Текст книги "Силой и властью (СИ)"

Автор книги: Влад Ларионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Старик опустил подарок на стол и отвернулся.

– Отчего же не берешь, руки жжет? Или не узнал?

– Как не узнать? Этот кинжал я когда-то сам подарил. Сражаться таким умел только Гайяри.

Нарайн вернулся на свое место за столом и снова налил вина, но пить не стал, только в упор посмотрел на гостя:

– Помнишь ли ты его, Айсинар Лен, бывший отец-избранник Форума? Стоил ли мальчишка Вейз чести верного вещателя, жизней моих родных, войны и разрушений?

Вместо ответа Айсинар спросил:

– Как он умер? – и тоже поднял взгляд на хозяина. – Расскажи.

– Долго. Они все умирали долго и все умерли – наемники ру-Цвингара знают свое дело. Салему, правда, я забрал. Десять лет прошло, прежде я решился покончить и с ней. Вы все еще хотите, чтобы я был голосом Орбина?

Гости не нашлись, что ответить, тогда Нарайн продолжил:

– Что же, раз так, я тоже хочу свою сделку, Айсинар Лен. Твою внучку Луциату. Я прошу в жены Луциату Лен и, конечно, ее приданое. Согласен?

Оба гостя оглянулись на Айсинара.

Не откажет. Согласие убьет старика, но он не откажет, отчетливо понял Сабаар и вдруг догадался, что старик этот совсем не так стар, как кажется.

– Согласен.

– Значит, решено: жду грамоту и публичных заявлений. Вот теперь мы все-таки выпьем, – Нарайн поднял кубок, остальные последовали за ним.

Выпив вина, гости вспомнили о позднем часе и спешно удалились.

Когда Нарайн Орс остался один, Сабаар перестал таиться – вышел к хозяину. Его глаза наверняка еще горели зеленью, но Орс, как ни странно, не удивился.

– Я давно жду тебя, с того самого дня на ярмарке, – сказал он. – Когда-то наш командир говорил, что меч хранителя на шею каждый из нас заслужил не по разу. Прав был, про меня – так точно. Я только боялся не свершить месть – Лен-то все еще был жив... а сегодня посмотрел на него – и отпустило. Значит, теперь можно, пора. Луциата себе помоложе найдет... А клинок-то шельмец оставил, верно в самом деле руки обжег.

И тихо засмеялся.

Сабаар было подумал, что Нарайн пьян, но прислушался и понял – правда, отпустило. Вряд ли, конечно, у него получится собрать по кускам и снова скрепить душу, но ненависть ушла, оставив после себя зияющую пустоту.

– Нет, – ответил он, – смерть – это покой, а ты не заслужил покоя, Нарайн Орс. Потому живи. Я расскажу Адалану, кто его родители.

Сабаар уже хотел уйти, как пришел, через окно, но хозяин его окликнул:

– Постой, хранитель. Возьми кинжал, отдай мальчику. И пусть Творящие дадут ему жизнь светлее и счастливее, чем нам.

Последнее время деда Бораса все чаще мучили боли: то пересекает спину, то ноги стынут до ломоты, а вот сегодня заболела душа. Вспомнились мать, отец, братья и сестры... и почему-то мертвецы. Оказалось, что у Бо еще есть стыд... да какой там стыд! И чего, в конце концов, ему стыдиться? Люди – зверье, прав тот, чьи зубы крепче – это Борас усвоил еще в детстве и с тех пор ничего не переменилось. Просто старость – вот и болит. А раз заболела даже совесть... лучше хлебнуть винца – и спать. У смотрителя невольничьей школы немало дел, и завтра меньше не станет. Бо накинул плащ, прихватил початый кувшин и вышел проветриться.

Ночь была безлунная, во внутреннем дворике большого орбинского дома, укрепленного не хуже цитадели, так и вовсе стоял мрак, но, затворив за собой дверь, Борас сразу понял, что не один – чутье еще ни разу не подводило старого вояку. Он посмотрел по сторонам, прошел до спрятанной под кустами скамьи и, никого не обнаружив, громко позвал:

– Эй, кто тут?! Выходи!

