Текст книги "Силой и властью (СИ)"

Автор книги: Влад Ларионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

«Ты готов, вершитель?» – произнес кто-то... хотя, может быть, это был он сам.

И даже не успел ответить, как оказался там, в заляпанной кровью комнате, как утром, как множество раз до этого. Только теперь все было иначе: ярче, четче в мелочах, подробнее. Заныл ушибленный затылок, вспыхнуло болью плечо. Мама! Он почти закричал, но взгляд уперся в застывшие глаза златокудрой женщины – и крик застрял в гортани.

– А он? Ты не хочешь забрать его? – Дед Бо, Борас, старший надсмотрщик школы Нарайна Орса, теперь Адалан узнал, кому принадлежит голос. – Это же твой сын...

Борас отер руку о полу рубахи и потянулся к нему, но кто-то другой опередил: грубо схватил, поднял. Почтеннейший Нарайн Орс. В холодных глазах работорговца была ненависть.

– Это ты виноват, отродье, – прошептал он. – Откуда ты взялся? Кто из Творящих вытянул тебя из бездны? Лучше бы тебе сдохнуть... лучше бы тебе, чем ей.

Вторая волна осознания пришла ужасом вины: мама была бы жива, если бы его не было. Адалан точно знал, что произойдет в следующий миг, но сейчас ожидал другого – что господин свернет ему шею или швырнет об стену – и все кончится.

Но все произошло, как и прежде: Орс повернулся к Борасу, ненависть сменилась холодным презрением.

– Сын? Старик, да ты из ума выжил! Он мне не нужен. Хотя...

Теперь во взгляде господина было только гадливое любопытство.

И тут же всплыли другие видения: ласковые слова Бораса, опытные руки Рауфа, азарт в глазах мьярнских торгашей живым товаром, издевательская улыбка Датриса и откровенная неприязнь Майялы... кто он для них? Вещь? Любопытная, ценная, опасная – но вещь? Красивая игрушка, капиталовложение, интересный опыт. И чего же ждать, если даже для отца он ничем другим не был?..

«Ты просил знания, маг? Вот и узнал...»

Будь проклят путь Закона! Будьте прокляты вы все!

Страх исчез, словно его никогда и не было. Боль и стыд превратились в ярость. Он сжал в ладонях огненные струи, замахнулся, хлестнул!.. но пламя опало, даже не развернувшись. Слабое, вялое, оно отчетливо воняло куцитрой. И сам он согнулся, рухнул в кровавые лужи, давясь слезами, которые тоже не могли пролиться, – тело снова перестало слушаться. А вокруг неслись опаленные пожаром стены Орбина, кровь на клинке, вражеская сталь – боль, злобный оскал... страх и азарт боя. Слезы на глазах, жадные исступленные ласки – страсть и ужас... Растерзанные тела: женщина и дети, могильный ров, комья твердой глины, виселица на площади... Боль. Нестерпимая боль и ярость!

И пламя, любимое оружие и защита, по-прежнему не дается, струится жижей сквозь пальцы, сквозь ребра, вытекает из глаз, разливается под ногами, жжет кожу, жжет душу. Пути Закона пылают, как жерло Стража... как солнце, и сам Адалан плавится, истекая огнем и осыпаясь пеплом.

«Это все твое, вершитель, – произнес кто-то, прокравшись в его одурманенные мысли. – Твоя жизнь, твоя власть, твой мир, Адалан Богоравный, маленькое орбинское чудовище. Бери, владей. Верши свои дела! Или ты трусишь, слабак, и мы зря вытащили тебя из небытия?..»

– Нет... – только и смог он ответить и сам понял, как это слабо и неубедительно.

Жидкий огонь плескался вокруг и вонял дурманом, словно какой-то гигант-куцитраш решил взболтать из его дара порцию горячего пойла.

«Куцитра, – подумал Адалан, – ее яд загнал меня так глубоко. Пути богов не отпустят, пока дурман не развеется. Надо успокоиться и выбираться самому, надо протрезветь».

Он напрягся еще раз, все-таки скинул одеяло и встал.

