Текст книги "Силой и властью (СИ)"

Автор книги: Влад Ларионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Магистр закончил и снова улыбнулся:

– Помнишь? Это про нас с тобой, мальчик. Мы – дети Маари, первородные из праха, с магией богов, вечной жаждой познания и творчества.

– А что же все остальные люди, не такие?

– Остальные люди пришли в мир позже. Наши предки слишком сильно хотели сравняться с богами, они не справились с магией и чуть не разорвали землю. Твердь земная содрогнулась и сбросила гордецов в бездну. Бог свободы творящей пытался спасти своих детей, но не успел – смог защитить только Орбин, единственный из древних городов. Потом жизнь наладилась: рыба вернулась в реки, в лесах и лугах расплодилось зверье, на месте разрыва тверди встали Поднебесные горы. Другие Творящие помогли брату вернуть своих детей. Но боги стали опасаться людей, и те, что родились позже, уже не получили власти над всетворящим пламенем. Только мы, потомки выживших первородных, еще сохранили ее остатки, понимаешь, мальчик?

Адалан кивнул. Он не то чтобы понял все услышанное, тем более он не думал, что понял слова учителя как надо, но что-то новое, непривычное определенно уже выяснилось и многое изменило: Адалан впервые чувствовал, что прикоснулся к еще смутному, но жизненно важному знанию, нащупал путь, свою собственную тропу, на которой никто его не обгонит, и не придется по-слабацки отдавать свою ношу или тянуть руку за помощью. Теперь он сам хотел остаться в Сером замке, быть принятым в ордене, чтобы овладеть этой сотню раз помянутой первородной магией и пройти свой путь до конца.

– Вот и хорошо, считай, сегодня был твой первый урок. А теперь – ужин.

За сундуком обнаружилась корзина. Магистр Дайран поднял ее на стол и выложил хлеб, печеные овощи, желтые сливы и розовые яблоки. Потом достал широкогорлый кувшин с молоком и плошку с маслом. Адалан сначала стеснялся, но вскоре понял, как успел проголодаться за время болезни, и начал уминать все подряд без всякой робости. Хозяин тоже присоединился, но ел мало и почти не разговаривал, все больше думал о чем-то, глядя то на Адалана, то просто в стену. А после ужина вдруг накатила слабость. Голова отяжелела, глаза начали слипаться сами собой. Адалан завернулся в откуда-то взявшийся белый мех, вытянул ноги на соседнее кресло, оказавшееся рядом, и задремал. Только и успел спросить:

– Ведь ты же научишь меня быть магом?

И уже во сне услышал ответ:

– Конечно, мальчик. Без этого тебе не прожить.

Так началось его обучение.

6

Зима года 632 от потрясения тверди (двадцатый год Конфедерации), Серый замок ордена Согласия, Тирон.

На следующий день магистр Дайран объявил:

– Самое первое, что должен усвоить маг, если хочет жить долго и счастливо, – это дисциплина тела...

Потом долго и занудно толковал о дыхании, о том, как надо правильно двигаться и о чем думать. Из уважения Адалан пытался слушать, но это было совсем не то, что казалось ему важным. Какая разница, насколько полным и устремленным вдаль будет выдох? Как умение точно представить количество тычинок у цветка яблони поможет ему овладеть магией вершителя? А когда учитель заговорил о кристаллах, мысли и вовсе утекли в сторону: вспомнились сверкающие каменные щетки в расщелинах на склонах Стража. Как-то раз они с Ягодкой несколько дней лазали по скалам, по самым глубоким трещинам, чтобы найти хоть одну, а потом нашли целый грот, полный разноцветного сияния.

– Мальчик, ты слушаешь?

– Слушаю, учитель! – Адалан часто заморгал, прогоняя видения Поднебесья. – Только ничего не понимаю. Почему обязательно представлять всякую мелкую чепуху, вроде цветков или снежинок? Из-за их красоты? Но разве что-то большое и мощное не красиво? Вулканы, например, дыхание Стража... Когда молодые хаа-сар проходят испытания, они спускаются в жерло за металлом для своих клинков.

– Жерло Стража... ты и правда ничего не понимаешь, – покачал головой магистр, – Смотри.

