Текст книги "Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим "

Автор книги: Витторио Альфиери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Эта смутная надежна, которая росла и увеличивалась пылкимъ воображеніемъ, воодз'шевила меня и я сталъ еще болѣе з^гсердствовать въ своей поштайской наз'кѣ. Наконецъ, случилось, что слзъа дяди согласился показать драгоцѣнный подарокъ, предназначавшійся мнѣ: то была серебряная шпага, довольно хорошей работы. Увидѣвъ ее, я воспламенился желаніемъ ее имѣть, и я ожидалъ каждый день, что ползшз’’ ее, считая, что вполнѣ это

заслужилъ; но шпага такъ и не стала моей. Насколько я понялъ или догадался впослѣдствіи, дядѣ хотѣлось, чтобы я самъ попросилъ подарить мнѣ эту шпагз’; однако, та самая черта моего нрава, которая нѣсколькими годами ранѣе, въ домѣ матери, помѣшала мнѣ высказать бабз’шкѣ свое желаніе, и на этотъ разъ заставила меня молчать, хотя я и тяготился этимъ. Такъ я и не попросилъ у дяди шпагз^г, и потому не получилъ ея.

Глава VI.

ХИЛОСТЬ МОЕГО ЗДОРОВЬЯ.—ПОСТОЯННЫЯ НЕДОМОГАНІЯ.—ПОЛНАЯ НЕСПОСОБНОСТЬ КЪ КАКОМУ-ЛИБО ФИЗИЧЕСКОМУ НАПРЯЖЕНІЮ, ВЪ ОСОБЕННОСТИ КЪ ТАНЦАМЪ.—ПРИЧИНЫ.

Такъ прошелъ и этотъ годъ занятій физикой; лѣтомъ дядя былъ назначенъ вице-королемъ Сардиніи и сталъ готовиться къ отъѣзду. Онъ з'ѣхалъ въ сентябрѣ, передавъ меня попеченію тѣхъ немногочисленныхъ родственниковъ со стороны отца и матери, которые еще оставались у меня въ Тз'ринѣ. Отъ веденія же денежныхъ моихъ дѣлъ и отъ опекунства онъ отказался или, по крайней мѣрѣ, раздѣлилъ эту заботу съ однимъ изъ своихъ друзей. Съ той поры я сталъ пользоваться нѣсколько большей свободой въ тратѣ денегъ, такъ какъ впервые началъ получать небольшое, но опредѣленное мѣсячное содержаніе, установленное моимъ новымъ опекз^гномъ. Дядя до сихъ поръ рѣшительно не соглашался на это; и, какъ тогда, такъ и сейчасъ, я считаю такой отказъ чрезвычайно неразумнымъ. Весьма вѣроятно, здѣсь мѣшалъ и Андрей, который, производя за меня необходимыя издержки, быть можетъ, не забывалъ и своихъ выгодъ и потомз’ находилъ болѣе удобнымъ положеніе, при которомъ онъ одинъ представлялъ дядѣ отчеты о расходахъ и держалъ меня въ болѣе полной отъ себя зависимости. Этотъ Андрей

обладалъ поистинѣ умомъ государственнаго мужа изъ тѣхъ, какихъ въ наше время встрѣчается не мало и при томъ не изъ наименѣе знаменитыхъ. Въ концѣ 1762 года я перешелъ къ изз’ченію гражданскаго и каноническаго права; эти наз'ки должны были привести меня черезъ четыре года къ славѣ и увѣнчать адвокатскими лаврами. Но черезъ нѣсколько недѣль занятій юриспрзщенціей со мной вновь приключилась болѣзнь, которою я страдалъ два года назадъ, и отъ которой у меня слѣзла почти вся кожа съ головы. На этотъ разъ болѣзненныя явленія были сильнѣе, чѣмъ раньше; до такой степени моя бѣдная голова была мало приспособлена къ тому, чтобы стать арсеналомъ опредѣленій, формулъ и прочихъ прелестей гражданскаго и каноническаго права. Лучше всего было бы сравнить состояніе покрововъ моего черепа съ землей, когда она въ засуху, выжженная солнцемъ, растрескивается по всѣмъ направленіямъ, въ томленіи ожидая благодатнаго дождя. Изъ моихъ ранъ выдѣлялось столько гноя, что пришлось, скрѣня сердце, обречь свои волосы въ жертву жестокимъ ножницамъ, и когда черезъ мѣсяцъ болѣзнь прошла, я былъ на-голо остриженъ и въ парикѣ. Это происшествіе было однимъ изъ самыхъ печальныхъ въ моей жизни; тяжело было лишиться волосъ и надѣть парикъ, который тотчасъ сталъ предметомъ язвительныхъ насмѣшекъ моихъ дерзкихъ товарищей.

17 апрѣля.

