Текст книги "Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим "

Автор книги: Витторио Альфиери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

назвалъ; но, большей частью, я не пользовался ими, а если и отдавалъ по назначенію, то показывался Т}-да вторично лишь тогда, когда на этомъ настаивали, что случалось весьма рѣдко. Эта чрезмѣрная нелюдимость происходила во мнѣ отъ гордости и непреклонности характера, предоставленнаго самому себѣ, а также и отъ природнаго и непобѣдимаго отвращенія къ новымъ лицамъ. Однако, трудно было не встрѣчать новыхъ людей, постоянно мѣняя мѣсто жительства. Я былъ бы вполнѣ удовлетворенъ, если бы могъ жить всегда съ тѣми же людьми, но не на одномъ и томъ же мѣстѣ.

Такъ какъ въ Генз^ѣ не было сардинскаго посланника, а у меня не было другихъ знакомыхъ, кромѣ моего банкира, я скоро сталъ скучать и рѣшилъ заѣхать въ концѣ іюня, но въ одинъ прекрасный день этотъ банкиръ пришелъ навѣстить меня. Это былъ достойный человѣкъ, хорошо знавшій свѣтъ; зазнавши о моей меланхоліи, нелюдимости и одиночествѣ, онъ спросилъ меня, какъ я провожу время; 3-знавъ, что у меня нѣтъ ни книгъ, ни знакомыхъ, и что я только и дѣлаю, что сижу на балконѣ, бѣгаю по улицамъ Генуи или катаюсь вдоль берега на лодкѣ, онъ сжалился надо мною и захотѣлъ непремѣнно познакомить меня съ однимъ изъ своихъ дрз'зей. Это былъ кавалеръ Карло Негрони, прожившій въ Парижѣ большую часть своей жизни; видя, какъ я стремился попасть тз’да, онъ мнѣ разсказалъ всю правду о Парижѣ; я повѣрилъ его словамъ лишь нѣсколько мѣсяцевъ спз’стя, когда пріѣхалъ въ Парижъ. Тѣмъ временемъ, этотъ любезный господинъ представилъ меня во многіе хорошіе дома, а также ввелъ на банкетъ, дававшійся, по обыкновенію, въ честь новаго дожа. Здѣсь я 43-ть не влюбился въ однз^г прелестнзто дамз’, которая была со мной очень любезна; но съ другой стороны, я такъ стремился поки-нз'ть Италію для новаго пзчгешествія, что на этотъ разъ любовь не овладѣла моимъ сердцемъ: она ждала меня въ недалекомъ бзщуіцемъ.

Наконецъ, я сѣлъ на небольшое судно, отправлявшееся

въ Антибъ, и мнѣ показалось, что я ѣду въ Индію. Въ моихъ проіулкахъ по морю я обыкновенно зщалялся отъ берега лишь на нѣсколько миль; но на этотъ разъ, благодаря попз’тномз’ вѣтрз⁷, мы вышли въ открытое море; постепенно вѣтеръ такъ усилился, что мы очутились въ опасности, и иамъ пришлось зайти въ Савонз⁷, на два дня,—ждать хорошей погоды. Эта задержка такъ меня опечалила и раздосадовала, что я не вышелъ на берегъ, даже для того, чтобы посмотрѣть знаменитую Савонскз⁷ю Мадоннз⁷. Я не хотѣлъ больше ни видѣть Италіи, ни слышать о ней; каждое лишнее мгновеніе, проводимое мною здѣсь, было мнѣ въ тягость, и, казалось, сокращало З’до-вольствія, ожидавшія меня въ Парижѣ. Это происходило отъ необз'зданнаго моего воображенія, которое постоянно през^твеличивало и радости и горе, раньше чѣмъ я испытывалъ ихъ; поэтомз⁷ на дѣлѣ они всегда оказывались совсѣмъ не такими значительными и не соотвѣтствовали моимъ ожиданіямъ.

Когда я высадился въ Антибо, мнѣ казалось, что все здѣсь создано, чтобы радовать меня: дрз^ггой языкъ, дрз’гіе обычаи, дрз^тгая архитектура, новыя лица; и хотя эта разница во всемъ не говорила въ пользз^т здѣшней страны, я находилъ въ ней много прелести. Я скоро отправился въ Тзчіонъ, а оттзща въ Марсель, ничего не посмотрѣвъ въ Тулонѣ, который мнѣ не понравился съ перваго взгляда. ДрЗ^тгое дѣло—Марсель; веселый видъ города, его новыя, чистыя и прямыя зчіицы, красота гавани, ловкость и бойкость дѣвицъ,—все это сразу привело меня въ восторгъ, и я быстро рѣшилъ остаться здѣсь на мѣсяцъ. Я думалъ поступить такъ и для того, чтобы не быть въ пути во время сильной іюльской жары. Въ гостиницѣ, къ обѣдз⁷ и къ ужинз⁷, за круглымъ столомъ собиралось многочисленное общество; но я не былъ обязанъ разговаривать, (а это всегда стоило мнѣ большихъ трз^тдовъ изъ за природной молчаливости); остальные часы дня я проводилъ одинъ, но не скучалъ. Моя молчаливость, происходившая отчасти отъ застѣнчивости, которз^гю я никогда не могъ

вполнѣ побороть въ себѣ, еще увеличивалась за этимъ столомъ, изъ за безконечнаго пустословія окружавшихъ меня французовъ. Они были люди различныхъ положеній, но большинство офицеры и кз^тпцы. Замкнутость моего характера мѣшала мнѣ сблизиться или подружиться съ кѣмъ нибудь изъ нихъ. Я охотно слушалъ ихъ, хотя малому научился отъ этого; но я всегда могъ слушать, безъ особаго труда, кого угодно, и даже самыя глз'пыя разсужденія пустыхъ людей.