Он вдруг повернулся к камину, положил руку прямо на алеющие угли и приказал:

– Повтори!

Адалан, не раздумывая, выполнил – не хватало, чтобы старик счел его трусом, неспособным терпеть боль! – и тут же дернулся назад. Всего миг, касание, а ладонь уже охватил жар, кожа побелела и вспузырилась.

Магистр Дайран усмехнулся:

– Ну что, уразумел, почему не стоит думать о вулканах? Или ты в самом деле решил, что можешь тягаться с хаа-сар?

– Нет, конечно!..

– А чего тогда в огонь полез?

– Так... учитель... – вопросы эти были неожиданны и казались Адалану совершенно неправильными: он ведь сам приказал сунуть руку в камин, так чего теперь спрашивать? Или это боль мешает ухватить суть урока?

А учитель тем временем достал мазь и лоскуты ткани.

– Ты что, каждый раз полезешь, куда тебе скажут, лишь бы гордыня не страдала? Вот дурак... а Майяла еще сомневалась, что нам достался настоящий орбинит. Давай свою руку.

– ...и забудь пока про Стража, – втолковывал магистр Дайран, перевязывая Адалану обожженные пальцы, – ты не даахи, ты – человек. Для даахи боль – сила, поэтому хаа-сар учат искать ее, терпеть и использовать. А наша плоть слаба, даже самый обычный огонь может нас уничтожить, что уж говорить о вулканах... У тебя в руках, мальчик, не вулкан – всетворящее пламя бездны, которое легко превращает в ничто время и пространство. Твердо запомни: прежде чем призывать такую силу, нужно научиться избегать боли и защищать свою плоть.

Остаток дня магистр показывал разные упражнения, а уже под вечер привел к Звездной Игле и приказал бегать вверх-вниз по крутым, не огражденным перилами ступеням, не быстро, а так, чтобы удар сердца приходился на каждый шаг – не ускоряясь и не замедляясь, и не важно, поднимаешься ты или спускаешься. Адалан попробовал дважды, устал до дрожи в коленях и серых мух перед глазами, но, конечно же, сделать все, как следует, не сумел. Тогда магистр приказал смотреть, а сам вытянул вперед руку и замер. Сначала он перестал дышать, потом побледнел, как мертвый, и над ладонью заплясал маленький серебристый вихрь. Адалан смотрел во все глаза, но так и не понял, что происходит. Наконец, учитель вздохнул и зажал кулак. А когда разжал, в ладони оказался прозрачный, как вода, кристалл величиной с голубиное яйцо. Магистр тут же обернул его куском пергамента и подал Адалану.

– Вечный лед, такой, как на испытаниях. Тогда ты показал редкие способности в магии кристаллов, гораздо большие, чем у меня или любого другого мага. Теперь я хочу, чтобы через двенадцать дней ты его растопил. Упражняйся на башне, не забывай о дыхании – и у тебя все получится. Знай: неудачи не приму.

Обучение оказалось делом нелегким. Кроме задания с вечным льдом, которое еще неизвестно как выполнить, были и другие. Сначала Ваджра и второй ученик магистра Жадиталь, умгар Доду, притащили целый ворох бумаг и берестяных свитков – старые записи учеников об основах магии и первых шагах подготовки тела и духа.

– Тут описаны методики магистров, так, как они нас учат, – говорил Ваджра, – можно почитать, может, подойдет что. Но все равно лучший способ сосредоточения и призыва силы каждый создает себе сам. Я, например, всегда вспоминаю, как вылупляется бабочка: у нас дома, на северной стене, всегда висело много коконов. Пока лопается скорлупка, пока разворачиваются крылья – собираю силу, а как полетит – можно отпускать и завершать действие.

Глядя на Ваджру, Адалан представлял себе не бабочку, а лягушонка, такой он был нескладный. Но когда шивариец начал показывать призыв, это было по-настоящему внушительно: выпуклые глаза из темно-карих делались вдруг вишневыми, а черты лица твердели, прибавляя мальчишке лет пять возраста.

– Главное, не торопиться, – поучал он, – торопливые маги – закуска для хаа-сар.

– Закуска для хаа-сар – медлительные трусы! – смеялся над товарищем Доду. – Спорим, я зависну быстрее и выше тебя?

