Текст книги "Силой и властью (СИ)"

Автор книги: Влад Ларионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

И только когда к ее размеренному дыханию присоединялось дыхание Такира, а видения вечно серого, покрытого пеленой тумана Бергота сменялись разноцветием горного луга, сияющей белизной ледников и радугой над водопадом, она успокаивалась и тоже позволяла себе уснуть.

Но теперь, после воскрешения, и во сне покоя не было – была жизнь. Суетливая, копошащаяся повсюду, со своими бедами и радостями: голод и жажда, любопытство и усталость, страх и вожделение, и боль рождения, и боль смерти, и боль, и боль... Все менялось, сливалось, сплеталось причудливыми узорами живых песен, и Жадиталь вдруг начинала ощущать себя расстроенной лютней, которая, как ни старайся бедняга-музыкант, не может излиться в мир своей подлинной мелодией, а только стонет и вздыхает от боли... Жадиталь была магом и целителем, но быть хааши не умела, не могла.

В стойбище отвлекали дела, множество мелких забот, каждая из которых казалась важной – на странности, унаследованные от Шахула, сил не оставалось. Но в походе все эти песни мира стали невыносимы. В первую же ночь на привале Жадиталь пожаловалась Рахуну.

– Как вы живете с этим безумием голосов, вытягивающих все жилы? Как вообще с подобной болью и смятением можно жить? Мне стыдно, но я, видно, слишком слаба... не могу.

Зачем было спрашивать? О чем? Так есть, и ничего с этим не поделать. Тебе отдали жизнь – так прими с благодарностью и не ной.

Но Белокрылый, наверное, так не думал. Он ответил:

– Ты – человек, Таль, всего лишь человек, тебе не по силам бремя хранителя, но это и правильно. Даахи тоже с соблазнами вершителя не справится, не зря дара изменять мир боги нам не дали.

А потом улыбнулся и обнял.

– Ничего, с магами такое случается, но скоро пройдет. Ты вытерпишь. Ты же вытерпишь, сестренка? Я помогу.

Как он хорошо сказал: «Сестенка...» Тепло, надежно: «Ты теперь кровная сестра мне, Жадиталь, любимая младшая сестренка». И пламя костра стало казаться уютным огнем очага, и темнота опустилась не жутью неизвестности, а мягким пологом, отделяющим суетный день от тихой ночи.

Сам Белокрылый не мог все время с ней возиться – он остался один, а каждый хаа-сар по-прежнему нуждался в песне покоя. Но после того разговора ее мальчишки больше не отходили: сменяя друг друга, правили повозкой или шагали рядом, болтали о приятных мелочах если не с ней, то между собой, шутили и смеялись.

А вскоре к ним пристроился и Синшер на соловой кобылке. Переполненный силой, как и все хаа-сар, этот парнишка был не злым, скорее задумчивым. А когда замирал, склонив голову, то взгляд становился светлым и далеким.

– Степнячку свою слушаешь? – спросил как-то Доду.

– Своих степнячек, – ответил он и даже улыбнулся.

Вечером накануне отъезда Синшер явился вместе с девочкой и попросил помочь завершить служение – передать малышку родному племени.

– Уже отыскал достойных? – спросила Жадиталь.

Мальчишка-хранитель решительно кивнул и первым направился в стан суранов – показывать дорогу к избранному семейству. Сначала она и предположить не могла, кого он выбрал. А когда свернули к юрте Менге-сура – сразу поняла, что именно так правильно. Вспомнила свой сон, в котором видела Улсу и девочку вместе: одна потеряла детей, вторая – родителей, они вместе спасли племя от болезни. Так кому и оставить маленькую безымянную изгнанницу, как не той, которая тоже настрадалась? А то, что муж Улсу пустил стрелу Жадиталь в спину... так Шахул велел его отпустить с миром. Старый хааши был мудр, хотелось верить, что дурного человека он бы не простил.

Хозяйка, словно знала и ждала заранее, встретила их у двери, зазывала в гости, но Жадиталь не смогла бы. Прощение – прощением, но делить кров и пищу с убийцей она не была готова... да что там! Себя не обманешь: если бы не приказ старого Волка, она бы его не пощадила.