Сначала я хотѣлъ было открыто встать на защитз^т злосчастнаго парика, но сообразилъ вскорѣ, что никакой цѣной не спасти его отъ безудержнаго натиска насмѣшниковъ, и что я могу лишь погубить и себя вмѣстѣ съ нимъ; тогда я рѣшилъ тотчасъ же перейти во вражескій станъ. Я сорвалъ съ головы ни въ чемъ неповинный парикъ и прежде, чѣмъ дѣло приняло слишкомъ неблагопріятный оборотъ, подбросилъ его вверхъ какъ мячъ, измѣннически предоставивъ его всяческому поношенію. Черезъ нѣсколько дней общее возбужденіе, вызванное парикомъ, настолько

унялось, что я могъ спокойно носить его. И меня даже менѣе преслѣдовали за фальшивые волосы, чѣмъ двухътрехъ сотоварищей по несчастью. Я понялъ съ тѣхъ поръ, что всегда слѣдуетъ притвориться, будто отдаешь добровольно то, что все равно будетъ у тебя отнято.

Въ томъ ж-е году у меня появились новые зрителя,– одинъ по клавесинз', дрзъой по географіи. Я охотно занимался съ глобусомъ и картами, которые развлекали меня, и дѣлалъ недз^грные успѣхи въ географіи, куда присоединялись кое-какія свѣдѣнія по исторіи, въ особенности древней. Учитель географіи, родомъ изъ долины Аоста, преподавалъ по-францз'зски и давалъ мнѣ для чтенія франдз'зскія книги, которыя я понемногз^г сталъ понимать; среди нихъ былъ Оіі Віаз, который привелъ меня въ восхищеніе: это была первая книга послѣ Энеиды въ переводѣ Каро, которую я прочелъ подрядъ и съ начала до конца. Съ той поры я сталъ завлекаться романами и прочелъ большое число ихъ въ родѣ „Кассандры", „Альма-хильды" и т. п. Болѣе всего мнѣ нравились и сильнѣе всего меня трогали самые мрачные или самые чз'встви-тельные. Среди романовъ мнѣ попались „Записки значительнаго человѣка", и я перечелъ ихъ по меньшей мѣрѣ разъ десять. Что же касается клавесина, то, несмотря на мою безмѣрную страсть къ мз^гзыкѣ и довольно большія природныя способности, я, все-таки, не дѣлалъ никакихъ успѣховъ и резз^гльтатомъ моей игры было лишь физическое развитіе пальцевъ. Ноты совершенно не давались мнѣ, у меня былъ слухъ и музыкальная память, вотъ и все. Кромѣ всего прочаго, я приписываю непреодолимыя трз^тдности, которыя я испытывалъ при з^ченіи нотъ, весьма незщачномз' выборз^ времени для зарока: тотчасъ послѣ обѣда. Во всѣ поры жизни я на дѣлѣ убѣждался, что въ послѣобѣденный часъ я бываю совершенно неспособенъ къ какомз' бы то ни было умственному напряженію, не могу даже просто сосредоточить взоръ на бумагѣ или какомъ-либо предметѣ. Нотныя страницы, съ ихъ пятью строго параллельными линейками, плясали у меня въ гла-

захъ, н послѣ часового урока я отходилъ отъ клавесина какъ въ туманѣ и весь остатокъ дня чувствовалъ себя полубольньшъ н отупѣвшимъ.

Уроки танцевъ и фехтованія проходили не съ большимъ успѣхомъ: фехтованіе не давалось мнѣ, такъ какъ я былъ безусловно слабъ, чтобы долго находиться въ позиціи и принимать всѣ необходимыя положенія (къ тому же мнѣ приходилось браться за шпагз' обыкновенно именно послѣ обѣда, часто даже какъ разъ послѣ клавесина); въ танцахъ же я не дѣлалъ успѣховъ потому, что глубоко ненавидѣлъ ихъ; кромѣ того, мой учитель былъ французъ, только что пріѣхавшій изъ Парижа; своимъ нагло-приличнымъ видомъ, каррикатз^грно вылощенными движеніями и слащавостью рѣчи онъ з^-че-тверялъ мою врожденную непріязнь къ этому кз^гкольномз’ искусству. Моя антипатія зашла такъ далеко, что по прошествіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ я совсѣмъ отказался отъ его уроковъ и такъ и не з'мѣлъ всю свою жизнь протанцовать даже половины менуэта. Достаточно одного этого слова, чтобы разсмѣшить меня и вмѣстѣ съ тѣмъ заставить раздражаться. Такъ дѣйствз^гетъ на меня съ того времени всякій французъ и всѣ ихъ постз'пки, представляющіе изъ себя нескончаемый менз^гэтъ, да еще часто плохо вытанцованный. Я отношз' въ значительной степени на счетъ этого учителя танцевъ то неблагопріятное и, можетъ быть, несправедливое чз^гвство, которое навсегда сохранилось у меня въ глз’бинѣ души противъ французской народности. У францз^гзовъ есть также немало милыхъ и цѣнныхъ качествъ, но первыя впечатлѣнія, которыя возникаютъ въ юномъ, столь воспріимчивомъ, возрастѣ, уже не стираются и почти не ослабляются въ поелѣдзчощіе годы. Позже разз’мъ борется съ ними, но это оорьба, которую надо возобновлять каждый день, чтобы добиться побѣды—безпристрастнаго сз^тжденія; да и то оно рѣдко дается.