Тонкая тень отделилась от стены, беззвучно приблизилась, встала напротив, и Борас разглядел мальчишку. Сначала он подумал, что кто-то из воспитанников ослушался и вышел во двор ночью, но, приглядевшись, понял, что ошибся: этот был старше, увереннее, совсем его не боялся. К тому же в глазах юноши дед Бо разглядел решимость, а на поясе у бедра – меч.

– Кто ты, парень?

– Твоя смерть.

Фраза звучала глупо, но Бо сразу поверил – почему-то вспомнился лагерь у стен Орбина, день подписания мира. Белоголовый ребенок принес кнезу сокола и многим указал дорогу. «Плачь, Борас» – сказал он тогда, а слез не было.

Борас поднял глаза к звездам: последняя ночь – и все, конец... – дожился. Потом тяжело опустился на скамью у стены, поднес ко рту бутыль, отхлебнул. В нос ударил кислый запах вина из плодов ночной невесты. Старик пьяно усмехнулся:

– Какие громкие слова! Думаешь, я боюсь смерти? Да и кто ты такой, чтобы судить меня?

– Я пришел не пугать, и судить – не мое дело, – глаза парнишки блеснули огнем в темноте, – Я лишь хочу избавить от страха своего маленького брата и других детей этого места. Ты источаешь боль и страх, твое существование противно великой Хаа.

– Хранитель... а где ты был, когда порубежный орбинский отряд забрел в нашу деревню? Тогда я ждал, молился... Впрочем, тогда, наверное, еще твой дед на девок не глядел... или как там это у вас бывает? – Он еще раз отхлебнул из бутыли, отер губы рукавом и продолжил. – Знаешь, сколько разных способов напугать знает простой орбинский каратель? О-очень просвещенный народ... Когда они ушли, мне пришлось четырнадцать человек добить, а оружия не было... я их руками душил... силенок не хватало – мне тогда как раз тринадцать сравнялось – так камнями... Самого-то меня добить было некому, вот и выжил. Я хотя бы честнее: никого жить не оставляю.

– Я не сужу тебя, умгар, я могу понять...

– Что ты там понять можешь, молокосос! – взвился Борас, но, глянув в лицо хранителя, осекся: из мерцающих глаз на него смотрел он сам – свихнувшийся от внезапной беды ребенок полувековой давности.

– Я слышу твою боль, но это не важно. Боль кричит о болезни, болезнь надо лечить.

– Значит, я – болезнь, а ты – лекарь? Вот как... – Бо опять скривился в усмешке. – А кого это ты братом величаешь? Уж не моего ли сладкого златокудрого мальчика? Вырос он, значит, и меня помнит... Любишь его?

– Люблю.

– И я любил... Ну и каков он вырос, хорош?

– Каков он – ты лучше меня знаешь.

Несмотря ни на что, голос мальчишки оставался спокойным. Старик Бо не мог поверить – неужели это дитя вот так и убьет его, сочувствуя и жалея? Его, старого наемника, насильника и убийцу, собственными руками прикончившего не один десяток таких же сопляков? Бораса разобрало во что бы то ни стало вывести парня из себя, даже близкая смерть перестала волновать.

– Уж поверь мне, старику, знаю – мой сладкий пошибче меня будет, и место его – вот здесь, – он притопнул ногой по скудной травке, – под этой самой скамейкой, рядом с матушкой...

Мальчишка невольно глянул вниз и вдруг дернулся, оскалился совсем по-звериному, черты лица дрогнули, искажаясь нечеловеческой злобой. Он, как за спасение, схватился за рукоять меча и зарычал:

– Заткнись, ублюдок!..

Ага, злится! Старик снова поднес бутыль ко рту, глотнул и продолжил:

– Я-то не ублюдок, второй сын Раду и Смилки из Стылых Рос, а вот Адалан...

– Я сказал: заткнись, а то...