Одна изъ главныхъ причинъ моего стремленія во Францію была возможность часто посѣщать здѣсь театръ. За два года до этого я видѣлъ въ Туринѣ труппу французскихъ комиковъ и въ теченіе всего лѣта посѣщалъ ихъ представленія; мнѣ были знакомы почти всѣ комедіи и лучшія изъ трагедіи, которыя они играли. Ни въ Туринѣ, ни во время моихъ путешествій по Франціи, мнѣ еще не приходила въ голову мысль, что настанетъ день, когда у меня явятся склонность и талантъ къ дра-матическомз^ творчеству. Я смотрѣлъ произведенія другихъ авторовъ съ большимъ вниманіемъ, но безъ всякой опредѣленной цѣли и безъ малѣйшаго желанія самому отдаться творчеству; долженъ признаться къ тому же, что комедіи производили на меня гораздо болѣе сильное впечатлѣніе, чѣмъ трагедіи, хотя я отъ природы былъ скорѣе склоненъ къ слезамъ, чѣмъ къ смѣху. Позднѣе, когда я сталъ дз^г-мать объ этомъ, мнѣ показалось, что главная причина моего равнодушія къ трагическому искусствз^ заключалась въ томъ, что почти во всѣхъ французскихъ трагедіяхъ есть эпизодическія лица, которыя своими выстзшленіями только удлиняютъ дѣйствіе и этимъ ослабляютъ впечатлѣніе. Благодаря-же томз% что мой слухъ былъ избалованъ итальянскимъ языкомъ, (хотя я и не желалъ быть итальянцемъ), мнѣ было очень непріятно слушать скучные фран-цз'зскіе стихи съ парными риѳмами, и не нравились самые звуки этого языка. Не знаю почему, но, несмотря на то, что артисты были гораздо лучше нашихъ и играли превосходныя и глз'боко-содержательныя произведенія, к ча-

сто не выносилъ отъ нихъ никакого впечатлѣнія и ухо-дилъ домой недовольнымъ. Изъ трагедій болѣе всего мнѣ нравились „Федра“, „Альзира“, „Магометъ" и еще немногія другія.

Кромѣ театра, моимъ любимымъ удовольствіемъ въ Марселѣ было цѣлыми вечерами кушаться въ морѣ. Я нашелъ очень живописное мѣстечко на мысѣ, расположенномъ направо отъ гавани. Тамъ я сидѣлъ на песчаномъ берегу', прислонившись къ скалѣ, скрывавшей отъ меня землю, и видѣлъ лишь небо и море. Среди этого величія природы я предавался мечтамъ цѣлыми часами,, любуясь на игру солнца въ волнахъ; и сколько поэтическихъ произведеній я могъ бы создать тогда, если бы умѣлъ выражаться прозой или стихами хоть на какомъ нибудь языкѣ!

Но въ концѣ концовъ и жизнь въ Марселѣ надоѣла мнѣ, т. к. все скоро надоѣдаетъ бездѣльникамъ. Я все время бредилъ Парижемъ; ю-го авгуюта, покинувъ Марсель, походя скорѣе на бѣглеца, чѣмъ на путешественника,., я безъ остановокъ прокатилъ до Ліона. Ни Эксъ со своими чущными прогу'лками, ни Авиньонъ, служившій нѣкогда мѣстопребываніемъ папъ и хранящій прахъ знаменитой Лауры, ни Воклюзъ, гдѣ такъ долго жилъ божественный Петрарка,—ничто не могло остановить меня по пути въ Парижъ. Въ Ліонѣ уюталость задержала меня на двѣ ночи и одинъ день; но послѣ этой остановки я съ прежней стремительностью пустился въ путь и черезъ Бургундію, меньше чѣмъ въ три дня, доѣхалъ до Парижа.

Глава V.

ПЕРВОЕ ПРЕБЫВАНІЕ ВЪ ПАРИЖѢ.

