Текст книги "Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим "

Автор книги: Витторио Альфиери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

«соромъ этого класса былъ нѣкто донъ Деджіованни, священникъ, быть можетъ, еще болѣе невѣжественный, чѣмъ мой добрый Ивальди; но, конечно, онъ удѣлялъ мнѣ гораздо меньше вниманія и любви, чѣмъ прежній наставникъ, такъ какъ ему надо было имѣть дѣло съ пятнадцатью или шестнадцатью учениками.

И такъ влачилась моя жизнь на скамьяхъ этой злосчастной школы, гдѣ я, какъ оселъ, среди другихъ ословъ, подъ управленіемъ осла читалъ Корнелія Непота, эклоги Виргилія и тому подобныя вещи.

Темы намъ задавались безсмысленныя и нелѣпыя, такъ что во всякой настоящей школѣ мы должны были въ лучшемъ случаѣ быть въ четвертомъ классѣ.

Я никогда не былъ послѣднимъ среди товарищей. Соревнованіе подхлестывало меня до тѣхъ поръ, пока я не обгонялъ того, кто считался первымъ или, по крайней мѣрѣ, не равнялся съ нимъ.

Но за то, попавъ на первое мѣсто я сейчасъ же охладѣвалъ къ ученью и вообще впадалъ въ апатію.

Для этого, быть можетъ, найдутся вѣскія оправданія, такъ какъ ничто не могло сравниться по скукѣ и безсмысленности съ нашими уроками. Мы переводили жизнеописанія Корнелія Непота; но никто изъ насъ, вѣроятно, также и самъ учитель, не знали, кто были эти люди, про жизнь которыхъ мы читали, гдѣ и когда они жили, при какомъ образѣ правленія—да и что такое образъ правленія, мы не знали. Всѣ идеи, которыми мы пробавлялись, были узки, или совсѣмъ ложны или до крайности смутны.

Никакой цѣли не было передъ тѣмъ, кто преподавалъ, и никакого интереса у тѣхъ, кто учился.

Эта была въ общемъ позорная школа праздности; никто не наблюдалъ за нами, а если иногда и присматривали, все равно ничего не понимали въ воспитаніи. Такъ безвозвратно губили нашз' молодость.

Проучившись такимъ способомъ весь 1759-ый годъ, въ ноябрѣ я былъ переведенъ въ слѣдующій классъ. Тамъ преподавалъ донъ Аматисъ, священникъ умный и

знающій, подъ руководствомъ котораго я сдѣлалъ большіе успѣхи и, насколько это позволяла нелѣпая система преподаванія, окрѣпъ въ латыни. Рвеніе мое увеличилось благодаря встрѣчѣ съ однимъ мальчикомъ, который оспаривалъ у меня первенство въ сочиненіяхъ и часто очень успѣшно; при этомъ онъ всегда обгонялъ меня тамъ, гдѣ требовалась память; не ошибаясь ни въ одномъ слогѣ и безъ запинки онъ могъ продекламировать шестьсотъ стиховъ Виргилія, тогда какъ я съ огромнымъ трудомъ одолѣвалъ четыреста; это меня очень огорчало. Но, насколько могу припомнить теперь свои тогдашнія чувства, мнѣ кажется, что характеръ мой не былъ особенно дуренъ.

Несомнѣнно, будучи побѣжденнымъ этими двз'мя сотнями строкъ, я задыхался отъ гнѣва и нерѣдко мнѣ случалось проливать горькія слезы и даже обрушиваться съ бранью на соперника. Но потому ли, что онъ лучше владѣлъ собою, или самъ я временами находилъ путь къ смиренію, мы почти никогда не ссорились и въ общемъ между нами сзчцествовало нѣчто вродѣ дружбы. Думаю также, что мое 63’йное дѣтское честолюбіе нашло з'довле-твореніе и утѣшилось побѣдой въ сочиненіяхъ, которая почти всегда была на моей сторонѣ. Прибавьте къ этомз⁷, что мнѣ потомз⁷ еще было трудно ненавидѣть этого юношу, что онъ отличался рѣдкой красотой, а я всегда 43'вство-валъ непосредственное преклоненіе передъ красотой—въ животныхъ, въ людяхъ, во всѣхъ вещахъ; и въ такой мѣрѣ, что красота временами мутитъ мой разумъ и затемняетъ истину.