Явь оказалась более зыбкой, чем видения: пол качался и прогибался, стены кружились, менялись местами, Адалан хватался за них, промахивался, падал, разбивая локти и колени, но все же поднимался и брел дальше по коридору, вниз по лестнице, еще немного до двери – и вот она, прохладная ночь, наконец-то! Ветерок мазнул по опаленным щекам, босые ступни утонули в мокрой от росы траве. В кустах неподалеку пела малиновка, но хлопок тяжелой двери спугнул птицу. «Держись, вершитель. Это только начало!» – выдохнула бездна. Пламя обрело упругость, ударило в грудь и загудело.

– Адалан?

Оклик прозвучал неожиданно и вкрадчиво-опасно. Но в тело, только что совершенно беспомощное, вдруг вернулись силы; и магия стала податливой, как никогда раньше, – защекотала ладони, заплясала на кончиках пальцев: даст все, что хочешь, только прикажи. Он оттолкнулся от стены и развернулся на голос, но в первый миг никого не увидел. Только густые тени деревьев складывались в причудливые силуэты, терпко и свежо пахло хвоей, тягуче-сладко – цветами ночной невесты.

– Кто здесь? – крикнул он в темноту и сам не узнал в сухом грубом хрипе своего голоса.

Темнота ответила мягким шелестом, всколыхнулась, и из-под деревьев на залитую лунным светом поляну вышел незнакомец. В левой руке он сжимал небольшой мешок, а над плечом виднелась рукоять меча.

– А ты и правда чудовище, – сказал он вместо ответа, – ты пугаешь.

Адалан вскинул светящиеся от напряжения руки – пламя бездны отозвалось гулом и утробной дрожью.

– Кто ты? – повторил Адалан, но через миг понял: ответ не нужен.

Незнакомец был высок и тонок в кости, как даахи, и, как всякий хаа-сар, одет в просторную рубаху до колена. По коскам, лежащим на плечах, было ясно, что он очень молод, а на шее висело ожерелье из деревянных бусинок, которое он узнал даже в темноте. Ягодка?.. но нет, его Ягодка не мог говорить с ним так, он бы понял, как ему сейчас больно, он такое чувствовал. Ягодка подбежал бы, утешил, а не стоял в стороне, разглядывая его мучения, как чужие. И не назвал бы чудовищем, никогда!

Хоть и никем другим незнакомец быть не мог, Адалан не признавал в нем брата.

Ветер снова сорвался, швырнул в лицо приторными лепестками, и на миг почудилось, что он тоже пахнет куцитрой.

А ведь брат и не его Ягодка больше, вспомнилось вдруг. Ягодка должен был сгореть в жерле, умереть, исчезнуть. Этот даахи – Сабаар, посвященный воин Хаа, ее страж и палач, проводник ее воли. Адалан его знать не знает...

– И ты? – спросил он. – Ты тоже?.. ведь это – ты?

Адалан растерялся. Он ведь так ждал, надеялся!.. Он все еще надеялся, что ошибся: этот хаа-сар не его брат. Или сам брат его не узнал, но сейчас услышит, узнает.

– Я принес тебе подарок, Адалан из Орбина, – сказал незнакомец и протянул свою ношу.

Это оказался не мешок, а собранный узлом плащ из грубой шерсти, вроде тех, что носили тиронские мастеровые и городские стражники, густо заляпанный темными пятнами. Но Адалан не стал разглядывать подарок – он смотрел на дарителя, все еще пытаясь найти знакомые черты, выражение лица или поймать жест, который позволит узнать брата, и не находил.

– Что же ты? Бери.

Хаа-сар бросил узел, придерживая за один край. Плащ развернулся, и спрятанный в нем предмет вывалился в траву к самым ногам Адалана.

Мертвая голова.

От испуга пальцы дрогнули, озаряя ночь ослепительно-белой вспышкой, затрещали опаленные волосы и рукава туники, завоняло жженой шерстью. Но Адалан не отступил. Одолевая тошноту и отвращение, он заставил себя рассмотреть подгнившее мясо, бывшее лицом, чтобы узнать Бораса, старшего надсмотрщика школы Нарайна Орса. И только узнав – отвел глаза.

Значит, дед Бо мертв.

И значит, этот даахи перед ним – убийца? Его неугомонный братишка, его верный защитник и лучший друг – убил человека. Умер от своей руки. И все – из-за него, ради него, потому что он – чудовище.