В отличие от товарища, Доду был хорошо сложен, непоседлив и всегда весел. Адалан думал, что с таким, наверное, все мечтают подружиться: чем-то, быть может, этой самой веселой уверенностью, он напоминал Ягодку, но сходство не радовало, напротив, казалось каким-то особенно обидным обманом.

– Плевать на бабочек, златокудрый, просто не думай, вообще ни о чем не думай, – говорил он, – смотри!

Доду складывал руки, пару раз глубоко выдыхал – и поднимался над полом на целый локоть. Адалан тоже пытался придумать себе способ сосредоточения: сводил ладони, как рассказывал учитель, представлял в подреберье источник силы, воображал его и цветком яблони, и ледяным кристаллом, и переливчатой форелью, и даже чайкой – он помнил ту чайку, что вынесла его из боли в пустоту на испытаниях, – все тщетно, сила не отзывалась. Наверное, все это были не те ключи, не его образы.

– Ну и златокудрый! – язвил Доду, потешаясь над его неудачами. – Да тебя, парень, поди, в птичьем помете отбелили, а так ты чернее пучеглазого! – А потом: выдох – и вода взлетает над лоханью, выдох – и она закипает прямо в воздухе.

Полдня с этими парнями стали для Адалана настоящим испытанием. Конечно, и Ваджра, и Доду учились не первый год и уже многое умели. Они никак не хотели оставить его в покое, все время строили из себя взрослых магов, облаченных в черное царских советников, а то и лиловых магистров: Ваджра снова и снова лез с ненужными поучениями, а задавака-Доду норовил покрасоваться да лишний раз высмеять. Еще бы! Неумеха из первородных магов – это же так весело... Оба мешали и раздражали. Куда интереснее было бы в тишине разложить записи, и самому в них разбираться или заняться упражнениями, показанными Могучим, а не выслушивать трескотню и дурацкие издевки.

Когда же на шум и смех стали забегать другие ученики, стало и вовсе невыносимо. Два дня Адалан крепился, а на третий решил: с него хватит. Выход отыскался сам собой. Что запретил представлять учитель? Стража? Отлично! Стража он и не будет, а вот солнце – другое дело, про солнце Могучий ничего не говорил. Если он как следует представит себя солнцем – что-то да случится, что, наконец, впечатлит этих задавак. Как там? Свести ладони, закрыть глаза...

Солнце полыхнуло сразу, швырнуло на пол, нестерпимым жаром рвануло легкие, ребра, хлынуло наружу горячим потоком...

Как отскочили в дальние углы мальчишки, Адалан уже не видел. Не запомнил он и то, как в комнату вбежал Лис Хасмар, а следом за ним Рахун, как Ваджра ушел и вернулся с бутылью ночной невесты и ледяным компрессом, – очнулся уже в кровати с окровавленными тряпками под подбородком и кисло-соленым привкусом во рту. Слава Хаа и ее дарам, хааши Рахуну не нужно было наказывать сына словом или розгой – Адалан и так чувствовал, что натворил. Не в силах смотреть в глаза ни отцу, ни Ваджре, он забрался с головой под одеяло и пролежал так до самой ночи, и сам себе клялся, что никогда больше не выкинет ничего подобного. Зато после этого случая его надолго оставили в покое и одиночестве.

Тут уж он взялся за дело со всем прилежанием, на какое был способен, прерываясь только на еду и сон. С рассвета до обеда упражнялся в саду, а к вечеру принимался за изучение записей. Тратить время попусту было жаль, и Адалан, нахватав с обеда хлеба и яблок, не спускался в трапезную вечером, а жевал за чтением и засыпал порой прямо на свитках, забыв потушить свечи, которые сами догорали к утру.

На пятый день упорных занятий пришел первый успех.