– А то что? Убьешь? – Бораса даже смех разобрал. – А ты все же послушай, палач Любви Творящей, тебе полезно. Старшая кровь Орбина, первородные, совершенные... подонки из подонков, все как один: ни души, ни совести, ни чести – только собственные блажь да похоть. Думаешь, зря про их непотребства по всему миру легенды ходят? Деды нашего малютки на чем-то там схлестнулись в своем форуме, и один другого со свету сжил, вместе с чадами и домочадцами, власть и богатства к рукам прибрал... об одном только не позаботился: старший сынок его врага сбежать успел, наследничек... Уж он-то за отца сполна расплатился! Нет, он крошек Вейзов пальцем не тронул – хозяин рук пачкать не уважает – зато самолично присматривал, чтобы никому из них мало не досталось. Только девчонку-красавицу – во всем свете краше не сыщешь – себе оставил. Сопляк был, вроде тебя, но против Нарайна Орса я и тогда не пошел, и сейчас испугаюсь...

Борас уже на хранителя не смотрел, только глотал и глотал из бутыли, боясь протрезветь.

– ...десять лет ее, будто жену любимую, лелеял, а как мальчишку родила – мне отдал. Сказал, не знал, мол, что сука щениться вздумает...

И вот теперь пришли слезы: плачь, Борас... По пьяному лицу прошла судорога, голос сорвался в крик:

– Да сколько же ты, гаденыш, слушать-то будешь! Кончай, раз за этим пришел!..

Взмаха клинка он даже не увидел.

Хранитель выронил меч и, обхватив себя руками, упал на колени. Он долго сидел так, совершенно неподвижно, пока с востока не засветлело. Тогда он поднялся, сдернул с покойника плащ, завернул в него отрубленную голову и, перекинув через плечо, вышел из внутреннего двора на еще пустую улицу.

3

Весна года 637 от потрясения тверди (двадцать пятый год Конфедерации), Серый замок ордена Согласия, Тирон.

Блестящая, с ярко-красными плавниками, рыбка поднялась к самой поверхности и клюнула один из лепестков, бледными лодочками покачивающихся на темной воде Кувшинкова пруда. Лепесток рыбке не понравился. Она сплюнула, отплыла чуть в сторону, клюнула снова, на этот раз хлебную крошку. Хлеб пришелся по вкусу – губастый рот с жадностью захватил уже начавший подмокать кусочек мякиша. Адалан бросил еще один, изрядно размятый, снова отщипнул от наполовину раскрошенной краюхи. Пальцы его катали и плющили хлебный шарик, а мысли были далеко и от пруда с рыбами, и от Серого замка, окутанного цветением весеннего сада, и даже от подруги, сидящей чуть поодаль под вишней в припорошенной розоватыми лепестками траве. Кайле усердно водила угольком по берестяной пластине. Время от времени она замирала, держала ладошку над рисунком или вскидывала быстрый взгляд, потом вновь погружалась в работу.

А Адалан думал, вспоминал. Он хотел точно знать, что за тайны спрятала от него неверная память, чтобы теперь каждую ночь изводить кошмарами.

И ведь какая несправедливость! Стоило ему забыть о страхе, увериться, что теперь-то наконец все хорошо, правильно, и он на своем месте, как судьба подстраивала очередной поворот, за которым мир менялся, подкидывая новые беды, а то и возвращая старые. Только-только Адалан обжился в Сером замке, привык к порядкам, научился терпеть белых магов, своих надоедливых соседей, и даже встретил солнечную Кайле, как магистр Дайран решил вывести его на пути силы и познания.

– Пути богов приблизят тебя к Творящим, – обещал он и сразу предупреждал, – но будь осторожен, мальчик: даром Закон и Свобода тайнами не делятся. Ты еще мал и я бы поберег тебя, если бы мог, но магию твою иначе не подчинить: или ты ее одолеешь и станешь подлинным властелином огня, или она возьмет верх и погубит многих.

Пути Творящих открылись легко, словно только его и ждали. Стоило научиться отделять обыденность и оставлять ее позади, как мир обнажил перед ним истинную суть: как прожилки на истлевшем листе дерева, проступили, высветились основные законы миропостроения. Связанный ими первичный хаос, всетворящий огонь бездны, наполнял мертвую конструкцию силой, движением, менял каждый миг, стремясь вырваться за предел клетки. Но клетка тоже неуловимо менялась, подстраивалась, гнулась и выворачивалась, не поддаваясь. Неистовая, непримиримая борьба двух начал завораживала, рокот и гул наполнял все существо мага. Одно только созерцание открытых путей заставляло его дар отзываться грозной, пугающей мощью – Свобода, родной Творящий орбинитов, был щедр на силу, и что он забирал взамен, Адалан так пока и не понял.