Так что, теперь и его Ягодке нужно стать чудовищем? Таким, как Фасхил, злобным зверем-одиночкой, никого не любить, никому не верить? Мать погибла из-за него, а теперь и брат... нет, этого он ни за что не допустит. Адалан давно решил: брат не будет страдать из-за того, что когда-то пожалел больного раба и пришел на помощь. Связь мага и его хранителя нерушима, но если эта связь стоит так дорого – он ее разрушит. Он – вершитель, сын Свободы, а для вершителя нет ничего невозможного. Надо только ударить правильно.

Низко, на самом пределе слышимости загудело пламя, из бездны остро пахнуло грозой.

6

Весна года 637 от потрясения тверди (двадцать пятый год Конфедерации), Серый замок ордена Согласия, Тирон.

Не отводя глаз от мальчишки, Сабаар отшвырнул тряпку. На мертвую голову юный маг едва глянул и снова уставился прямо в глаза. О чем он думает? Вот чуть заметно повел локтем, и тьма, клубящаяся, словно под кожей, исказила черты, не оставила в них ничего человеческого: рот вытянулся в жесткую линию, из провалов глазниц полыхнули синим глаза, напряженные пальцы скривились паучьими лапами – и сгусток света между ладоней снова побелел до ослепительной яркости. Сабаар слушал, думал, вспоминал. Узнавал и не узнавал брата одновременно. Конечно, это он, его маленький Одуванчик. Просто он вырос. И нет ничего удивительного в том, что сейчас брат больше похож на тварь бездны беззакония, чем на слабого златокудрого малявку. Сабаар с первой встречи знал, кто такой его Адалан. Сын Маари. А дети похожи на родителей, это всегда так, это правильно. Разве лик богини, светившийся сквозь лица сестры и матери, пугал его?

Почему же сейчас встает дыбом загривок, и зубы зверя грозят разорвать человеческий рот? Почему так трудно сдержать когти и крылья? Страшно. Больно. До одури хочется вцепиться в глотку, прямо туда, где родником мрака бьется жизнь мага и острее всего пахнет молнией. А потом схватить мальчишку, сжать в объятиях и взмыть в ночное небо, выше и выше, пока холод и пустота не убьют обоих.

И почему он все еще здесь? Чего ждет? Вздох, удар сердца – магия вырвется, и будет поздно... Но Сабаар медлил. Он должен был точно знать, что заставило брата призвать такую чудовищную силу. Зачем собирает ее, к чему готовится? И самое важное: сможет ли остановиться?.. Сабаар пытался угадать, но все-таки упускал что-то важное, самое главное, и поэтому не мог решиться, только спросил:

– Не рад подарку, маг? Или не узнал? А ведь он любил тебя по-своему.

Мальчишка невольно глянул под ноги, дрогнул. Страх и ненависть ударили так, что крылья рванулись сами собой. Если не выдержит, обернется – зверь ни думать, ни выжидать не будет – тогда они оба мертвецы. Сабаар зажмурился и взмолился: «Хаа, милости! Еще миг – и он твой. Но не торопи! Не дай ошибиться...» Зверь притих, но рука сама собой сжала и дернула рукоять меча.

– Стой где стоишь, хаа-сар! – рыкнул мальчишка и добавил тише: – Ты свободен, я отпускаю.

Юный маг почти шептал, но и земля под ногами, и воздух вокруг дрожали, отзываясь на его слова. Так бывало, если Страж начинал просыпаться, тогда хотелось убежать, скрыться от его гнева... нет, сейчас бежать нельзя, когда тут...

Да что же тут? Он сказал, отпускает?.. Вот дурень!

Сабаар вдруг опомнился и понял, что упустил главное и едва не опоздал. Брат решил отпустить его... вот зачем сила! Испугался? Пожалел? Неважно... Меч полетел в сторону, и вторая сущность рванулась наружу, в один прыжок меняя тело. Следующим прыжком угольно-черный крылатый зверь распял юного мага на земле. Передние лапы накрепко прижали запястья. Магический свет, лишенный опоры, опалил морду и угас, разлетелся по саду острым грозовым ветром. Обожженный нос больно щипало, но это было уже терпимо, тем более что маг на глазах менялся, превращаясь из чудовища бездны в перепуганного подростка, братика Одуванчика, родного и любимого. «Легко отделались», – фыркнул Сабаар и переступил лапами, позволяя брату подняться.