День начинался как обычно, ничего не получалось, да и дождь накрапывал все сильнее, подгонял вернуться в комнату. Адалан грустил и вспоминал Поднебесье. Что уж говорить, там он был куда как счастливее: не знал ни про какую магию, рос себе малышом-Одуванчиком, и довольно... Вдруг его озарило: Лаан-ши, золотце, одуванчик – хорошее имя, говорил отец. Его имя, лучистое и светлое. И одуванчик – это не солнце, простой маленький цветок. Он закрыл глаза, сложил ладони, выдохнул, дальше, еще дальше... легкое дыхание – на юг, до самых гор, дотянуться до брата, который дал ему это правильное, его собственное имя. Засветлело небо, одуванчик поднял бутон и начал медленно раскрываться. Адалан представлял каждый лепесток, каждую жилку на нем, и крохотные капли сладкого сока в самой глубине, и мягкую желтую пыльцу выше... В груди родилось нежное, приятное тепло, оно дышало, расширялось, и, наконец, медленно потянулось к рукам, собираясь в ладонях пушистыми, чуть колкими соцветиями. Счастье и покой наполнили душу, сила, добрая и послушная, потекла по телу, сквозь него, заполняя собой целый мир.

А когда Адалан закончил, открыл глаза и разомкнул ладони – увидел голубые язычки пламени. Огоньки были робкие, совсем слабенькие, и от шевеления пальцев сразу же пропали – но они были! И это окрыляло. К вечеру Адалан научился их удерживать, а на следующий день уже с легкостью мог одним касанием зажечь свечи, растопить камин или согреть сколько угодно воды. От радости он как следует перестирал все свои вещи, долго и с удовольствием мылся, а после завалился в постель, хотя до заката было еще далеко, и проспал до утра. Это был первый день честно заработанного отдыха в Сером замке.

Дальше дело пошло быстрее: магистр Жадиталь сдержала слово и научила простеньким приемам, подходящим для каждодневных нужд: согреть или остудить еду, чтобы она стала еще вкуснее, вымести пыль из комнаты, почистить и починить одежду. Правда, то, что было пустяком для Ваджры, Доду и остальных мальчишек, для Адалана оказалось далеко не так легко. Стоило чуть-чуть перестараться или зазеваться – и сила бездны прорывалась, била огнем. От удара сводило руки, а нос и уши начинали кровоточить. Тогда ничего не оставалось, кроме как стирать одежду и мести пол уже без всякой магии, не уставая благодарить Творящих за то, что все обошлось.

Но успехи успехами, а как растопить вечный лед, Адалан по-прежнему не знал. Хуже: воспоминания о дне совета, когда пришлось этот самый лед взять в руку, вгоняли его в дрожь.

Между тем в Тирон пришла зима, и выпал снег. Два дня он падал в лужи и сразу же таял – никакой радости, только еще больше грязи. Но потом посыпало чаще, гуще и, наконец, укрыло весь сад. Сейчас снег казался пышным, сухим и хрустящим, готовым лежать до самой весны. От его белизны было так светло, так переполняли чувства, что хотелось бежать, раскинув руки и кричать на весь замок. А потом, набегавшись до изнеможения, упасть прямо в сугроб, смотреть, как плывут по небу облака...

Адалан так размечтался, что не заметил подкравшуюся сзади девчонку, а та, подхватив пригоршню снега, сжала в ладонях и ловко метнула прямо в него. Снежок разбился о макушку и запорошил волосы. Послышался веселый звонкий хохот. Адалан обернулся, а довольная проделкой девчонка уже катала второй снежок.

– Держись, златокудрый!

Холодный влажный ком ударил в лоб, залепил глаза. Проказница состроила забавную гримасу, отбежала в сторону и скрылась за живой изгородью ночной невесты.

– Ах ты... Ну сейчас пожалеешь!

Утираясь рукавом, Адалан бросился следом, но стоило свернуть за кусты – получил новый удар, теперь в плечо. Прикрываясь локтями, он тоже начал «отстреливаться».

С обеих сторон снежки летели один за другим, то и дело попадая в цель.

– Давай, иди сюда, чудовище! Я не боюсь! – радостно визжала девчонка, выскакивая из-за кустов с новым снарядом.

– А это мы посмотрим, – отвечал Адалан, – только высунь нос – я его мигом отшибу!

