Текст книги "Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим "

Автор книги: Витторио Альфиери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Мои англійскія лошади остались въ Англіи и я продалъ ихъ всѣхъ, кромѣ лучшей, которзчо оставилъ подъ надзоромъ з^г маркиза Караччіоли; но такъ какъ безъ лошадей я былъ лишь половиной самого себя, то, не З'спѣвъ пріѣхать въ Барселону, кз’пилъ двз^хъ,—однз^г андалузскую, золотисто-гнѣдз'ю, чудное животное изъ породы сегіозіпі бе Хегег, и НасЬа изъ Кордовы, меньше рос-

томъ, но прелестную и полную огня. Я ст> дѣтства мечталъ объ испанскихъ лошадяхъ; но ихъ такъ трудно выписать! Поэтому я просто не вѣрилъ, что у меня ихъ двѣ, и такія прекрасныя. Даже Монтэнь мало з^тѣшалъ меня. Я рѣшилъ продолжать путешествіе по Испаніи верхомъ, карета должна была ѣхать короткими переѣздами и очень медленно. Въ этой полуафриканской странѣ нѣтъ почтоваго движенія въ каретахъ и не могло бы быть въ виду плачевнаго состоянія дорогъ. Задержанный въ Барселонѣ легкимъ нездоровьемъ до начала ноября, я рѣшилъ съ помощью грамматики и испанскаго словаря почитать немного на этомъ дивномъ языкѣ, который намъ, итальянцамъ, такъ легко дается. Дѣйствительно, мнѣ удалось разобрать Донъ Кихота, котораго я понималъ довольно хорошо, а любилъ еще больше, но много помогло мнѣ въ этомъ и то, что я читалъ его раньше по-французски.

Направившись въ Сарагоссу и Мадридъ, я понемногз^ сталъ привыкать къ новой манерѣ путешествовать по этимъ пустынямъ, съ которой вполнѣ можно примириться лишь при большой молодости, здоровьѣ, деньгахъ и терпѣніи. Въ двѣ недѣли я очень недорно доѣхалъ до Мадрида и скоро сталъ находить болѣе удовольствій въ такомъ непрерывномъ пз'ти, чѣмъ въ остановкахъ по полз¹-варварскимъ городамъ: впрочемъ, вамъ уже извѣстно, что при безпокойной подвижности моего характера для меня не было большаго удовольствія, чѣмъ ѣзда, и большей скуки, чѣмъ остановки. Большею частью я совершалъ пѣшкомъ лучшую часть пути рядомъ съ моимъ прекраснымъ андалузцемъ, который слѣдовалъ за мной, съ вѣрностью собаки и разговоръ междз' нами не прекращался; мнѣ было очень радостно чувствовать себя съ ней вдвоемъ въ обширныхъ пустыняхъ Аррагоніи. Я всегда посылалъ впередъ своихъ людей съ каретой и мз’лами, а самъ слѣдовалъ за ними на далекомъ разстояніи. Илья же ѣхалъ на маленькомъ мулѣ, съ рз^жьемъ въ рзжахъ и стрѣлялъ по дорогѣ кроликовъ, зайцевъ и птицъ—настоя-

щихъ обитателей Испаніи; онъ пріѣзжалъ за часъ или за два до меня и, благодаря его распорядительности, мнѣ всегда было чѣмъ утолить голодъ, какъ въ полдневной, такъ и вечерней остановкѣ.

Къ несчастью для меня (быть можетъ, къ счастью для другихъ), въ то время я еще не умѣлъ выражать въ стихахъ своихъ мыслей и чувствъ. Въ такомъ одиночествѣ и при постоянномъ движеніи я бы, вѣроятно, излился въ потокѣ риѳмъ; ибо тысячи моральныхъ и меланхолическихъ размышленій, тысячи печальныхъ, радостныхъ или безумныхъ образовъ иногда одновременно занимали мой умъ. Но тогда я не владѣлъ еще языкомъ, на которомъ могъ бы выражаться, и мнѣ не приходило въ голову, что я когда-либо смогу написать что-нибзщь стихами или прозой. Итакъ, я довольствовался своими мечтаніями, иногда плакалъ горькими слезами или смѣялся самъ не зная отчего: явленія, которыя обыкновенно разсматриваются какъ безз^міе, если въ резз^гльтатѣ этого не является поэтическое произведеніе; но лишь только родится оно, сейчасъ же о безз^тміи говорятъ: „это поэзія¹*. И не ошибаются. Такъ я въ первый разъ 113'тешеетво-валъ до Мадрида. Я настолько пристрастился къ цыганской жизни, что въ Мадридѣ сначала очень екз^чалъ и мнѣ стоило большихъ з’силій просидѣть тутъ цѣлый мѣсяцъ. Я ни съ кѣмъ не завелъ знакомства и никого не зналъ здѣсь, кромѣ одного молодого часовыхъ дѣлъ мастера, только что вернз’вшагося изъ Голландіи, ю-да оиъ ѣздилъ изз'чать свое ремесло. Этотъ юноша былъ очень уменъ отъ природы и, уже немного повидавъ свѣтъ, вмѣстѣ со мной горько сѣтовалъ на печальное, варварское состояніе родины. Здѣсь я вкратцѣ разскажу объ одномъ грубомъ и безумномъ постз’пкѣ по отношенію къ Ильѣ, который я совершилъ въ присз^ттствіи этого молодого испанца. Однажды вечеромъ, когда мы поужинали съ часовщикомъ и сидѣли еще за столомъ, вошелъ Илья, чтобы причесать меня, послѣ чего мы обыкновенно всѣ ложились спать. Навивая на щипцы