Поняв, что свободен, мальчишка приподнялся, обхватил его за шею, зарылся лицом в мех и затих. На сердце сразу стало тепло и спокойно. И сквозь страх, сквозь все испытания этой ночи и порожденную ими силу Сабаар почувствовал высшее одобрение и поддержку – великая и суровая Мать даахи была довольна.

После всего, что случилось, Сабаар ждал слёз, но Лаан-ши не плакал. Брат и раньше никогда не плакал: разбивал ли нос в драке с соседскими мальчишками, обдирал ли руки, лазая по скалам, или тогда, на охоте, когда дикий кот чуть не вцепился ему в лицо. Даже когда уезжал навсегда из дома – и то не разревелся. Хотя и смеялся он тоже нечасто. Сабаар вспоминал детство и теперь легко узнавал братишку в этом юноше, уже почти взрослом вершителе, но еще таком глупом и ранимом, и радовался, что все-таки успел вовремя. И теперь можно без оглядки окунуться в чувства своего мага, позволить его силе захватить душу и течь насквозь, свободно делясь всем, до чего он так и не смог дотянуться в разлуке, вспоминать, узнавать заново и быть счастливым. И не хотелось ничего делать, ничего менять, даже просто шевелиться не хотелось – было боязно спугнуть миг полного понимания и покоя. Но Одуванчик долгого покоя никогда не любил.

– Это правда ты, – сказал он, не спрашивая, а скорее подтверждая, чтобы лишний раз убедиться.

А потом отстранился и, глядя прямо в глаза, впервые назвал по имени:

– Сабаар.

Сабаар ткнулся носом в шею мальчишки, облизал щеку и ухо, чихнул от ударивших в нос остатков дурмана и обернулся.

– Я слишком долго шел к тебе, прости.

– Это ты прости.

Лаан-ши отодвинулся, сел, опершись спиной о стену, закрыл лицо руками. Сабаар услышал стыд, такой, что брат даже смотреть на него не мог.

– За что мне тебя прощать?

– За это, – он кивнул на мертвую голову. – Ты убил, а должен был я. И не только Бораса, а и Орса тоже. Я все знаю.

Сабаар сел рядом с братом, обнял его за плечи.

– Не суди поспешно. А Бораса прости, он свое отмучился. Прости и отпусти, не ради него – ради себя. Поверь мне, он свою жизнь давно проклял, убивать его было легко.

Лаан-ши задумался, потом кивнул:

– Ради тебя, Сабаар, потому что ты так сказал. Прощай, Борас, иди с миром.

Потом повернулся и резко выбросил руку в сторону отрубленной головы. Мелькнула голубая вспышка, и голова исчезла. Лишь светлый дымок, слегка обожженная трава да в стороне – старый заляпанный кровью шерстяной плащ.

Осталось самое сложное: примирить мальчишку с отцом.

Лаан-ши слишком много бродил путями Закона, доискиваясь правды, а сегодня от него разит ведьминой метлой, и он говорит, что все знает. Видно, забрался слишком далеко, чуть не заблудился, зато все-таки нашел, что искал. Но всего-то он узнать не мог – не Аасу, слава Творящим. Зато Сабаар постарался: весь остаток ночи просидел под окном Айсинара Лена, слушая его молитвы и исповеди, а потом еще полдня рылся в архивах, хорошо хоть представлял, где смотреть. Задержался, время потерял и чуть было не опоздал к брату. Зато теперь точно знал, как и почему златокудрый сын старших родов Орбина попал на невольничий рынок.

На то, что точно такой же гордый и упрямый, как все вершители, Адалан простит Нарайна, Сабаар не надеялся, но пусть хотя бы успокоится.

– Хочешь, о твоих родителях расскажу? – тихо спросил он.

– Змеиное гнездо, а не семья, – Лаан-ши зябко поежился, – а я еще удивлялся, что от меня все шарахаются, как от чумы... немудрено.

Пока они говорили, наступило утро. Солнце заглянуло за стену замка и играло желтыми бликами в тонких по-весеннему листьях. Братья сидели на траве под стеной и совсем не замечали ни росы, ни прохладного утреннего ветра. Сабаар рассказал все, что узнал в Орбине. Адалан слушал спокойно, не перебивая и не задавая вопросов, и посторонний никогда бы не догадался, какая буря бушует в его душе. Сабаар давно закончил, а он все молчал, обдумывая услышанное. Наконец, повернулся, взволнованно потер глаза ладонями.