Отыскивая слѣды моихъ первыхъ размышленій, я на-хожз’ еще двѣ причины, которыя съ дѣтскихъ лѣтъ про-

бз'дили во мнѣ нерасположеніе ко всему французскому-Первая состоитъ въ томъ, что еще когда я жилъ въ Асти въ родительскомъ домѣ, до третьяго брака моей матери, черезъ этотъ городъ случилось проѣзжать герцогинѣ Пармской, францз'женкѣ по рожденію, которая ѣхала въ Парижъ или возвращалась оттуда. Она занимала со своими дамами и слз'жанками огромную каретз^г, всѣ онѣ были сильно нарз'мянены, что представляло для меня невиданное зрѣлиіце, такъ какъ въ Италіи румянъ не употре-бляли; все это сильно поразило мое воображеніе и я еще долго впослѣдствіи разспрашивалъ, теряясь въ догадкахъ, о томъ, какз'іо цѣль могло имѣть з’крашеніе столь странное, смѣшное и столь противное природѣ. Вѣдь, когда болѣзнь, пьянство или любая иная причина придаетъ человѣческому' лицу эту непріятнучо краснотз', принимаются же мѣры, чтобы скрыть ее изъ опасенія стать предметомъ сожалѣнія или насмѣшекъ. Эти французскія мордочки надолго оставили во мнѣ глз’бокое чушство брезгливости и отвращенія къ французской женщинѣ.

А вотъ вторая причина моей антипатіи: когда, много времени спустя, я изу'чалъ географію, я отчетливо видѣлъ на картѣ, какъ велика разница въ протяженіи, занимаемомъ съ одной стороны Франціей, съ другой Англіей и Пруюсіей; и, тѣмъ не менѣе, военныя извѣстія неизмѣнно говорили о новыхъ пораженіяхъ Франціи на сулпѣ и на морѣ. Прибавьте къ этому, что еще въ раннемъ дѣтствѣ мнѣ говорили, что французы много разъ завладѣвали нашимъ Асти и что въ послѣдній разъ они были захвачены здѣсь въ плѣнъ въ числѣ шести или семи тысячъ и даже болѣе, причемъ дозволили взять себя, какъ трусы, не оказавъ никакого сопротивленія, тогда какъ до этого вели себя, по своему' обычаю, нагло и своевольно. Всѣ эти разнообразныя свойства, соединявшіяся для меня въ одно представленіе въ лицѣ моего учителя танцевъ, смѣшную нарз’жность и нелѣпыя манеры котораго я изобразилъ выше, навсегда заронили въ мое сердце смѣшанное чувство отвращенія и презрѣнія къ этой непріятной націи.

Я завѣряю, что всякій человѣкъ, который въ зрѣломъ возрастѣ вздз'маетъ спросить себя о первичныхъ причинахъ своихъ симпатій или антипатій къ отдѣльнымъ личностямъ, собирательнымъ цѣлымъ или даже народамъ, найдетъ, пожалуй, незамѣтныя сѣмена этихъ чз^твствъ въ дѣтскихъ впечатлѣніяхъ; можетъ быть, онѣ окажз'тся мало отличными отъ описанныхъ мною и столь же незначительными. Да! ничтожная вещь—человѣкъ.

Глава VII.

СМЕРТЬ ДЯДИ.—Я СТАНОВЛЮСЬ ВПЕРВЫК СВОБОДНЫМЪ.—МОЕ ПОСТУПЛЕНІЕ ВЪ ПЕРВОЕ ОТДѢЛЕНІЕ АКАДЕМІИ.

!7⁶5-

Проживъ десять мѣсяцевъ въ Кальяри, дядя з’меръ. Ему было не болѣе шестидесяти лѣтъ, но онъ сталъ слабъ здоровьемъ. Передъ отъѣздомъ въ Сардинію, онъ постоянно говорилъ мнѣ, что я его больше не з^гвижз^г. У меня не было къ немз^1, настоящей привязанности. Я видался съ нимъ очень рѣдко и онъ былъ по отношенію ко мнѣ строгъ, даже сз'ровъ, хотя всегда справедливъ. Это былъ человѣкъ достойный з^тваженія за прямоту и мз’жество, благодаря которымъ отличался на войнѣ. Одаренный очень твердымъ и очень рѣзко выраженнымъ характеромъ, онъ обладалъ всѣми нзокными для начальствованія качествами. Онъ слылъ, между прочимъ, за очень З'мнаго человѣка, но з^тмъ его былъ совершенно задавленъ книгами, которыя онъ читалъ безъ всякой системы и безъ мѣры, и на которыя опирался съ самоз^гвѣренностыо, не дававшей пощады ни древней исторіи, ни новой. Меня не очень огорчила эта смерть, сразившая его вдали отъ меня и предвидѣнная всѣми его дрз^тзьями; къ томз– же, благодаря

поряжаться доходами съ имущества моего отца, къ которому теперь прибавилось еще значительное наслѣдстводяди.

