Текст книги "Силой и властью (СИ)"

Автор книги: Влад Ларионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– Он запер себя сам. Отлично! Пусть там и остается. Умрет от жажды или переломает кости собственной силой – пусть. Всем станет легче. А я должна позаботиться о своем...

– Магистр Майяла Дуарская! Опомнись, что ты несешь?

Дайран не дослушал – схватил старуху за полы мантии у самого горла, развернул к себе и вздернул на ноги. В какой-то миг Армину показалась, что сейчас учитель залепит ведьме пощечину или сделает что-то еще хуже, но нет. Он замер на миг, а потом крепко ее обнял. Майяла уткнулась в его плечо и уже в голос разрыдалась.

– Ну, тихо-тихо, – начал уговаривать Дайран, – ты же видишь, он жив, дышит. Значит, все будет хорошо, уже не умрет – я сам им займусь, поставлю на ноги. Обещаю. Мы вместе это сделаем, прямо сейчас, тут и начнем. Только сначала освободим Адалана – слышишь? Май, ты обязана мальчику, твой Датрис обязан – мы бы опоздали, его бы похоронило, если бы малыш не рискнул выставить звезду против лавины. Понимаешь это?

Она кивнула и подняла голову. Лицо ее осунулось, глаза припухли и покраснели, но слез уже не было.

– Понимаю. Что ты хочешь, чтобы я сделала?

– Надо распутать и растянуть узел, который он завязал. Осторожно растянуть, не нарушая общего равновесия, и вытащить его оттуда. Что с селением горцев?

Армин не успел подумать, от кого он ждет отчета, как темнокожий Шибузо и предводитель крылатых ответили разом:

– Внизу...

Юноша осекся и замолчал, а Фасхил продолжил:

– ... нет людей.

– Что ты хотел сказать, мальчик? – переспросил Дайран.

– Селение внизу... учитель Датрис велел им уйти, он ждал обвала, но ласы не уходили, спорили.

– Теперь ушли, – усмешка Фасхила больше походила на оскал, – я слышу их, далеко. Ниже по склону если кто и остался – считай, покойники. Не стоит терять время.

– Вот и слава Творящим, – кивнул Дайран, – Сабаар, ты тоже нужен.

– Нельзя, – отозвался молоденький хранитель голосом таким же замогильным, как и весь его синюшный вид. – Отпущу – он умрет от боли.

– Ладно, сейчас...

Дайран опустился на колени перед раненым, несколько раз встряхнул руками, пока они не засияли мягким зеленоватым светом. Осторожно ощупал голову, шею, медленно проследил пальцами ребра, положил ладонь на живот. На вид состояние Датриса не переменилось, но юный хранитель вздохнул с облегчением, потом отпустил голову и поднялся.

– Я готов, верховный магистр, приказывай.

3

Весна года 637 от потрясения тверди (двадцать пятый год Конфедерации), Северные отроги Поднебесных гор, Серый замок ордена Согласия, Тирон.

Всех троих учитель Дайран повел ближе к обвалу, к сияющей Звезде и застывшему внутри нее мальчику. Там скала хоть и стояла по-прежнему неколебимо, но уже не казалась надежной – из-под ног во все стороны змеились трещины. И холод от заклятия пробирал до костей.

– Видите печати? – начал он.

Армин посмотрел на отсвечивающие багровым участки, разбросанные по склону. Он прощупал их еще раньше, когда укреплял портал: опорные печати и между ними ловчая сеть – силовая конструкция, которая стягивала скалу, треснувшую от подземных толчков. Обычно сеть подвешивали на четыре угла, но Датрис, как и его ведьма-наставница, всегда был занудой – он выставил гексагон. Это его не спасло, да и не могло спасти – остатки сети все еще болтались у печатей, даже у тех двух, что дали трещины, но посередине она была разорвана в клочья и уже не мерцала.

– Один треугольник все еще целый, надежный, – продолжал Могучий, – для опоры хватит. Встанем на печати и растянем узел, а тебе, Волчонок, надо будет добраться до него, – он указал на Адалана, – и вытащить. Нельзя, чтобы он тебя заметил. Шевельнется не вовремя – и все рухнет.

– Если рухнет – мы вылетим.