Я въѣзжалъ въ Парижъ въ авгуютѣ, не помню какого числа, между 15-ымъ и 20-ымъ, въ пасмурное, холодное и дождливое утро. Послѣ лучезарнаго неба Италіи и Про-

ванса, я еще ни разу не видалъ такихъ ужасныхъ тумановъ, особенно въ августѣ. Я въѣхалъ въ Парижъ черезъ з^богое предмѣстье Сенъ Марсо; пз’ть по грязнымъ, смраднымъ улицамъ до Сенъ Жерменскаго предмѣстья заставилъ мое сердце сжаться. Не помню, чтобы когда нибудь раньше подобныя впечатлѣнія отражались на мнѣ столь болѣзненно. Такъ торопиться, такъ тѣшить себя радз'жными мечтами—и все это только для того, чтобы погрз’зпться въ грязнз’ю клоакз*. Пріѣхавъ въ гостиницу, я з’же полонъ былъ такого разочарованія, что если бы не зюталоеть и чувство стыда, внезапно охватившее меня, я з’ѣхалъ бы отсюда немедленно. Каждый день моего пребыванія въ Парижѣ, гдѣ я осматривалъ малѣйшіе закоулки, приносилъ мнѣ новое разочарованіе. Посредственность построекъ и ихъ варварская архитектз^тра, комическое и жалкое величіе немногихъ домовъ, претендовавшихъ на званіе дворцовъ; грязь и готическій стиль церквей, вандальская архитектура театровъ этой эпохи и множество дрзтихъ непріятныхъ предметовъ, проходившихъ ежедневно передъ моими глазами, не говоря объ ужасныхъ раскрашенныхъ лицахъ женщинъ—все это не искзшалосъ ни прелестью безчисленныхъ садовъ, ни блескомъ и нарядностью гуляній, гдѣ можно было встрѣтить лз’чшее общество, ни изяществомъ и роскошью выѣздовъ, ни великолѣпнымъ фасадомъ Лувра, ни множествомь спектаклей и другими хорошими сторонами Парижа.

Между тѣмъ, плохая погода настойчиво продолжалась; солнце ни разз^г не выглянз’ло въ первыя двѣ недѣли, проведенныя мною въ Парижѣ. А на мои сз'жденія о морали, скорѣе сз’жденія поэта, чѣмъ философа, всегда сильно вліяла погода. Это первое впечатлѣніе отъ Парижа такъ глубоко врѣзалось въ мою память, что теперь еще (т. е. черезъ 23 года) я часто представляю его себѣ такимъ, хотя и вижу неправильность подобнаго представленія.

Дворъ находился въ это время въ Компьенѣ, гдѣ долженъ былъ провести весь сентябрь, и сардинскаго посланника, къ которому у меня имѣлись письма, не было изъ-за

этого въ Парижѣ. Я никого не зналъ здѣсь, кромѣ нѣкоторыхъ иностранцевъ, съ которыми встрѣчался въ разныхъ итальянскихъ городахъ; но и они не имѣли въ Парижѣ никакихъ серьезныхъ знакомствъ. Я проводилъ время въ прогулкахъ, въ посѣщеніи театровъ и женщинъ и, при этомъ, въ постоянной меланхоліи. Такъ прошло время до конца ноября, когда посланникъ переѣхалъ изъ Фон-тенебло въ Парижъ. Онъ ввелъ меня во многіе дома и, иреим'щественно, къ посланникамъ иностранныхъ державъ. У испанскаго посла я внервые сталъ играть въ карты; я ни выигралъ, ни проигралъ, но игра мнѣ надоѣла такъ-же скоро, какъ и дрз'гія парижскія з’веселенія, и я рѣшилъ въ январѣ заѣхать въ Лондонъ. Я скоро З’сталъ оть Парижа, въ которомъ зналъ собственно только улицы; да и вообще я гораздо менѣе страстно сталъ относиться къ новомз^т, т. к. убѣдился, что оно не только не соотвѣтствовало моимъ фантастическимъ ожиданіямъ, но оказывалось гораздо ниже того, что я могъ видѣть въ разныхъ городахъ Италіи. Но только послѣ Лондона я по настояіцемз' оцѣнилъ и Неаполь, и Римъ, и Венецію, и Флоренцію.

Передъ отъѣздомъ въ Лондонъ посланникъ предложилъ представиться ко дворз' въ Версалѣ, на что я согласился; мнѣ было интересно увидать дворъ, болѣе величественный, чѣмъ тѣ, какіе я зналъ раньше, хотя нз^гжно прибавить, что у меня было вполнѣ трезвое отношеніе ко всѣмъ дворамъ вообще. Это произошло і января 1768 годя,—въ день, отличавшійся отъ дрз’гихъ интересными и разнообразными церемоніями. Меня предупредили, что король обращается лишь къ знатнымл. иностранцамъ, но мнѣ было совершенно безразлично, бзщетъ онъ говорить со мной, или нѣтъ. Тѣмъ не менѣе, я не сразз^- привыкъ къ олимпійскому обращенію Людовика XV, который съ головы до ногъ измѣрялъ взглядомъ того, кто представлялся ему, ничѣмъ не выражая при этомъ своего впечатлѣнія. Вели бы гиганту сказали: „имѣю честь представить вамъ муравья",—гигантъ, вѣроятно, зыыбнулся бы,