Другое дело Закон.

Чтобы удержать разбушевавшуюся магию, Адалан потянулся за знанием. Но жестокий бог словно посмеялся, вылив на него разом все, что он так усердно прятал, что старался забыть: ищи в самом себе, жалкий человечишка!

И в тот же миг страх вернулся. Маленькая гусеничка, так и не издохшая за все эти годы, теперь зашевелилась в его прошлом, обмоталась им, как коконом, и затаилась там, пухла, жирела, питаясь полузабытыми кошмарами. Каждой жилкой тела, каждым волоском, что дыбится от ужаса, Адалан чувствовал, как она растет, меняется: вот-вот кокон лопнет, и что-то оттуда вылезет.

Злая судьба вновь смеялась над ним.

Только вот судьба ли повинна в этом, жестокость ли Творящего Закона заставляет его так мучиться? Или есть виновники попроще – обычные люди? Они где-то ходят, едят и спят, быть может, даже смеются и наслаждаются жизнью. И думать не думают о нем, не знают, не помнят!..

С людьми можно и поквитаться.

Только нельзя просто ждать! Надо во всем разобраться: размотать липкие нити памяти, отыскать гнездо страха и придушить чудовище, пока оно еще слабо, пока ужас, боль и отчаяние, просыпающиеся ночами, не обросли броней и не сожрали его заживо.

За последние два года Адалан придумал подобие ритуала: вернуться к истоку воспоминаний, к самому началу сна и шаг за шагом идти... ключ к пониманию где-то там, в его прошлом, которое он теперь видит и слышит, но не может истолковать. Надо только собраться, отрешиться... Сосредоточиться...

Тихо, почти про себя Адалан запел:

Спи мой птенчик,

золотой бубенчик.

Спи мой мальчик,

светлый одуванчик.

Эту песенку Хафисы Адалан помнил и хранил свято, сам себе напевал каждый вечер – и покой гнезда в Поднебесье окутывал его, укрывал от невзгод, утешал и убаюкивал.

Темная гладь Кувшинкова пруда улыбнулась, посмотрела из глубины глазами даахи и будто ответила, вторя его словам далеким родным голосом:

Будет солнышко сиять,

Мы отправимся гулять,

Через лес высокий

Да на луг широкий,

Резвых козочек гонять.

Адалан почти заснул: глядя вглубь темной воды, видел не толкающихся ради хлебных крошек яркоперых рыбок, а смоляные косы мамы Хафисы, ее свободное платье в сине-серую полосу, нити разноцветных бус на шее и серебристо-родниковые глаза, искрящиеся улыбкой. Она протянула руки, обняла. Адалан зажмурился, всего на миг уткнулся лицом в желанное до щемящей боли тепло. А когда снова посмотрел на маму, глаза ее были уже не серо-прозрачными, а лазурными, как весеннее небо, и светлое золото волос текло по плечам, по белому кружеву сорочки, свиваясь на концах в тугие крупные кольца.

Потом грубая рука схватила его, оторвала от родного тепла, бросила на холодный пол. Боком и затылком он ударился обо что-то твердое, больно подвернулась рука. Но больнее всего был страх: как ножом резанул крик, и в лицо брызнуло горячо и ярко. Красные пятна на стенах, красные лужицы у ног, липкие пальцы, липкие от красного пряди, медно-рыжие... нет... золотые.

«А он? Ты не хочешь забрать его? Это же твой сын...»

«Сын? Старик, да ты из ума выжил! Он мне не нужен».

Опять рука, чужая, сильная и страшная, дергает его вверх.

«Хотя... интересно будет, что из этой личинки вырастет. Может, оно того стоит – на рынке нет рабов-орбинитов. Пробей ноздрю и найди какую-нибудь няньку...»

– Лан! Перестань!

Голос Кайле разорвал видение, выдернул из мертвого знобящего ужаса путей Закона в весенний сад, полный солнца, аромата цветов и птичьего щебета. Адалан вздрогнул, выронил в воду хлеб и сам чуть не свалился следом. Рыбки радостной стайкой набросились на угощение: хватать краюху беззубыми ртами, дергать друг у друга, чтобы вскоре утащить куда-нибудь на середину пруда.