прядь волосъ, онъ дернз^лъ одинъ волосъ сильнѣе дрз^тгихъ. Ни слова ему не говоря, я вскочилъ быстрѣе молніи и, схвативъ подсвѣчникъ, изо всѣхъ силъ ударилъ его въ правый високъ; кровь брызнула цѣлымъ фонтаномъ прямо на молодого человѣка, сидѣвшаго противъ меня, по дрз^г-гз^гю сторону довольно широкаго стола. Молодой человѣкъ, конечно, не могъ догадаться, что нечаянно выдернутый волосъ былъ единственной причиной моей внезапной ярости, рѣшивъ, что я сошелъ съ ума, онъ кинулся ко мнѣ. Но разъяренный, оскорбленный и серьезно раненый Илья бросился уже на меня съ ^лаками. Ловко З^тскользнз^гвъ отъ него, я успѣлъ выхватить изъ ноженъ шпагз% которая лежала тутъ же на стулѣ. Илья напиралъ на меня, я грозилъ ему остріемъ шпаги. Испанецъ задерживалъ насъ обоихъ; вся гостиница поднялась на ноги, прибѣжали слуги и такимъ образомъ было прекращено траги-комическое столкновеніе, весь позоръ котораго ложился на меня. Немного успокоившись, мы объяснились. Я сказалъ, что чувствуя, какъ меня дергаютъ за волосы, не могъ сдержаться. Илья отвѣтилъ, что онъ даже не замѣтилъ этого, а испанецъ заявилъ, что если я не былъ вполнѣ сзьмасшедшимъ, то не былъ и въ достаточной мѣрѣ разумнымъ. Такъ кончилось это дикое столкновеніе, вызвавъ во мнѣ стыдъ и угрызенія совѣсти, и я сказалъ Ильѣ, что онъ правильно поступилъ бы, если-бъ убилъ меня. Ему не трз^гдно было это сдѣлать. Я очень высокаго роста, а онъ гораздо выше меня; его сила и храбрость вполнѣ соотвѣтствовали его росту. Рана на его вискѣ была неглз'бока, но кровь продолжала сильно сочиться изъ нея, и если бы я ударилъ его немного выше, то изъ-за выдернз'таго волоска убилъ бы человѣка, котораго очень любилъ. Этотъ звѣрскій припадокъ гнѣва привелъ меня въ ужасъ и, хотя Илья казался болѣе или менѣе успокоеннымъ, но еще не былъ расположенъ простить мнѣ. Я не хотѣлъ выказать ему недовѣрія; черезъ два часа послѣ того, какъ рана была перевязана и все въ комнатѣ приведено въ порядокъ, я легъ въ постель и оставилъ, какъ всегда, незапертой маленькую дверь, соединявшую мою спальню съ комнатой Ильи; я не послушался испанца, который совѣтовалъ мнѣ не искушать такимъ образомъ человѣка оскорбленнаго и въ глубинѣ дзшіи еще разгнѣваннаго. Я же нарочно громко сказалъ Ильѣ, который уже легъ, что если ему вздз'мается, пз^тсть онъ придетъ и убьетъ меня ночью, какъ я того заслзокиваю. Но Илья, бывшій по меньшей мѣрѣ такимъ же великодушнымъ, какъ его хозяинъ, ограничился въ своемъ мщеніи тѣмъ, что надолго сохранилъ два платка, пропитанныхъ кровью изъ его раны, и изрѣдка показывалъ ихъ мнѣ. Трз^тдно понять такое смѣшеніе свирѣпости и великодзчпія съ его и съ моей стороны тому, кто не знакомъ съ нравами и темпераментомъ пьемонтцевъ. Когда впослѣдствіи я старался дать себѣ отчетъ въ этой з^жасной вспыльчивости, я легко з^гбѣдился въ томъ, что при горячности моего характера и постоянномъ сзфовомъ одиночествѣ достаточно было одного неосторожнаго прикосновенія къ волосз' на прическѣ, чтобы переполнить чашу. Впрочемъ, если я и билъ своихъ слзч'ъ, то не больше, чѣмъ дрз^ггой на моемъ мѣстѣ; при этомъ я дѣйствовалъ не палкой или инымъ орз'жіемъ, а кзмаками, стзоюмъ, вообще первымъ попавшимся предметомъ, какъ бываетъ въ молодости, когда вступаешь въ борьбзц вынужденный подстрекательствомъ дрЗ’гихъ юношей. Но въ тѣхъ рѣдкихъ случаяхъ, когда это со мной приключалось, я даже одобрялъ тѣхъ слзтъ, которые давали мнѣ сдачи, потомз^ что въ подобныхъ столкновеніяхъ не хозяинъ билъ своего слугу, а ссорились двое равныхъ между собой человѣка. Продолжая, такимъ образомъ, жить какъ бы въ медвѣжьей берлогѣ, я и не замѣтилъ, какъ настз⁷пилъ конецъ моего короткаго пребыванія въ Мадридѣ; между тѣмъ, я не видалъ ни одного изъ тѣхъ рѣдкихъ сокровищъ, которыя могли бы возбз^т-дить мое любопытство: ни знаменитаго дворца Эскзфіала, ни Аранжз'эца, ни даже королевскаго дворца въ Мадридѣ, не говоря уже о его владѣльцѣ. Главной причиной такой дикости моей было то, что я находился въ дурныхъ отно-