Синшер, видно, чувствуя ее настроение, тоже отказался. Он вообще почти не разговаривал и объяснять ничего не стал, только кивнул в ответ на приветствие, а потом передал девочку, сказал:

– Береги, – и повернулся уходить.

Но тут на голоса из юрты вышел хозяин. Увидев, кто пожаловал в гости, он поначалу испугался – лицо закаменело и плечи напряглись. А потом посмотрел на жену, прижимающую к груди ребенка – и вовсе растерялся: не мог понять, что же тут происходит?

И тогда Жадиталь решила объясниться.

– Менге-сур, – начала она мягко, – в твой дом мы не войдем, ни гостями, ни врагами не потревожим. Но этой девочке нужен кров, забота, семья. Ее хранитель решил, что этой семьей станете вы с женой, значит, так и будет.

Менге начал понимать: расслабился, кивнул, соглашаясь. Даже попытался сказать что-то в ответ, но Жадиталь не хотела его слушать и говорить не позволила, сразу дала волю гневу:

– Но если только возьмешь в дом другую женщину или, заимев собственных детей, обидишь приемную дочку – горе тебе. Синшер сразу узнает, и тогда уже точно разорвет.

Уже потом, в дороге Синшер сказал:

– Ты зря беспокоилась, госпожа магистр, Менге-убийца никогда не обидит ни жену, ни девочку. А ты зла на него, как зверь... как Такир. Я все слышу.

Да, он слышал. Теперь и она понимала, что это такое – слышать, как даахи, – и мальчишка казался ей настоящим героем. Рахун обещал, что это кончится. Скорее бы! И бояться, и болеть, и любить, и радоваться только за себя...

– Я тебе верю. Только все равно страх для него лишним не будет.

– Страх для всех лишний, госпожа. Скорее бы от него избавиться... скорее бы попасть в замок. И домой...

Скорее, скорее... они все торопились. И вот долгожданной радостью под копытами отозвались камни Красного пути: остались день и ночь. Всего только день и ночь – и они дома.

Фасхил лежал на краю смотровой площадки, известной как круг звездочёта, зажмурившись, уткнувшись носом в подбрюшье, и не спал. Не спал с тех пор, как услышал: миссия возвращается.

Поспать было бы неплохо, но дрожь, сводящая мышцы, никак не давала. Нет, он не мерз: плотный мех защищал и от холодного, несмотря на летнее тепло, мрамора под боком, и от порывистого верхового ветра. Под утро за макушку башни зацепилось напитанное влагой облако, чуть повисело молочным туманом и опало, покрыв шкуру густой росой. Но и это не мешало, напротив, чистый, свежий пар небесной влаги под солнцем приятно щекотал ноздри и чувствительные волоски на морде. Ветер пел о полете, о просторах и кручах, о том, как мелки с высоты живые твари, как суетно и незначительно их копошение... это утешало. Казалось, стоит только прислушаться, притерпеться – и можно будет растечься по воздуху, раствориться в далекой песне. Уснуть.

Но как ни пытался Фасхил слушать ветер, дрожь не проходила: внутри, где-то у самого хребта между ребрами словно залег ком нетающего льда, и от него по всему телу растекалась темная сила: скорбь и гнев.

Миссионеры почти одолели Красный путь и еще до полудня ступят на улицы Тирона.

Вот и ему хватит уже валяться.

Шахул умер. Сто пятьдесят два стража крылатого гарнизона тоже. А он, т’хаа-сар ордена, вождь и командир этих мальчишек, жив. Вместо того чтобы разделить со своими воинами тяжесть миссии, он возился с магами, которые, на самом-то деле, справились бы и без него. Магистры так усердно соперничали, так следили друг за другом: настоящей опасности не было, они бы не допустили.

Но разве кто-то знал заранее? Разве можно было угадать, как поладят мальчишки Рахуна, чем обернется пробуждение горных демонов? И разве мог хранитель ордена оставить весь замок, полный не только мастеров, но и недоучек-подростков, под присмотром Армина, который сам всего десять лет назад носил белые одежки?

