чувства, неповторимую песню этой души. Он шагнул к столу и поймал южанина за локоть.

Двое белобрысых вскочили одновременно, выхватывая оружие. Двигались быстро, умело и слаженно: Сабаар только и успел заметить, что у них ножны не опечатаны.

– Я не враг вам! – сказал он и разжал пальцы. На руке, прямо под его ладонью блестело золото – брачный браслет Рахуна Белокрылого, выкуп за маленького мага, его братишку-Одуванчика.

– Рауф? – спросил Сабаар, – торговец Рауф «люблю красивое»?

– Мальчик? – в глазах Рауфа блеснуло понимание. – Арви, Оген, опустите оружие, не кощунствуйте. Не сердись, маленький хранитель, присаживайся к столу, раздели с нами ужин.

Он узнал, все вспомнил. Сабаар выпустил руку Рауфа и сел на скамью.

– Я вот дорогого друга провожаю... А ты здорово вырос – не узнать, – продолжал торговец, пододвигая гостю блюдо с жареным мясом и наполняя кубок. – Как дела у златокудрого малыша? Тоже, наверное, вырос...

Есть Сабаар не хотел, да и не за этим он сюда явился – быстрее бы найти ответы и лететь к брату. А в том, что этот торговец знает, как помочь, можно было не сомневаться.

– Лаан-ши болен и в опасности.

– В опасности? Что с ним?

– Я сам еще не знаю. Но узнаю. Помоги мне!

– Да чем же я тебе помогу?

– Мне нужно найти орбинита... этого...

Сабаар замялся, не зная, как сказать правильно, и Рауф подсказал:

– Отца мальчишки?

– Да...

– Ах, Нарайн, шельма! – Рауф с силой ударил ладонями по столешнице. Эта догадка так его занимала, что все другие волнения на миг отодвинулись. – Собственного сына, родную кровь – с серьгой на рынок! Не удивительно, что Темный малыша пригрел и даром облагодетельствовал! Только не тут ты ищешь, мальчик, в Орбине искать нужно.

– Буду искать, где нужно, – Сабаар решительно сжал кулаки. – Подскажи только, где.

– Так не знаю, я в Орбине и не бывал почти... разве что Оген? Оген, можешь дорогу указать?

Парень в дорожном плаще усмехнулся. Многозначительная вышла улыбка, горькая и недобрая.

– Могу. Отчего же не указать?

Потом полез в сумку, вынул сверток и разложил на столе. Внутри оказались баночка с краской, три кисти и перо. Он взял самую тонкую кисть и окунул в краску:

– Дай свою руку, «мальчик», карту нарисую.

2

Весна года 637 от потрясения тверди (двадцать пятый год Конфедерации), Мьярна, Орбин.

Едва дождавшись, когда кисть северянина оставит последний штрих, Сабаар кивнул на прощание и кинулся к двери.

– Дай обсохнуть, размажешь... – крикнул вдогонку Оген, но он уже не слушал. Немного смажется – не беда, главное не терять времени.

На улице он потянул носом ветер: восходящая струя отозвалась дрожью в нераскрытых крыльях. Оттолкнуться прямо сейчас – и через миг унесет на сотню перестрелов. Сабаар огляделся. На площади у трактира было светло и людно, но задний двор тонул в непроглядной темени. «Подойдет, – подумал он и свернул за угол. – А если кто сунется – что ж, ему же хуже».