– Да, – учитель кивнул зверенышу и улыбнулся, – на это и надеюсь.

Армин не поверил своим ушам: на что надеется? Да кого он обманывает?! Конечно, встав на печати, трое магистров растянут узел, на это их мастерства достанет. Но как бы ни старались, заменить опору в центре они не смогут – скала сверху и снизу рухнет в тот же миг, как только мальчишка пошатнется, и никто уже не выберется из-под лавины. Разве мог Дайран Могучий этого не видеть? Правда, оставалась еще одна возможность: выскочить в портал... и он, пожалуй, попробовал бы.

Верховный магистр все еще что-то объяснял Волчонку, но Армин прервал его почти грубо:

– Учитель, из этого ничего не выйдет. Но если я открою портал прямо внутри звезды...

Но Дайран грубости не заметил.

– Опять на одних печатях? Сможешь?

Армин увидел, как переменился в лице верховный магистр, как он в самом деле начал надеяться на успех, а не просто делать хоть что-то, пусть и бессмысленное, и понял – сможет. Сделает то, чего никто еще никогда не делал, еще раз всем и каждому докажет, что он – именно он, Ари Дон из Мьярны – лучший в мире мастер порталов.

– Только долго не удержу – один-два удара сердца, не больше.

Юный хранитель посмотрел Армину в глаза и серьезно кивнул – доверился.

– Успеем, проскочим.

– Но если ты будешь вязать портал, то кто встанет третьей опорой? – вмешалась в разговор Майяла. – И то, и другое требует полного сосредоточения, ты не справишься. Никто не справится, это невозможно.

Ведьма была права: без третьей опоры устойчивости не будет, а он, упиваясь своим могуществом и красотой решения, об этом даже не вспомнил. Армин посмотрел на учителя и встретил его испуганный взгляд. Верховный магистр тоже не знал, что делать.

И тут неожиданно зазвенел девичий голос:

– Я справлюсь.

Ученица Датриса, северянка Кайле, чумазая и зареванная, выступила вперед и повторила:

– Я справлюсь, возьмите меня.

Но магистр только головой покачал.

– Это непросто, девочка. Я, магистры Армин и Майяла – мы привыкли к чистой силе, а ты ничего такого наверняка еще в руках не держала.

Кайле глянула на Адалана, шмыгнула носом и затараторила:

– Господин верховный магистр, миленький, позволь мне! Я умею! Немного, но умею, я пробовала... Ведь он там давно уже, а тут все равно только мы, а у Шибузо рука сломана...

Она бы, наверное, и дольше упрашивала, но тут подошел Фасхил и сказал:

– Бери девочку, Могучий. Щенок ей тоже не чужой. Если с ним случится беда – она все равно себе не простит.

Учитель тяжело вздохнул и согласился:

– Стой и держи. Просто стой на месте и держи, что бы ни случилось, поняла? Вот и умница.

Они встали на печати: учитель Дайран справа, магистр Майяла слева. Девчонку Датриса Армин перевел на противоположную сторону застывшей на полпути лавины. Пока перебирались через завалы, прыгали с камня на камень, он все оглядывался, пытался представить, как же изменится склон, когда лавина все-таки рухнет, прокатится и упокоится в долине у подножья. И не придется ли ему самому спасаться из-под камней, да еще и тащить за собой неумелую ученицу? Но печать была в полном порядке, он сам проверил: крайние трещины тянулись более, чем в пяти шагах. За девчонку можно было не беспокоиться. Только бы устояла.

Прошло немного времени – и свет звезды покаяния поплыл, растягиваясь тремя петлями. Вот он растекся почти полностью, Армин смог как следует разглядеть мальчишку – и не узнал его: черный, оскалившийся, скрюченный от напряжения. С подгорными демонами сражался демон бездны. И кровь, особенно заметная на белой ученической тунике... как давно он уже торчит там? Полдня? Больше? А если сейчас почувствует, что давление ослабло, и упадет? Петли силы развернутся, вот тогда будет настоящий обвал... о таком лучше не думать.

