Текст книги "Силой и властью (СИ)"

Автор книги: Влад Ларионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

– Вот уж чего в нем точно ни на маковое зерно – так это скромности, – усмехнулся Датрис, – я бы поставил на спесь, дайте только срок.

– Робость, спесь, рабское воспитание... – Сайломар огладил жиденькую бороденку, – какая разница? Совладает сопляк с огнем или нет, вот что важно.

Рахун неприязненно глянул на соседей, но промолчал. Хорошо, молодец Белокрылый, подумал Дайран. Спорить бесполезно: ясное дело, старикам малыш не нравится – слишком хлопотно, слишком ответственно. Если в замке появится еще один истинный маг из первородных, многое может измениться, а старики не любят перемен. Он сам, если быть честным, предпочел бы обойтись без этого. Но мальчик уже здесь, значит, хочется того или нет, а как-то решать его судьбу придется.

Между тем Жадиталь подошла к Адалану и заговорила. Таль молодец, умеет расположить к себе, завоевать доверие, вот и этот малыш тоже ответил, улыбнулся даже. И вечный лед взял, не раздумывая, – так игрушку у друга берут.

– Не бросил, надо же! – Датрис все так же усмехался, только взгляд похолодел, стал более пристальным и внимательным, – Не бросил, не свалился, и хааши вроде спокоен. Сила у мальчишки точно есть.

– Да, – подтвердил Сайломар, – сила есть, Тирон разворотить хватит.

Дайран не спускал глаз с Адалана: малыш побледнел, напрягся до звона, но кулак не разжимал. Сначала из-под зажмуренных век по щекам текли слезы, но потом лицо расслабилось, посветлело.

– Он держит, учитель! – радостно воскликнула Жадиталь, – посмотрите: держит спокойно, как и должен истинный маг.

В самом деле, держит. Теперь уже и не выпустит – притерпелся и, как бы это ни было сложно, нашел точку равновесия. Сырой, необученный ничему ребенок, опираясь только на песню, не стал пытаться растопить вечный лед, а сумел-таки остудить тело. Осталось понять, как устойчиво это равновесие, бросить на весы еще один груз, неугасимое пламя.

– Хочешь пытать еще и огнем? – Майяла словно мысли его прочла.

– Думаешь, зря?

– Нет, думаю, необходимо. Хотя не уверена, что мне понравится то, что увижу.

Дайран кивнул Майяле и дал знак Жадиталь продолжать испытания.

Любимая ученица хмурилась и злилась. Боль ребенка ей не по душе. Можно подумать, ему нравилось. Но об этом мальчике и он сам, и магистры ордена должны узнать все. На испытании никто не ждет от новичка чудес, важно лишь увидеть, как долго он выдержит. В любом случае Хасрат за ним присматривает, если что случится – остановит испытания и не допустит беды. Так что если малыш не справится – это ничего. Он, Дайран Могучий, еще тут – он-то точно совладает с бездной и пламенем, которые сам загнал в кристаллическую клетку.

Но если одолеет... Нет, об этом и мечтать не стоит.

Кристалл коснулся ладони. Мальчик сжал пальцы и закричал. Рахун и Фасхил вскочили со скамьи одновременно... и оба замерли, так и не двинувшись с места, – Хасрат остановил их жестом. Он нашептывал что-то, очень тихо, только для маленького мага, и тот начал успокаиваться: замолчал, перестал плакать, гримаса боли разгладилась, опустились плечи. А кулаки все так же оставались сжатыми, и в них – магические кристаллы: один – отнимающий – забирал в себя все, любое тепло, любое движение, любую силу, даже жизнь; второй – дающий – расточал жар, истекал такой силой, что любой смертный, едва коснувшись, был бы сожжен в прах и развеян. Любой, но не истинный маг старшей крови. Малыш держал их оба. Адалан вытянулся, словно вырос, кисти рук его начали светиться. Сияние разгоралось, ширилось, и вот окутало мальчика целиком. Между сжатых ладоней оно искрило, наливалось белым, пока не стало нестерпимо для глаз – такого никто ожидать не мог: малыш, не думая ни о чем, шагнул туда, куда звал его дар, в мир Закона, в могущество и абсолютное знание, в смерть.