Да и старик Волк был по-своему прав: для него Фасхил не опытный т’хаа-сар ордена Согласия, а такой же щенок, как для самого Фасхила Сабаар или Лаан-ши – он прикрыл младшего, не отслужившего. Значит, такова воля Хаа: на Фасхила у великой богини свои планы.

Здравые мысли... только вот зверь не думает – зверь чует. Думает человек.

Тихое шуршание мягких сапог по мрамору отозвалось приближением бездны. Пропасть, куда более жуткая, чем край круга звездочета, распахнулась у самых ног. Но Фасхил уже привык к златокудрому мальчишке – научился не заглядывать.

А Лаан-ши все бегал на Звездную иглу, как и прежде.

Когда-то Могучий гонял на башню и Армина. Только тот быстро освоил упражнение, и уже через полгода совершенно его забросил. Теперь книжника не то что на башне – на стене-то не увидишь.

Этот же и сейчас, спустя пять лет, чуть не каждый день поднимается по ступеням, а потом подолгу торчит на краю круга, будто и правда звезды считает или, как даахи, слушает песни далеких мест. Быть может, и ему, чтобы успокоиться, подумать, нужна высота и близость неба? Не зря же они оба, Фасхил и Адалан, страшные тиронские чудовища, выросли в гнездах Поднебесья... эта мысль даже позабавила немного.

А может, мальчишка просто до сих пор должным образом не научился управлять телом. С дисциплиной-то у него всегда было неладно. Вот и сейчас дыхание сбилось, мысли мечутся, как перепуганные птахи, и сердце колотится не в шаг.

Фасхил поднялся на ноги и, завершая обращение, расправил одежду. В следующий миг мальчишка, одолев последние ступени, выскочил на площадку и подбежал к юго-восточному краю. Замер всего на миг – присмотреться, и тут же накинулся с вопросами:

– Вон там – это они, т’хаа-сар Фасхил? Они?! Так чего же вы все ждете – и стражи, и магистры? Почему не встречаете?..

– Мир, Одуванчик, – оборвал его Фасхил. Впрочем, без особой надежды, что мальчишка заметит приветствие – слишком взволнован, чтобы понять, что нагрубил. Так и вышло.

– Проклятье!.. их так мало! Посмотри же, их совсем мало... почему? Неужели это все?

Юный маг словно не услышал, что к нему обращались – сыпал и сыпал вопросами, от которых шерсть вставала дыбом. Благо, все это было ожидаемо: Сабаар не выдержит горького знания и поделится с братом, а тот, конечно, устроит переполох.

Вот только где сейчас сам Сабаар? Почему оставил подопечного?

– Все, – Фасхил даже не пытался быть мягче. – Три четверти миссии погибло. Разве Сабаар тебе не сказал? Он знает наверняка.

– Сказал. Я не хотел верить. – Мальчишка сразу сник, словно до этого еще на что-то надеялся. – Сатхан, Ашир, Молчун Харат и Тес-Буревестник с севера...

Воспитанник Белокрылого знал чуть ли не всех его хаа-сар. Он называл имена, одно за другим, и каждый раз сердце сжималось, останавливаясь, чтобы потом снова вытолкнуть в жилы кровь. И с каждым разом сжимало сильнее, а волна крови била выше и горячее.

Фасхил мог остановить это, просто приказать щенку заткнуться, но почему-то этого не делал. Неужели он хотел наказать себя? Измерить собственный долг перед погибшими болью юного мага? Или бездна вершителя была слишком желанным источником, чтобы не хлебнуть из него в полной мере?

– И Хасмар... и Шахул тоже?

– Да, мальчик, все так, – кивнул Фасхил, не поворачиваясь. – Они погибли по воле Хаа. Плачь, если хочешь, злись, но не осуждай.

Помниться, прощаясь, Рахун упрекал его в пристрастии к боли, в страхе перед слабостью, предлагал помощь... Что ж, сегодня они поменялись местами: даже скорбь Лаан-ши не сравнится с тем, что привез из степи Белокрылый хааши.

Эта мысль отрезвила, заставила действовать.