Въ эти годы, посвященные гуманитарнымъ наз^гкамъ, я хранилъ еще невинность и полнз'Ю чистотз⁷. Но природа сама, безъ моего вѣдома, вносила временами смущеніе въ мою жизнь. Въ это время попалъ мнѣ въ руки, не припомню какъ, Аріосто, полное собраніе сочиненій въ четырехъ томахъ. Несомнѣнно, я не покзшалъ его—у меня не было для этого денегъ, также и не стащилъ; объ з⁷кра-денныхъ вещахъ у меня сохранилось живѣйшее воспоминаніе. Смутно мерещится мнѣ, что я пріобрѣлъ эти книги томъ за томомъ у одного изъ товарищей, которомз^т я уступалъ взамѣнъ свои полцыпленка каждое воскресенье; такъ что первый мой Аріосто обошелся мнѣ въ пару цыплятъ. Но, къ сожалѣнію, за достовѣрность этого не могу поручиться; хотя мнѣ и было бы радостно дз^мать, что первый разъ з^тста мои приблизились къ источнику поэзіи за счетъ желудка и цѣною воздержанія отъ лз’ч-шаго кз'ска за нашимъ столомъ. Это былъ не единственный слз'чай такого торга; я прекрасно помню, что однажды цѣлые полгода оставался безъ воскресной порціи цыпленка; я пріобрѣлъ себѣ такимъ способомъ право слушать исторіи, которыя намъ разсказывалъ нѣкій Линьяна, обжора по натз⁷рѣ, изощрявшій фантазію для окрзч^тіекія своего живота и позволявшій слушать его только за дань съѣстными припасами.

Какъ бы то ни было, Аріосто 043’тился въ моихъ рзжахъ. Я читалъ его, раскрывая наугадъ, съ конца и съ середины, и половины прочтеннаго не понималъ.

Пз^-сть судятъ на основаніи этого, каковы были мои учебныя занятія до сей поры. Я, король класса гуманп-стовъ, переводившій на итальянскій Георгики, что гораздо трзщнѣе Энеиды, съ трз^тдомъ понималъ самаго легкаго изъ нашихъ поэтовъ. Никогда не забудз⁷, какъ въ пѣснѣ Альцины, дойдя до того прекраснаго мѣста, гдѣ поэтъ описываетъ красоту феи, я ломалъ голову, стараясь понять его; но мнѣ не доставало еще очень многаго. Напримѣръ, послѣднія двѣ строки этого станса:

Коп со$і зігеиашепіе есіега ргеше... Въ нихъ я никогда не могъ найти смысла; я совѣтовался относительно ихъ со своимъ соперникомъ, который также мало понималъ въ этомъ, какъ и я, и оба мы терялись въ океанѣ догадокъ.

Чѣмъ окончились эти тайныя чтенія и комментаріи Аріосто? Ассистентъ, замѣтивъ у насъ въ рукахъ книжонку, исчезапшз⁷ю при его приближеніи, конфисковалъ ее и, заставивъ выдать себѣ остальные тома, отдалъ ихъ помощнику пріора. И мы, бѣдные маленькіе поэты, остались

ЖИЗНЬ ЕИТТОРІО АЛЬФІЕРИ.

3

безъ всякаго вожатаго въ области поэзіи, съ подрѣзанными крыльями.

Глава III.

КАКИМЪ РОДСТВЕННИКАМЪ БЫЛИ ВВѢРЕНЫ МОИ ОТРОЧЕСКІЕ ГОДЫ ВЪ ТУРИНѢ.