Фасхил нахмурился:

– Я его почти не слышу, – и громко приказал: – Хватит! Забирай его, Хасрат, выводи.

Но тот уже и сам, не дожидаясь приказа, делал все, что мог... и не справлялся – маленький маг уходил все дальше, стихал, терялся в пустоте. Хасрат обнял голову мальчика, прижал к себе и позвал:

– Мне не удержать его... Рахун!

В три прыжка Рахун пересек половину зала, Фасхил опоздал лишь на миг, в руке т’хаа-сар уже сжимал нож.

– Не вздумай, – рыкнул ему Белокрылый, заступая на место Хасрата. – Я поведу, помогайте.

Песня Рахуна накрыла зал и сразу же подчинила себе всех присутствующих. Фасхил и Хасрат обняли с двух сторон его и мальчика, помогая и поддерживая: свечение вокруг Адалана начало тускнеть и вскоре совсем погасло. Из опавших ладоней выскользнули два красноватых кристалла-близнеца, с легким звоном ударились о мраморные плиты и покатились по полу. Песня стихла, схлынула, оставляя людей ошеломленными: то, что они видели, было невозможным – мальчишка справился.

Рахун принял на руки ослабевшее тело, продолжая напевать тихонько. Эта песня всегда помогала, прогоняла страхи и болезни его маленького приемыша; помогла и сейчас. Сердце Адалана забилось чаще, мощнее, дыхание стало глубже, краски начали возвращаться на лицо. Измученный болью Хасрат, поняв, что все наконец позади, отстранился, тяжело уселся на ближайшую скамью, спрятал лицо в ладонях. Жадиталь подобрала с пола кристаллы.

– Розовые, – прошептала она и повторила уже громко, для всех: – Розовые! Нет, вы видели? Совершенно спокойные!

Но Рахун уже не слушал. Как когда-то на мьярнской ярмарке, он сбросил с плеч магистерский плащ, завернул Адалана и направился к двери.

– Дай его мне, – Фасхил заступил дорогу, протягивая руки к мальчику, – твое место здесь.

Белокрылый остановился. Отдать сына сейчас, когда он едва избежал смерти, и кому – Фасхилу, который его терпеть не может, и даже не пытается это скрывать? Но Рахун уже видел нож в руке Барса, а в глазах – готовность умереть.

– Посмотри: магистры напуганы, – продолжал т’хаа-сар. – Успокой их, если сможешь. А я лучше за малышом пригляжу. Не веришь? Честно сказать, я сам дрожу от страха, но я же обещал твоего Лаан-ши беречь, значит, сберегу. Жизнью и кровью.

Когда Фасхил с мальчиком на руках вышел, совет взорвался криком. Каждый требовал права высказаться, каждый хотел сам, своими глазами видеть, что произошло с вечным льдом и неугасимым пламенем. Понять что-то в этом гвалте Рахун не пытался – его без того разрывало на части: страх и восторг, гнев и радость, жадное любопытство и глубокое отвращение. Еще миг – и пальцы вывернет когтями, спину разорвут крылья, шипастый хвост ударит по полированному камню. Белокрылый встряхнулся, сжал кулаки и сосредоточился на главном – на верховном магистре и его ближайшем окружении. Все члены совета свободны и равны, так гласит устав ордена Согласия, но безумцев, способных открыто спорить с Могучим и троими старейшими, на его веку не находилось.

Однако сейчас старейшие молчали. Дайран попросил у Жадиталь кристаллы и теперь разглядывал их, поворачивая так и этак, проверяя то на вес, то на просвет. Майяла и Сайломар с невозмутимым видом смотрели на него и ждали. Шахул даже не смотрел – он, как и Рахун, слушал зал. Дед не станет сейчас лезть с разговорами, это Рахун знал точно; скорее, осторожно, исподволь попробует утихомирить собрание – потушить гнев, развеять опасения так, чтобы магистры не почувствовали и не устроили новой волны праведного гнева.

Наконец Дайран закончил изучать кристаллы и передал их старейшим.

– Можете убедиться сами, – сказал он. – Тот, что был льдом, в самой глубине треснул, но у бывшего пламенем – никаких пороков, разве что он краснее и чуть теплый.