Наконец ему удалось подобраться так близко, чтобы дотянуться до противницы и толкнуть в сугроб. Но та не растерялась – сгребла в обе горсти его плащ, утянула следом. Дети упали, весело хохоча, забарахтались в снегу, стараясь как можно больше извалять и забросать друг друга. Девчонка была сильная и верткая, как настоящий молодой боец, и казалась немного старше Адалана, но все же не могла сравниться с даахи, с которыми он привык играть, – ее удалось скрутить и подмять под себя. Некоторое время она еще сопротивлялась, но вскоре запросила пощады.

– Хватит, хватит, златокудрый! – кричала она сквозь смех, уже почти не отбиваясь. – Я и так вся вымокла!

Он бросил ей в лицо последнюю пригоршню снега и остановился.

Девочку эту Адалан приметил несколько дней назад – встречал иногда в саду или в трапезной – и почему-то сразу решил, что подружиться было бы здорово. Он и сам не мог бы сказать, чем таким отличалась именно эта ученица? Может быть, красотой – а девочка была красива: длинненькая, стройная и быстрая, похожая на молодую козу, которой нипочем ни широкие луга, ни заоблачные кручи. А может быть, его привлек яркий, веселый свет, что согревал и радовал при каждой встрече. Пару раз он даже хотел подойти и заговорить, но не решился. Девушек-учениц в Сером замке было мало, жили они в противоположном крыле, в самом дальнем приделе, и гуляли в другом конце сада. Ни о каких запретах на дружбу с ними Адалан не слышал, но и общих дел или других благовидных предлогов для знакомства тоже найти не мог. А подойти просто так, без повода, мешали гордость и, как ни стыдно было признать, страх, все тот же страх, его вечный и неистребимый спутник. А больше всего Адалан боялся, что девчонка про этот страх узнает и осмеет – вон какая хохотушка, все время рот до ушей.

И вот эта хохотушка и проказница вместе с ним барахтается в снегу и даже не думает его высмеивать. Радости Адалана не было предела. Если бы она родилась в Гнездах, ее бы звали Солнышком, – подумал он.

– Скажешь, как зовут, – отпущу.

– А зачем тебе? – рыжие глаза в густых светлых ресницах лукаво блеснули, на раскрасневшихся щеках обозначились кокетливые ямочки. – Ну, Кайле. Кайле Бьертене с Птичьих Скал, отпускай теперь.

Он позволил ей сесть в сугробе и сам сел рядом.

– А меня – Адалан.

– Я знаю, – Кайле развязала ленту, отряхнула растрепанную косу от снега и начала переплетать. Русые пряди, прямые и тяжелые, как крученые шелковые нити для шитья, быстро заскользили между пальцами. – Мой учитель зовет тебя чудовищем и смеется, а еще золотом, говорит, приемный отец-даахи так назвал.

– Путает твой учитель! – Адалан снова засмеялся. Все-таки с этой Кайле было удивительно весело. – Лаан – золото, а меня зовут Лаан-ши, очень маленькое такое золотце, а на самом деле всего-то одуванчик. И назвал меня так не отец, а брат.

– А то, что тебя воспитали даахи, – правда?

– Правда.

– Ой!..

Кайле запнулась, и Адалану показалось, что в рыжих ее глазах промелькнул страх. Впрочем, и понятно: к Белокрылому, да и вообще к любому хранителю не только дети, но и взрослые, даже маги ордена относились с опасением. Он этого не понимал, но привык и уже не спрашивал: так задумано Творящими – и все.

– А где твои настоящие родители? – спросила она и смутилась еще больше.

– Не помню. Да не мнись ты! Это давно было, я, правда, ничего не помню. Лучше расскажи, а твой учитель – он кто?

– Магистр Датрис.

– Датрис-смотритель?!

Вот уж с кем бы он ни за что не хотел связываться – так это с магистром Датрисом! Адалан искренне считал его самым неприятным обитателем замка, сравнимым разве что с предводителем крылатых, и чувства эти, наверное, скрыть не сумел – Кайле опять рассмеялась.

– Что, испугался, златокудрый?!

– Да уж... зловредный упырь твой учитель, – то, что смотритель ему не нравится, Адалан даже скрывать не стал. – Как ты с ним ладишь?

– Хорошо мы ладим, даже очень. Год назад, когда только приехала, мне было девять, и верховный магистр сказал, что мала, брать не хотел. А учитель сразу: я, мол, возьму, мне такие нравятся, северяне – самые упорные, всегда своего добиваются. И взял.