шеніяхъ съ нашимъ сардинскимъ посланникомъ. Я зналъ, его по Лондонз', гдѣ онъ былъ тогда посломъ, во время моего перваго пребыванія тамъ въ 1768 г., и мы не чувствовали дрз'гъ къ другу симпатіи. Пріѣхавъ въ Мадридъ и узнавъ, что онъ находится вмѣстѣ со дворомъ въ одной изъ королевскихъ резиденцій, я воспользовался его отсутствіемъ, чтобы оставить свою визитную карточк}’ и вмѣстѣ съ ней рекомендательное письмо изъ госз’дарствсн-наго секретаріата, которое я по обыкновенію привезъ съ собой. Вернувшись въ Мадридъ, онъ заѣхалъ ко мнѣ, но не засталъ дома, послѣ чего мы не встрѣчались болѣе. Все это дѣлало мой непріятный и раздражительный нравъ еще болѣе рѣзкимъ. Я покинулъ Мадридъ въ первыхъ числахъ декабря и черезъ Толедо и Бадаіозъ, не торопясь, направился въ Лиссабонъ, куда, послѣ двадцатидневнаго-пути, пріѣхалъ наканунѣ Рождества.

Этотъ городъ представляется пз^гтешественникз% подъ-ѣзжающему, какъ я, со стороны Тахо, великолѣпнымъ амфитеатромъ, почти не уступающимъ генз^эзскому, на обширнѣе и разнообразнѣе его; это зрѣлище наполнило мою дуиіз^ восторгомъ, особенно съ извѣстнаго разстоянія. Но удивленіе, восхищеніе стали уменьшаться по мѣрѣ того, какъ мы приближались къ берегз^т, и окончательно уступили мѣсто печали, когда пришлось высадиться на набережной среди зшицъ, представлявшихъ изъ себя грз^тды камней,—развалинъ, оставшихся послѣ землетрясенія на мѣстѣ прежнихъ жилищъ. Подобныхъ улицъ было еще очень много въ нижней части города, хотя прошло уже 15 лѣтъ послѣ этой прискорбной катастрофы.

7 мая 1772.

Воспоминаніе о моемъ пребываніи въ Лиссабонѣ, гдѣ я прожилъ лишь пять недѣль, вѣчно мнѣ 63’детъ дорого, потому что тамъ я познакомился съ аббатомъ Томмазо ди-Калз’зо, младшимъ братомъ графа Валь-перга ди-ЛІазино, бывшаго тогда пьемонтскимъ посланникомъ въ Португаліи. Этотъ человѣкъ, рѣдко пріятнаго-

характера, утонченный въ обращеніи и очень образованный, сдѣлалъ мое пребываніе въ Лиссабонѣ необыкновенно отраднымъ. Не удовлетворенный тѣмъ, что почти ежедневно обѣдалъ съ нимъ у его брата, я предпочиталъ проводить длинные зимніе вечера въ разговорахъ съ нимъ, чѣмъ гнаться за нелѣпыми свѣтскими развлеченіями. Я всегда выносилъ что-нибзщь изъ общенія съ нимъ: его доброта и снисходительность были безграничны; онъ обладалъ способностью облегчать мнѣ тяжесть и стыдъ моего полнаго невѣжества, которое ему должно было казаться особенно несноснымъ и отвратительнымъ, ибо его знанія были громадны. Ничего подобнаго я не испытывалъ при знакомствѣ съ дрз'гими учеными, которыхъ встрѣчалъ до сихъ поръ: побороть ихъ тщеславіе всегда было мнѣ противно. Да и могло ли быть иначе? Единственное, что равнялось моему невѣжествз', была моя гордость. Однажды, въ одинъ изъ этихъ прелестныхъ вечеровъ, я почувствовалъ въ глубинѣ дз’іни чисто лирическій порывъ къ поэзіи, полный восхищенія и энтузіазма; но это была лишь минутная вспышка, тотчасъ погасшая подъ пепломъ, гдѣ дремала еще много лѣтъ. Достойпый и любезнѣйшій аббатъ читалъ мнѣ одзг къ сз^гдьбѣ—величественное произведеніе Гвиди, имя котораго я слышалъ впервые. Многія строфы въ этой одѣ, особенно восхитительная строфа о Помпеѣ, вызывали во мнѣ невыразимый восторгъ настолько, что добрый аббатъ пришелъ къ убѣжденію, что я рожденъ для поэзіи и сказалъ мнѣ, что если бы я сталъ работать, я могъ бы писать отличные стихи. Но минута поэтическаго восторга прошла и видя, какой ржавчиной еще покрыты мои духовныя способности, я рѣшилъ, что это дѣло невозможное и пересталъ о немъ думать. Однако, дрз^гжба и пріятное общество этого единственнаго въ своемъ родѣ человѣка, живого образа Монтэня, не мало содѣйствовали з’ііорядоченію моего нрава. Я еще не чзъствовалъ себя вполнѣ излеченнымъ, но у меня понемногу снова появилась привычка читать и размышлять въ гораздо большей степени, чѣмъ за послѣдніе восемнадцать мѣсяцевъ.