Тирон, как всякий торговый город, полон человеческих нечистот и опасен для даахи. Пережившие мор стражи утонут в его песнях, как слепые щенки в бурном потоке. Он, т’хаа-сар ордена, не позволит им рисковать – встретит с конвоем еще за городскими стенами и сам лично приведет в замок, под защиту гарнизона и магии.

– Рахун вернулся, Магистр Жадиталь и ее ученики тоже. И они одолели мор, это – главное, – сказал он мальчишке, и, так и не оглянувшись, начал спускаться по лестнице. Пешком.

В конвой миссии рвались все. Фасхил выбрал три десятка старших и опытных и еще двадцать молодых, веселых и беззаботных. Можно было бы взять и Сабаара: питаясь привязанностью брата, он по-прежнему оставался самым спокойным и надежным. Но в казарме Волчонка не было, наверное, все же остался с Одуванчиком. Что ж, в этот раз Фасхил не стал его звать – юному магу тоже нужна поддержка. Но пока собирались остальные, Сабаар явился сам, да не один, а с Лаан-ши и девчонкой Датриса.

После землетрясения эти трое стали неразлучны: видишь одного, значит, и двое других где-то рядом: привязанность, дружба, любовь... это не могло не беспокоить – слишком опасно! Пока для Кайле доверие мальчишек важнее поцелуев, да и Адалан слишком юн и может удовлетвориться взглядами да улыбками, но это ненадолго. Однажды все изменится – девчонке придется выбирать... и лучше бы ей выбрать кого-то третьего. Да хоть бы одного из учеников Жадиталь – они теперь герои. И почти взрослые. Но женщины!.. кто знает, как и почему они делают свой выбор? Уж точно не Фасхил. Ему было известно лишь то, что, в конце концов, все зависит только от них.

Т’хаа-сар решил не обижать учеников, выслушать, как положено – им сейчас тоже было непросто. Конечно, все трое хотели бы встретить миссионеров первыми. Только понимали, никто их с собой не возьмет, потому и пришли попросить хотя бы за Сабаара. Что ж, Фасхил не стал отказывать. Наверняка Белокрылому захочется поскорее увидеть сына.

Собрались быстро и выдвинулись пешим строем. Нечасто тиронцам доводилось наблюдать столь внушительное зрелище, как марш хаа-сар ордена: высокие, стройные как на подбор воины, презирающие доспехи, и огромные мохнатые звери с гордо поднятыми рогатыми головами и когтистыми крыльями. Крылатых стражей привыкли видеть на стенах замка, изредка – высоко в небе, еще реже – на улицах города, в человеческом облике, по одному или парами. Но чтобы вот так, вооруженным строем на центральных улицах!.. Горожане липли к окнам, жались к обочинам, к стенам домов, спешили свернуть в переулки и оттуда во все глаза таращиться на небывалое.

Фасхилу до всего этого дела не было – он спешил на помощь своим братьям и чувствовал, что спешил не напрасно.

2

Начало лета года 637 от потрясения тверди (двадцать пятый год Конфедерации), Красный путь,Тирон.

О том, что миссионеры возвращаются сегодня, Армин знал еще с прошлого вечера. По его подсчетам – а он не ошибался, если, конечно, стражи докладывали о передвижении по дорогам точно и ничего не скрывали – ждать их следовало сразу после полудня. Как раз хватало времени собрать Узкий совет.

Впрочем, была бы воля Армина, он бы вовсе без совета обошелся. Дайран и Майяла все еще оставались в горах с Датрисом, а от остальных какая польза? Он наперед знал, кто что скажет: Сайломар отвергнет любое его решение, обругает мальчишкой и ткнет носом в Потрясение, будто бы Армин лично его устроил; Синдери с Федрой поддержат что угодно, лишь бы насолить старику; а Ка-Суан промолчит. Поэтому совет следовало собрать как можно позже, чтобы не выслушивать споры, а просто сообщить, что миссия с успехом выполнена, и что участники вернулись и немедленно отбыли на отдых – все.