Кайле перевязала косу лентой, отбросила за спину и посмотрела на Адалана по-другому, тепло, даже немного похоже на то, как смотрела мама Хафиса.

– Магистр Датрис насмешник, конечно, и спуску никогда не даст, но на самом деле надежный. Как мой батюшка, тот тоже если что – и поперек спины вожжами вытянет, или смоленой веревкой, так то за дело, чтобы слушались. Но чужому обидеть не позволит никогда, недаром чужие паруса Птичьи Скалы обходят дальним курсом.

– А где они, Птичьи Скалы твои? Ласатр, да?

Кайле кивнула и тихонько запела:

– Там, на краю необъятной суши

Грозные скалы шагают в море,

Рушатся волны клочьями пены,

Ветры поют холодные песни.

Там, где зимой не бывает солнца,

Звезды и месяц звенят морозом,

Братья-сполОхи гуляют в небе,

Стонут от стужи вечные камни.

Там, где весной расцветает тундра,

Рыжее солнце кругами пляшет,

Синее небо темно от крыльев,

Щедрое море вскипает рыбой,

Там наше небо и наше море,

Там наши скалы и наши гнезда,

Там наши дети и наши кости,

Там наше место, моя гагара.

Голос у девчонки был слабенький, простой, если отойти за рощицу, такой едва ли расслышишь, но пела она так вдохновенно, что Адалан невольно заслушался. Взгляд ее устремился вдаль, и на лице засветилась грустная мечтательная улыбка.

– Песня перелетных птиц, – пояснила она, когда закончила, – этой песней у нас встречают весенние стаи. Но я не очень хорошо пою, я хорошо рисую: если нарисую птицу на борту ладьи – она обязательно вернется к родному берегу... о! А что там, смотри!

Под кустом ночной невесты в снегу темнел мятый кусок пергамента, а рядом ярко и остро, как настоящий ограненный алмаз, сиял кристалл вечного льда – Адалан не заметил, как выронил его во время возни в сугробе. И сейчас не сразу сообразил, что такое перед ним. Пока он думал, Кайле уже решила подобрать находку и протянула руку.

– Не трогай! – приказал он, но поздно.

– Айй! – девчонка с криком отдернула пальцы, из глаз брызнули слезы.

– Покажи! – Адалан, перепуганный куда сильнее, чем перед испытаниями, схватил ее за плечи, развернул к себе, – покажи, ну!

Она раскрыла ладонь. Ожог казался не таким большим, как он боялся, но сильным и глубоким: кожа на двух пальцах побелела и вымерзла, а край ладони на глазах наливался красной опухолью. Он подул на ожог, потом заглянул в глаза:

– Прости, Кайле... я такой разиня, прости... Это вечный лед, тебе нельзя его трогать. Мне магистр Дайран дал, велел растопить... он в кармане был, завернутый, но, наверное, выпал, а я должен был лучше смотреть... Прости!

– Вечный лед?.. – она несколько раз шмыгнула носом, вытерла щеки здоровой рукой и вдруг снова улыбнулась. – Да ладно! Что, думаешь, я никогда пальцы не обмораживала? Пройдет.

Он подобрал пергамент, потом кристалл, завернул и снова сунул глубоко на дно кармана в складках плаща.

– Знаешь что? А давай я тебя к Ваджре отведу? Он хороший целитель, правда. Он тебе руку полечит. Пойдем.

– Пойдем, я знаю Ваджру. И Доду, его приятеля, знаю: летом мы вместе ягоды собирали, вишню и ночную невесту, вот тут как раз.

Пока шли к западному крылу замка, Кайле все косилась то на карман, куда Адалан спрятал вечный лед, то на него самого, и, наконец, спросила:

– А как же ты все-таки хочешь его растопить? Вечный лед не тает ни в печи, ни даже в кузнечном горне, не зря же его зовут вечным.