– Сам на себя не похож! Не человек, а демон зимней ночи, и смотришь так... я думала, в пруд кинешься. Опять лезешь, куда не велено? Ты же говорил, что Могучий строго-настрого...

– Не твое дело! – огрызнулся Адалан.

Он с трудом оторвал взгляд от пестрящей бликами воды и задышал глубоко, мысленно раздувая над прудом легкие пушинки. Бешеные скачки сердца начали понемногу утихать, выравниваться.

– Я тебя с собой не звал, а уж раз пришла – не суйся. Все равно тебе не понять...

Еще не договорив, он осознал, что грубит зря: Кайле не виновата ни в его страхах, ни в том, что он ничего не может вспомнить как следует. Счастье, что Кайле была не из обидчивых. Она бросила в траву свою работу, подбежала, оттащила от воды, вытянула из-за пояса расшитое цветными нитками полотенце.

– Дурак ты, златокудрый. Я же волнуюсь... крови нет? А ну-ка посмотри на меня!

Он подчинился, встретил ее обеспокоенный взгляд и застыдился еще сильнее.

– Да нет ничего, перестань... ну, перестань... правда, все хорошо.

Забота Кайле льстила, радовала, но неловкость была так велика, что хотелось найти любой повод отделаться от девушки. И повод появился: на тропе за вишнями показался Лис Хасмар. Он шел, почти бежал от главных башен замка к воротам крепости явно по делу и, почуяв белых магов, вряд ли стал бы задерживаться, если бы не призыв Адалана.

Оставшись в замке без Ягодки, Аладан довольно быстро сообразил, что его мысленный призыв «ты мне нужен, брат» действует на всех стражей безотказно: с радостью или с раздражением, но они обязательно откликаются и приходят. Однако этой своей властью он пользовался редко и осторожно: боялся, что первым, кто услышит, будет Барс Фасхил, а уж его бы Адалан даже в самом крайнем случае звать не стал.

Но Хасмар был другом, родичем, и еще в горах звал его маленьким братишкой, с ним можно было не опасаться промашки. Стоило только мысленно произнести имя – он остановился, оглянулся и направился прямо к ним, протягивая раскрытые ладони.

– Кайле, здесь хранитель, – предупредил Адалан.

– Ох, нет, – девушка испуганно дернулась, прячась за его спиной. – Пусть бы мимо шел. Чего ему надо?

– Наверное, что-то надо. Подожди меня, – ответил он и побежал навстречу.

– Мир тебе, Одуванчик, что случилось? От подружки сбегаешь?

Обычно веселый и простодушный Хасмар сегодня и впрямь был не на шутку встревожен, а оттого догадлив.

– И тебе мир! Сбегаю... – Адалан покосился в сторону оставшейся на берегу девушки. – Без нее – тоска, а с ней – так неловко, что хочется прогнать или самому сквозь землю провалиться. Возьми с собой? За тобой она точно не увяжется.

Обычно Хасмар сразу же соглашался, а сейчас почему-то молчал, внимательно уставившись в глаза, в самую глубину. Прямо в душу. От такого взгляда Адалана пробрало дрожью: только теперь он понял, что молодой Лис не просто озабочен – напуган. Что-то было не так.

– Лаан-ши, – наконец ответил Хасмар, – ты уже не ребенок, возвращайся и помирись. Она не сердится и не смеется. Никто на тебя не сердится, разве что ты сам. Так вот, брось это – не время. Идет большая беда.

– Беда?

Занятый своими мыслями Адалан в первый миг подумал, что ему послышалось, но даахи был серьезен. Он немного помолчал, словно сомневаясь, надо ли рассказывать больше, а потом все же решился:

– Только что вернулись разведчики с востока, принесли дурные вести. Что там случилось, я не знаю, только этого и знать не нужно – ото всех троих несет страшной бедой и многими смертями. Фасхил забрал их к себе и велел гарнизону собираться, к ночи нас тут, скорее всего, уже не будет.

– Всех?.. – теперь испугался и Адалан.