или сказалъ: „какой крошечный звѣрекъ!" а если бы онъ и ничего не сказалъ, то выраженіе его лица сказало бы за него. Но это высокомѣрное молчаніе перестало огорчать меня, когда черезъ минуту король отнесся такъ же и къ гораздо больше значительнымъ, чѣмъ я, лицамъ. Послѣ короткой молитвы, которую онъ совершилъ съ двз^тмя прелатами,—одинъ изъ нихъ, насколько я помню, былъ кардиналомъ,—король направился къ часовнѣ; къ нем}– навстрѣчу вышелъ старшина купеческаго сословія, первое лицо парижскаго муниципалитета и, согласно обычаю, пробормоталъ краткое привѣтствіе по слзшаю новаго года. Монархъ отвѣчалъ емз^т безмолвнымъ кивкомъ головы и, обратившись къ одномз^г изъ придворныхъ, слѣдовавшихъ за нимъ, спросилъ, гдѣ остальные магистраты, которые обычно сопровождаютъ его. Тогда изъ толпы придворныхъ раздался шутливый голосъ: „они завязли въ грязн“. Всѣ засмѣялись, даже монархъ соблаговолилъ з^лыбнз-ться и затѣмъ прослѣдовалъ далѣе, чтобы прослзчпать ожи-давшз’іо его мессу. Непостоянная сз’дьба захотѣла, чтобы, лѣтъ около двадцати сгіз'стя, я з’видалъ въ Парижѣ, въ Ратушѣ другого Людовика. Онъ съ гораздо большей благосклонностью принималъ привѣтствіе отъ другого старшины, съ титуломъ мэра, 17 іюля 1789 года; и тогда пришлось придворнымъ завязнз'ть, въ свою очередь, по дорогѣ изъ Версаля въ Парижъ, хотя это было лѣтомъ; но въ тѣ времена на той дорогѣ была постоянная грязь. Я, быть можетъ, благословилъ бы Бога, за то, что онъ сдѣлалъ меня свидѣтелемъ этихъ событій,если бы не былъ слишкомъ увѣренъ, что правленіе плебейскихъ владыкъ можетъ стать для Франціи и для міра еще больше гибельнымъ, чѣмъ владычество капетинговъ.

Глава VI.

ПУТЕШЕСТВІЕ ВЪ АНГЛІЮ И ГОЛЛАНДІЮ-ПЕРВАЯ ЛЮБОВНАЯ ВСТРѢЧА.

Итакъ, я выѣхалъ изъ Парижа въ половинѣ января; спутникомъ моимъ былъ одинъ мой соотечественникъ, очень красивый молодой человѣкъ, неглупый отъ природы; онъ былъ десятью-двѣнадцатью годами старше меня, но бз^-дучи столь же невѣжественнымъ, какъ и я, еще менѣе предавался размышленіямъ; онъ больше любилъ З^частвовать въ свѣтской жизни, чѣмъ наблюдать и изучать людей. Это былъ Двоюродный братъ нашего посланника въ Парижѣ и племянникъ испанскаго посла въ Лондонѣ, князя ди-Массерано, у котораго долженъ былъ остановиться. Я былъ мало склоненъ къ путешествію въ чьемъ нибз'дь обществѣ, но для переѣзда въ опредѣленное мѣсто ничего не имѣлъ противъ спз^-тника. Все время онъ былъ въ веселомъ и болтливомъ настроеніи, и мы отлично ладили между собой; я могъ спокойно молчать, слз^гшая его и предоставляя ему вдоволь говорить и хвастаться: онъ былъ очень высокаго мнѣнія о себѣ, т. к. имѣлъ громадный зюпѣхъ з' женщинъ; съ з’влеченісмъ перечислялъ онъ мнѣ всѣ свои любовныя побѣды, что забавляло меня, не вызывая зависти. Вечеромъ, въ гостиницѣ, мы играли въ шахматы, въ ожиданіи з’жина; я всегда проигрывалъ: у меня не было способностей ни къ какой игрѣ. Чтобы попасть въ Калэ, намъ пришлось проѣхать въ объѣздъ черезъ Лиль, Дз^э и Сентъ Омэръ. Было такъ холодно, что въ нашей каретѣ, гдѣ накрѣпко закрывались окна и горѣла свѣча, разъ ночью замерзъ не только хлѣбъ, но и вино. Этотъ необычайный холодъ радовалъ меня, т. к. я отъ природы склоненъ ко всякимъ крайностямъ.

Но, оставивъ берега Франціи и высадившись въ Дз’врѣ, мы вдвое меньше стали 43’вствовать холодъ и по дорогѣ въ Лондонъ почти не видали снѣга. Насколько Парижъ мнѣ не понравился съ перваго взгляда, настолько сразу

понравилась Англія, и особенно Лондонъ. Улицы, гостиницы, лошади, женщины, всеобщее благосостояніе и жизнедѣятельность этого острова, чистота и комфортъ домовъ, хотя и небольшихъ, отсз'тствіе нищихъ, постоянный круговоротъ денегъ и промышленности, одинаково распространенной въ столицѣ и въ провинціи, словомъ все то, что прославило этз^т исключительно-свободнзчо и счастливз'іо сторонз'—очаровало меня съ перваго взгляда, и мои два послѣдзчощихъ посѣщенія ея ни въ чемъ не измѣнили этого мнѣнія. О, насколько Англія отличается отъ дрзтихъ госзщарствъ Европы во всѣхъ отрасляхъ общественнаго благосостоянія, благодаря превосходствз' своего правленія! Хотя я тогда не изз'чалъ серьезно кон-ститзщію Англіи, даруюіцуго ей это процвѣтаніе, я все-же сумѣлъ замѣтить и оцѣнить великіе плоды ея.