Армин и приказал себе не думать. Он закрыл глаза и снова оказался среди цветущего сада в родной Мьярне. Закружилась абрикосовая метель, заблестела сквозь вихрь лепестков структура пространственных связей... вот одна нужная нить, вот вторая – перекрутить и закрепить. Еще пара – перекрутить и закрепить. Быстрее, пока первая держится... перехватить, затянуть и снова перехватить: на запах спелых вишен и ночной невесты, на шелест старых фолиантов, на белеющий в небе маяк Звездной Иглы. Мальчишке нужна помощь, и Армин выбирал путь, который выведет как можно ближе к Серому замку.

– Готово. Волчонок – вперед!..

Не успел он выкрикнуть приказ, как из-за спины метнулась черная тень, распласталась, размазалась в воздухе, скользнула между сияющих петель, обняла мальчишку и...

Земля вздыбилась. Армин едва не оглох от рева и скрежета. Обхватив голову, он задрожал, упал, всем телом прижался к сотрясающейся в агонии скале. Закон, от которого только что было не продохнуть, умер. Время умерло вместе с ним. Каменные глыбы с грохотом неслись и неслись совсем рядом и бесконечно рушились вниз, а он совершенно забыл о том, что должен держать портал.

Когда грохот утих, в воздухе еще долго вилась каменная пыль, и все тело горы гудело жалобно и протяжно. Армин встал на ноги, отряхнулся и поискал взглядом остальных. Учитель Дайран и дуарская ведьма, такие же сбитые с толку, вытирали пропыленные лица, отряхивали одежду на другой стороне расщелины шириной шагов в сто, не меньше. От грота, в котором сияла звезда покаяния, как и от двух печатей Датриса, бывших опорами портала, не осталось и следа. Да что там печати – добрая часть горы рухнула в долину, перегородив бойкую речушку, которая теперь прямо на глазах превращалась в озеро.

Что же произошло? Вышло у них или нет? Армин не знал – не успел увидеть. Судя по растерянным взглядам, магистры тоже ничего не поняли. Все прояснилось, когда рядом с учителем возник Фасхил и фамильярно хлопнул верховного магистра по плечу. А потом крикнул:

– Порядок, златокудрый! Молодец! Теперь бери девчонку – и в обход.

И улыбнулся, хоть криво, но все же с радостью и облегчением.

Погода стояла ясная, бархат ночи осыпали звезды. Армин допивал уже четвертую кружку вина – слава Творящим, оно нашлось среди запасов Датриса, – и таращился в небо: выискивал все перышки в распушенном хвосте уходящего соловья. Он не помнил, чтобы когда-нибудь уставал так, как сегодня. Надо было бы поспать, но напряжение тяжелого дня не отпускало, оставалась одна надежда на вино да на детскую привычку считать звезды.

Чтобы добраться до лагеря им с Кайле понадобился целый день. И спуск по склону, достаточно пологому, чтобы просто аккуратно шагать, а не карабкаться, обвязавшись веревками, несмотря на терн и ежевику, до крови изодравшие руки и ноги, был еще самым легким испытанием. А вот когда пришлось переходить вброд запруженный ручей, а после мокрым и продрогшим – лезть в гору, ставшую вдруг гораздо круче; цепляться за уступы и трещины, когда нет даже длинных поясов, чтобы хоть как-то обезопасить друг друга, – вот тогда стало тяжело по-настоящему. Руки молоденькой ученицы, непривычные к силе огня, опалило чуть не до локтей, повязки, которые Армин кое-как сделал из обрывков своей мантии, почти не защищали от новых ссадин и сразу пропитались кровью. Она, конечно, храбрилась, и до последнего карабкалась сама, пятная красным камень, но вскоре стало ясно, что такая самоотверженность никому не на пользу: у девчонки началась лихорадка. Тогда пришлось посадить ее за плечи и тащить на себе вверх по склону до самого лагеря.

Между тем маги ордена и тиронские мастеровые похоронили погибшего парнишку. Насыпали на могиле небольшой курган из камней той же лавины. Магистры вместе с предводителем крылатых, как сумели, подлечили Датриса: вправили кости, восстановили работу органов и просто влили силы. Теперь осталось обеспечить ему покой и уход, позволить телу самому исцелиться.