– Моего папочку тоже надо было прикончить.

– И нарваться на твою месть? – улыбнулся Сабаар. – Нет, Лаан-ши, я еще пожить собираюсь...

– Не смешно! – Лан злобно сверкнул глазами и отвернулся. – Отдать на расправу жену, продать сына... «Айдел лайн»! Маленькая потаскушка... встречу сволочь – спалю к тварям в бездну.

– Перестань, он все же твой отец. Сам посуди: он жил в роскоши, при власти, его растили, чтобы править богатой и сильной страной. И вон как все вышло. А «мой сладкий» – так в умгарских деревнях всех младенцев называют.

Сабаар вспомнил умгарскую потешку: «Серая кошка, уходи с дорожки. Мой малыш, мой сладкий нынче встал на ножки». И, не обращая внимания на колючий взгляд брата, снова ободряюще улыбнулся и потрепал его по плечу:

– У нас тоже детей ласкают без меры: Лапочка, Солнышко, Ягодка, Золотце... зубы и когти от этого ни у кого еще не затупились, правда же? Нарайн любил тебя, поверь, я в таких делах не ошибаюсь. Любил, но признать не мог – не мог простить Вейзам своего унижения. И отречься не мог... оттого и продал – навредить боялся. Надеялся, что вдали от его ярости тебе будет лучше. Он и сейчас тебя помнит и любит. И...

Сабаар сбросил с плеча ремень с ножнами и полупустой дорожной сумкой, вынул завернутый в холстину кинжал и протянул брату:

– ... вот, передать просил.

Золоченый кинжал тонкой работы с витой ювелирной гардой и рукоятью, отделанной голубым шелком, был необычен и редкостно красив, но Адалан даже себе не желал признаваться, как удивлен и восхищен подарком.

Сабаар все понял и не стал мучить брата загадками.

– Это кинжал Гайяри Вейза. Хорош, правда? Дар любви. Гайяри тоже все любили, как тебя.

– И что? – Лаан-ши принял нарочито-равнодушный вид и с показным пренебрежением вонзил клинок в землю. – Я теперь должен родственные чувства испытывать, что ли?

– Ты никому ничего не должен. Ты не Нарайн, не Гайяри, не Геленн и не Озавир, ты не обязан на них походить и платить за их ошибки. Ты можешь жить по-своему и быть кем захочешь.

– Ага! И поэтому ты за меч схватился? – Адалан горько усмехнулся. – Убить меня хотел?

– Не хотел я ничего!

– Как же, не хотел. Я не дурак, братец, знаю, что значит быть хаа-сар: почувствуешь во мне угрозу – убьешь. А я – чудовище, ты сам видел. Потому и дожидались тебя тут как божье благословение.

Сабаар опустил взгляд. Этих объяснений он надеялся избежать. Или хотя бы оттянуть их подольше, не вскрывать все нарывы разом. Но если Лаан-ши так хочется – что ж, он ответит. Нельзя, чтобы недоверие или ложь встали между ними.

– Не хотел. Хотел – убил бы. Боялся, что придется, что ты мне выбора не дашь. Но я бы боролся за тебя до последнего, и всегда буду бороться, хоть с магами твоими, хоть с Творящими, хоть с тобой самим, если понадобится. Между магом и его хранителем никто не встанет, даже сама Хаа тебя не тронет, если я не позволю. А вот в то, что ты не дурак, даже с трудом не верится: умные ведьмины метелки не жуют.

Теперь пришла очередь Адалану стыдиться. Конечно, хватать куцитру и пить, потеряв голову, было глупо. Но ведь помогло же! А просто так, одной только волей, он бы с разбушевавшимся пламенем не сладил: или сам бы сгорел, или сжег ползамка. А может, еще что похуже бы случилось, о чем он даже думать не хотел.

Адалан вытянул кинжал и снова стал разглядывать, лишь бы не смотреть на брата. Только сухо бросил:

– Так надо было.

– Ну да, надо, – понимающе усмехнулся Сабаар. – На трезвую-то голову ты вряд ли додумался бы отпустить меня.

– Ты убил. Я не хочу, чтобы из-за меня кто-то страдал, тем более ты.

– Убил-убил... заладил. Убил. И сто раз убью, если нужно, и тысячу. Но тебя, дурня маленького, не оставлю. Ты – моя жизнь, как не понимаешь? Моя сила, мой смысл. Я перед богами за тебя отвечаю.