Въ теченіе этихъ первыхъ двухъ лѣтъ я очень немногому научился въ академіи; здоровье мое серьезно расшаталось отъ перез’томленія, дурного питанія, недостаточности сна, что было во всемъ противоположно моей жизни въ домѣ матери. Я не прибавился въ ростѣ ни на волосъ и сильно смахивалъ на маленькзчо и тонкую восковзчо свѣчку. Однз^т за другой я перенесъ нѣсколько болѣзней; и одна изъ нихъ истязала меня сильнѣйшей головной болью, сопровождаясь несносно тяжелымъ настроеніемъ; мои виски отъ этого синѣли до черноты и кожа на нихъ и на лбз', точно сожженная, сходила нѣсколько разъ подрядъ.

Мой дядя по отцз^г, кавалеръ Пелегрино Альфіери, былъ губернаторомъ города Кз'нео, гдѣ жилъ восемь мѣсяцевъ въ годз'. Изъ родныхъ моихъ въ Туринѣ оставались только съ материнской стороны семья Тзчрнонъ и двоюродный братъ отца, графъ Бенедиктъ Альфіери. Онъ былъ главнымъ архитекторомъ короля и жилъ въ домѣ, примыкающемъ къ томз^г самому королевскому театрз^г, который онъ задумалъ и выполнилъ съ такимъ искусствомъ и такъ изящно.

Время отъ времени я обѣдалъ у него или просто его посѣщалъ, что зависѣло отъ прихоти Андрея, распоряжавшагося мною деспотически, хотя онъ и ссылался всегда на приказы и письма дяди изъ Кунео. Этотъ графъ Бенедиктъ былъ очень почтенный человѣкъ, съ прекраснымъ сердцемъ; онъ очень меня любилъ и баловалъ. Фанатически преданный своему нскз’сству, простой по характеру,

онъ былъ нѣсколько чуждъ всемз', что не имѣло отношенія къ его искусству.

Среди многихъ доказательствъ его безмѣрной страсти къ архитектурѣ, какія я могъ бы привести, мнѣ запомнилось, какъ часто и съ какимъ жаромъ говорилъ онъ со мной, мальчикомъ, ничего не понимавшимъ въ искз'с-ствѣ, о божественномъ Микель Анджело Бзюнаротти, чье имя онъ всегда произносилъ склоняя голову и снявъ шляпу съ почтительнымъ смиреніемъ, котораго я никогда не забз^дз'. Онъ провелъ въ Римѣ больною часть своей жизни и весь былъ преисполненъ поклоненія передъ античной красотой. Это не мѣшало ему иногда отступать отъ хорошаго вкз'са, дѣлая у'стз'пки современности. Не хочз' приводить другихъ доказательствъ этомз^т, кромѣ нелѣпой Кариньянской церкви въ формѣ вѣера. И не заглажены ли эти маленькіе грѣхи постройкой театра, о которомъ я уже упоминалъ, смѣлымъ и искуснымъ сводомъ, который вѣнчаетъ королевскій манежъ, большимъ заломъ Ступиниджи, мощнымъ и величавымъ фасадомъ св. Петра въ Женевѣ? Его архитектуфіюмз^ генію не хватало, можетъ быть, лишь болѣе полновѣснаго, чѣмъ 3' сардинскаго короля, кошелька. Доказательствомъ этомз^г можетъ служить большое количество великолѣпныхъ рисунковъ, оставшихся послѣ его смерти, которые перешли въ собственность короля. Тамъ было много разнообразныхъ проектовъ различныхъ зданій въ Туринѣ, между прочимъ, проектъ передѣлки отвратительной стѣны, отдѣляющей площадь замка отъ королевскаго дворца, стѣны, которую неизвѣстно почему назвали павильономъ.