Когда Армин и Кайле вернулись, учитель все еще не отходил от Датриса, Майяла, от усталости превратившаяся в иссохшую мумию, варила лечебные травы, мастеровые собирали походный ужин. И Армину достались ученики. Парнишке повезло, в обвале он почти не пострадал: срастить пару небольших трещин оказалось несложно. А вот руки Кайле пришлось разматывать, отрывая по живому, накладывать мазь и перевязывать снова. Ничего, дня три-четыре – и забудет, что у нее что-то болело.

А когда поели – все тут же уснули. Даже Майяла прилегла рядом со своим покалеченным учеником. Только Армин с учителем да предводитель стражей все еще сидели у костра, пили вино и молчали. Наконец Дайран Могучий отставил кружку и сказал:

– Датрису сильно досталось... я, конечно, на ноги его поставлю, но без следа это не излечится. И, главное, по горам его домой не довезти. Значит, мы с Май застряли здесь.

Армин понял, к чему он клонит. Магистры Дайран и Майяла задержатся в горах, Волки спасают от лихорадки степняков-кочевников. В замке почти никого не осталось: ни магов старшей крови, ни опытных хранителей.

Фасхил тоже понял:

– Не волнуйся, Могучий. Завтра с рассветом заберем учеников и двинем в Тирон.

– Я бы открыл портал, и мы бы уже сегодня были в Тироне, – ответил Армин, – если бы не проклятое землетрясение.

– Вот именно, проклятое землетрясение, – проворчал страж, – знаешь, сколько под этой лавиной заживо погребенных? Двадцать три, не меньше. Я из-за них боюсь крылья раскрыть – так и тянет с кем-нибудь жизнью поменяться. Неужто тебе еще мало?

Жутким замогильным холодом повеяло от слов стража. Армин допил вино и поднялся.

– Никогда ты, т’хаа-сар, шуток не понимал... Пойду спать.

– Иди, иди, златокудрый. Завтра путь неблизкий, – усмехнулся Фасхил, – Вершитель без магии и хранитель без крыльев – вот это хорошая шутка.

Свет тверже камня и холоднее льда, один свет – и ничего больше. Дрогнешь – раздавит, устанешь – сомнет, усомнишься – задушит и размажет по камням. Адалан знал, что рано или поздно так и будет: сомнет, размажет... но надо терпеть. Надо продержаться как можно дольше, чтобы у кого-то там, за пределами света, было время...

Адалан смутно помнил полет, крылатого зверя, теплого и живого, их общий страх и общую надежду. Помнил, как обнимал его и как оттолкнул прочь, прыгнув прямо под камнепад. И сразу дал волю пламени: огонь против огня, хаос против хаоса. Учитель говорил, когда ничего больше нет, это – последнее, что остается. Так спасли мир маги прошлого: загнали демонов глубоко в недра. Одним из них был его собственный предок, а раз вышло у него – значит, и Адалан сможет.

Он убил свое пламя, темное, ревущее пламя бездны. Теперь с ним только свет, тишина и смерть. И он почти смирился с этим мертвым миром, когда мир рухнул снова. Свет погас, и бездна взвыла ураганным ветром, грозя переломать кости... но крылатый зверь опять подхватил и закрыл собой. Ветер бил их, осыпал камнями, швырял в стороны, а потом вдруг бросил в густую траву и стих.

– Лаан-ши, ты живой?

Зверя больше не было – был ободранный, бледный от страха парень с растрепанными косицами и мерцающими глазами, такими родными... Сабаар, брат.

Адалан хотел улыбнуться, ответить, что все хорошо, но не мог – он с трудом узнавал свое тело и, кажется, совсем забыл, как с ним управляться. Губы кривились и дрожали, невозможно щипало глаза и нос. Он попробовал вытереть и понял, что не знает, где его руки.

– Плачешь, наконец-то, – брат облегченно вздохнул и еще крепче обнял.

И совсем он не плакал! Это от света, от ветра и пыли, и нечего его жалеть. Ему не нужна жалость, не нужны объятия. Ему нужно найти свои руки и ноги, разобраться с ними. И еще вспомнить... нужно вспомнить что-то важное... звенящий смех, тонкий силуэт в лучах солнца. Кайле! Если бы губы не дрожали и язык не катался во рту толстым куском мяса!