За пять лет, которые он прожил в Тироне, не было случая, чтобы весь гарнизон покидал замок. Если где-то что-то случалось – пожары, наводнения, голод или слишком жестокие затяжные междоусобицы – кто-нибудь из магистров ордена с учениками и два-три десятка крылатых стражей легко с этим справлялись. Представить себе катастрофу, требующую силы всех пяти сотен хранителей, было попросту невозможно.

– Думаю, как совет решит, – ответил Хасмар, а потом все же улыбнулся и хлопнул Адалана по плечу. – Но ты не волнуйся, один не останешься: через пару дней тут будет твой Волчонок, Узкий совет-то сегодня ради него собрали. Так что я пойду, а ты возвращайся к девушке – она заждалась.

Его Волчонок?.. братик Ягодка?!

Эта новость так ошарашила Адалана, что он разом забыл и о неловкости перед Кайле, и о неизвестной восточной опасности: Ягодка будет здесь, рядом с ним! Что могло быть важнее этого? Боясь поверить, что ему не показалось, и Хасмар говорил именно про брата, Адалан растерялся, а когда наконец пришел в себя – переспросить было уже некого. Оставалось только вернуться к пруду и все рассказать Кайле.

За те пять-шесть десятков шагов, что отделяли тропу от берега Кувшинкова пруда, Адалан успел припомнить и передумать многое. Вспомнил, что праздник Наречения, когда юные хаа-сар получают свои мечи, а вместе с ними и взрослые, настоящие имена, отмечали в Гнездах как раз тогда, когда серебряный соловей брал в клюв солнце, а в северных предгорьях расцветали сады. В Тироне уже цвели вишни и сливы, значит, его братик несколько дней как перестал быть Ягодкой. И Адалан даже имени его не знает. А потом припомнилось, что когда Кайле окликом прервала путешествие по прошлому, первое, что он услышал, – это звон колокола Узкого совета. Значит, именно сейчас магистры решают судьбу Волчонка, его Ягодки, который теперь не Ягодка...

Но Узкий совет, сколь бы ни были важны его решения, не приказывает вождям даахи. Они слушают лишь свою богиню – так гласит закон.

– Интересно, что это значит: лишь Любовь Творящая может приказывать т’хаа-сар? – спросила Кайле после того, как выслушала все новости.

Они снова уселись на траву под вишней, и Кайле принялась дочерчивать свой рисунок, который оказался знаком сбора силы. Адалан знака не чувствовал и в другой раз обязательно сказал бы, что она где-то ошиблась, но сейчас был слишком взволнован.

На ее вопрос он только плечами пожал:

– Не знаю – человеку сложно понять даахи. Брат всегда говорил, нас свела воля богини: он ее услышал – иначе и быть не могло. Но разве я задумывался, что это значит? А сейчас, когда ступаю на пути Творящих, я словно чувствую их... – он запнулся, подбирая слово, – нет, не приказы, скорее одобрение, насмешку или гнев. Может, и у хранителей что-то подобное... Но это не важно! Важно, что решать будет не совет, а т’хаа-сар Фасхил, только он один, и никто, кроме Хаа, ему не указ.

– Но раз она вас свела, почему же, ты думаешь, захочет разлучить теперь?

– Да потому что не верю я ни в какую ее волю. И в судьбу с предопределением тоже! А Фасхил всегда был против, с самого начала. Готов поклясться, что это он заставил отца увезти меня из гнезд и передать на воспитание магам. Бездна! Не могу я тут сидеть!..

Он вскочил, обошел вокруг дерева, подобрал камешек и зашвырнул в пруд, пугая рыб. Потом начал ходить туда-сюда, разыскивая еще камешки, которых среди травы больше не было.

Кайле морщила нос, сосредоточенно вырисовывая знак, а потом вдруг отложила уголек и улыбнулась.

– Не выходит... но ломать – не строить. Хочешь узнать, что творится на совете?

– Спрашиваешь! Только это невозможно – вокруг башни Совета защита, я уже как-то раз пробовал.

Но девушка только хитро подмигнула и улыбнулась:

– Вот в магистерскую библиотеку влезть я тебе не обещаю – защита мастера порталов мне не по зубам. А на башню Совета маяки и печати ставил мой учитель, и они не такие сложные и мощные, как кажется – всего-то от любопытных белых. Есть там одно хитрое место, только лазать надо уметь... идем, покажу!