Съ удовольствіемъ останавливаюсь на памяти этого добраго человѣка, который умѣлъ, по крайней мѣрѣ, дѣлать свое дѣло, чему лишь теперь я знаю истинную цѣну. Но въ бытность мою въ академіи, какъ ни ласковъ былъ онъ со мной, я находилъ его скорѣе скучнымъ, чѣмъ интереснымъ. И такова сила заблужденій и выдуманныхъ правилъ—больше всего меня отталкивалъ въ немъ его прекрасный тосканскій языкъ, которо.43' онъ не измѣнялъ со времени пребыванія въ Римѣ, и который въ Т-ринѣ,. въ этомъ городѣ, смѣшавшемъ въ себѣ столько народностей, былъ контрабанднымъ нарѣчіемъ. Но велико могущество всего истиннаго и прекраснаго. И тѣ же люди, которые вначалѣ, когда дядя только что вернулся на родину,, смѣялись надъ его языкомъ, въ концѣ концовъ признали, что въ сущности онъ одинъ говорилъ по-итальянски, они же объяснялись на варварскомъ жаргонѣ. И въ бесѣдахъ съ нимъ они старались тоже говорить по-тоскански; особенно отличались тѣ господа, которые коверкали это нарѣчіе, обращаясь къ дядѣ для починки своихъ жилищъ и приданія имъ вида дворцовъ. Въ такой ничтожной работѣ этотъ прекрасный человѣкъ тратилъ половину своего времени, совершенно безвозмездно оказывая услуги друзьямъ во вредъ себѣ и своему искусствзу на что онъ не разъ при мнѣ жаловался. Сколько домовъ Тз^грина, принадлежащихъ высокопоставленнымъ лицамъ, украшенныхъ или расширенныхъ его вестибюлями, лѣстницами, воротами и тысячью внутреннихъ пристроекъ, останутся памятникомъ его доброты, всегда готовой на услугу друзьямъ или тѣмъ, кто выдавалъ себя за друзей.

Этотъ дядя за два года до женитьбы моего отца на моей матери совершилъ съ нимъ путешествіе въ Неаполь; и отъ него я зазналъ потомъ многое объ отцѣ, приходившемся ему двоюроднымъ братомъ. Между прочимъ, онъ разсказалъ мнѣ, что когда они были вмѣстѣ на Везувіи, отецъ во что бы то ни стало пожелалъ спз’ститься до края внутренняго кратера на очень большую глубину, что производилось тогда съ помощью канатовъ, зчіравляе-мыхъ людьми, стоящими у края внѣшняго кратера. Спустя двадцать лѣтъ, когда я попалъ тзща въ первый разъ, все уже было по другому и такой спускъ сталъ невозможенъ. Но пора вернуться къ предмету моего повѣствованія.

Глава IV.

ПРОДОЛЖЕНІЕ ПСЕВДО-ЗАНЯТІЙ.

1760.

Никто изъ моихъ родственниковъ не занимался мною по настоящему и самые прекрасные годы я провелъ почти ничему не научившись. Здоровье мое день ото дня ухудшалось. Вѣчно хилый, всегда съ какой-нибз^тдь болячкой на тѣлѣ, я сдѣлался посмѣшищемъ товарищей, которые окрестили меня граціознымъ именемъ падали; болѣе •бойкіе и гз’манные прибавили прозвище—гниль. Такое состояніе здоровья ввергало меня въ крайнюю меланхолію и любовь къ одиночеству вкоренялась во мнѣ все сильнѣе. Со всѣмъ этимъ въ 1760 году я перешелъ въ классъ риторики. Многочисленные недуги мои оставляли мнѣ кое-какіе промежутки для з'ченія, и не нужно было большихъ усилій, чтобы одолѣть подобнзчо премудрость. Профессоръ риторики не обладалъ талантомъ своего собрата, читавшаго гзоіанитарныя наз^тки, и хотя онъ изъяснялъ намъ Энеиду и заставлялъ писать латинскіе стихи, я не только не двинз'лся впередъ, но скорѣе отсталъ въ пониманіи дЗ'ха латинскаго языка. А такъ какъ я не былъ послѣднимъ ученикомъ, то думаю, что и со многими случилось то же, что со мною.