Майяла взяла, а Сайломар брезгливо скривился и отказался.

– Можно? – Датрис перехватил кристалл, тоже покрутил в пальцах. – И правда, на взгляд изъянов не найти. Идеальная форма.

– Да, да, – радостно подтвердила Жадиталь, – правда, потрясающе?!

– Воистину, – усмехнулся смотритель, разглядывая игру граней бывшего льда. – Потрясает основы мироздания. Прямо чудо какое-то, а не мальчишка! Самородок! Божественное дитя.

– Разве это плохо или смешно? – не унималась девушка. – Это отлично! Обрести такого ученика – честь для ордена.

Сайломар покосился на спорщиков, зло проворчал:

– Бестолковая молодежь... нашли, над чем потешаться. Это не ребенок, это – чудовище. – И снова вцепился в бороденку.

Но Датрис с Жадиталь его не слушали. Таль и правда светилась от радости, а смотрителя, как обычно, больше заботили собственные развлечения, чем мальчишка-маг, орден или общее благо.

– Может, ты его и учить возьмешься, раз он так тебя восхищает? Я бы на это посмотрел...

– Думай, что говоришь, Датрис, – жестко оборвала бывшего ученика старуха, – от мальчишки Высоким форумом за версту несет и рваной ноздрей тоже – какое еще ученичество? По правде говоря, тут только трое способны учить такого, как он. Но я точно не стану, да и другим не посоветую. Сайломар прав: этот ребенок – чудовище, от которого лучше избавиться, пока не поздно.

– Не выйдет.

Рахун удивился, услышав голос деда. Видно, удивился не он один: Сайломар, Майяла с Датрисом – все повернулись к старому хааши, даже Дайран Могучий поднял задумчивый взгляд и прислушался.

– Что, прости, не выйдет? – переспросила старуха.

– Не выйдет избавиться от Лаан-ши, магистр Майяла Дуарская. Может, ты не заметила, но когда мальчишке стало худо, Фасхил схватился за нож. В другой раз, если Барс не успеет, это сделаю я. Хочешь спорить с Хаа? Силенок не хватит.

– Что за варварство, Шахул? Вечно бы вам за ножи хвататься. Зверье... Разве я хоть словом обмолвилась о том, чтобы ваше Золотце убить? Поселить где-нибудь в уединенном месте, выставить защиту покрепче – и пусть себе живет. Можно даже навещать его иногда, а Волчонок присмотрит, раз уж это так необходимо.

– Тюрьма? – ахнула Жадиталь.

Зал снова всколыхнулся. Магистры принялись спорить: кто-то горячо поддерживал, кто-то осуждал, столь же яростно, некоторые просто растерялись – Рахун едва смог удержать песню ровной, спокойной и холодной: спорьте, думайте, но не давайте воли страху. Однако сам Белокрылый уже понимал – одного здравого смысла мало, многие уже все решили, и переубедить их так просто не удастся. Вон, хоть Сайломара. Шивариец вцепился в бороду и твердил свое:

– Все равно сопляка из ордена надо удалить. Такой белый маг похуже чумы или горной лавины. А если кто-то его обидит? Захочет использовать его силу и обманом соблазнит? А потом, когда вырастет? Творящим и то не ведомо, что из него может вырасти... Майяла права, заточение – лучший выход.

И многие согласно кивали, очень многие.

Тихо, очень тихо и осторожно белокрылый хааши запел о любви: об улыбке младенца, о руках матери, о глазах любимой, о первом поцелуе и последнем вздохе.

Если только совет послушает дуарскую ведьму и решит запереть Одуванчика, Ягодка останется с ним. Рахун с самого начала знал, что маги могут отвергнуть Лаан-ши. Тогда он заберет сыновей и ни за что не выдаст ни Дайрану Могучему, ни Фасхилу, ни даже Рагмуту и Шанаре – лучше вечное изгнание, чем неволя.

Но как бы ни любили Одуванчика в приемной семье, человеческому детенышу нужны люди, он должен расти и взрослеть среди своих – так для него лучше, так правильно. Поэтому пока есть надежда, он будет бороться: напомнит этим заблудшим похвалу отца, дух горячего хлеба, крик новорожденного, материнские слезы, свадебные танцы, погребальный плач. Люди, это ваше дитя, опомнитесь, – все громче, почти не скрываясь, шептала колдовская песня, – испуганный, одинокий ребенок, брошенный на дороге. Все, чего он просит – немного внимания и тепла, каплю вашей любви.