Привычный удар страха нагнал уже в полете: Сабаар словно своими глазами увидел вскинувшегося со сна брата: сброшенное на пол одеяло, горячечный взгляд, блеск испарины на лбу; сердце рвется так, что не дает дышать, и крик ужаса умирает, зажатый между ребрами. Но сегодня Сабаар не стал искать утешения ни для Лаан-ши, ни для себя – принял страх, позволил струиться по телу, наполняя его силой и звенящей упругой твердостью. Здесь не горы – ветра устойчивы, путь свободен. А все, что сейчас нужно, это выиграть время. «Еще немного, Одуванчик, потерпи, я уже иду!» Крылья сами собой вытянулись в стрелы и мощными взмахами взрезали воздух. Никогда в жизни Сабаар не летал так быстро: ветер давно отстал и лишь слегка подхватывал снизу. Уши заложило, черный мех поседел от инея, но он не замечал ни высоты, ни холода. Только одна мысль билась в висках: быстрее, быстрее...

И лишь когда сила хранителя достигла предела, Сабаар позволил себе успокоиться и попытаться протянуть нить утешения брату. Он знал, что Лаан-шии уже не ляжет спать, а, наплевав на все запреты и опасности, отправится на пути Закона – ловить призраков прошлого... конечно же, снова ничего не поймает, Закон Творящий не даст ответа. Никто, даже всезнающий Аасу не помнит жизнь Адалана лучше самого Адалана.

Все началось через два с половиной года после их разлуки. В Гнезда прилетел один из воинов Фасхила и о чем-то долго говорил с отцом и т’хаа-сар Рагмутом. А потом отец позвал его.

– Ягодка, верховный магистр просит меня вернуться в Серый Замок. Он думает, что пришло время показать Одуванчику истинную магию старших: путь Свободы и силы и путь Закона и знания. Я не вершитель, не могу рассказать тебе, что это такое, но одно знаю точно: на пути Закона маг вспоминает все, что было с ним от мига рождения. Чувствую, что ничего хорошего Лаан-ши о себе не узнает. Готовься.

А через неделю пришла эта боль, и с тех пор редкую ночь Ягодке удавалось поспать спокойно. Он пытался разгадать, что же так болит, что тревожит его маленького братика, но не мог. Сначала ему казалось, что пространство, лежащее между Стражем и Серым Замком, было слишком велико, потом – что он плохо умеет понять Лаан-ши, и лишь спустя год, наконец, догадался: Одуванчик сам не понимает причину боли. Раз за разом идет он за знанием к Творящему богу и раз за разом возвращается ни с чем. Только даром пути богов не открываются никому...

Когда Ягодка осознал это впервые – примчался к матери, уткнувшись в подол, рыдал как младенец, скуля и надрываясь. А она гладила его волосы и тихо шептала:

– Не плачь, сынок. Ты – хаа-сар, хаа-сар боль не страшна, нас она не убивает, лишь питает наши силы. Тем, кто ходит путями Хаа, не нужны пути Маари и Аасу, Мы знаем главное: как уберечь. Поэтому Одуванчику нужен ты, Ягодка, ты убережешь его, надо только подрасти.

Сабаар боялся, что собьется с пути или пропустит Орбин в темноте, но Орбин сам нашел его. Задолго до полуночи он явился заревом на горизонте и, приближаясь, все рос, наполнялся цветами и оттенками. Казалось, это солнце утонуло в гигантском озере и сияет теперь через толщу воды, освещая и землю, и небо вокруг мягким рассеянным светом. Огромный, древний город, совсем не похожий ни на строгий аскетичный Тирон, ни на развеселую, но деловую Мьярну, манил красотой, запахом утерянной тайны, нежно ласкал довольством, щекотал весельем и вожделением. И тут же отталкивал, обжигая холодным звоном гордыни.

Сабаар сделал круг, другой, марево света рассеялось, и солнце раздробилось на кольца и линии, на отдельные капли сияния, словно густая паутина, сплошь унизанная росой. Следующий вираж разбил паутину на отдельные огни. Они выстраивались в цепи, в гроздья, дробились яркой драгоценной россыпью и снова собирались вместе. Сабаар был поражен размахом древних: слева, справа и вперед чуть не до самого горизонта под ним сияли огни столицы златокудрых.