– Кайле жива, Лаан-ши, она даже не ранена, только испугалась. Я же тебе говорил, помнишь?

Жива. Успели...

Внутри что-то лопнуло и отпустило. По телу потекло тепло, почти жар. Снова возникло лицо брата и тут же соскользнуло в сторону. Завертелись пятна, голубые, синие... все стало серым и исчезло.

Потом была боль. То острая и обжигающая, до дрожи и холодного пота, то долгая изнурительная, по капле выдавливающая последние силы. И тело по-прежнему не слушалось: казалось, что каждый мускул перенапряжен, каждая связка порвана, каждая кость переломана и раздроблена, и все это будет болеть бесконечно. В горячечном бреду Адалану мерещились водопады, снег... и вино из ночной невесты... Подогретое с медом, оно бы мягко растеклось внутри, смыло боль, тело бы расслабилось, и пришел глубокий спокойный сон. Адалан даже просил, унизительно ныл и клянчил – правда, не помнил, наяву это было или тоже лишь привиделось в горячке, – вымаливал еще чуть-чуть, хоть каплю ночной невесты или куцитры... чего угодно, только чтобы боль утихла!

Но Сабаар сказал:

– Нет. Мало ли что там делают маги, я не стану травить твой разум, даже если ты взвоешь. Боль тебя не убьет – терпи. Будем терпеть вместе...

И ночной невесты не было – был горький до слез отвар, пахнущий имбирем, душицей и болотной тиной, который нужно было глотать и глотать, сдерживая рвотные позывы. И руки брата, сжимающие его ладони, меняющие компресс на лбу, пальцы, массирующие тело.

А потом лихорадка все же сдалась, и он наконец уснул по-настоящему.

Когда Адалан снова открыл глаза, то увидел тяжелые складки балдахина, стены, знакомые до последней трещины, и спину брата, возившегося над жаровней. Он лежал в кровати, укутанный до подбородка, и сам себе казался маленьким, слабым и жалким.

– Проснулся? – спросил Сабаар, хотя ответ ему явно не требовался. – Хорошо.

Он снял с горячих углей медный ковшик, перелил его содержимое в деревянную плошку и поднес Адалану к губам:

– Пей, это последний раз.

В нос ударил уже знакомый пряно-болотный запах.

– Уйди. Я сам, – проворчал Адалан.

Но брат все же не послушал – приподнял за плечи и напоил из своих рук, а потом сообщил:

– К тебе гости, примешь?

Не успел Адалан ответить, как в комнату вбежала Кайле, бросилась к нему и крепко обняла.

– Лан, слава Творящим, ты очнулся! Я так боялась! Мы все беспокоились, – она отстранилась, сев на постель, оглянулась на Сабаара, – вдруг с вами что-то случится: портал закроется или лавиной снесет...

Она замолчала, шмыгнула носом, и вдруг заговорила тихо и виновато:

– Спасибо тебе, Лан. Если бы не ты, мы бы все погибли. Вы оба... спасибо, что рисковали...

Кайле хлюпала носом и все говорила, говорила о том, какие они герои, но Адалан не слушал. Какое спасение, какие герои? Сабаар – да, может быть, но он? Ведь это из-за него все! Это его сила столкнула горы и разбудила демонов, его страх и отчаяние обрушили лавину на несчастных ласов. Это его, Адалана, слабость чуть не убила Кайле! А теперь она же – благодарит?!

Стало до отвращения стыдно. И когда она взяла его за руку, все так же повторяя: «Прости, прости...» – он вырвался и крикнул:

– Замолчи!

Крик вышел глухой и слабый, но от этого звучал лишь злее. Кайле испуганно отшатнулась, и правильно: чудовище не заслуживало ни ее благодарности, ни ее ласки.

– Замолчи, – повторил Адалан. – За что ты благодаришь? За страх? За боль и смерть? Или за разрушенную деревню, за людей, там, под развалинами?! Да как ты не понимаешь?! Если бы не я, ничего этого бы не было! Ни землетрясения, ни лавины... вам вообще не пришлось бы тащиться в горы!

От такой ярости она побледнела, вскочила с кровати, словно хотела броситься прочь. Но вдруг повернулась к Сабаару и, обхватив его за шею, горько, по-детски расплакалась.