Первым отозвался Армин: маска безразличия вдруг поплыла с лица, обнажая нечто совсем иное. Но магистр быстро собрался: тряхнул головой и пренебрежительно поморщился.

– Белокрылый, прекрати. Нужно кому-то душу вывернуть – ради Творящих, только чего ты этим добьешься? Никто из нас не может контролировать мальчишку, он нам не по зубам. В этом все дело.

– Почему обязательно контролировать? Детей надо просто любить.

Не то, чтобы у Датриса совсем души не было, но чтобы стереть его циничную улыбку песни хааши явно было мало. Вместо взволнованного Армина ответил он:

– Любить? Это по вашей части, хранители. Мы – ребята практичные. Все, что нам не по зубам – решительно отвергаем.

– Но ведь хааши прав! – послышалось из дальнего конца зала. А потом со скамьи встал магистр Синдери из Ласатра, крупный, как все северяне, широкий и громогласный. Он через весь зал протопал к верховному магистру и повторил:

– Белокрылый хааши прав, Могучий. Что же мы делаем? С дитем воюем, с сопливым мальчишкой! Решаем, как надежнее его запереть. А нужно-то просто любить и верить. Маги с даром всетворящего пламени попадают к нам не каждый год и даже не каждое десятилетие. А мы, вместо того, чтобы радоваться, гордиться... эх! Могучий, если все трусят, я возьму мальчика. Научу, чему сумею.

Незаметно для себя Жадиталь подошла к северянину и встала рядом, утверждая поддержку.

Дайран Могучий посмотрел на ласатрина, на свою лучшую ученицу и чуть заметно улыбнулся:

– Смело, магистр Синдери, спасибо тебе, но нет. Магу старшей крови нужен учитель из своих. Майялу мы уже слышали. Армин, что скажешь ты, мальчик?

Армин даже не повернулся, напротив, уставился на витраж.

– Этот малыш – и я? Нет... не думаю, что ему нужно знать то, чему я его научу. Если совет прикажет выстроить для мальчишки тюрьму – я сделаю, хоть мне и не по душе такое решение, но учить – нет. Прошу меня простить, учитель.

– Напрасно, Армин. Но я не буду тебя уговаривать. Нет так нет, – Кивнул Дайран и повернулся к Рахуну. – Не волнуйся, Белокрылый. Я сам обучу твоего мальчика – думаю, мы поладим. Но все же когда его хранитель подрастет и сможет быть рядом, всем нам будет спокойнее.

5

Зима года 632 от потрясения тверди (двадцатый год Конфедерации), Серый замок ордена Согласия, Тирон.

После испытаний Адалан очнулся в постели в той самой комнате, которую указал ему магистр Датрис. Там же были и отец Рахун, и старик, которого он приметил в Зале Совета, верховный магистр. Они о чем-то говорили, но стоило открыть глаза – сразу же замолчали.

– Уже все? Все кончилось?.. – спросил Адалан.

Верховный магистр кивнул, вроде даже с улыбкой, а отец подошел, положил на лоб холодную ладонь и приказал:

– Спи.

Адалан хотел спросить еще что-то важное, но накатила такая слабость, что мысли смешались, глаза как-то сами собой закрылись, и все провалилось в мягкую темноту.

Потом он просыпался, засыпал, снова просыпался... Вроде пил что-то, то терпкое с горчинкой, то сладкое, густое, оседающее на языке... Вроде был где-то, не то в саду, желто-красном от осенних листьев, не то в небе, холодном, сочащемся серой моросью... Вроде замечал какие-то лица, знакомые и чужие... но раз среди них был и Ягодка, значит, все это могло оказаться просто сном или болезненным мороком... потом снова засыпал.

Пока не проснулся окончательно и не увидел у своей постели худощавого мальчишку лет тринадцати. Белая туника его выделялась в полумраке комнаты, отчего сам незнакомец казался очень смуглым, почти черным. Он дремал на скамеечке у постели, обнявшись с шандалом, в котором уже догорали свечи. Однако, как только Адалан пошевелился – услышал, вскинулся, тут же разулыбался. Черты лица его были крупными и грубыми, короткие волосы топорщились, как щетка, но улыбка и бесхитростный прямой взгляд сразу вызывали приязнь, даже доверие.