По пьемонтскимъ законамъ, юноши, достигшіе четырнадцатилѣтняго возраста, освобождаются отъ опеки, причемъ имъ назначаютъ попечителя, который предоставляетъ въ ихъ полное распоряженіе весь годовой доходъ, оставляя за собой власть запрещать продажу недвижимаго имущества. Сдѣлавшись столь самостоятельнымъ въ четырнадцать лѣтъ, я преисполнился гордостью и фантастическими планами. Въ это время пришелъ приказъ отъ опекуна удалить Андрея, моего полу-слугу, полу-воспитателя. Это было вполнѣ разумно, такъ какъ онъ обратился въ настоящаго-пьяницу, развратника и скандалиста. Его погубило бездѣлье и отсутствіе всякаго надзора. Онъ всегда дурно-обращался со мною и когда бывалъ пьянъ, а это слз’ча-лось четыре или пять дней въ недѣлю, то даже билъ меня. Во время моихъ частыхъ болѣзней онъ ограничивался тѣмъ, что давалъ мнѣ ѣсть, а потомъ уходилъ, оставляя меня запертымъ въ комнатѣ иногда отъ обѣда до самаго-ужина. Все это, конечно, замедляло мое выздоровленіе и преждевременно вызвало то зокасное состояніе меланхоліи, которое было естественнымъ слѣдствіемъ моего темперамента. И все же,—кто повѣритъ этому?—не одну недѣлю-плакалъ я и вздыхалъ по немъ. Я не могъ противиться волѣ опекуна, у котораго были вѣскія основанія з'брать его; но нѣсколько мѣсяцевъ подъ рядъ я навѣщалъ его по четвергамъ и воскресеньямъ, такъ какъ ему былъ запрещенъ входъ въ академію. Меня сопровождалъ къ нему новый лакей, ко мнѣ приставленный, человѣкъ хотя и грз^г-боватый, но въ сущности добродушнаго нрава. Я даже снабжалъ его деньгами нѣкоторое время и давалъ емз' всѣ, впрочемъ небольшія, имѣвшіяся у меня на рз^кахъ. суммы. Въ концѣ концовъ онъ нашелъ себѣ другое мѣсто, и перемѣна обстановки, послѣдовавшая послѣ смерти дяди, развлекла меня настолько, что я пересталъ о немъ дз^гмать. Впослѣдствіи я старался отдать себѣ отчетъ въ этой неразумной привязанности къ столь недостойному человѣку. Если бы я хотѣлъ выставить себя въ лучшемъ свѣтѣ, я бы сказалъ, что она являлась результатомъ моего врожденнаго благородства, но на самомъ дѣлѣ причины были иныя. Лишь позже, при чтеніи Плз'тарха, я сталъ воспламеняться любовью къ славѣ и добродѣтели и з^читься дивному искусству платить добромъ за зло. Я любилъ Андрея по старой семилѣтней привычкѣ и цѣнилъ тѣ хорошія качества, которыми онъ былъ одаренъ: легкость пониманія, ловкость въ исполненіи всего, за что бы онъ ни брался. Длинныя исторіи, которыя онъ мнѣ безпрестанно разсказывалъ, отличались складностью, были интересны и не лишены фантазіи. Благодаря имъ я скоро забывалъ его грубость и оскорбленія и онъ зналъ, что это было вѣрнымъ средствомъ примиренія. Тѣмъ не менѣе, мнѣ теперь трз'дно показать, какъ я, при своемъ прирожденномъ отвращеніи къ насилію и грубости, могъ при-выкнз’ть къ гнету этого человѣка. Впослѣдствіи размышленіе объ этомъ сдѣлало меня снисходительнымъ къ деспотизму госз^гдарей, который являлся только слѣдствіемъ ихъ дѣтскихъ впечатлѣній, оставляющихъ глз'бокій слѣдъ на всю жизнь.

Первое, чѣмъ я воспользовался по смерти дяди, была возможность посѣщать манежъ. Ходить тз^гда было моимъ самымъ горячимъ желаніемъ, но до сихъ поръ мнѣ въ этомъ всегда отказывали. Теперь пріоръ академіи, узнавъ, что я хочу учиться верховой ѣздѣ, рѣшилъ использовать это для моего же блага. Онъ обѣщалъ мнѣ взять учителя верховой ѣзды, если я сдамъ зшиверситетскій экзаменъ по логикѣ, физикѣ и геометріи. Я тотчасъ же рѣшился на это и сталъ искать репетитора, который бы мнѣ помогъ возстановить въ памяти мои и безъ того сомнительныя познанія. Черезъ пятнадцать-двадцать дней я научился кое-какъ связывать дюжину латинскихъ фразъ и этого было достаточно, чтобы удовлетворительно отвѣчать на немногіе вопросы экзаменаторовъ. Такимъ путемъ, менѣе чѣмъ въ мѣсяцъ, я добился аттестата, вслѣдствіе чего, наконецъ,

могъ сѣсть въ первый разъ въ жизни на лошадь. Въ этомъ искусствѣ мнѣ суждено было отличиться много лѣтъ сп}^т-стя. Тогда же я былъ малъ ростомъ, тщедушенъ, не имѣлъ въ колѣняхъ той силы, которая необходима для исі<з^гснаго наѣздника. Но упорство и страстность, съ которыми я взялся за дѣло, замѣнили силу и я скоро сдѣлалъ замѣтные успѣхи въ умѣніи править лошадью, 43’вствовать ея движенія и особенности. Благодаря этому прекрасномз⁷ З’пражненію я скоро поздоровѣлъ, выросъ и замѣтно воз-мужалъ. Словомъ, для меня началось новое существованіе.