Въ Лондонѣ иностранцу гораздо легче попасть въ общество, чѣмъ въ Парижѣ. Вслѣдствіе этого и при помощи своего спутника я въ первые-же мѣсяцы з^гвлекся свѣтской жизнью. Моя неотесанность и природная нелюдимость быстро поддались отеческой ласкѣ и любезномз’^- вниманію, которые я встрѣтилъ со стороны князя ди-Массерано, испанскаго посланника, горячо любившаго пьемонтцевъ: онъ самъ былъ родомъ изъ Пьемонта, хотя отецъ его навсегда переселился въ Испанію. Но, черезъ три мѣсяца, убѣдившись, что выѣзды, з’жины и банкеты меня совершенно не развлекаютъ, и я ничего не могу въ нихъ почерпнз'ть, я перемѣнилъ образъ жизни; вмѣсто того, чтобы разыгрывать роль салоннаго кавалера, я предпочелъ взять на себя скромнз^тю должность кз^гчера, ожидающаго у подъѣздовъ. И вотъ я сталъ развозить изъ одного конца Лондона въ дрзъой моего товарища, прекраснаго Ганимеда, которому я предоставилъ славз' любовныхъ побѣдъ. Я такъ освоился со своей новой кз^тчерской должностью и исполнялъ ее такъ развязно, что даже з’спѣшно участвовалъ въ гонкахъ, которыя з'страиваются англійскими і<з^тчерами при разъѣздѣ изъ театровъ и изъ Рен-лафа, безъ з’щерба для экипажа и для лошадей. Итакъ, я проводилъ каждое утро 4—5 часовъ верхомъ, а вечеромъ 2—з часа правя на козлахъ во всякую погоду; зто было единственнымъ моимъ развлеченіемъ до конца зимы.– Въ апрѣлѣ я совершилъ со своимъ всегдашнимъ спутникомъ экскурсію въ лучшія провинціи Англіи. Мы побывали въ Портсмутѣ, Сальсбери, Батѣ, Бристолѣ и вернулись въ Лондонъ черезъ Оксфордъ. Страна эта мнѣ чрезвычайно понравилась, и гармонія, царящая на этомъ островѣ, гдѣ все стремится къ наибольшему общественному благосостоянію, съ каждымъ днемъ все болѣе очаровывала меня. Съ того времени во мнѣ родилось желаніе обосноваться здѣсь навсегда. Не могу сказать, чтобы мнѣ очень нравились англичане, хотя они и казались симпатичнѣе французовъ, такъ какъ отличались большимъ добродз'-шіемъ. Но общій характеръ страны, простота нравовъ, красота и скромность женщинъ, духъ законности въ правленіи, настоящая свобода, отсюда проистекающая—все это заставляло меня вполнѣ примириться съ непріятностями климата, меланхоліей, которз'Ю онъ навѣваетъ и съ раззорительною дороговизной жизни.

Вернувшись изъ этой поѣздки, я съ новой силой былъ охваченъ желаніемъ пз’тешествовать и мнѣ стоило большихъ трудовъ отложить свой отъѣздъ въ Голландію до начала іюня; когда насталъ долго жданный день, я отплылъ изъ Гарвича въ Гельветльвусъ, кзща прибылъ черезъ 12 часовъ благодаря попз^тному вѣтру.

Голландія – пріятная, смѣющаяся страна въ лѣтнее время, но она бы мнѣ еще болѣе понравилась, если бы я посѣтилъ ее до пз’тешествія въ Англію, т. к. все то, чѣмъ восхищаешься въ Англіи: ея населеніе, богатства, чистота, мзщрость законовъ, чудеса оживленной промышленности—все это находишь и въ Голландіи, но въ меньшей степени. Въ самомъ дѣлѣ, послѣ многихъ дрз'гихъ путешествій, увеличившихъ мою опытность, только Англія и Италія изъ европейскихъ странъ оставили во мнѣ желаніе посѣтить ихъ вновь: первая, потомз¹, что з'мѣніе въ ней, такъ сказать, покорило и видоизмѣнило природз^-;

вторая же потому, что въ ней природа всегда энергично возставала, чтобы всячески отомстить часто плохимъ и всегда бездѣятельнымъ правительствамъ.

Во время моего пребыванія въ Гаагѣ, гдѣ я остался гораздо дольше, чѣмъ предполагалъ, я попалъ, наконецъ, въ первый разъ въ жизни, въ любовныя сѣти. Прелестная молодая женщина, бывшая только годъ замужемъ, полная природной граціи, скромной красоты и наивности, ранила меня въ самое сердце. Городъ былъ маленькій, развлеченія рѣдки; я видалъ ее чаще, чѣмъ мнѣ сначала этого хотѣлось; но скоро я сталъ жаловаться, что вижз' ее слишкомъ рѣдко. Не замѣчая этого, я самымъ ужаснымъ образомъ попалъ въ плѣнъ; я уже сталъ думать о томъ, чтобы никогда не покидать Гааіу, будучи убѣжденъ что я не въ состояніи жить безъ этой женщины. Мое непокорное сердце, извѣдавши любовь, открылось также и для чувства нѣжной дружбы. Моимъ новымъ дрзтомъ оказался донъ Хозе д’Акз'на, тогда портз^гальскій посланникъ въ Голландіи.