Это было больно! Как же больно... гораздо больнее, чем все последние дни и ночи – видеть Кайле вот так открыто, доверчиво рыдающую в объятиях другого!.. Пусть этот другой был Сабааром, братом, который никогда не предаст и не обидит, который даже и не человек; пусть Адалан и сам знал, что хранитель чувствует горе другого, как свое и, может быть, именно поэтому утешает, – все равно!

Сабаар все крепче прижимая Кайле к груди, смотрел прямо на него, в глаза. «Что ты делаешь? – беззвучно шептали его губы. – Зачем, Лаан-ши? Перестань...» И он был бы рад перестать, остановиться, но не мог: злость на себя, злость на Кайле, вина и обида рвали на части, и было больно так, что хотелось умереть.

Вошедшего вслед за Кайле Фасхила он даже не заметил. Оглянулся лишь тогда, когда страж насмешливо прервал:

– Не зарывайся, Лаан-ши, ты не бог. Всего лишь самонадеянный щенок, вообразивший, что ему все можно. Уж конечно, в чем-то ты виноват, не без этого. Например, в том, что сорвал Датриса и заставил мчаться в горы, ну да ему полезно... Или в том, что довел до слез девочку. Но только не в том, что лавина похоронила селение. Посмотри.

Он бесцеремонно оторвал Кайле от Сабаара и заставил показать руки, замотанные повязками по самый локоть.

– Ради тебя бедняжка руки до мяса спалила, а ты капризничаешь, как подсосок. Ты спас ее, она спасла тебя – это правильно.

И добавил уже Кайле:

– Не плачь, лучше расскажи этому сопливому вершителю, как все было.

Кайле опять тихонечко примостилась на край кровати и, еще всхлипывая, заговорила:

– Скала раскололась от первых толчков... когда мы приехали, уже были трещины. Учитель сразу начал крепить, а Шибузо послал в селение, сказать, чтобы уходили. Мол, он подержит, но недолго – все равно обвалится... Это выше человеческих сил.

– Вот видишь, Лаан-ши, – кивнул Фасхил, – Датрис – заносчивая сволочь, но не дурак. И не берет на себя больше, чем может вынести.

– Ласы не послушались? – спросил Адалан.

– Нет, – Кайле всхлипнула. – Там, на сколах, было серебро. Они остались из-за серебра, Лан! И ночью, пока мы спали, лазали в горы за рудой... мы не знали, пока сеть еще держала. А потом оборвалась. Олли услышал первым. Олли погиб из-за них, Лан! Из-за их жадности, из-за серебра!..

И она снова расплакалась.

4

Весна года 637 от потрясения тверди (двадцать пятый год Конфедерации), становище племени Суранов, Буннанские степи.

Это пастбище, и правда, было самым отдаленным. Как сказал баирчи Кубар-сур, оно не принадлежало ни суранам, ни руманам, а считалось ничейной землей. Туда изгоняли непослушных сыновей, мелких скотокрадов или неверных жен – всех тех, кого родное племя не желало видеть, но и к смерти приговорить не решалось. Но найти его оказалось легко – просто лететь вдоль бликующего на солнце потока в обрамлении серебристого тальника и изумрудных лугов, далеко заметного на плоской, как ладонь, равнине. Рахун опустился на крутой правый берег, подбежал к самому краю обрыва. В конце соловьиных трелей вода в Ревун-реке уже начала спадать, и напитанные влагой заливные луга напротив покрылись сочной зеленью. Изгнанники – старший сын вождя, якобы умышлявший против отца, и его жены с детьми – обосновались как раз среди высоких щедрых трав, волнами колыхающихся на ветру: одинокая юрта и рядом десяток дохлых овечек – то, что было когда-то их стадом. Сюда проведать больных Шахул отправил Хасмара... зря.

Рахун вцепился когтями в землю и, сминая траву, дернул носом, оскалился: стан изгнанников, издали мирный, словно уснувший, изнывал болью и отчаянием, смердел трупами. На этот зов он и примчался. Спешил, рвал крылья, надеясь до последнего, что успеет. А вот теперь замер в нерешительности... опоздал: Хасмара больше не было слышно.