Мальчишка назвался Ваджрой, будущим целителем, учеником магистра Жадиталь. Этот Ваджра и сообщил Адалану, что с испытаний прошло уже пять дней.

– ...а учитель-то твой все дожидается. Велел, как только ты проснешься, чтобы тотчас ему сказали.

– Пять дней?

Адалан хотел по привычке вскочить – не тут-то было. Голова закружилась, и он опять свалился на подушку.

– Ну так что? – усмехнулся чернявый, – бежать мне к твоему учителю, или еще поспишь?

– А у меня, значит, уже и учитель есть?

– Конечно. Белым магам по-другому не положено, всякого берет в обучение один из магистров. Тебя взял сам Дайран Могучий. Гордись!

Адалан и так понимал, что пять дней – это слишком, но после разговоров об учителе и о том, что положено-не положено в стенах Серого замка, окончательно убедился, что проспал все самое важное. А мог и свою судьбу запросто проспать.

– А кто это – Дайран Могучий? – спросил он, поднимаясь теперь медленно и осторожно, как больной.

– Ну ты даешь, парень! Верховный магистр, вот кто!

Глаза чернявого, и без того круглые и выпуклые, как у лягушки, выкатились еще сильнее.

– Ты вообще откуда взялся, если Дайрана Могучего не знаешь? Вроде старшая кровь, светоч мудрости, а такой дикий...

– Сам ты дикий, – огрызнулся Адалан, сполз с постели и натянул свежую тунику. – Не надо тебе никуда бежать, я пойду. Только расскажи, как мне найти этого Дайрана Могучего...

Одним рассказом не обошлось. Адалан хоть и храбрился, изо всех сил показывая, что справится сам, будущего мага-целителя обмануть не смог.

– Нет, одного не пущу. На дворе дождь, а если по замку, то выйдет далеко. Простынешь или перетрудишься, свалишься снова, а госпожа Таль с меня шкуру спустит, – ответил Ваджра. – Сам доведу.

А потом подхватил Адалана под руку и потащил за собой по коридорам.

В коридорах было мрачно, тихо и немноголюдно. Замок освещали факелы, развешанные по стенам через каждые семь-десять шагов, но горели они неярко, некоторые так и просто тлели, а оставшийся свет скрадывал серый камень, превращая его скорее в полумрак и длинные колеблющиеся на сквозняке тени. Разглядеть среди них встречных обитателей замка было трудно. Адалан сначала пытался, но вскоре устал и бросил. Он заметил только то, что это в основном мужчины. Взрослые были в темных орденских плащах, юноши – в белом. Реже попадались женщины и уж совсем редко, раза три-четыре, мальчики увидели людей в одежде обычных горожан. Встречные же частенько обращали на них внимание, некоторые даже останавливались и смотрели вслед, тогда Адалан чувствовал, как начинает болеть затылок, и невольно прибавлял шаг.

– Чего они смотрят? – спросил он Ваджру.

– На тебя смотрят, – ответил тот. – Златокудрые, старшая кровь, редкость тут.

– А почему?

Мальчишка только плечами передернул:

– Не знаю. Говорят, ваша кровь и есть самая настоящая магия, а в ордене орбинитов почему-то почти нет. Только верховный магистр, госпожа-магистр Майяла, старый мастер ключей, да магистр Армин-книжник, мастер порталов... говорят, Армин с Датрисом – еще и первые в мире мастера меча, но это только так, болтовня, на самом деле никто не знает – войны-то уже почти двадцать лет не было. А зато наша госпожа-магистр занимается целительством, это всегда нужное дело, и на войне, и в мире...