– Я не ребенок уже, Сабаар, – Адалан всерьез рассердился. На то, что брат не ценит его заботы, а еще больше на то, что даже всерьез ее не принимает. – Я – первородный маг, вершитель. Не нужно меня опекать. Сам могу за себя ответить, ты же видел...

Договорить он не успел – одним по-звериному стремительным движением Сабаар повернулся к нему и прыгнул, правой рукой захватывая запястье, а левой – кисть руки с кинжалом. И в следующий миг юный маг уже снова лежал распятым на земле, изящный золоченый клинок уперся в горло, а пальцы на рукояти, из последних сил не дающие ему вонзиться, едва не трещали в болезненном захвате.

– Ну что, вершитель, не нужен я тебе, да? – глаза даахи сверкнули зелеными искрами. – Сам все можешь и умеешь?

Захват на рукояти стал совсем невыносимым – того и гляди пальцы выпустят клинок, и он вопьется в шею.

– Отпусти, – зашипел Адалан сквозь зубы, – руку сломаешь.

– Отпущу – а ты меня на сосну закинешь? Нет уж, великий маг, скажи сначала, что ты глупый мальчишка, которому нужен хранитель.

– Нужен! – пальцы так сводило, что Адалан был уже на все готов.

– Что – нужен? Не понимаю.

– Я глупый, ты мне нужен!..

– А еще пообещай, что к ведьминым метелкам больше никогда не притронешься, пока со мной не поговоришь.

– Никогда, обещаю...

– Так-то оно лучше, – Сабаар отпустил брата и помог подняться. – Магия – это здорово, но что-то не очень она тебе помогла.

Он был счастлив: пока с мальчишкой можно справиться так легко, нет никакого смысла его бояться, а, значит, и бед он не натворит, и убивать его незачем.

Адалан сел, растирая пальцы. Вид у него был жалкий: белоснежная туника с обожженными рукавами теперь была еще и перепачкана землей вперемешку с травяной зеленью, всклокоченные волосы забиты грязью, хвоинками и останками прошлогодних листьев, а за ухом прицепился сухой репейник. Глядя на него, Сабаар, сам того не желая, засмеялся.

– Доволен собой, да? – Адалан исподлобья зыркнул на брата. – Проклятье... на кого я похож? Смешно ему... тиронский белый маг должен быть кристально чист душой, разумом и, главное, одеждой! Да если я в таком виде попадусь на глаза кому-нибудь из магистров, не миновать трех-четырех лишних дней на кухне, а если это будет сама Майяла Дуарская, то и неделю можно считать большой удачей.

– Так строго? – усмехнулся Сабаар. Он был счастлив и не хотел этого скрывать.

– А ты думал! Это тебе не коз по ущельям гонять, тут, знаешь ли, дисциплина.

– Ну, коз по ущельям гонять – это тоже... – и замолчал, глядя через плечо брата.

По тропинке между деревьев прямо к ним шла девушка, высокая, тоненькая, но уже вполне оформившаяся: белая туника, такая же, как на Адалане, ровными складками сбегала по бедрам, почти не скрывая стройных ног. Поясок под грудью еще четче выделял ее пышность и упругую округлость. Поначалу совершенно обычная, она вдруг улыбнулась и расцвела: трава у ее ног стала зеленее, листья над головой словно обрели яркость. Даже солнце светило на девчонку по-особенному, словно радуясь возможности поиграть рыжими отблесками в светлой косе. Сабаар вдруг понял, что разглядывает ее с восторгом и сам стыдится этого. С чего бы вдруг?..

Адалан, давно проследивший его взгляд, нарочито-безразлично сообщил:

– Это Кайле, моя знакомая.

– Знакомая? Да ну? – Сабаар повернулся к брату и тут же понял, в чем дело. – Да у вас любовь, Лаан-ши! Теперь вижу, точно вырос.

Тот только нахмурился и проворчал:

– Она меня не любит.

– Не любит? Тебя?! Не может быть. Ты необыкновенный, она должна видеть.

– Видит, наверное. Восхищается. Как Звездной Иглой, – Адалан вздохнул и кивнул в сторону высокой тонкой башни, казавшейся нежно-розовой в утреннем небе. – Любить Звездную Иглу? Чушь!