По смерти дяди, опека смѣнилась попечительствомъ, гнетъ Андрея кончился, аттестатъ былъ въ карманѣ, лошадь въ моемъ распоряженіи, и надо было видѣть, какъ я день ото дня все выше подымалъ головз⁷. Я объявилъ пріору и попечителю, что изученіе законовъ мнѣ надоѣло, что я на него только даромъ тратилъ время и твердо рѣшилъ бросить это. Попечитель посовѣтовался съ директоромъ академіи и они рѣшили перевести меня въ первое отдѣленіе: тамъ было больше свободы въ преподаваніи, о чемъ я говорилъ выше.

Я поступилъ туда 8 мая 1763 года. Лѣтомъ я остался тамъ почти въ единственномъ числѣ, осенью же возвратилось очень много иностранцевъ разныхъ національностей, за исключеніемъ французовъ; преобладали англичане. Прекрасный столъ, роскошная сервировка, разсѣянная жизнь, бездѣлье, хорошій сонъ, верховая ѣзда и съ каждымъ днемъ все большая свобода, всего этого было достаточно, чтобъ возстановить мое здоровье, закрѣпить его и усилить мою природную живость и смѣлость. Мои волосы отросли, я бросилъ парикъ, одѣвался какъ хотѣлъ, тратя на это не малыя деньги, и какъ бы вознаграждая себя такимъ образомъ за черную одежду, которз^гю долженъ былъ носить въ продолженіи пяти лѣтъ, проведенныхъ во второмъ и третьемъ отдѣленіи. Попечитель мой былъ сильно этимъ недоволенъ. Онъ считалъ, что мое платье слишкомъ нарядно и что я чрезмѣрно часто заказываю новое. Но портной, знавшій, что у меня есть

средства, охотно работалъ въ кредитъ и, кажется, одѣвался самъ на мой счетъ. Свободный, полз'чившій только что большое наслѣдство, я скоро нашелъ дрз’зей, готовыхъ исполнять всѣ мои затѣи, льстившихъ мнѣ, – словомъ, все, что приходитъ съ богатствомъ и исчезаетъ вмѣстѣ съ нимъ. Въ лихорадкѣ и новизнѣ закрз^жившаго меня вихря, я въ свои четырнадцать съ половиной лѣтъ не такъ много натворилъ безз^гмствъ, какъ этого можно было ожидать. Время отъ времени я ощущалъ внутренній призывъ къ работѣ. Тогда меня охватывало нетерпѣніе и стыдъ отъ собственнаго невѣжества, на счетъ котораго я нисколько не обманывалъ себя и не старался обманывать дрз’гихъ. Не имѣя ни прочнаго образованія, ни руководителя, не владѣя хорошо ни однимъ иностраннымъ языкомъ, я не зналъ куда и какъ направить свои силы. Благодаря чтенію многочисленныхъ французскихъ романовъ (итальянскіе читать невозможно) и постоянномз” общенію съ иностранцами, мнѣ не приходилось слышать итальянской рѣчи; и то немногое по-тоскански (и какъ по тоскански!), что я З’зналъ во время комическихъ и нелѣпыхъ трехлѣтнихъ занятій риторикой и гз’манитарными науками, понемногу стало испаряться. Французскій языкъ настолько занялъ мой праздный мозгъ, что въ первый годъ пребыванія въ академіи я въ порывѣ прилежанія впродолженіи двз^хъ или трехъ мѣсяцевъ почти цѣликомъ съ необычайнымъ рвеніемъ прочелъ тридцать шесть томовъ исторіи церкви Флери. Я даже попробовалъ составлять французскіе конспекты и довелъ ихъ до восемнадцатой книги. Работз^ этз^г—нелѣ-пзчо, скз'чную и смѣшную–я исполнялъ съ большимъ упорствомъ; это доставляло мнѣ нѣкоторое зщовольствіе, но было совершенно безполезно. Книга Флери была толчкомъ для разочарованія моего въ священникахъ и во всемъ, что ихъ касается. Но скоро я бросилъ Флери и пересталъ думать объ этихъ вопросахъ. Конспекты же, которые я лишь недавно сжегъ, очень смѣшили меня, когда я ихъ просматривалъ спустя двадцать лѣтъ. Послѣ исторіи церкви я вновь набросился на романы, среди которыхъ

была и „Тысяча и одна ночь", и перечитывалъ ихъ по-нѣскольку разъ.