Так он и собирался поступить. Но не учел той малости, что ни Узкий совет, ни прочие маги, ни стражи так и не признали в нем главу ордена. И неважно, что это именно Армин вот уже почти месяц выслушивал жалобы, судил споры, искал выходы из затруднений и всеми силами поддерживал порядок в замке – они не собирались подчиняться. Ни Фасхил, ни кто другой из крылатых не посчитал нужным сообщить ему, что миссионеры не стали останавливаться на последнюю ночевку, и поэтому явятся под городские стены раньше чуть ли не на полдня.

Он, быть может, вообще так ничего и не узнал бы, пока не стало слишком поздно, если бы не встретил Адалана с Кайле во время, отведенное для уроков, подозрительно близко от ворот замка. Молодого Волка с ними не было – это Армина и насторожило.

– С каких пор белым магам нечем заняться по утрам? – спросил он. – Быть может, стоит устроить вам небольшой экзамен по химии или географии?

Учить Адалана было сущим наказанием: слишком одарен, слишком строптив... слишком орбинит, в конце концов! Армину не нравилась та тревога, которую пробуждал этот юноша, но и тут деваться было некуда. После происшествия в горах пришлось заменять наставника и ему, и ученице Датриса. На удивление ученики приняли его спокойно: внимательно слушали лекции, выполняли задания и вообще не пытались оспорить авторитет. Все это казалось Армину странным и подозрительным, больше похожим на скрытый подвох, чем на истинное уважение.

Вот и сейчас они не стали увиливать – сразу выложили и про возвращение миссионеров, и про то, что Фасхил со своими стражами уже отправился встречать их за городские стены.

– Как отправился? Почему не доложил?!

Армин едва не начал ругаться при учениках, хорошо, вовремя опомнился – сдержался. Не хватало еще, чтобы Адалан с Кайле узнали, что командир гарнизона в пайр его не ставит: не то что совет держать – даже предупреждать не считает нужным.

Нет, белым магам об их разногласиях лучше не знать, а вот Фасхила к порядку призвать – совсем другое дело. Дайран и Майяла доверились Армину, с него потом и спросят. Значит, Армин будет делать так, как сам решил. А он решил давно и бесповоротно: сумасшедшим даахи из степной миссии в городе не место.

Велев ученикам повторить все задания за последнюю неделю и пригрозив проверкой, он чуть не бегом бросился на конюшню. Там заседлал первую попавшуюся лошадь и умчался к Торговым воротам на Красный путь.

Армин летел по улицам, едва не сшибая прохожих, и думал только об одном: догнать! Обязательно догнать! Если не успеет, если миссионеры ступят за городские стены, будет поздно. Нужно было, просто необходимо поговорить с Фасхилом раньше, объясниться, попытаться доказать, настоять!.. Дать понять стражу, что он не пытается оскорбить его воинов или принизить их заслуги. Они – молодцы, герои! Одолели мор, страшнее которого не видело целое поколение, и как никто другой заслужили почетную встречу.

Но Тирон далек от буннанских степей, в этих краях многие кочевников и в глаза-то не видели. Что им мертвые стада и опустевшие стойбища? Страх болезни, скорбь по умершим, подвиг исцеления – тут, в городе, это просто слова, любопытные слухи, не больше. И хранители миссии для тиронцев по-прежнему звери, а теперь еще и звери одичалые, бешеные... Ступят за ворота, получат порцию отвращения от горожан, сорвутся – и Армин, сколь бы сильным магом он ни был, ничего уже не сможет сделать. Никто ничего не сможет сделать!

Снова и снова повторяя это про себя, Армин то и дело подгонял коня, который и так чуть не в галоп несся по городским улицам. Благо поворотов, грозящих покалечить и лошадь, и седока, на их пути было совсем немного.

Он опаздывал, безнадежно опаздывал... и все же успел! Понял это, когда увидел впереди распахнутые ворота: решетка поднята на самый верх, а обе створки как раз раскрывались на всю ширину, будто готовились пропустить целую армию или груженый караван из десятка повозок. Городские стражники у поворотных механизмов так старались, что скрип и лязг был слышен даже сквозь удары взволнованного сердца. Армин в последний раз поддал ногами в бока лошади, вылетел к стене и тут же, не успев даже оглядеться приказал:

– Запереть ворота!