Он поднялся, повернулся к девушке и махнул рукой.

– Доброе утро!

– Привет... – начала она, но, разглядев хранителя, испуганно ахнула и остановилась.

– А! Это мой брат, Сабаар. Ну, ты же слышала, вчера...

Сабаар тоже встал, протянул ей раскрытые ладони и улыбнулся.

С трудом преодолевая испуг и неловкость, девчонка подошла ближе, даже слегка поклонилась, но руку подать не отважилась.

– Приятно познакомиться, Сабаар. Адалан часто о тебе рассказывал.

– Рассказывал, правда? Я рад. Друзья Лаан-ши – мои друзья.

Девочка смущенно покраснела, а Адалан еще больше застыдился и разозлился.

– И что тебе тут надо с утра пораньше? – резко спросил он.

– Ты на завтрак не пришел, вот я и... решила проверить.

– Не пришел – и что? Подумаешь! И вообще... мне надо сначала помыться и одежду вычистить.

Адалан посмотрел сначала на Кайле, потом на брата, рассердился окончательно и, бросив напоследок:

– А вы знакомьтесь, чего уж! – быстрым шагом направился к двери.

– Адалан!

– Лаан-ши!

Кайле и Сабаар разом повернулись в его сторону, но он не оглянулся, только рукой махнул.

– Что это с ним? – удивилась Кайле. – Обиделся?

– Ревнует. Только вот кого к кому – непонятно.

От такой прямоты она опять растерялась, но Сабаар сделал вид, что не заметил, и продолжил, как ни в чем не бывало:

– Ладно, с этим потом разберемся. А сейчас мне пора вождю представиться. Покажешь дорогу до ворот?

Подгорные демоны и степной мор

1

Весна года 637 от потрясения тверди (двадцать пятый год Конфедерации), Серый замок ордена Согласия, Тирон.

Три крупных яблока висели прямо перед носом и дразнили красными налитыми боками. А ведь только вчера на этой ветке были зеленцы чуть больше ногтя. Фасхил сорвал одно, покрутил в руке, потом откусил. Яблоко хрустнуло на зубах, брызгая кисло-сладким запашистым соком, – настоящее яблоко, никакой бездны, никакого подвоха.

И все же подвох был. Не время яблокам в начале лета, не место среди дворцового сада поднебесным грозовым ветрам... а значит, чутье хаа-сар не лжет: бездна по-прежнему здесь, рядом. Сила мальчишки, освобожденная той ночью, не рассеялась бесследно, а все еще вплетается в ткань мира, рвет старые связи, создает новые. Когда это закончится? Чем закончится?.. Дайте боги, только скороспелым летом и ранним урожаем, дайте боги!

В тут ночь он был с сыновьями Белокрылого, как и обещал. Да и не в обещании дело, он бы не смог иначе – между этими двоими горел воздух, плавилась земля... и определялось слишком многое: жизнь, смерть... И т’хаа-сар прислушивался, тонул в боли и ненависти златокудрого мага, растворялся в страхе и решимости его юного хранителя. Решимость... да! Несмотря на след недавнего убийства, на ужас перед убийством во сто крат более страшным, Сабаар был готов исполнить долг – настоящий воин-хранитель, сильный, чуткий и разумный. Лис, не Волк. Еще тогда, у водопада, Фасхил понял, что сын Хафисы на мать похож куда больше, чем на отца. Такого не остановят прекраснодушные мечтания хааши – он сделает, что должен. И если умрет... что ж, это не беда. Ведь есть еще старый Барс, который свое давно прожил.

Так он думал в ту ночь, ждал, надеялся... и впервые в жизни жалел, что Белокрылого с его песней нет рядом.

И все-таки Сабаар не убил мальчишку. Почему? Фасхил так и не понял – не расслышал, не уловил. Что же произошло между ними, что изменилось? Что оказалось доступным лопоухому щенку, едва получившему имя, но не ему, опытному т’хаа-сар Тирона, полжизни стерегущему магов? Что бы это ни было, Хаа приняла решение Волчонка, это-то уж Фасхил слышал отчетливо. А кто он такой, чтобы спорить с богами?

Но он спорил. Он по-прежнему не верил, что все позади. Бездна еще даст знать о себе. Бездна внутри юного мага, бездна, выпущенная им в мир... нет, все это не кончится одними только спелыми яблоками.