Она свернула рисунок, сунула в ларчик, что носила при себе и, схватив Адалана за руку, потащила в сторону замка.

Вход в башню Совета, как и все главные входы, был обращен на юго-восток, но Кайле повела Адалана вокруг всего огромного комплекса к задней стене западного крыла. Эта часть замка была самой старой, построенной еще в те времена, когда мир зализывал раны после потрясения тверди, и одно упоминание магии вызывало у людей ужас и ненависть. Последние носители дара укрылись вдали от поселений на границе разлома. Они поклялись, даже защищаясь от врага, не применять всетворящее пламя, а ради спасения своих жизней и накопленных веками знаний возвели неприступную твердыню, которая и получила мрачное название «Серый замок».

Позже страсти утихли, маги вернули себе часть былой мощи и уважения, нападений уже никто не опасался. Вокруг Серого замка вырос целый город, а сам замок перестал быть просто нагромождением глыб – появились широкие окна, разноцветные витражи и кружевные карнизы. Теперь обитель Согласия походила скорее на дворец, чем на крепость, но тут, в западном крыле, еще сохранилась часть боевых укреплений.

У стены рос огромный дуб, прозванный Древесным Дедом – самое большое дерево в саду Серого замка. По преданию дуб этот рос здесь еще до потрясения тверди и потому маги специально строили так, чтобы не повредить его корни или ветви. Однако замок все равно помешал дереву: скрыл в тени нижнюю часть кроны. От этого дуб, прежде приземистый и кряжистый, за годы соседства с орденом сильно вытянулся, а нижние его ветви, стараясь поймать как можно больше солнечного света, высоко поднялись над землей.

А еще, как говорили стражи, Древесный Дед был самым мудрым в саду сказителем.

Еще в Поднебесье отец Рахун показывал Адалану древа-сказители. Деревья – говорил он, – живут долго, многое видят за свою жизнь, запоминают, а потом рассказывают. Деревья любят рассказывать, но мало кто их слышит. Чтобы слышать деревья, чтобы говорить с ними так, как они понимают, надо быть немного колдуном, немного хааши. Но некоторые из них больше других любят, когда с ними разговаривают. Такие деревья хааши могут научить говорить погромче, чтобы и другие даахи, и даже некоторые люди могли слышать их и понимать. А потом хааши рассказывают множество разных историй: занимательных и поучительных о прошлых делах, победах и поражениях, о жизни, о любви, о смерти и обо всем на свете. А деревья растут и запоминают, чтобы рассказать всем, кто придет послушать. Так вырастают деревья-сказители.

Вот поэтому Древесный Дед был не только велик, но и всеми почитаем в замке.

Тут, под старым дубом Кайле и остановилась.

– Бойницы над окнами видишь? – палец девушки указал вверх. – Там, внутри галерея для стрелков, которой уже лет сто не пользуются. Наверное, большинство магистров уже забыли, что она вообще есть.

Адалан запрокинул голову, пытаясь увидеть, что показала Кайле. Стена башни выше разноцветных стрельчатых окон, под самой крышей была прорезана узкими щелями, почти незаметными для беглого взгляда.

– Туда не забраться даже с магией – слишком высоко.

– С магией нельзя – маяки засекут, но нам туда и не нужно. На галерею ведет внутренняя лестница, и там тоже есть бойница, бывший выход на крепостную стену, которую давно снесли. Смотри, – теперь она указала на проем, чернеющий сквозь молодую, еще мелкую и прозрачную листву дуба, – вон туда можно влезть и без магии, с самых верхних веток. Только бы до нижних дотянуться...

Кайле глянула на ближайший сук, потом поставила свой ларчик, встала на него и запрыгала на цыпочках. Она не была низкорослой, напротив, за последний год сильно вытянулась и даже переросла Адалана, но достать до нижней ветви все равно не могла.

А Адалан сомневался: и про брата узнать хотелось, и затея Кайле нравилась, но влезть на священный дуб?! Топтаться по его веткам, дергать и мять листья? Немыслимо! Это противоречило всему, чему учили его названные отец с матерью.

– Лан, ну что ты встал? – прервала его раздумья Кайле. – Мне, что ли, нужно твой совет подслушивать? Или ты по деревьям лазать не умеешь?