Двое немолодых уже служак, умгар по виду, – растерялись: только что от них потребовали открыть ворота, да пошире, и не кто попало, сам командир орденских оборотней! А не успели еще выполнить – запирать велят. Тиронцы хоть и привыкли, что магистрам лучше не перечить, но тут явно засомневались, что у мальчишки – ясно же, на кого он похож, встрепанный и разгоряченный гонкой, будь хоть сто раз златокудрый в лиловой мантии, – есть какие-то полномочия.

Сейчас, вот сейчас, Фасхил спохватится и потребует объяснений.

Не раздумывая ни мига, Армин соскочил с лошади, мимо привратника подошел к поворотному механизму и ударил ладонью под рукоять. Механизм с треском прошила молния, рукоять дернулась, главное колесо само начало вращение, и створки поползли навстречу друг другу.

– Запирайте, сказано, – повторил он уже тише, – да побыстрее.

Теперь стражники спорить не стали – кинулись к массивным засовам, а сам Армин едва успел выйти в сужающуюся щель ворот.

Учуяв магию, даахи, все как один, повернулись к нему. Вот только обнимались, обнюхивали друг друга, тычась носами в гривы, шептались и жалобно поскуливали – и вот уже, замерев, уставились на Армина.

– Ты? – Фасхил, казалось, не ждал его увидеть, удивился. – Что это значит? Зачем ты здесь?

– Я здесь, чтобы не допустить боль степи в город.

Фасхил промолчал, он как будто не верил, что расслышал правильно. Но лицо его уже напряглось, тонкий рот скривился в оскале.

А чего ты хотел, т’хаа-сар? О чем думал, не предупредив никого о прибытии миссии? Вот теперь придется выяснять, кто прав. Не хватает только учинить свару на глазах у посторонних.

Посторонних было достаточно: кроме хранителей, увлеченных встречей с товарищами, у ворот столпилось около десятка деревенских телег с сеном, зерном и овощами и богатая резная повозка розового дерева в сопровождении другой, поменьше-победнее, и шести верховых охранников. Ради селян, везущих в город провизию, никто в неурочный час ворота открывать не станет, поэтому возницы давно откатили в сторонку свои телеги, некоторые даже распрягли лошадей, а сами укромно устроились за углом, в тени привратной башни, обменяться новостями. И к жбанчикам с домашней бражкой каждый приложился уже не по разу.

Совсем другое дело – богатый чужеземец, привыкший, что ворота торговых городов распахиваются перед ним по первому звону кошелька. Хозяин резного возка – закутанный в пестрый шелк южанин – был как раз из таких. Судя по всему, ему пришлось посторониться, пропуская миссионеров, и теперь он прохаживался по обочине, исподлобья косился на хранителей, изо всех сил показывая свою обиду и негодование.

– Боль степи? – повторил Барс, и глаза его сверкнули желтыми бликами. – Это мальчишки, маг!

Армин забыл богатого шиварийца, снова повернулся к Фасхилу и ответил тихо, но твердо:

– Это звери, опасные плохо управляемые звери. И ты сам, т’хаа-сар, знаешь это лучше меня.

– Страх и боль сделали их такими. Они, не щадя себя, помогали людям, теперь им нужна помощь, а люди перед ними дверь захлопнут?!.

Не успел он закончить фразу, как со стороны дороги послышался звук удара, хруст стекла, а потом гневный крик, сменившийся вдруг душераздирающим визгом.

Армин и Фасхил разом повернулись, чтобы увидеть распростертого на земле шиварийца и злобного крылатого зверя над ним.

По давно заведенной традиции самые большие ворота Тирона – Торговые, выходящие на Красный путь – открываются в час, между рассветом и полуднем, когда стрелка солнечных часов на правой привратной башне, именуемой Часовой, отмерит ровно половину прямого угла, и на левой привратной башне – Звонной – ударит Привет-Прощай-колокол. Узкими тропами и боковыми входами в Тироне пользовались разве что сами горожане да постоянные поставщики богатых домов, привыкшие обделывать свои дела быстро и скромно. Торговцам же, желающим занять достойное место на площади Ста Чудес, лишнее внимание никогда не мешало. Поэтому мьярнские ткани и вина, умгарские кожи, меха и рыба из Бергота и Ласатра, орбинские украшения, роскошная утварь и всякие диковинки прибывали Красным путем и попадали в город именно через эти ворота. Перекупщики всех мастей, ученые мужи, ищущие знаний, паломники и проповедники, а также просто праздные путешественники с севера и юга тоже предпочитали удобство и безопасность наезженных дорог. Поэтому во времена больших торгов и ярмарок Красный путь становился очень оживленным трактом.