Въ Лиссабонѣ я бы не остался и десяти дней, не бз^гдь здѣсь аббата; мнѣ ничего не понравилось тутъ кромѣ женщинъ; все въ нихъ напоминаетъ о ІиЪгісиз абзрісі Горація. Но такъ какъ душевное здоровье мнѣ снова стало въ тысячу раз}' дороже тѣлеснаго, я старался избѣгать честныхъ женщинъ.

Въ первыхъ числахъ февраля я выѣхалъ въ Севилью и Кадиксъ, увозя съ собой изъ Лиссабона лишь глубокое уваженіе и нѣжнучо дружбз' къ аббату де-Калз’зо, съ которымъ надѣялся когда-нибзщь встрѣтиться въ Туринѣ. Чудный климатъ Севильи очаровалъ меня также, какъ и оригинальный, чисто-испанскій видъ этого города. Я всегда предпочиталъ плохой оригиналъ хорошей копіи. Испанская и портз^тгальская націи являются почти единственными въ Европѣ, которыя до сихъ норъ сохраняютъ свои обычаи, особенно въ низшемъ и среднемъ классахъ. И хотя хорошее какъ бы растворено въ океанѣ различныхъ злоупотребленій, тяготѣющихъ надъ обществомъ, тѣмъ не менѣе, эти народы, на мой взглядъ, являются прекраснымъ сырымъ матеріаломъ, изъ котораго можно выработать великія качества, особенно въ смыслѣ военныхъ добродѣтелей; они въ высшей степени обладаютъ нужными для этого элементами—храбростью, настойчивостью, честностью, воздержанностью, терпѣніемъ, послз^шаніемъ и возвышенностью дз’-ши.

Я довольно весело закончилъ карнавалъ въ Кадиксѣ. Но черезъ нѣсколько дней послѣ отъѣзда, по дорогѣ въ Кордовз^г, я почзшствовалъ, что выношу изъ Кадикса нѣкоторыя воспоминанія, отъ которыхъ мнѣ не легко будетъ отдѣлаться. Эти не очень славныя раны сдѣлали еще болѣе печальнымъ длиннѣйшее іутешествіе отъ Кадикса до Турина. Я хотѣлъ совершить его однимъ духомъ, проѣхавъ черезъ всю Испанію до того мѣста, откз'да я въѣзжалъ. Благодаря мзокеству, настойчивости и постоянствз^г, то верхомъ, то пѣшкомъ, по грязи, со всякими неудобствами добрался я, наконецъ, до Перпиньяна, но въ очень плохомъ состояніи. Тз^ттъ я снова нашелъ почтовое сообщеніе и

продолжалъ путь гораздо пріятнѣе. На всемъ этомъ обширномъ пространствѣ лишь два мѣста понравились мнѣ нѣсколько—Кордова и Валенсія, особенно провинція Валенсіи, по которой я проѣзжалъ въ концѣ марта, въ теплую и чудную весну, какую такъ любятъ описывать поэты. Окрестности, прогулки, прозрачныя воды и мѣстоположеніе города Валенсіи, ея дивное лазурное небо, какая-то влюбленная истома, разлитая въ атмосферѣ, женщины со сладострастными взглядами, заставлявшія меня проклинать красавицъ Кадикса,—таковы были особенности этой сказочной страны, которая больше всѣхъ дрз^тгихъ оставила во мнѣ желаніе вернуться въ нее и чаще всѣхъ представляется моему воображенію.