Хасмар, дальний родич, простодушный Лисенок, который так часто прибегал с самого утра за сладкими пирожками сестренки Хафисы... хотелось выть.

Выть хотелось все время, но не этого ждали хранители от колдуна, не пустоты и скорби, а доброй светлой песни. Он и пел. Сквозь страх, сквозь боль и потери, не замечая запаха рвоты, крови и испражнений, пел о надежде, о здоровом теле, силе и бодрости, о том, что лихорадка однажды уйдет и больше никогда не вернется.

Но здесь, сейчас некому было слушать песни хааши, и поэтому Рахун просто закрыл глаза и завыл, вплетая свой плач в плач Лисьего семейства и вместе с ними – всех даахи Поднебесья.

Всего пара мгновений на слабость – и он сорвался с берега, сделал круг над мертвой отарой и уже в человеческом теле опустился у самого входа в юрту.

Жизнь там, внутри, еще теплилась, но до того слабая и безнадежная, что даже облегчать страдания было поздно. Разве что избавить от предсмертных мук – добить быстро и безболезненно. Да еще забрать к людям того, кто показался Лису Хасмару дороже собственной жизни. Не может быть, чтобы и теперь, в разгар поветрия, родичи отвергли пережившего лихорадку сироту.

Отворив дверь, Рахун шагнул в уже привычный смрад болезни и огляделся. В полумраке бедняцкого жилища он различил очаг и вокруг него – восемь грязных постелей. Взрослые – мужчина и женщина – были мертвы. Другая женщина, много моложе первой, еще дышала, но едва ли что-то понимала или чувствовала. Четыре мальчика-подростка доживали последние часы и страдали так, что Рахуна самого вырвало кровью. Чего уж ждать от молоденького хаа-сар, живущего с подобным третью неделю? Проглотив очередной приступ рвоты, он тихо запел о зеленом луге, о стадах без счета, бредущих по колено в траве, о матери, протягивающей горячую лепешку в дорогу, – о тепле и покое. И сам, успокоившись, обошел всех по очереди, одним точным ударом останавливая сердце.

Последней была девочка, совсем кроха – лет трех, не больше. От макушки и до подола ветхого платьица перепачканная кровью, она мирно спала на руках мертвого хранителя. Здоровая. Разве что кисло-сладкая вонь от грязных волос и одежонки напоминала о лихорадке. Кто она такая? Почему именно она? Обычно смертельно уставшие от боли хаа-сар выбирали молодых женщин, тех, кто очень скоро сможет вернуть в мир ушедшие жизни. А Хасмар выбрал эту малышку... и все еще осторожно придерживал, чтобы не скатилась с колен. Смотрел на нее неживыми глазами и счастливо улыбался.

Рахун погладил вечно растрепанные волосы Лиса, привычным уже движением закрыл глаза.

– Спи спокойно, мальчик. Ничего, что твое тело не вернется в священную рощу, здесь ты будешь не один, значит, роща сама придет к тебе, – сказал он и замолчал, словно ожидая ответа. Потом добавил: – Никто не забудет, как ты жил и умер.

Бросил в очаг комок зелья Доду, забрал спящую девочку и вышел прочь. Юрта за его спиной полыхнула столбом рыжего пламени, и тяжелый густой дым снова, в который уже раз, поплыл над степью.

Вспомнился первый день среди больного племени – вот такая же вонючая гарь встретила их даже раньше, чем большое становище суранов появилось на горизонте. Едва почуяв паленую мертвечину, Рахун вернулся к повозке и спрятал крылья. Он чувствовал: когда Жадиталь и ее мальчишки впервые войдут в зараженное селение, нужно быть рядом – и не ошибся. Хоть их и дожидались двое хаа-сар Шахула, чтобы проводить к самому пологу его шатра – незачем молодым магам в первый же час блуждать по разоренному стану и глазеть по сторонам – все равно без поддержки, без утешающей песни хааши его спутникам пришлось бы слишком тяжело. Стан кочевников напоминал поле боя, с той лишь разницей, что это поле еще и постоянно чадило: от юрт, похоронивших в себе трупы хозяев, тонкими струйками тек дым, делая невыносимым само дыхание.