Правда, в ближайшие дни больших торгов не предвиделось: дорога была почти пустынной, степной миссии попались разве что несколько деревенских подвод да курьеров, доставляющих сообщения. И хорошо. Злые, напитанные смертями даахи не лучшие попутчики. Поэтому каждый раз, когда на тракте возникал пешеход, всадник или телега, Жадиталь стряхивала усталость, подбиралась и прислушивалась. А для верности еще и обхватывала сонного Такира за шею.

Но по-настоящему взять себя в руки пришлось у ворот: тут были люди. Много людей!

К стенам города миссия подоспела вовремя – как раз, чтобы услышать звонкое колокольное приветствие. Вот-вот – и створки распахнутся, приглашая войти. Но даже самые большие ворота не пропустят внутрь десять телег разом, а значит, придется ждать, толпиться, и – еще чего доброго – толкаться, препираться, может, даже спорить. Жадиталь прислушалась. Селяне ее не волновали: спокойные, привыкшие мириться с законом и господскими причудами, они уже повеселели от браги и были вполне всем довольны. Другое дело богатый чужеземец – этот весь кипел негодованием, разве что громы и молнии не метал. А и метал бы, нашел бы, на чью голову обрушить, да Творящие в своей мудрости сил не дали. За этим молодчиком стоило присматривать. Пока городские стражники открывали ворота, Жадиталь боялась от него взгляд отвести – все казалось, что как только отвернется – тот сразу с кем-нибудь сцепится. И лишь когда из-за стен к ним вышел сам т’хаа-сар Фасхил, да не один, а с целым отрядом, она немного успокоилась. Теперь пусть он смотрит и слушает, делает свою работу. А она, в конце концов, не хранитель. И так устала...

И напряжение разом отпустило. На миг Жадиталь даже показалось, что свет померк, поблекли краски, отдалились звуки и запахи. Как волной накатили слабость и опустошение, и она поняла: так уходит странный дар Шахула, данный ей вместе с жизнью – способность слияния и сочувствия. Она видела, как стражи миссии и их товарищи из города спешат навстречу друг другу, как улыбаются, жмут руки, или плачут, обнявшись. Видела, как один из зверей Фасхила вскинул передние лапы на бортик повозки, толкнул Такира носом, а потом вылизал его сонную морду. Заметила, как молоденький парнишка, даже младше ее учеников, по-детски радостно подбежал к Рахуну и вдруг замер, не зная, поклониться ли, приветственно протянуть ладони, или повиснуть на шее, как когда-то в детстве. Даже подумала: вот он какой, Сабаар, маленький хранитель бездны беззакония... И когда Рахун сам шагнул вперед и крепко обнял сына – видела. Но уже не чувствовала. И это было так хорошо!

Потом откуда-то появился потный и растрепанный Армин, и ворота вдруг начали закрываться. Армин взялся что-то втолковывать Фасхилу, тихо, не расслышать, но, судя по виду, презрительно и высокомерно, как умели только орбиниты. Фасхил отвечал и все больше злился. Остальные уставились на них, даже ее мальчишки. Даже Такир встряхнулся и поднял голову.

За всем этим Жадиталь начисто забыла о чужеземце.

А он между тем, прохаживаясь вдоль своих повозок, вдруг остановился и резко выкрикнул по-шиварийски: «Нанья, подушку принеси, ленивая ты скотина! Нала, вина!» Из повозки вылезла босоногая женщина с большой кожаной подушкой и свернутым ковриком в руках, она засуетилась вокруг хозяина. Следом откуда-то появилась вторая, моложе, с крутобокой стеклянной бутылью в ивовой оплетке. Хозяин толкнул ногой первую, забрал бутыль у второй, и уже хотел сесть на подушку, как вдруг схватил девушку за косу и, крутанув на ивовой ручке, ударил ее бутылью по голове.