Въ это время я подрзокился съ нѣкоторыми молодыми людьми, которые были еще на попеченіи дядекъ. Мы встрѣчались ежедневно и устраивали кавалькады на скверныхъ, наемныхъ лошаденкахъ, рискз^я сломать себѣ шею, какъ это было, напримѣръ, когда скакали изъ монастыря КамальдуливъТз'ринъпо отвратительной дорогѣ съ весьма крутымъ подъемомъ. Впослѣдствіи я не отважился бы на такз^тю скачку и на самой лучшей лошади. Въ дрз^ггой разъ мы мчались по лѣсу между По и Дорой, въ погонѣ за моимъ слугой. Мы изображали охотниковъ, а бѣдняга на своей клячѣ былъ оленемъ. Или же разнуздывали его лошадь и летѣли вслѣдъ за нимъ съ криками, хлопая хлыстами, стараясь губами подражать звз^тку рога. Перескакивали черезъ огромные рвы, часто скатываясь въ нихъ; переправлялись черезъ Дору вбродъ, обыкновенно тамъ, гдѣ она впадаетъ въ По. Однимъ словомъ, мы такъ безумствовали, что скоро намъ перестали давать въ наемъ лошадей за какзто бы то ни было цѣнз^. Всѣ эти подвиги Закрѣпляли мои силы и содѣйствовали з’.чственномз' развитію. Они подготовляли мою душу цѣнить, выносить и, быть можетъ, современемъ пользоваться свободой, какъ физической такъ и моральной, свободой, которую я получилъ лишь теперь.

Глава ѴШ.

ПОЛНѢЙШЕЕ БЕЗДѢЛЬЕ.—СО МНОЙ СЛУЧАЮТСЯ НЕПРІЯТНОСТИ, КОТОРЫЯ Я МУЖЕСТВЕННО ПЕРЕНОШУ.

Въ это время никто не вмѣшивался въ мои дѣла, кромѣ новаго слз'ги. Мой попечитель считалъ его чѣмъ-то въ родѣ дядьки и вмѣнялъ ему въ обязанность всюду сопровождать меня. Я воспользовался его покладистостью и

извѣстной долей корысти, чтобы завоевать себѣ независимость. Несмотря на это, такт> какъ человѣкъ никогда не бываетъ вполнѣ доволенъ, что въ особенности примѣнимо ко мнѣ, я скверно себя чзъствовалъ, куда бы ни пошелъ, разъ всюду меня сопровождалъ лакей. Этотъ надзоръ былъ тѣмъ тягостнѣе, что лишь я одинъ изъ живу-щихъ въ первомъ отдѣленіи подвергался ему. Всѣ дрз’гіе могли выходить одни, когда и куда хотѣли. Я не слушалъ доводовъ, которые мнѣ приводили, что я самый младшій изъ всѣхъ, что мнѣ еще нѣтъ пятнадцати лѣтъ. Я вбилъ себѣ въ голову, что долженъ выходить одинъ. Я такъ и сдѣлалъ, и не говоря ни слова слзтѣ и вообще никому, сталъ свободно распоряжаться собой. Сначала директоръ ограничился выговоромъ. Я не обратилъ на это никакого вниманія и снова ушелъ одинъ. На этотъ разъ я былъ подвергнз'тъ домашнемз' аресту. Черезъ нѣсколько дней меня выпзютили, я повторилъ то же самое. Меня снова посадили подъ арестъ, еще болѣе строгій, я и послѣ этого не выказалъ желанія исправиться. Это повторялось періодически почти мѣсяцъ, такъ какъ наказаніе, каждый разъ болѣе сзфовое, на меня не дѣйствовало. Наконецъ, я объявилъ, что лз’чше зокъ меня все время держать подъ арестомъ, потомз^ что я воспользз^тюсь свободой, чтобы опять уйти безъ спросзц что я не желаю ни въ чемъ, хорошемъ или дз’рномъ, отличаться отъ товарищей; что это отличіе несправедливо, отвратительно и дѣлаетъ меня всеобщимъ посмѣшищемъ. Если же находятъ, что я по лѣтамъ и характеру не гожзюь въ первое отдѣленіе, то пз^гсть меня переведу'тъ обратно во второе. За всѣ эти дерзости меня продержали взаперти около трехъ мѣсяцевъ, т. е. весь карнавалъ 1764 года. Я з^тпря-мился и ни за что не хотѣлъ просить объ освобожденіи. Въ упорствѣ и озлобленіи я готовъ былъ скорѣе сгноить себя въ тюрьмѣ, чѣмъ покориться. Я спалъ почти цѣлый день, а къ вечеру растягивался на брошенномъ передъ каминомъ матрацѣ. Не желая ѣсть пищу, которз’Ю приносили мнѣ изъ академіи, я самъ на огнѣ варилъ поленту и подобныя незамысловатыя кушанья. Я больше не причесывался, не одѣвался и велъ жизнь дикаря. Хотя мнѣ было запрещено выходить изъ комнаты, я могъ бы, все-таки, приглашать къ себѣ гостей, вѣрныхъ товарищей по героическимъ кавалькадамъ. Но я сталъ глухъ и нѣмъ, лежалъ неподвижно, какъ трзшъ, не отвѣчая ни слова на вопросы. Такъ проводилъ я цѣлые часы, уставившись въ землю глазами полными слезъ, которыя всѣми силами сдерживалъ.