Сначала они прошли вдоль ученического крыла со входами в комнаты, потом поднялись по винтовой лестнице и спустились по галерее, сплошь изрезанной стрелами арок-бойниц. По галерее гулял ветер, и в створы летели ледяные струи дождя. Адалан сначала обрадовался свежему воздуху, хотел выглянуть в сад. Но ветер был не просто свеж, он насквозь пронизывал хлипкие плащи, обсыпая водяной пылью, и им с Ваджрой, продрогшим до костей, пришлось бежать под защиту глухих стен. После пробежки Адалан долго пытался отдышаться, но восстановить силы так и не смог. Почти повиснув на руке провожатого, он поплелся дальше уже из упрямства да от нежелания снова лезть под дождь.

После галереи был спуск и опять коридор. На этот раз вместо арок по стенам попадались редкие двери на массивных металлических петлях. Опять подъем винтом и спуск, уже пологий, через несколько этажей-промежутков. Снова подъем и коридоры, теперь кривые и запутанные, настоящий лабиринт, которому, казалось, не будет конца... еще подъем – и вот Ваджра потянул Адалана в сторону, в узкий и темный проход, который всего через двенадцать шагов уперся в высокую деревянную дверь.

– Пришли, – сказал Ваджра.

Адалан толкнул дверь, попробовал дернуть на себя, а потом устало присел, опершись спиной о гладкое дерево.

– Заперто.

– Сейчас отопру, – Ваджра вытянул руку, помедлил, шевеля пальцами, и будто бы кинул чем-то в железную дверную скобу. – Не упади смотри, златокудрый.

Дверь отворилась так плавно и легко, что Адалан и вправду чуть не упал. А когда поднялся – замер от удивления.

За дверью был небольшой зал, наполненный светом, но не маслянисто-тусклым, факельным, а ярким, чистым и холодным, какого Адалан в жизни не видел. Светились предметы, похожие на стеклянные пузыри, подвешенные на стены. Всего таких пузырей было три, и два из них – абсолютно белые, а третий сиял голубоватым светом, который казался почему-то и жутким, и очень красивым одновременно. Уже привычных серых камней тут не было и в помине: полупрозрачные с молочным оттенком стены сплошь покрывала резьба, а на полу пестрела самоцветная мозаика.

– Что это? – только и мог вымолвить Адалан.

– Нефритовая башня, покои глав ордена из Узкого совета, – ответил Ваджра. – Что столбом встал? Вот он, кабинет Дайрана Могучего, перед тобой. Иди! А я тут подожду.

Из зала вели несколько дверей, и одна из них была прямо напротив: широкая, светлого дерева с бронзовыми петлями и дверным молотком в виде кольца. Адалан еще раз оглянулся на провожатого, на темный проход позади, собрал все оставшиеся силы и постучал. Стук показался громоподобным, а уж когда из-за двери ответили: «Кто там? Входите!» – решимость и вовсе иссякла. Он так и не смог толкнуть дверь, пока та сама не отворилась. На пороге появился грозный старик, которого он запомнил еще на испытаниях: высокий, статный, в мехах снежных лисиц поверх лиловой мантии. Сейчас он казался еще значительнее и страшнее, чем в Зале Совета: мощь окружала его, заполняя все вокруг, подобно свету стеклянных пузырей у входа. Она подавляла, заставляла сжиматься, прятаться, как мелкое зверье прячется в страхе перед грозой.

Но магистр Дайран назвал его учеником, выбрал. Сам! Адалану вдруг захотелось посмотреть в глаза учителю не униженно, со страхом быть отвергнутым или наказанным, а гордо, на равных. И неважно, что спина как деревянная, а взгляд может показаться дерзким и неуважительным – пусть. Старик должен знать, что он не трус, не чурбан и не какой-нибудь дикарь!

– Адалан?

В светло-голубых глазах магистра отразилось удивление, которое – Адалан мог поклясться в этом – сразу сменилось одобрением. И даже мелькнула тень улыбки.

– Проснулся, значит? Что ж, входи. – Старик повернулся к Ваджре. – А ты, мальчик, беги, передай магистру Жадиталь, что поручение исполнено.

Потом посторонился, пропуская Адалана в кабинет, и затворил дверь. Кабинет был небольшим и плотно заставленным: широкий стол, шкаф, несколько кресел. У дальней стены – огромный сундук под оленьей шкурой; мягкий ковер на полу, гобелены по стенам. В шкафу и на столе – листы бумаги и пергамента, свитки и книги. Столько книг, как тут, Адалан не видел за всю жизнь, хотя вроде бы помнил, что в школе почтеннейшего Нарайна Орса тоже была комната с книгами, но туда детей не пускали. А самыми интересными и красивыми были, конечно же, окна! Две огромные, до потолка, витражные арки светились, как пузыри в соседнем зале, только не мертвенно-бледно, а ярко, празднично, переливаясь радугой на цветном стекле.