Еще на подходе Жадиталь достала лоскуты тонкого хлопка, промочила их каким-то едким снадобьем, потом обвязала нос и рот и заставила учеников сделать то же самое – чтобы не подцепить заразу. Рахун болезни не боялся, гораздо больше его пугали боль и безнадежное отчаяние степного племени, нездоровая сила стражей, страх и растерянность молодых магов.

Юноши, чуя вонь гниения даже через повязки, изо всех сил храбрились, старались не отворачиваться, не затыкать носы. Разве могли они, будущие целители, поддаться отвращению и страху перед болезнью? Нет, они хотели показать наставнице, что уже выросли, уже способны быть если не самостоятельными лекарями и магами, то хотя бы надежными помощниками и опорой для нее. И все же сникли, съежились, стоило ступить за первое кольцо юрт.

Во внешнем круге становища селились самые бедные семьи племени, они заболели первыми и почти вымерли еще до появления тиронских миссионеров. Теперь вся эта часть превратилась в сплошную цепь погребальных костров, только не жарко пылающих, как бывает при проводах дорогого родича, а едва тлеющих и смердящих хуже выгребных ям. Мальчишки перепугались до зеленой бледности, до рвоты: страшно заразиться, страшно не справиться, опозориться самим и подвести наставницу, просто безотчетно страшно, как всякому живому перед ликом смерти. Магистр Жадиталь то хмурилась, то ободряюще улыбалась ученикам и все повторяла:

– Ничего, мальчики, ничего. Глаза боятся, а руки делают... – но и сама была бледна, сжимала зубы, то и дело сглатывая отвращение.

Рахун понимал: молодая целительница хоть и была на редкость талантлива, и повидать успела куда больше, чем Ваджра и Доду, но подобного мора она не видела. Да что там Жадиталь – столько смертей сразу испугали бы кого угодно. Даже он сам, еще ребенком прошедший по полям сражений Войны Дорог, по улицам осажденного Орбина, и то чувствовал холодные струйки между лопатками, зуд под крыльями, дрожание злобного рыка в горле... потому тоже проглотил все это вместе с привкусом тлена, а потом обнял за плечи обоих юношей и запел. Не о покое, как собирался, – о высокой гордости, о силе, о ревущем пламени всетворения, которое раз за разом помогало людям подниматься над враждебным миром, даже над собой, и побеждать, когда, казалось бы, надежды потеряны.

И постепенно его спутники приободрились: расправили плечи, набрались решимости. К шатру Шахула подошли уже не запуганные дети, но по-деловому настроенные мастера своего искусства.

Шатер был разбит посередине становища рядом с племенным стягом суранов. Сам стяг – жердь с воздетым на нее конским черепом, обмазанным желтой глиной, и тремя конскими хвостами, из которых выглядывали стрелы с рыже-пестрым оперением, – торчал рядом, склоненный в знак траура, и прямо под ним хааши Шахул из клана Волка, глава тиронской миссии, выслушивал своих стражей. Ничего утешительного в донесениях хаа-сар не было. Все сводилось к тому, сколько здоровых заболело, а больных умерло за последние часы, сколько сухого навоза удалось найти для костров и всех ли отбившихся от стада овец выследили и вернули, дабы не допустить лихорадку к соседям.

За неделю среди больных и умирающих дед изменился до неузнаваемости: он сильно ссутулился, но дряхлым не выглядел, напротив, Рахун не помнил, когда еще от хааши веяло такой мощью и яростью. Колдуны – не воины, они менее чувствительны и не склонны к боевому безумию, потому обычно слабы, гораздо добрее хаа-сар и улыбчивее. Удел колдуна – собственная песня, покой и душевное здоровье соплеменников. Но в этот раз дед Шахул явно не был тем, кто может успокоить ближнего: глаза его даже при свете дня горели злобными зелеными огнями, а лицо, черное от гнева, напоминало разом и суровый лик древнего старика, и оскаленную морду матерого зверя. Печать убийцы, как у Фасхила, подумал Рахун и вспомнил, почему Шахул не позволил т’хаа-сар Тирона возглавить миссию. Он решил, что лучше всего расспросить старого хааши и сразу же отправить отсыпаться, пока еще не поздно... наивные планы, прямо как у мальчишек Таль – ничем не лучше!..