Глава IX.

ЗАМУЖЕСТВО СЕСТРЫ.—МЕНЯ ВОЗСТАНОВЛЯЮТЪ ВЪ ПРАВАХЪ,—ПЕРВАЯ ЛОШАДЬ.

Наконецъ, одно обстоятельство —свадьба моей сестры Юліи съ графомъ Гіацинтомъ ди Куміана —избавило меня отъ этой жизни дикаго звѣря. Бракосочетаніе состоялось і-го мая 1764 г., въ день для меня навсегда памятный; я ѣздилъ со свадебнымъ кортежемъ въ прелестную виллз^ Куміана за десять миль отъ Турина. Тамъ я провелъ необыкновенно веселый мѣсяцъ, какъ и должно было мнѣ казаться послѣ зимняго заключенія. Мой шуринъ сз^тмѣлъ настоять на томъ, чтобы мнѣ была дана свобода и я вернз'лся въ академію на равныхъ правахъ со всѣми учениками перваго отдѣленія. Такимъ образомъ, я добился равенства съ товарищами цѣной долгаго заключенія. Кромѣ того, послѣ свадьбы сестры я получилъ позволеніе шире пользоваться своимъ имуществомъ. По закону мнѣ уже нельзя было этого запретить. Я воспользовался этимъ прежде всего, чтобы кз^гпить себѣ лошадь, которую взялъ съ собой на виллу Кз'міана. Это былъ прекрасный, бѣлый сардинскій конь, отличнаго сложенія, съ особенно изящной головой, шеей и грудью. Я любилъ его безумно и не могу вспомнить о немъ равнодзчнно и теперь. Страсть моя къ этой лошади лишила меня совершенно покоя. Я не ѣлъ и не спалъ при малѣйшемъ ея нездоровья; это случалось часто, такъ какъ она была очень горяча, а вмѣстѣ съ тѣмъ, и нѣжна. Но все это не мѣшало мнѣ мз'чить ее, когда я чувствовалъ ее подъ собой и она не хотѣла подчиняться моимъ фантазіямъ. Считая, что это высокоцѣнное животное слишкомъ хрзшко, я рѣшилъ завести себѣ дрзтую лошадь, потомъ двухъ для коляски, одну для кабріолета и, наконецъ, еще двз'хъ верховыхъ. Такимъ образомъ, меньше чѣмъ въ годъ, у меня ихъ стало восемь. Надо было видѣть негодованіе моего попечителя,—самаго непокладистаго человѣка въ мірѣ; я, однако, заставилъ его плясать по своей дудкѣ. Когда мнѣ удалось, наконецъ, побороть мелочность и скзчюсть этого попечителя, я, очертя головз^г, пз^стился въ мотовство, тратя главнымъ образомъ, какъ я з'же сказалъ выше, на одежду. Нѣкоторые изъ моихъ товарищей англичанъ расходовали большія суммы и я ни за что не хотѣлъ отставать; вскорѣ мнѣ зщалось даже перегнать ихъ. Но въ противоположность имъ мои дрз^тзья, жившіе внѣ академіи и съ которыми я видѣлся гораздо чаще, чѣмъ съ пансіонерами, были еще въ зависимости отъ родителей и имѣли мало денегъ. Такъ какъ они принадлежали къ лз^чшимъ семьямъ Турина, то, хотя ихъ платье было всегда очень изящно, ихъ расходы на удовольствія были сильно ограничены. Долженъ сознаться, что-по отношенію къ этимъ послѣднимъ я всегда проявлялъ врожденное мнѣ свойство: никогда не стремился подчерк-нуть свое превосходство среди тѣхъ, кто считалъ себя ниже меня по силѣ, уму, благородству, твердости характера, богатствз⁷. Поэтомз⁷, если мнѣ случалось одѣвать по утрамъ ко двору или на обѣдъ съ тѣми товарищами, которые соперничали со мной въ сз^тетности, новз⁷ю расшитую или мѣховую одежду, я всегда снималъ ее послѣ обѣда, въ часъ, когда приходили мои дрз^тгіе друзья. Я даже тщательно пряталъ ее отъ нихъ въ шкафъ и стыдился этихъ нарядовъ передъ ними, какъ престз’пленія. Я упрекалъ себя за то, что обладалъ и кичился вещами, которыхъ не было 3⁷ товарищей. Когда послѣ долгихъ.