В кабинете было жарко натоплено, но все равно хозяин велел Адалану сесть в кресло, поближе к очагу, и протянул большой тяжелый кубок. В кубке оказалось кислое вино, смутно знакомое по запаху, хорошо разбавленное кипятком и медом. Адалан отхлебнул и остановился. Питье было вкусным, приятно согревало, от него весело щекотало в горле и под ребрами, но разве можно девятилетнему мальчишке пить хмельное?

Магистр словно догадался о его сомнениях:

– Ничего, Адалан, пей, привыкай. Ночная невеста понадобится тебе очень скоро, да не такая жидкая – учись узнавать ее обманы и справляться с ними.

Адалан послушался, осушил кубок до дна. Радостное тепло разлилось по телу, и он совсем перестал бояться. Захотелось добавки, а потом залезть в кресло с ногами и расспросить магистра обо всем, что было любопытного в Сером замке, раз уж старик сам решил учить его. Но он вовремя вспомнил об обманчивых чувствах, поэтому добавки просить не стал, хотя сапоги все же скинул и, подтянув под себя ноги, спросил:

– Магистр Дайран, это правда, что ты выбрал меня в ученики?

– Правда, – усмехнулся магистр не то его нахальной позе, не то словам, которые, конечно же, тоже были невежливы и глупы. – И, раз ты мой ученик, можешь спрашивать все, что хочешь.

– А почему ты меня взял?

– Потому что ты орбинит, первородный маг всетворящего огня, старшая кровь, как и я. Из магистров ордена ты мало кому подходишь: обучать старшего может только старший.

Адалан задумался. Снова, уже в который раз эти слова: старшая кровь, первородная магия... Странные слова, пристальные взгляды, особое отношение – похоже, об этом знают все на свете, кроме него. Если расспрашивать – этот важный старик вслед за магистром Датрисом и чернявым Ваджрой сочтет его неотесанным дикарем. То есть, не только он сам, но и Рахун, и Хафиса, его горячо любимый Ягодка, и даже малышка-Снежинка не стоят ничего, кроме насмешки? Нет уж. Ни за что он не допустит, чтобы над ними кто-то смеялся! И уж тем более магистр Дайран, глава ордена и его учитель...

– Что, это – все? Больше ничего спросить не хочешь? – нарушил молчание магистр.

Ничего такого не было в этом простом вопросе, но Адалан почему-то услышал сожаление, досаду и даже разочарование. И, испугавшись перемене в настроении учителя, вдруг выпалил все разом:

– Конечно, хочу! Как это, что это такое – быть первородным магом? Почему все кругом чего-то от меня ждут, когда я ничего не понимаю и не могу, совсем ничего: ни воду нагреть, как магистр Датрис, ни грязь с одежды счистить или отпереть дверь, как Ваджра, ни колдовские огни в темном коридоре засветить...

– Ох ты! – вдруг засмеялся старик. – Засветить магические огни не может почти никто из белых, и не смогут никогда. А вот ты – да, ты научишься, если захочешь. Но давай-ка разбираться по порядку. Видишь окно? Ну-ка расскажи мне, что там нарисовано.

Адалан посмотрел на витраж: капля света на темном стекле, стекающие с нее сплетения форм и красок, и среди них угадываются три танцующих фигуры – не то люди, не то твари бездны. Сами собой в памяти всплыли строки Песни Всетворения. Он оглянулся на учителя и тихо запел:

– Было это тогда, когда ничего не было. Было это там, где ничего не было. Не было – и стало: стала искра и стала капля. Упала искра в каплю и растаяла. И появились дети, числом три, и стали дети творить где и творить когда, чтобы было место играть и время меняться. И стали дети делать себе игрушки малые и большие, каждый то, что любил. И любил старший во всем порядок, закон и свет светлый, и творил закон и свет светлый. И любил средний во всем хаос, свободу и темную тьму, и творил свободу и темную тьму. И любила младшая мир и братьев своих, и звала их играть вместе, расти и меняться, и творила она любовь...