Изъ Барселоны я вернулся черезъ Тортозу и, чрезвычайно затомленный такимъ медленнымъ путешествіемъ, принялъ героическое рѣшеніе разстаться съ моимъ прекраснымъ андалузцемъ. Это послѣднее путешествіе, продолжавшееся тридцать дней сряду, отъ Кадикса до Барселоны, ужасно утомило его; я не хотѣлъ изнурять его еще больше, заставляя довольно быстро бѣжать за почтовой каретой по дорогѣ въ Перпиньянъ. Что касается другой лошади, кордовской, то она захромала между Кордовой и Валенсіей, и вмѣсто того, чтобы остановиться на двое сутокъ, что могло бы спасти ее, я подарилъ ее очень красивымъ дочерямъ одной хозяйки гостиницы, сказавъ имъ, что если онѣ позаботятся о ней и дадутъ отдохнуть, то смогутъ продать за хорошія деньги; съ тѣхъ поръ я ничего о ней не слыхалъ. Итакъ, у меня осталась всего одна лошадь; не желая продавать ее, что было совершенно не въ моемъ характерѣ, я подарилъ ее одному французскому банкиру, жившему въ Барселонѣ, съ которымъ познакомился во время своего перваго пребыванія въ этомъ городѣ. Если вы хотите знать, что представляетъ изъ себя сердце ростовщика, то вотъ вамъ примѣръ. У меня оставалось приблизительно триста пистолей испанскаго золота; по закону ихъ нельзя было вывезти и на таможнѣ строго слѣдили за этимъ; я оказался въ затрудненіи и попросилъ банкира, которому только что подарилъ лошадь, дать мнѣ чекъ на эту сумму, чтобы получить деньги въ Монпелье, черезъ которое лежалъ мой путь. Чтобы выказать мнѣ свою благодарность, онъ взялъ сначала деньги, а затѣмъ выдалъ такой чекъ, что когда я сталъ получать въ Монпелье деньги луидорами, то оказалось, что я получаю приблизительно на семь процентовъ меньше, чѣмъ могъ бы получить взявъ съ собой и лично размѣнявъ свои пистоли. Но мнѣ и не нужно было такого проявленія любезности банкировъ, чтобы составить мнѣніе объ этомъ разрядѣ людей; они всегда казались мнѣ самой низкой и гнусной частью человѣческаго общества. И тѣмъ они подлѣе, чѣмъ больше хотятъ выглядѣть барами; задавая вамъ пышный обѣдъ, они не стѣсняются ограбить васъ въ своемъ банкѣ и всегда готовы воспользоваться общественными несчастіями.

Наконецъ, торопя цѣною золота и ударами палки медленный шагъ муловъ, я въ два дня доѣхалъ отъ Барселоны до Перпиньяна; по дорогѣ туда я проѣхалъ это разстояніе въ четыре дня. Я настолько привыкъ къ бы-стромз^т передвиженію, что разстояніе отъ Перпиньяна до Антиба пролетѣлъ не останавливаясь ни въ Нарбоннѣ, ни въ Монпелье, ни въ Эксѣ. Въ Антибѣ я сейчасъ же сѣлъ на пароходъ, шедшій въ Генз^ю, гдѣ я остановился только на три дня для отдыха, и затѣмъ въѣхалъ въ предѣлы родины. Я провелъ лишь два дня съ матерью въ Асти и, послѣ трехлѣтняго отсутствія, вернулся въ Тз^г-ринъ 5 мая 1772 года.

Проѣзжая черезъ Монпелье, я посовѣтовался съ однимъ знаменитымъ хирзфгомъ о той болѣзни, которучо захватилъ въ Кадиксѣ. Онъ настаивалъ, чтобы я остановился въ Монпелье, но я предпочелъ довѣриться своемз' опыту и знаніямъ вѣрнаго Ильи, который не разъ прекрасно вылечивалъ меня въ Германіи и въ другихъ мѣстахъ; итакъ, я оставилъ корыстолюбиваго хирурга и, какъ уже сказалъ выше, продолжалъ свое путешествіе со страшной быстротой. Но з'томленіе отъ этихъ двухъ мѣсяцевъ передвиженія значительно з'худшило болѣзнь. Вернз'вшись въ Тз'ринъ, я долженъ былъ зшотребить цѣлое лѣто на поправленіе здоровья. Таковы были главные плоды моего •второго трехлѣтняго пз^тешествія!

Глава XIII.

СКОРО ПОСЛѢ ВОЗВРАЩЕНІЯ НА РОДИНУ Я ВЪ ТРЕТІЙ РАЗЪ ПОПАДАЮСЬ ВЪ ЛЮБОВНЫЯ СѢТИ.

ПЕРВЫЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ ОПЫТЫ.

Несмотря на то, что какъ на собственный, такъ и на чз’жой взглядъ, я не вынесъ ничего добраго изъ пяти лѣтъ странствованія, я сталъ гораздо благоразз^тмяѣе и мой крзтозоръ очень расширился. Поэтомз⁷, какъ только ширинъ снова заговорилъ со мной о дипломатической карьерѣ, о которой я бы долженъ былъ хлопотать, я отвѣчалъ ему, что имѣлъ слз^чай видѣть разныхъ королей и ихъ представителей и не замѣтилъ среди нихъ ни одного сколько-нибудь порядочнаго; что я не хотѣлъ бы быть представителемъ самого Великаго Могола, а не то что послѣдняго изъ европейскихъ царей—нашего госзщаря; что если ужъ человѣкъ имѣлъ несчастье родиться въ подобной странѣ, остается только одинъ исходъ, т. е. жить въ ней на свои средства, если они есть, или создать себѣ достойное занятіе подъ покровительствомъ счастливой /независимости. Лицо моего собесѣдника вытянулось при моихъ словахъ, такъ какъ онъ былъ камеръ-юнкеромъ короля. Онъ больше не говорилъ со мной объ этомъ и я еще болѣе З^ттвердился въ своемъ рѣшеніи.

Мнѣ исполнилось тогда двадцать три года. Я былъ достаточно богатъ для жизни бъ свободной странѣ; имѣлъ нѣкоторую опытность въ вопросахъ нравственныхъ и политическихъ, благодаря поверхностномз⁷ наблюденію

столькихъ странъ и народовъ; во мнѣ было столько же тщеславія, сколько и невѣжества. Поэтому мнѣ еще роковымъ образомъ предстояло совершить много ошибокъ, прежде чѣмъ найти достойный и полезный выходъ усердію моего пылкаго, нетерпѣливаго и гордаго характера.