Адалан пожал плечами и вздохнул:

– Не знаю. Учитель сказал, что неудачи не примет, дал срок двенадцать дней, и сегодня как раз двенадцатый... Пойду на Звездную Иглу поднимусь, подышу, как учили. Подумаю. Там высоко, к Творящим близко, может, что на ум придет. Вот ты говорила: чудовище... я и сам порой чувствую: горит здесь, – он остановился, положил ладонь под грудину и замер. – Огромное... горит, просится... а что – не знаю. Вдруг и правда чудовище?..

– Так ведь у тебя полдня всего осталось! – она остановилась и посмотрела решительно, строго, совсем по-взрослому, даже улыбаться перестала. – Ты вот что, Лан-Одуванчик, иди-ка, укрощай свое чудовище и растапливай вечный лед. А к Ваджре я и сама дойду. – И, круто развернувшись, убежала в сторону замка.

Адалан совсем чуть-чуть задержался, любуясь садом, потом нашел самый глубокий сугроб, скинул плащ и сунул в снег голые руки по самые плечи. Он специально не призывал силу, даже не пытался притупить чувствительность – хотел как можно сильнее замерзнуть. Но нет, холод обычного снега даже на морозном воздухе не обжигал кожу, он ничем не напоминал холод вечного льда. Точно так же, как угли камина или горящий в ладони огонек нисколько не походили на вечное пламя. Да и снег этот все равно не настоящий – в Тироне, как рассказывали мальчишки, не бывает долгого, настоящего снега. Зима тут теплая, сырая и пахнет гнилью. Адалан отряхнулся, снова накинул плащ и направился к Звездной Игле выполнять задание учителя.

Башня встретила его скользкими от наледи ступенями, по которым вовсе не хотелось взбираться. Но розовато-белая ее вершина парила в чистой небесной лазури, и вид оттуда обещал быть потрясающим – это несколько примиряло с тяжелым трудом подъема и даже с тем, что сегодня последний день, а значит – хочешь или нет – пора достать из свертка этот проклятый кристалл. От одной мысли о вечном льде пробирала дрожь и кости ломило уже заранее.

Ничего не поделаешь – Адалан крепче зажал в кулаке сверток и ступил на лестницу.

– ... пятьсот тринадцать... пятьсот семнадцать, пятьсот восемнадцать... – за прошедшие одиннадцать дней ступени были все сосчитаны, пересчитаны и изучены в подробностях: еще три, предпоследняя – с выбоинкой в полпальца длиной по внешнему краю – и круг звездочета – верхняя смотровая площадка, полуприкрытая легким резным куполом. Подъем завершен. Адалан сделал последний шаг и остановился, стараясь понять, правильно ли поднимался, вышло или нет у него соединить ускоряющееся от усталости и высоты сердцебиение с замедляющимися шагами? Как вдруг прямо перед собой увидел зубастую пасть и хищный взгляд твари бездны – тиронский Барс... вождя крылатых ни с кем не спутаешь. Сердце рвануло из груди перепуганной птицей, и все старания дышать правильно пропали зря.

– Мир тебе... т’хаа-сар... – с трудом устояв на верхней ступени, Адалан попытался протянуть навстречу зверю раскрытые ладони. Вспомнил про кристалл, испугался и смутился еще больше.

Фасхил оборачивался медленно, словно с трудом перетекая из одного облика в другой: кости словно выламывались, крылья и хвост усыхали, шерсть сползала, как от болезни, обнажая голую кожу. Черты лица дрожали и кривились, надолго застряв между звериными и человеческими. Печать убийцы – от такого зрелища мутило и пробирало дрожью уже не только страха, но и отвращения. Но Адалан заставлял себя смотреть, чтобы не показаться трусом или невежей.

Наконец рога даахи упали косами, а глаза из янтарно-желтых стали серыми, Фасхил отряхнул складки на развернувшейся рубахе, затянул пояс и тоже приветственно протянул руки:

– И тебе мир, детеныш Тьмы. Иди ближе, сегодня здесь так красиво, – и сразу же отвернулся.

Фасхил стоял на площадке, шагах в пяти от неогороженного края, словно над обрывом в небо, и смотрел на горы. От лестницы гор видно не было, лишь редкие золотистые перья в синеве да ветер, рвущий одежду и темно-серые косы даахи. Рассердившись на свою робость, Адалан вышел на площадку и, встав рядом с Фасхилом, снова сосредоточился на выравнивании ритма сердца и дыхания. Только получалось плохо: стоило предводителю крылатых пошевелиться, или просто шальной порыв ветра бросал в сторону быструю тень – сердце подскакивало, а дыхание замирало. Не выходило у Адалана не замечать соседа, хотя тот, казалось, совсем о нем забыл.