И все же, присмотревшись, он узнал карту, что нес на ладони. И не важно, что он никогда раньше не видел Орбин, Оген оказался отличным картографом: несколькими легкими мазками обрисовал главные улицы и площади, отметил самые приметные здания и в точности выдержал пропорции и направления. Южные холмы, занятые родовыми дворцами старших семей, терялись во мраке, только сами дворцы, похожие на гигантские щетки кристаллов, сияли всеми цветами радуги. Продолжение Пряного пути, прямая, как струна, улица рекой света текла в центр старого города и там разливалась широким озером, в свете которого утопали белокаменные сооружения, такие высокие, что напомнили Сабаару родные горы. Чуть дальше на восток он уже видел круглую арену никак не меньше пяти перестрелов в поперечнике, а еще дальше – порт и реку, самую настоящую, темную и холодную. Несмотря на поздний час, и площадь, и ближайшие улицы были полны народа, словно Орбинцы привыкли жить по ночам. Но все эти чудеса не интересовали Сабаара, он искал западный конец, застроенный купеческими домами-крепостями вроде мьярнских, где царили тишина и покой, и лишь редкие фонари освещали путь припозднившимся прохожим.

Выбрав переулок потемнее, он опустился на землю, еще раз сверился с рисунком и прислушался. Нужный дом нашелся быстро, осталось лишь незаметно пробраться во внутренний двор.

Несмотря на то, что уже перевалило за полночь, в доме не спали: у внешних ворот топтались шесть охранников, а в хозяйских покоях на втором этаже ярко горели светильники. Пахло вином, фруктами и свежим хлебом, а скрытая злость, раздражение и настороженность заставляли дыбиться загривок; и только слабенький влекущий шепот манил надеждой: Нарайн Орс принимал гостей. Сабаар определил дальний угол комнаты, вскарабкался по стене и сел в проеме выставленного по весенней поре окна.

В комнате на возвышении был накрыт низкий стол, вокруг стола расселись четверо мужчин, все – дети старших родов республики. Трое казались стариками, это они свербели злым раздражением, подозрением и даже страхом. Шепотки надежды тоже исходили от них: у каждого свой и каждый о разном. А в четвертом, который был много моложе, Сабаар узнал бывшего хозяина своего брата. «Отца», – поправился он про себя и вдруг безошибочно понял, так и есть: этот хмурый орбинит с жестким ртом, холодными глазами и разорванной противоречиями душой и маленький маг Одуванчик были слишком похожи – не лицом, духом, нравом, вечным поиском – чтобы можно было сомневаться. Сабаар больше не сомневался: он пришел правильно.

Вино было разлито по кубкам, фрукты, сыр и хлеб манили свежестью, но никто к еде даже не притронулся.

– ...нас осталось слишком мало, почтеннейший, и мы, старшие семьи Орбина, должны быть сильными и сплоченными, какими были всегда. Волей Творящих и решением Высокого Форума республики мы посланы к тебе восстановить справедливость. Просим забыть былые разногласия и занять вновь место в Высоком Форуме, положенное роду Орс по праву. А также предлагаем пост отца-вещателя, – говорил один из старших хозяину.

Врет, а точнее сильно недоговаривает, подумал Сабаар. Впрочем, хозяин это тоже понял. Он слушал, развалившись на шелковых подушках, смотрел прямо на собеседника, но не отвечал. Старик запнулся, но лишь на миг, потом продолжил:

– Прости, Нарайн, имущество матери Орбин вернуть не сможет – его попросту нет. Но война дорог не одного тебя оставила нищим, все мы пострадали. Ты-то, слава Творящим, сумел подняться снова и теперь не бедствуешь, а многие старшие семьи до сих пор не рассчитались по долгам.

– О, да, отец-блюститель, – усмехнулся Орс, – подложное обвинение избавило меня не только от семьи, имущества и чести, но и от гражданской повинности и республиканских долгов. Воистину, слава Творящим! Но продолжай, славнейший, я слушаю.