1773-

Въ концѣ того года, когда я вернулся въ Туринъ, я нанялъ здѣсь великолѣпный домъ на чудной площади Санъ-Карло, который былъ обставленъ роскошно и со вкусомъ, и началъ вести полную удовольствій жизнь съ друзьями, которыхъ у меня оказалась множество.

8 мая.

Старинные товарищи по академіи и тѣ, которые принимали участіе во всѣхъ продѣлкахъ моей юности, стали вновь моими закадычными друзьями; изъ нихъ человѣкъ двѣнадцать были связаны со мной тѣсной дружбой и мы учредили постоянное общество, члены котораго избирались и исключались лишь баллотировкой, и которое, благодаря всевозможнымъ шутовскимъ постановленіямъ, имѣло видъ настоящаго масонскаго общества, не будучи имъ. Единственной цѣлью этой компаніи пріятелей были развлеченія, общіе ужины; мы собирались разъ въ недѣлю, чтобы разсудительно или безразсудно поговорить о всевозможныхъ предметахъ.

Эти торжественныя собранія происходили у меня, такъ какъ мой домъ былъ лучше и больше, чѣмъ у другихъ, и потому, что я жилъ въ немъ одинъ, мы чувствовали себя свободнѣе. Среди этихъ молодыхъ людей, которые всѣ были хорошаго происхожденія и принадлежали къ лучшимъ фамиліямъ города, были самые разнообразные люди: бѣдные и богатые, добрые, посредственные, умные, глупые, невѣжды и очень образованные. Благодаря этому смѣшенію, такъ удачно подобранному случаемъ, я не могъ (а если бы и могъ, то не захотѣлъ бы этого) первенствовать ни въ какомъ отношеніи, хотя

ни одинъ изъ нихъ не видалъ того, что я видѣлъ. Установленныя нами правила были безпристрастны, справедливы и обязательны для всѣхъ. Такое собраніе, какъ наше, могло бы одинаково хорошо основать равноправнз^тю республику, какъ и правильно установленное шуточное общество. Случай и обстоятельства захотѣли, чтобы оно стало вторымъ, а не первымъ. Мы поставили довольно большой ларецъ, въ который черезъ верхнее отверстіе опускались всевозможныя рукописи, читавшіяся затѣмъ предсѣдателемъ нашихъ еженедѣльныхъ собраній, у котораго находился ключъ отъ ларца. Среди этихъ писаній встрѣчались иногда довольно оригинальныя и очень забавныя; авторы не подписывали своего имени, но оно большею частью угадывалось. Къ нашему общему, и особенно моему несчастью, всѣ эти произведенія были написаны если не на французскомъ языкѣ, то французскими словами. Я былъ счастливъ, что могъ бросить въ ларецъ нѣкоторыя рукописи, весьма заинтересовавшія собраніе. Это были шз’тки, вперемежку съ философскими разсужденіями и дерзкими словами, написанныя на очень плохомъ, почти жалкомъ французскомъ языкѣ, но онѣ были всѣмъ понятны и могли легко имѣть успѣхъ передъ аудиторіей, которая была не искуснѣе меня во французскомъ языкѣ. Одну изъ нихъ я сохраняю до сихъ поръ. Я взялъ такой страшный судъ: Богъ требовалъ з' всѣхъ дзчпъ полной исповѣди въ ихъ жизни; я вывелъ здѣсь разныя личности, которыя сами описывали свой характеръ. Этотъ отрывокъ имѣлъ большой з'спѣхъ, такъ какъ не былъ лишенъ соли и правдивости. Тутъ были намеки Ь живые портреты, смѣшные и разнообразные, въ которыхъ можно было узнать цѣлый рядъ нашихъ соотечественниковъ обоихъ половъ, которыхъ аз^тдиторія моментально называла.

Этотъ маленькій опытъ, доказавшій мнѣ, что я могу набросать на бз^тмагѣ кое-какія мысли и этимъ доставить удовольствіе другимъ, внз^тшялъ мнѣ емз'тное желаніе и отдаленную надежду написать, когда-нибз’дь, что-либо

ЖИЗНЬ ВИТТОРІО АЛЬФІЕРИ.