Наконец Фасхил все же удостоил его вниманием.

– Посмотри вдаль, – сказал он.

Адалан послушался. Вдали были горы Поднебесья. Ледники пиков сияли серебром и золотом, они словно парили в небе, а ближе покрытые лесом склоны казались почти черными, тяжелыми и суровыми. Вершины Стража отсюда увидеть было невозможно, но Адалану все равно казалось, что он различает вдали клубящийся дымок. В груди вдруг защемило от тоски и одиночества. И так потянуло домой, в Гнезда, к друзьям, к веселым играм, к маме... к Ягодке.

– Очень редко, – продолжал т’хаа-сар, – но случается, что у даахи рождается птенец, не способный измениться, боящийся боли, неба и полетов. Как только такому детенышу исполняется три года, мать приводит его к обрыву и толкает вниз. Тогда он раскрывает крылья.

Адалан не собирался разговаривать с этим зверюгой, но все же спросил, сам не зная, зачем:

– А если не раскроет?

– Разобьется, – ответил т’хаа-сар и, сделав несколько шагов, замер на самом краю. – Только я ни разу о таком не слышал. Иди сюда.

Адалан всегда понимал, что он – не даахи и никогда летать не сможет, но сейчас почему-то со всей ясностью представил себя, летящего вниз с башни, свое собственное тело, безвольно переворачивающееся в полете, ищущие опоры руки, застывшие в безумном ужасе глаза... нет, не может быть! Такое просто невозможно – никто его не столкнет. Но сердце уже неслось вскачь, не подчиняясь рассудку.

– Ты боишься, Одуванчик. Трусишь, – глаза Барса смотрели в упор не мигая, и, кажется, снова пожелтели. – Трус не полетит.

– Ничего я не трушу!

Отвергнув разом и глупый страх, и разумную осторожность, Адалан подбежал к краю и выхватил из пергаментной обертки вечный лед. Он сжал кристалл в ладони и протянул вперед, к Доду и Ваджре, которые были где-то там, внизу, к самой веселой в мире девочке Кайле, к магистру Датрису, называющему его чудовищем, к учителю, который в него верил... и к горам! К маме и Снежинке, к братику! Словно показывая им всем свою безрассудную смелость, цветок раскрылся мгновенно, и тут же обратился острым солнечным копьем. Укол холода, боль всего миг, между пальцев заструился пар, а когда Адалан понял, что происходит, и разжал кулак – он был пуст.

К Дайрану Могучему Адалан летел как на крыльях. Но в кабинете старика не оказалось. Не было его и в саду на самшитовой аллее, где он обычно прогуливался, и в трапезной. Наконец один из старших учеников сказал, что видел верховного магистра входящим в библиотеку, и Адалан кинулся туда. Он и в самом деле нашел магистра Дайрана в общем зале библиотеки вместе с другим магом, молодым, и, как показалось, тоже орбинитом.

– Получилось! Учитель, у меня получилось. С вечным льдом! – выпалил Адалан, сгорая от нетерпения поделиться. – Я просто взял его в руку... просто подумал, что не буду трусить, – и взял. А он задымился и растаял!

Но старый магистр не разделил его восторгов. Он выслушал буднично, словно речь шла не о магическом кристалле, а о куске обычного льда из кухни, и коротко кивнул.

– Вот и славно, мальчик. А теперь познакомься с магистром Армином. Он покажет тебе библиотеку и расскажет, что ты должен прочесть по истории, наукам и ремеслам, прежде чем заниматься настоящей магией.

Названный братец

1

Весна года 637 от потрясения тверди (двадцать пятый год Конфедерации), Поднебесные Гнезда, Мьярна.

Песня отразилась горным эхом, разлетелась и смолкла, но образы первородных предков еще стояли перед мысленным взором молодого хранителя: чешуйчатый змей, светловолосый юноша и тоненькая девчонка-даахи.