Это былъ человѣкъ большого з^тма, крайне оригинальный, достаточно образованный, съ желѣзнымъ характеромъ, добрымъ сердцемъ и пламенной, возвышенной дз^гшой. Извѣстное соотвѣтствіе нашихъ замкнутыхъ характеровъ сблизило насъ незамѣтнымъ образомъ, а искренность и пылкость нашихъ дз’іпъ довершили остальное. Такимъ образомъ, въ Гаагѣ я почувствовалъ себя счастливѣйшимъ 'изъ смертныхъ: въ первый разъ въ жизни я ничего на свѣтѣ не желалъ, кромѣ дрз⁷га и любовницы. Я былъ любовникомъ и дрз⁷гомъ, и пользовался взаимностью съ обѣихъ сторонъ; моя душа питалась исключительно нѣж-ныыи чувствами: съ дрзтомъ я говорилъ о любовницѣ, съ ней же—о другѣ. Такимъ образомъ, я вѣшалъ тогда радости несравненныя и до тѣхъ поръ еще невѣдомыя моему сердпу, хотя оно всегда искало ихъ, предчувств)’я ихъ въ будущемъ. Этотъ достойный другъ всегда давалъ мнѣ самые мудрые совѣты. Онъ обладалъ особеннымъ искз’сствомъ (котораго я никогда не забуду) заставлять меня краснѣть и раскаиваться въ пустой и праздной жизни, которую я велъ, никогда не открывая книги, безконечно многаго не зная. Мое невѣжество сказывалось особенно въ томъ, что мнѣ совершенно чужды были многіе великіе поэты, составляющіе гордость Италіи, а также, хотя и немногіе, но значительные ея прозаики и философы; между’ прочимъ, безсмертный Никколо Макіавелли, котораго я зналъ лишь по именп. Это геній, очерненный и искаженный предразсудками въ нашихъ школахъ, гдѣ ограничиваются одной характеристикой, не знакомя учащихся съ его твореніями, и не давая себѣ труща прочесть и понять его. Другъ д‘Акуна подарилъ мнѣ экземпляръ Макіавелли, который я до сихъ поръ храню; я неоднократно перечитывалъ его и сдѣлалъ въ немъ нѣкоторыя замѣтки; но это было много лѣтъ спустя. Какъ ни странно (я замѣтилъ это много позже), но никогда духъ мой съ такой любовью не жаждалъ работы и творчества, какъ въ тѣ времена, когда мое сердце было полно любви. Безъ сомнѣнія, любовь мѣшала мнѣ примѣнять мои умственныя способности, но именно она способствовала ихъ иробу’жденію. Лучше всего я преуспѣвалъ въ литературѣ тогда, когда могъ отдать, въ видѣ дани, плоды своего творчества любимому’ и дорогому су’іцествѵ.

Но это блаженство въ Голландіи продолжалось недолго. Мужъ моей любовницы былъ богатый человѣкъ, сынъ губернатора Батавіи. Онъ часто мѣнялъ мѣсто жительства и, ку’пивъ незадолго передъ этимъ баронское помѣстье въ Швейцаріи, рѣшилъ провести тамъ осень. Въ августѣ онъ поѣхалъ съ женою на воды въ Спа, куда я дружески сопровождалъ ихъ, не вызывая его ревности. Возвращаясь изъ Спа въ Голландію, мы ѣхали вмѣстѣ до Местрихта, гдѣ я былъ прину’жденъ покинуть ихъ—возлюбленная моя должна была ѣхать съ матерью въ деревню, а мужъ ея направился въ Швейцарію, Я не былъ знаком ь съ ея матерью и не имѣлъ никакого удобнаго предлога или приличнаго средства проникнуть въ чужой домъ. Мое сердце разрывалось отъ тоски при этой

первой разлукѣ, но оставалась еще слабая надежда, что мы вновь увидимся. И, въ самомъ дѣлѣ, черезъ нѣсколько дней послѣ моего возвращенія въ Гаагу и отъѣзда мужа въ Швейцарію, моя подруга вновь появилась въ городѣ. Счастье мое было безпредѣльно, но пролетѣло какъ единый мигъ. Десять дней я считалъ себя, и дѣйствительно былъ, счастливѣйшимъ изъ людей. Моя подруга не смѣла сообщить мнѣ о своемъ отъѣздѣ въ деревню, а я не имѣлъ смѣлости спросить объ этомъ... Разъ утромъ ко мнѣ явился другъ д’Акуна и сообщилъ, что ей пришлось уѣхать. Онъ передалъ мнѣ письмецо, написанное ея рз'кой, которое было для меня смертельнымъ з^тдаромъ: она писала съ откровенной нѣжностью, что во избѣжаніе скандала не могла больше откладывать своего возвращенія къ мужу, который приказалъ ей немедленно вернз’ться. Другъ участливо посовѣтовалъ покориться необходимости и быть разсзщительнымъ, такъ какъ зло было непоправимо.

Я думаю, никто не повѣрилъ бы мнѣ, если бы я описалъ всѣ безумства, которыя совершилъ въ припадкѣ горя, доведшаго меня до отчаянія. Въ общемъ, говоря кратко, я хотѣлъ во что бы то ни стало умереть.