– Это же Древесный Дед, сказитель!..

– И что? – удивилась она. – Ему что мы с тобой, что стая ворон. Посмотри, какой огромный!

В самом деле, они с Кайле совсем невелики, могучие ветви под их весом даже не прогнутся, а там, за черным провалом бойницы сейчас решалась судьба Адалана, вся его жизнь! Не мог он отступить, просто не мог... мог только погладить ствол и прошептать: «Прости нас, дед всех дубов. Ты могучий, высокий, а мы маленькие, легкие. И нам очень надо достать во-он до того окна. Мы будем осторожны и не причиним тебе вреда». А потом, ни мига не медля, разбежаться, подпрыгнуть и как белка взлететь по раскидистой кроне.

Потом он спустился, повис на нижней ветке, протягивая руку подруге:

– Давай, помогу. Только смотри, чтобы ни листика не оборвалось!

– Ничего себе... – восхищенно вздохнула девушка, цепляясь сначала за него, а потом уже за дерево – я и не знала, что ты так умеешь.

Пробраться в башню оказалось неожиданно легко – одна из ветвей, толстая и упругая, словно мост, пролегла до самой бойницы, где Кайле сразу нашла знак маяка и сняла аккуратно, точно как учил наставник. Проскользнув в проем, они встали на узкую неогороженную лестницу и распластались по стене. Опыт скалолаза и частые упражнения на Звездной Игле приучили Адалана спокойно держаться на каменных карнизах. Однако эти ступени были истертыми от времени, да к тому же совершенно запущенными: ноги утопали в пыли, а некоторые камни, стоило немного надавить, начинали покачиваться. Подниматься на галерею, как хотели сначала, теперь казалось делом опасным: если лестница и не обвалится прямо под ногами, то одолеть ее, не подняв настоящий переполох, все равно не выйдет. Осторожно, чтобы не выдать себя шорохом или неловким движением тени, Адалан присел на колени, потом обнял подругу и усадил рядом.

А чуть позже стало ясно, что в этот раз боги точно на их стороне: из всего огромного зала магистры Узкого совета выбрали место почти прямо под лестницей: они расселись на нескольких креслах и скамье, вокруг чайного столика под кружевной скатертью. На столе стоял поднос с глиняным чайником и круглыми чашами. Аромат лучших листьев с Шиварийских предгорий, шалфея, мелиссы и совсем немного – цвета ночной невесты чувствовался даже через пыль галереи. С любого другого места в зале Кайле и Адалана могли увидеть, случайно глянув вверх, но только не отсюда, если, конечно, никто не захочет задрать голову, чтобы разглядеть все темные углы прямо над собой. Правда были еще даахи, которым не нужны глаза, чтобы почуять чужого. Оставалось надеяться, что беспокойство семерых сильнейших магов ордена скроет двоих учеников и от хранителей тоже.

А магистры были явно обеспокоены, несмотря на то, что совет напоминал скорее не рабочее собрание, а дружеское чаепитие. Дайран Могучий покинул свой трон и уселся на скамье, рядом с Шахулом. Глава ордена и старик-хааши делали вид, что молча наслаждаются напитком, хотя Адалан готов был поклясться: они без слов о чем-то договариваются. Сайломар и Майяла тоже вроде бы просто пили чай, но так напряженно, будто ждали чего-то. Маленькая рыжеволосая островитянка Ка-Суан присела рядом с великаном Синдери, но беседа между ними не клеилась. А Федра, самая молодая в Узком совете, напротив, нарочито-оживленно расхваливала состав заварки и болтала о предстоящих летом испытаниях белых магов, стараясь вовлечь в разговор остальных, чтобы этим хоть немного разрядить обстановку.

– Мои готовы, – сообщила она. – Конечно, на лиловый камень вряд ли потянут, но ведь не всем быть магистрами, верно же, Синдери, если не дано...

– Не дано! – прервала ее Майяла. – Можно подумать, что магия – это врожденная данность – и только. В наше время каждый белый знал, что это не так. Только от него самого зависит, наденет он черное или лиловое, через десять лет или через двадцать. Магия – это, прежде всего, дисциплина. Но что нынешняя молодежь знает о дисциплине? Сейчас даже в Узком совете дисциплины нет. Так, Рахун?