10

болѣе значительное; но что бы это могло быть? Я еще не зналъ, и дарованія мои еще не пробудились. Такъ какъ у меня было призваніе лишь къ сатирѣ, къ томз% чтобы изображать въ людяхъ и въ предметахъ комическую сторону, то, размышляя объ этомъ и взвѣшивая обстоятельства, я подумалъ, что мнѣ будетъ совсѣмъ не трудно владѣть подобнымъ оружіемъ; но въ глубинѣ души я очень невысоко цѣнилъ этотъ обманчивый и пустой жанръ. Преходящій успѣхъ, сопутствующій произведеніямъ этого рода, основанъ скорѣе на зависти и злобѣ людей, всегда готовыхъ порадоваться насмѣшкѣ надъ ближнимъ, чѣмъ на дѣйствительныхъ заслзщахъ того, кто осмѣиваетъ. Но въ ту пору моя чрезмѣрная и постоянная расточительность, полная независимость, женщины, мои двадцать четыре года и мои лошади, число которыхъ увеличилось до двѣнадцати, всѣ эти препятствія, бывшія столь могз^т-чей помѣхой для начинанія какого-либо полезнаго дѣла, заглушали и усыпляли во мнѣ всякое желаніе стать писателемъ. Итакъ, продолжая жить въ бездѣйствіи, не имѣя, такъ сказать, ни единаго часа для себя, не открывая ни одной книги, я, естественно, долженъ былъ поддаться новой, очень для меня печальной, любви; послѣ безконечныхъ приступовъ тоски, стыда, горя, я вышелъ изъ этого испытанія съ истинной, сильнѣйшей и яростной жаждой знанія и дѣла, жаждой, не покидавшей меня отнынѣ. Она избавила меня отъ ужаса скз’ки, пресыщенія, праздности; скажз' болѣе: излѣчила отъ полнаго разочарованія, къ которому я настолько становился склоненъ, что если бы не погрузился въ зюердныя и постоянныя з^мственныя занятія, ничто не могло бы спасти меня отъ сз'масшествія или самоубійства въ возрастѣ до тридцати лѣтъ.

Это третье опьяненіе любовью было совершенно безобразно и продолжалось слишкомъ долго. Новый предметъ моей страсти была особа знатнаго происхожденія, но не обладавшая особенной репз'таціей въ свѣтскомъ обществѣ; она была з'же и не очень молода, вѣроятно, лѣтъ на 9– іо старше меня. Между нами еще раньше завязалась легкая

дружба, при первомъ моемъ выступленіи въ свѣтѣ, когда я былъ лишь въ первомъ отдѣленіи академіи. Шесть или семь лѣтъ спз’стя наши квартиры оказались визави; она приняла меня самымъ ласковымъ образомъ. Я бездѣльничалъ, а моя душа была, вѣроятно, одной изъ тѣхъ, о которыхъ Петрарка сказалъ съ такимъ 43’вствомъ и правдивостью:

5о сіі сйе росО сапаре зі аііассіа

Ш’апіша §епіі1, диашГеІІа ё зоіа,

Е поп ё сЬі рег Іеі сШеза (ассіа.

Наконецъ, быть можетъ, мой добрый отецъ Аполлонъ избралъ этотъ странный пз^-ть, чтобы призвать меня къ себѣ. Дѣйствительно, хотя я вначалѣ и не любилъ этз^г женщину, никогда и впослѣдствіи ее не з'важалъ, и даже невысоко цѣнилъ ея необычайнзчо красотз% тѣмъ не менѣе, какъ иоло-З'.мный вѣря въ ея безграничную любовь ко мнѣ,—я въ концѣ концовъ, серьезно полюбилъ ее и цѣликомъ погрз^зился въ это 43'вство. Съ тѣхъ поръ для меня исчезли и развлеченія и дрз'зья, я даже сталъ пренебрегать лошадьми, которыхъ такъ любилъ. Съ восьми з^гтра и до ползчючи я былъ съ ней, недовольный этимъ, но не бз^гдучи въ состояніи оторваться отъ нея: дикое и жестокое положеніе, въ которомъ я жилъ (или лучше сказать прозябалъ) приблизительно съ половины 1773 года до конца февраля ¹775 года. Хвостъ этой кометы, столь фатальной и столь благодѣтельной для меня, проходилъ черезъ меня еще дольше.

Глава XIV.

БОЛѢЗНЬ И ВЫЗДОРОВЛЕНІЕ.