Не сказавъ объ этомъ никомз^1, и, притворившись больнымъ, чтобы избавиться отъ присз'тствія дрзта, я послалъ за хирзфгомъ, котораго попросилъ пз'стить кровь; когда онъ исполнилъ мое желаніе и зщалился, я сдѣлалъ видъ, что хѳчз' спать и, задернз’въ занавѣски, принялся срывать съ себя повязки, чтобы истечь кровью.

Но въ это время преданный и благоразз⁷мный Илья подбѣжалъ къ моей кровати и отдернулъ занавѣски: онъ прекрасно видѣлъ въ какомъ я состояніи и, кромѣ того, былъ предупрежденъ моимъ другомъ. Застигнутый врасплохъ, смз^щенный и, можетъ быть, уже раскаявшійся въ своемъ мальчишескомъ поступкѣ, я сказалъ ему, что перевязка у меня развязалась нечаянно. Сдѣлавъ видъ, что вѣритъ мнѣ, онъ снова завязалъ ее, но затѣмъ з^гже не переставалъ за мной наблюдать. И даже болѣе того—

онъ послалъ за д'Акуной, который сейчасъ же прибѣжалъ ко мнѣ; они заставили меня встать съ постели и другъ Завелъ меня къ себѣ, гдѣ продержалъ нѣсколько дней, ни на минз’ту не оставляя одного.

Мое отчаяніе было безпросвѣтно и безмолвно, такъ какъ стыдливость, или, быть можетъ, недовѣрчивость, не позволяли мнѣ высказать его: я или молчалъ, или плакалъ. Но совѣты друга, легкія развлеченія, которыя онъ мнѣ доставлялъ, смутная надежда вновь встрѣтиться съ любимою и пріѣхать на бзщущій годъ въ Голландію и, вѣроятно, еще въ большей мѣрѣ моя естественная девятнадцатилѣтняя безпечность—все это понемногу облегчило мое горе. И хотя дз^тша моя еще долго продолжала болѣть, я взялъ себя въ рз'ки черезъ нѣсколько дней.

Внявъ голосу благоразз^тмія, хотя и съ сердцемъ полнымъ печали, я рѣшилъ ѣхать обратно въ Италію, такъ какъ мнѣ было слишкомъ тяжело видѣть ту страну и тѣ мѣста, которыя живо напоминали о счастьѣ, также внезапно затраченномъ, какъ внезапно оно ворвалось въ мою жизнь. Мнѣ было также очень тяжело разстаться съ другомъ; но, видя мою глз^бокую дз'шевную боль, онъ самъ з'говаривалъ меня ѣхать, увѣряя, что пз'теше-ствіе, новизна впечатлѣній и время залечатъ все.

Въ половинѣ сентября я вырвался изъ объятій д'Акуны, который захотѣлъ проводить меня до Утрехта; я поѣхалъ черезъ Брюссель, Лотарингію, Эльзасъ, Швейцарію, Савойю, останавливаясь вплоть до Пьемонта лишь для ночевокъ. Меньше чѣмъ въ три недѣли, я добрался до Куміаны, гдѣ была вилла моей сестры, куда проѣхалъ изъ Сз'зы прямымъ путемъ, миновавъ Тзфинъ, во избѣжаніе всякихъ встрѣчъ со знакомыми. Мнѣ нужно было пережить остатокъ своего горя въ полномъ одиночествѣ. И во все время моего путешествія я видѣлъ лишь стѣны Нанси, Страсбурга, Базеля, Женевы и другихъ городовъ, которые проѣзжалъ; я не говорилъ ни слова съ вѣрнымъ

ЖИЗНЬ ВИТТОРІО АЛЪФІЕРИ,

7

Ильей, который, приноравливаясь къ моему болѣзненной}' состоянію, повиновался мнѣ по одному знаку п предупреждалъ всѣ мои желанія.

Глава VII.

ВЕРНУВШИСЬ НА РОДИНУ, Я ПРЕДАЮСЬ ВТЕЧЕНІК ПОЛУГОДА ИЗУЧЕНІЮ ФИЛОСОФІИ.

^г7⁶9-

Таково было мое первое путешествіе, продолжавшееся два года и нѣсколько дней.

Я провелъ шесть недѣль въ деревнѣ съ моей сестрой, а затѣмъ вмѣстѣ съ нею вернулся въ Туринъ. Многіе не узнавали меня, такъ я возмужалъ за эти два года. Такъ полезна оказалась для меня эта разнообразная, свободная и богатая впечатлѣніями жизнь. Проѣзжая черезъ Женеву, я накупилъ цѣлый сундукъ книгъ: среди нихъ были произведенія Руссо, Монтескье, Гельвеція и т. и. Вернувшись на родину съ сердцемъ, полнымъ меланхоліи и любви, я почувствовалъ необходимость занять умъ серьезной работой, но не зналъ на чемъ остановиться. Мое воспитаніе, такое небрежное вначалѣ и законченное шестью годами праздной, разсѣянной жизни, сдѣлало меня неспособнымъ ни къ какимъ занятіямъ.