– Это какое вино, дармоедка! – заорал он.

Девчонка упала.

Жадиталь, уже привычно, не задумываясь, обхватила шею Такира и... сгребла пустоту – зверь, даже не поворачиваясь, одним толчком лап взвился в воздух, чтобы в тот же миг обрушиться на южанина. Разорвет! Даахи, потерявшему человеческий облик, такого не стерпеть. Он разорвет глупца. И надо бы кинуться на помощь, но тело оцепенело – ни встать, ни крикнуть. Ни даже отвернуться, чтобы не видеть расправы.

Но тут другой зверь, черный, как головешка, подскочил к Такиру из-за спины, схватил за загривок и отдернул в сторону, сам встал над окровавленными телами. Этот казался вполовину меньше мощного Такира, но почему-то не выглядел напуганным: голова поднята и уши торчком. Он даже не оскалился на гневный рык соперника, только чуть сморщил нос, обнажая клыки, и угрожающе приподнял хвост. Такир еще раз рыкнул, уже не злобно, а скорее жалобно, с подвыванием, потом повернулся и, опустив голову, поплелся в сторону от дороги. Черный потрусил рядом. И только тут, по коротким рожкам, по густо-синему хомуту шерстяной ткани на шее, Жадиталь узнала сына Белокрылого. Щенок! А усмирил зверюгу...

Впрочем, об этом думать было некогда – она, подхватив свою лекарскую сумку, спрыгнула с повозки и поспешила к пострадавшим. Девушка-рабыня со стоном приподнялась и села. Удар бутылью пришелся чуть выше правого виска: стекло рассекло кожу, и теперь кровь заливала глаз, густо капая на светлое сари. Ее хозяин лежал пластом, не шевелясь, хотя все еще дышал. Горло прокушено, но ни один из важных сосудов не порван. Вторая служанка бухнулась рядом на колени и оцепенела, не зная, что делать. Только хлопала глазами да хватала воздух открытым ртом.

Жадиталь окликнула Ваджру и указала ему на девушку, а сама занялась ранами шиварийца. Видят Творящие, этот злодей не заслужил сострадания. Остался бы немым – получил бы достойный урок. Но на его счастье Жадиталь была не из тех, кто бросит больного без помощи. Она быстро и тщательно промыла рану, наложила чистую повязку, влила в рот чужеземца добрый глоток успокоительного. А потом, немного подумав, дала глотнуть и его испуганным рабыням.

Как Армин оказался рядом, Жадиталь не поняла. Но он тоже наклонился к южанину, внимательно осмотрел. А когда от слабости у нее закружилась голова – заметил, подхватил под локоть и помог подняться.

– Слава Творящим, обошлось, – сказал он не то ей, не то Фасхилу. А может быть и всем стражам разом. – Волчонку скажи спасибо, т’хаа-сар, – вовремя успел. А если бы нет?

Все-таки Фасхилу. Доволен, что доказал что-то, правым вышел? Но зачем столько высокомерия?! Будто бы рад, что девчонку-рабыню покалечили, или что Такир сорвался и чуть не убил человека... этого Жадиталь не понимала. Хотела бы понять, но, видно, сам Армин не хотел. Всегда так: попробуешь приблизиться – отталкивает, позовешь – сделает вид, что не слышал. Она еще помнила того мальчика, с которым мечтала подружиться, когда только приехала в замок ордена. Ей было одиноко среди чужих взрослых, неуютно и страшно. Ему – тоже, она видела... думала, что видит. Но златокудрый Ари всегда смотрел на берготку Таль как на пустое место. Или вовсе отворачивался и уходил. Никогда не понимала орбинитов: ни Армина, ни магистра Майялу, ни почтеннейшего Кера с его замашками хозяина Тирона... даже с Ланом было ох как непросто. И не удивительно, что их не любят. Учитель Дайран – счастливое исключение – только подтверждал правило.