Гакъ какъ я бѣсновался съз^-тра до вечера все время, пока продолжался этотъ романъ, мое здоровье скоро пошатнулось и въ концѣ 1773 года я дѣйствительно захворалъ ие затяжной, но такой страшной болѣзнью, что туринскіе-остряки—ихъ тамъ не мало—шзн'я говорили, что я изобрѣлъ ее только для себя. Она началась рвотой, продолжавшейся тридцать шесть часовъ подрядъ, а когда мой желудокъ совсѣмъ опустѣлъ, меня стала потрясать икота, похожая на рыданіе, со страшными корчами въ области діафрагмы, которыя не позволяли мнѣ выпить глотка воды. Доктора, боясь воспаленія, пустили мнѣ на ногѣ кровь, что сейчасъ же прекратило спазмы желудка, но вмѣсто нихъ появились конвз'льсіи всего тѣла и страшное нервное возбз’жденіе. Въ такомъ припадкѣ я то и дѣло зщарялся о кровать головой, если ее не держали, или рукой и особенно локтемъ. Я не могъ принимать никакой пищи и никакого питья; ибо едва только мнѣ подносили что-либо, мною овладѣвала такая нервная дрожь, что ее ничѣмъ нельзя было унять. Если же меня старались удержать силой, по • изучалось еще хуже; и больной, обезсиленный послѣ четы-рехдневной полной діэты, я сохранялъ еще столько мускульной энергіи, что дѣлалъ усилія, на которыя не былъ бы способенъ въ нормальномъ состоянія. Я провелъ такимъ образомъ пять дней, выпивъ не болѣе двадцатитридцати глотковъ воды, да и то неохотно. Нерѣдко спазмы тотчасъ удаляли ихъ. Наконецъ, на шестой день конвульсіи немного умѣрились благодаря тому, что я ежедневно проводилъ пять – шесть часовъ въ очень горячей ваннѣ, составленной наполовинз’– изъ воды, наполовину изъ масла. Какъ только открылась возможность глотать, я сталъ нить много сыворотки и очень быстро поправился. Но діэта продолжалась такъ долго, и я дѣлалъ такія зюилія во время рвоты, что подъ грудобрюшной преградой, между двз’мя косточками, которыми она кончается, образовалось пустое пространство величиной въ яйцо, которое никогда съ тѣхъ поръ не заполнялось. Ярость, стыдъ и отчаяніе, въ которое меня приводила моя недостойная любовь, были настоящей причиной этой странной болѣзни и, не видя выхода изъ этого мерзкаго лабиринта, я надѣялся на смерть и ждалъ ее. На пятый день болѣзни, когда доктора стали особенно опасаться за мою жизнь, ко мнѣ былъ допущенъ одинъ достойный мой дрз^тгъ, гораздо старше меня, съ цѣлью но-будить меня сдѣлать то, о чемъ я сразу догадался по его виду и по вступительнымъ словамъ, то есть исповѣдаться и продиктовать завѣщаніе. Я предупредилъ его, попросивъ и о томъ и о другомъ, и это не смз^тило меня. Два или три раза въ молодости приходилось мнѣ стоять со смертью лицомъ къ лидз^г, и кажется, я всегда встрѣчалъ ее одинаково. Кто знаетъ, езчмѣю ли я принять ее такъ же, когда она предстанетъ предо мной неотвратимо? Нз^гжно, дѣйствительно, чтобы человѣкъ замеръ, чтобы дать возможность другимъ, да и ему самому, оцѣнить себя по достоинству.

^І774*

Оправившись отъ этой болѣзни, я снова поддался чарамъ любви. Но зато совершенно отказался отъ пріятныхъ обязанностей военной слзчкбы, которыя мнѣ были всегда въ высшей степени противны, особенно подъ властью деспотизма, который несовмѣстимъ съ возвышеннымъ по нятіемъ отечества. Но все-таки, долженъ сознаться, что Венера въ данномъ слз'чаѣ была для меня гораздо позорнѣе Марса. Какъ бы то ни было, я отправился къ пол-ковникз' и, разсказавъ о состояніи своего здоровья, просилъ его принять прошеніе объ увольненіи меня со слз'жбы, которзто я, по правдѣ сказать, никогда не исполнялъ; изъ тѣхъ восьми лѣтъ, когда я носилъ мз'ндиръ, пять я провелъ за границей, а въ теченіе трехъ остальныхъ при-сз'тствовалъ не болѣе .чѣмъ на пяти смотрахъ, которые происходили лишь дважды въ годъ въ провинціальной милиціи, гдѣ я служилъ.

Между тѣмъ, я продолжалъ влачить время въ томъ же рабствѣ, стыдясь самого себя, скучающій и скучный, избѣгая знакомыхъ и дрз^зей, въ лицахъ которыхъ слишкомъ ясно видѣлъ молчаливые з'преки моей постыдной слабости. Въ январѣ і774 года моя любовница захворала болѣзнью, причиной которой я легко могъ быть, хотя и не былъ въ этомъ вполнѣ завѣренъ; такъ какъ ея болѣзнь требовала абсолютнаго покоя и тишины, я преданно сидѣлъ у ея ногъ, чтобы во всемъ ей прислзокивать; я оставался при ней съ утра до вечера, избѣгая даже разговаривать изъ боязни повредить ея здоровью. Однажды, во время исполненія этихъ скучныхъ обязанностей, я взялъ нѣсколько листовъ бумаги, попавшихся подъ рз’кз^г, и нацарапалъ сцену изъ трагедіи или комедіи, слз'чайно-и безъ всякаго плана, самъ въ точности не зная, что это бз^гдетъ; предполагалось ли тутъ одно, пять или десять дѣйствій,—я затрзщняюсь сказать. Это былъ діалогъ въ стихотворной формѣ между лицомъ, которое я назвалъ Фотинъ, Дамой и Клеопатрой, появляющейся послѣ того, какъ два дрзъихъ персонажа обо всемъ переговорили.. Такъ какъ нз’жно было выдз'мать какое-нибудь имя для дамы, а оно не приходило мнѣ на З’мъ, я назвалъ ее Лахезисъ, забывъ, что такъ звали одну изъ Паркъ. И теперь, думая объ этомъ, я тѣмъ болѣе поражаюсь своей неожиданной мысли, что въ теченіе шести лѣтъ не написалъ ни одного итальянскаго слова и даже очень рѣдко читалъ что-либо на этомъ языкѣ. И вотъ, ни съ того-ни съ сего, самъ не зная почему, я вдрз'ГЪ рѣшилъ написать эти сцены по-итальянски и въ стихахъ. ¹)