Въ нерѣшительности относительно того, что предпринять,—остаться на родинѣ или ѣхать вновь путешествовать,—я поселился на эту зиму въ домѣ сестры; цѣлые дни я занимался чтеніемъ, гулялъ немного и не завязывалъ никакихъ новыхъ отношеній съ людьми. Я все еще продолжалъ читать только французовъ: мнѣ очень хотѣлось прочесть „Элоизу“ Руссо и я много разъ начиналъ ее; но хотя и былъ исполненъ увлеченій и по-прежнему страстно влюбленъ, я все же находилъ въ этой книгѣ столько преувеличенныхъ чувствъ, изысканности и

холоднаго анализа, а съ другой стороны такъ мало искренняго чувства и такъ много разсзщочности, что не могъ кончить перваго тома. Что касается политическихъ произведеніи Руссо, напримѣръ, его „Общественнаго договора", я не понималъ ихъ и потомз⁷ оставилъ въ покоѣ.

Изъ Вольтера меня особенно очаровывала проза, стихи же его я находилъ сочными. „Генріадз⁷" я читалъ лишь •отрывками; «Дѣвственницу» никогда не могъ дочитать, такъ какъ всегда имѣлъ отвращеніе къ непристойнымъ произведеніямъ. Были мнѣ знакомы и нѣкоторыя изъ его трагедій. Монтескье, наоборотъ, я прочелъ два раза подрядъ, съ начала до конца съ большимъ завлеченіемъ, и не безплодно. Философія Гельвеція произвела на меня также глз’бокое, хотя и тяжелое, впечатлѣніе. Но любимой книгой, впродолженіе всей зимы дарившей меня огромнымъ наслажденіемъ, была «Жизнеописанія великихъ людей» Плутарха.

Нѣкоторыя изъ нихъ, какъ, напримѣръ, Тимолеона, Цезаря, Брз'та, Пелопида, Катона я перечитывалъ по четыре-пять разъ, и при этомъ съ такими слезами, съ такими изступленными возгласами восторга, а иногда и гнѣва, что если бы кто-нибудь з^гслышалъ все это изъ сосѣдней комнаты, меня непремѣнно сочли бы за сумасшедшаго. Часто, читая о высокихъ качествахъ этихъ великихъ людей, я вскакивалъ внѣ себя, и слезы ярости и страданья наполняли мои глаза при одной мысли, что я родился въ Пьемонтѣ, и въ такое время, и при такомъ правительствѣ, когда ничто великое не могло быть проявлено ни словомъ, ни дѣломъ и гдѣ можно было лишь безплодно мечтать о великихъ подвигахъ. Этой зимой я усердно занимался также изз’ченіемъ планетной системы и законовъ движенія небесныхъ тѣлъ, вѣрнѣе сказать, тѣмъ въ этихъ наз'кахъ, что можетъ быть понято безъ геометріи, которая все еще была для меня недостз'пна. Дрз’гими словами, я изз⁷чалъ историческзчо часть этой, по существз⁷ математической, наз⁷ки. Не-

смотря на ограниченность моихъ знаній, я понялъ ее настолько, что постигъ величіе творенія, и если бы былъ настолько развитъ, чтобы продолжать дальнѣйшее изуче-ніе ея, то никакая наука не могла бы плѣнять меня болѣе.

Но среди этихъ пріятныхъ и благородныхъ занятій, восхищавшихъ меня, возрастала моя сумрачность, меланхолія и отвращеніе ко всякимъ обычнымъ развлеченіямъ, и мой шуринъ постоянно настаивалъ на томъ, чтобы я женился. По природѣ я былъ скорѣе склоненъ къ семейной жизни; но въ девятнадцать лѣтъ я побывалъ въ Англіи, а двадцати прочелъ и горячо оцѣнилъ Плз'тарха; этого было достаточно, чтобы отвратить меня отъ женитьбы и семейнаго быта въ Туринѣ. Тѣмъ не менѣе, благодаря легкомысленности моего возраста, я понемногу сталъ сдаваться и позволилъ шурину подыскать молодз'Ю наслѣдницу знатнаго рода; впрочемъ, она оказалась довольно красивой, съ прекрасными черными глазами, которые безъ труда заставили бы меня забыть Плз'тарха, подобно томз% какъ Плз^гархъ, быть можетъ, заслонилъ мою страсть къ прекрасной голландкѣ. Я долженъ сознаться, къ своему стыдо, что въ этомъ случаѣ богатство молодой дѣвз'шки прельщало меня больше, нежели красота ея: я разсчитывалъ про себя, что мои доходы, вдвое этимъ з'величенные, дадутъ мнѣ возможность стать болѣе виднымъ лицомъ въ обществѣ. Но тутъ моя счастливая звѣзда поелз'жила мнѣ лз'чше, чѣмъ низменные расчеты. Молодая дѣвз’шка, которая сначала была ко мнѣ расположена, подъ вліяніемъ доброй тетушки, обратила свое вниманіе на другого молодого человѣка. Онъ былъ членомъ большой семьи, и благодаря множеству братьевъ и дядей, его матеріальное положеніе было гораздо хуже моего; но при дворѣ онъ пользовался покровительствомъ герцога савойскаго, предполагаемаго наслѣдника короны, пажемъ котораго онъ былъ ранѣе и отъ котораго впослѣдствіи дѣйствительно получилъ желанныя милости. Кромѣ того, онъ обладалъ прекраснымъ характеромъ и