– Но... – старик опять чуть замялся, прежде чем произнес следующую фразу, а потом вдруг заговорил совсем иначе, с вкрадчивой интимной мягкостью, – Нарайн, ты же понимаешь, отцу народа не к лицу работорговля. Школу придется закрыть или продать.

А вот теперь правда. И страх, что правда хозяину не понравится. Сабаар с удивлением понял, что хозяин стал нравиться ему самому... нет, не то, чтобы он вдруг перестал замечать, насколько он жесток или спесив, но почему-то хотелось, чтобы он перехитрил этих льстивых "славных" вождей.

На предложение продать школу Орс даже засмеялся. Потом подхватил свой кубок, глотнул и ответил:

– Так, значит, вот почему отцы народа не зовут работорговца Орса в Форум как положено, грамотой с глашатаем, горном и караулом? О нет, они приходят сами, в неприметных будничных хитонах, оставив дома свои алые мантии, да еще и стучатся у порога в ночь, как разбойники. И все это – чтобы не было стыдно перед честными гражданами Орбина, если презренный работорговец не станет слушать, а со смехом выставит вон? Сильно же вас припекло, славные отцы, раз решились на такое.

Гости оскорбились: выпрямили спины, вздернули носы и надули щеки, тот, который только что произносил речи, так и вовсе кулаки сжал – лицемерие и гордыня. Колокола орбинской гордыни заставили Сабаара зябко ежиться.

Но Нарайн, казалось, ничего не заметил, даже не смотрел на гостей. Он допил вино, поставил кубок и согнал с лица усмешку – Сабаар ощутил страх, тот самый страх, к которому уже успел притерпеться. Теперь страх Адалана и Нарайна, троекратно усиленный болью уязвленного самолюбия, выворачивал лопатки крыльями и требовал действий. Оставаться на месте и не показывать своего присутствия становилось почти невозможно.

– Ладно, что за нужда у Форума в моей персоне на должности вещателя, понять несложно: наследник Булатного недоволен договором, и вы ждете, что я, как старый союзник, его уломаю или хотя бы не позволю объединиться с туманными герцогами, – низкий его голос зазвучал глухо и твердо. – Медалай, я орбинит старшего рода и не меньше тебя люблю Орбин: принимаю все твои условия, даже школу продам. Но и вам, славнейшие отцы народа, придется кое-что для меня сделать.

– Чего ты хочешь, Нарайн? – отозвался тот, кого звали Медалаем.

Сабаар слышал, чуял всем своим существом, как тяжко даются ему эти простые слова. Он не хотел уступать торговцу и в то же время знал, что уступит. Что бы ни попросил наглец Орс – выполнит, иначе нельзя, ему просто не оставили выбора. Страсти накалялись. Сам воздух гудел на сотню голосов, как зарождающийся гнев Стража. Вот она, магия старших! – понял Сабаар и еще раз приказал себе слушать, только слушать и не вмешиваться.

– Грамоту хочу, само собой, и публичного извинения. И восстановления в правах – все по закону. А главное – хочу закончить дело.

Он поднялся, подошел к стоящему в стороне ларцу, вынул оттуда узкий предмет длиной примерно в локоть, завернутый в льняную холстину, и повернулся к другому гостю, который до сих пор скромно молчал, стараясь быть незаметным.

– Славнейший Айсинар Лен, – Нарайн церемонно поклонился и протянул сверток. – Этот дар я хранил для тебя двадцать пять лет. Прими.

Айсинар взял подарок и развернул – сталь и позолота блеснули в масляном свете ламп. В холстине оказался кинжал: листовидный клинок, витая рогатая гарда и голубые шелковые кисти на рукояти. Пальцы старика дрогнули, лицо заметно потемнело – и скорбь заглушила все остальные чувства. Сабаар сглотнул приторно-горький комок набежавшей слюны и, пряча когти, вцепился в подоконник.