– Да, мальчик, – кивнул магистр, – триумвират Творящих: Закон, Свобода и Любовь. Хорошо поешь на даахири, сложный язык для человека.

Он улыбнулся одобрительно, потом подвинул кресло поближе, сел и продолжил:

– Вера даахи слишком строга, как строг их долг и служение, мы понимаем все немного иначе. Нет в мире чистого света или непроглядной тьмы, нет и быть не может. Совершенный закон мертв: он не позволяет движения и изменения, а неподвижна только смерть. Совершенный хаос пуст: он не допускает ограничений, любая форма в нем разрушится раньше, чем успеет родится. А без тьмы и света, в пустоте, любовь бессмысленна. Значит, в каждом создании Света есть доля Тьмы, в каждой твари Хаоса – доля Порядка. А чтобы Тьма и Свет, Хаос и Порядок пребывали в мире, нужна доля Любви. Теперь туда посмотри. Что там?

Учитель указал на другую арку, в створе которой были изображены две фигуры: зверь-даахи и человек. Черно-серый, как клубящийся дым, зверь замер, чуть припав к земле, крылья отведены назад, хвост и лапы в напряжении: прыжок – и гибкое тело растворится в небе. Но витые рога настороженно подняты, а морда зверя повернута к человеку. Человек, молодой мужчина, смотрит прямо на Адалана, светлые волосы и полы одежды треплет невидимый ветер, лицо спокойно, а взгляд прямой и открытый, в руках человека сияет маленькое солнце. Изображение этих двоих обнимает третий, огромный дракон со змеиным туловищем и когтистыми лапами. Крылья его застят небо, а рогатая голова щерится у ног. Лиловый с зелеными переливами, дракон кажется великим существом, какие бывают только в сказках.

Адалан, уже увлеченный разговором, с готовностью ответил:

– Дракон, дитя Закона, человек, дитя Свободы и даахи, дитя Любви.

– Мыслитель, вершитель, хранитель. Все верно. А теперь скажи-ка мне, Адалан, на кого похож этот человек?

Адалан посмотрел на витраж еще раз и отвернулся. То, что пришло в голову, совсем не хотелось говорить вслух. Но ничего не поделаешь – учитель ждал ответа.

– На господина Нарайна Орса он похож.

– Хм... наверное, так, – усмехнулся магистр. – А еще на господина Иделара Кера, да?

Адалан подумал, и согласился:

– Да, и на господина Кера тоже.

Между купцами было немало общего, но все-таки сам магистр напоминал ему бывшего хозяина куда сильнее. Адалан еще не успел до конца понять, что же это значит, когда учитель закончил за него:

– На Орса из Орбина, на Кера из Тирона, на меня и на тебя, мой мальчик.

Вот, значит, в чем дело! Адалан отбросил сомнения и нежелание вспоминать давние дни в школе – удовлетворить любопытство стало куда важнее.

– Так значит, господин Орс и господин Кер – особенные, не такие как все? И ты... и мы тоже?

– Да, мальчик, особенные. Мы, – магистр Дайран снова указал на витраж, – такие, – и тоже затянул на даахири. – И взял Маари пыль звериной тропы, и слюну хищника, и кровь его жертвы, и прибавил к тому семя трав, и гниющий плод древа, и смешал это с каплями вод небесных и каплями вод земных, и вылепил себе дитя. И обжег его тело пламенем бездны, и остудил неутомимым ветром. И сказал: вот дитя мое, по образу моему, вот дар мой – пламя всетворящее, чтобы создавать и разрушать, и власть иметь над созданиями, и в этом быть равным нам, и хотеть больше, но не видеть края сущего и не знать покоя. И стал человек Маари по образу Маари, дитя тьмы, свободы и хаоса.

Адалан слышал эту песнь много раз, ловил образы, нарисованные старой хааши, но слушал и смотрел бездумно, как сказку, не связывая со своей жизнью. Жизнь – это силки на мелких зверьков, рыбалка, горячая похлебка и шумные щенячьи игры. Когда Адалан слушал песни Шанары, богов и магов в его жизни еще не было.