Сами мальчишки на диво быстро успокоились: Лаан-ши перестал гоняться за призраками, стал смелее и увереннее, а Сабаар и вовсе превратился в безмятежное дитя, в котором не заподозришь ни привязанного к магу хранителя, ни тем более недавнего убийцу. А когда говорил о брате, почти светился и казался таким наивным, что до болезненной тоски напоминал ту девочку, которой была когда-то его мать. Тогда хотелось назвать его сыном и даже на миг поверить, что так оно и есть... И Фасхил позволил ему остаться рядом с Одуванчиком, дал столько времени, сколько мог.

Но дела день ото дня становились хуже: на востоке по-прежнему бушевала лихорадка. Миссионеры ордена остановили заразу, но излечить больных не могли. Каждый день поветрие забирало десятки жизней: стоны умирающих не стихали ни днем, ни ночью, и жирный смрад погребальных костров, казалось, стелился над самим замком. А когда и с юга пришла тревога – затрясло отроги Поднебесья, – стражи, один за другим, начали впадать в боевое помрачение. Большинство из них не спали сутками, перестали есть, вскидывались и рычали на каждый шорох.

И только Сабаар по-прежнему оставался спокойным, единственным, кого можно было отправить в город, не опасаясь за жизни людей. Пришлось оторвать его от брата и призвать на службу. Вот и сейчас Фасхил совсем не яблоки грызть собирался, а послать мальчишку по Красному тракту до Малого Северного: осмотреться и разжиться новостями. Но не успел – новый вопль беды каленым железом пробил сердце и завяз в животе, скручивая узлом кишки и мышцы. Фасхил бросил яблоко и перекинулся – когти взрыли землю, выворачивая дерн, нос потянул струю ветра, привычно направляясь в сторону степей. Но нет, эта беда пришла не с востока, а с юга. Горы, опасно гудящие вот уже несколько дней, наконец взревели. Разом стало не до волчонка – нужно было немедленно собирать магов и высылать спасателей.

Адалан пробежал по мостку и у самой воды присел на пятки, опустил руку в прохладную воду пруда. Пестрые рыбки по привычке кинулись за угощением. Скормив им целую горсть крошек, он плеснул водой в лицо и повернулся навстречу только что взошедшему солнцу. Ветерок лизнул влажные щеки. Прохлада и проникающий сквозь веки свет всегда помогали настроиться: три вдоха – сердцебиение выровнялось, и легкий, щекотный, под стать утреннему ветру, поток силы устремился по рукам к кончикам пальцев. Обычный утренний урок: голубое пламя, тонкая стрелка молнии, искристая ловчая сеть и рой сверкающих снежинок.

Как всегда в это время у пруда никого не было: ни ученики, ни, тем более, магистры не бродили по саду так рано. Только Кайле и Адалан – это было их место. А теперь даже Кайле его покинула: сначала отговорилась тем, что рядом с Сабааром неловко – даахи всегда ее пугали, а потом и вовсе на юг к горцам умчалась. Через три дня после той памятной ночи разведчики Фасхила принесли весть от старейшин горцев-ласов. Жители северных отрогов твердили о пробуждении подгорного демона и молили магов усмирить чудище, пока оно не скинуло со склонов деревни. Датрис согласился помочь, и Кайле, конечно, увязалась с ним.

Что ж, если разобраться, так было даже лучше: она попробует свои силы в настоящем деле, а он сможет побыть с братом, освоиться со всем, что на него свалилось. И хотя бы какое-то время не вспоминать, как она смеялась: «Зависимый – ты?!» Можно будет сделать вид, что не слышал шутливого признания Доду, и что ее смущенной радости вовсе не было. Кайле считает Адалана капризным ребенком – да и ладно, пусть. Он переживет, тем более теперь, когда у него есть Сабаар. Они пережили пятилетнюю разлуку, спасли друг друга от страхов, никто в них не верил – но они смогли. А тут – подумаешь! – всего лишь соперничество из-за девчонки. Да месяца не пройдет, как он заткнет за пояс этого умгарского зазнайку и Кайле сама передумает как миленькая.

Но мысли о подруге почему-то все равно возвращались: тоской, болью обиды, а чаще – беспокойством. Как она там справляется? И не по его ли вине, не из-за сорвавшейся ли с его ладоней силы трясет северные хребты?