усилій, я добился отъ моего попечителя кареты, совершенно, впрочемъ, не нужной шестнадцатилѣтнему мальчику въ такомъ крошечномъ городкѣ какъ Тз’ринъ, я никогда въ ней не показывался изъ-за того, что мои дрз^тзья вынуждены были ходить пѣшкомъ; что касается верховыхъ лошадей, то я нашелъ имъ оправданье въ томъ, что сдѣлалъ ихъ общимъ достояніемъ, несмотря на то, что у каждаго изъ пріятелей была собственная лошадь, содержавшаяся на счетъ его родителей. Эта сторона роскоши доставляла мнѣ больше всего удовольствій и меньше З'грызеній совѣсти, такъ какъ она ничѣмъ не могла обидѣть товарищей. Когда теперь, стараясь быть правдивымъ, я оглядываюсь безпристрастно на мое отрочество, мнѣ кажется, что несмотря на всѣ ошибки кипучей юности, праздной, невоспитанной, невоздержанной,—во мнѣ жило естественное стремленіе къ справедливости, равенству, благородствз¹’, ко всемз⁷ тому, что дѣлаетъ изъ человѣка существо свободное или достойное стать свободнымъ.

Глава X.

ПЕРВАЯ МАЛЕНЬКАЯ ЛЮБОВЬ,—ПЕРВОЕ ПУТЕШЕСТВІЕ.—ПОСТУПЛЕНІЕ НА ВОЕННУЮ СЛУЖБУ.

1763.

Около мѣсяца прожилъ я въ деревнѣ, въ семьѣ двухъ ■братьевъ, моихъ лз^чшихъ товарищей и спутниковъ въ кавалькадахъ. Тутъ впервые я испыталъ несомнѣнное 43'вство любви къ женѣ ихъ старшаго брата. Это была маленькая брюнетка, живая, преисполненная острой граціи, производившей на меня большое впечатлѣніе. Симптомы страсти, впослѣдствіи заставлявшей меня погружаться во всѣ бездны порока, проявлялись у меня тогда въ глз*бокой и непреходящей меланхоліи, въ постоянномъ исканіи любимаго сзчцества и во внезапномъ бѣгствѣ отъ него. Когда

случайно мы бывали вмѣстѣ, впрочемъ, никогда не оставаясь на-единѣ (родители ея мз’жа очень слѣдили за ней), я испытывалъ з'жасное смущеніе при разговорѣ съ ней.

Пріѣхавъ изъ деревни, я бѣгалъ по всему городз^г въ надеждѣ встрѣтиться съ нею гдѣ-нибз’дь на з’лицѣ, въ общественныхъ садахъ Валентино или около крѣпости. Я не выносилъ, когда говорили о ней, не смѣя самъ назвать ея имени. Однимъ словомъ, я испыталъ все то, что такъ умѣло и любовно описалъ нашъ божественный маэстро божественной страсти—Петрарка и что столь немногіе могутъ понять и тѣмъ болѣе пережить сами. Но только этимъ избраннымъ дана окрыленность, поднимающая ихъ высоко надъ толпой во всѣхъ родахъ человѣческаго искз'сства. Это первое завлеченіе, не приведшее ни къ какимъ послѣдствіямъ, долго тлѣло въ глубинѣ моего сердца. И въ послѣдз'ющіе годы, въ моихъ долгихъ пз’тешествіяхъ, я всегда создавалъ себѣ правила поведенія, точно нѣкій голосъ повторялъ въ самыхъ тайникахъ моей дз'ши: если ты исправишься въ томъ или этомъ отношеніи, то, можетъ быть, по возвращеніи ты ей понравишься больше и при тѣхъ з^тсловіяхъ сможешь сдѣлать жизнью то, что было лишь мечтой.

Осенью 1765 г. я ѣздилъ съ оперномъ на десять дней въ Генз'ю. Я въ первый разъ уѣзжалъ изъ Пьемонта. Видъ моря преисполнилъ меня восторгомъ и я не могъ насмотрѣться на него. Живописность этого прекраснаго города не менѣе подѣйствовала на мое воображеніе и, если бы я хорошо владѣлъ словомъ, или попалась мнѣ подъ рукз" книга какого-нибзщь поэта, я бы навѣрно началъ писать стихи. Но зоке около двухъ лѣтъ я не раскрывалъ ни одной книги, за исключеніемъ нѣкоторыхъ французскихъ романовъ (да и то весьма рѣдко) или двз’хъ-трехъ томовъ Вольтеровской прозы, доставлявшей мнѣ огромное наслажденіе. Всю дорогз^г я испытывалъ высо-К340 радость при мысли, что вновь увижу свою мать и городъ, гдѣ Я родился И который ПОКИНЗ'ЛЪ семь лѣтъ назадъ; а въ такомъ возрастѣ семь лѣтъ—это вѣчность.

И мнѣ стало казаться, что я совершилъ очень важное дѣло и очень много увидѣлъ новаго. Даже, если бы мнѣ и удалось поразить моихъ городскихъ друзей (что, впрочемъ, я никогда не пытался дѣлать изъ боязни ихъ унизить), то въ противоположность имъ я себя чувствовалъ мальчишкой передъ товарищами по академіи; всѣ они были изъ дальнихъ странъ—Англіи, Германіи, Россіи, Польши и пр. Мое путешествіе для нихъ было пустякомъ и они были, конечно, правы. Это разжигало мою страсть къ путешествіямъ; мнѣ хотѣлось самому видѣть всѣ эти страны.