Въ теченіе этого года, якобы посвященнаго риторикѣ, я обрѣлъ радость новой встрѣчи съ моимъ Аріосто, томики котораго похитилъ одинъ за дрз^гимъ у помощника пріора, который поставилъ ихъ въ библіотекѣ, вмѣстѣ со своими книгами, на видзч Я сдѣлалъ это, посѣщая его комнату въ числѣ нѣкоторыхъ избранныхъ, которые ходили смотрѣть изъ его окопъ на игру въ мячъ. Изъ этой комнаты, расположенной какъ разъ противъ играющихъ, была лучше видна игра, чѣмъ изъ нашихъ галлерей. Выдергивая нзокный мнѣ томикъ, искзюно сдвигая остальныя книги, мнѣ удалось въ четыре дня вернз^гть себѣ всѣ че-

тыре книжки. Это былъ великій праздникъ для меня, но я не повѣдалъ о немъ ни одной душѣ.

Возстановляя въ памяти это время, я долженъ сознаться, что возвративъ своего Аріосто, я почти не открывалъ его больше. Томз^г, мнѣ кажется, имѣлись двѣ причины (не считая самой главной, плохого здоровья): трзщность пониманія, которая вмѣсто того, чтобы з^меныпиться, з’величи-лась (благодаря профессору риторики), и вторая – излюбленная манера Аріосто прерывать разсказъ и оставлять васъ посреди дороги съ разинутымъ ртомъ. Это и до сихъ поръ не нравится мнѣ въ немъ какъ уловка, полная неправдоподобія и ведз'щая лишь къ томз*, чтобы разрз’шить з^тже полученное впечатлѣніе. Не зная, гдѣ искать продолженія, я въ концѣ концовъ просто пересталъ искать его. Тассо-больше соотвѣтствовалъ бы моему характеру, но тогда я не зналъ даже его имени. Однажды, не помню какъ именно, попала мнѣ въ рз^тки Энеида Аннибала Каро, которз’кця читалъ, и перечитывалъ нѣсколько разъ съ жадностью и страстью, отъ всей дз'ши принявъ сторону Тзфна и Камиллы. Я пользовался имъ также для переводовъ, которые задавалъ намъ профессоръ, что не з'величивало моихъ з’спѣхог.ъ въ латыни. Я не зналъ ни одного изъ нашихъ поэтовъ, за исключеніемъ нѣкоторыхъ произведеній Метастазіо, «Катона», «Артаксеркса», «Олимпіады» и которыя доходили до насъ въ видѣ либретто оперъ, ставившихся во время карнавала. Эти вещи глубоко очаровывали меня. Но если въ аріи обрывалось развитіе страсти въ то время, когда я только начиналъ ею проникаться, я испытывалъ огорченіе и жгучую досадз^г, еще болынз-ю, чѣмъ въ перерывахъ Аріосто.

Я прочелъ также нѣсколько комедій Гольдони, которыя меня очень позабавили; ихъ я нолз^чилъ отъ самого профессора. Но склонность къ драматическому творчествзѵ которой въ зачаточной формѣ я, вѣроятно, обладалъ, была скоро заглушена недостаткомъ духовной пищи, отсутствіемъ руководства и еще многимъ дрз'гимъ.

Вообще, мое невѣжество, невѣжество моихъ з’чителек

и наша общая безпечность во всемъ уже не могли идти дальше.

Во время частыхъ и долгихъ перерывовъ въ занятіяхъ, когда здоровье мое не позволяло мнѣ посѣщать классъ, одинъ изъ товарищей, превосходящій меня по силѣ и по глупости, заставлялъ меня дѣлать за него з'роки: это былъ какой-нибудь переводъ, сочиненіе, стихи. Вотъ великолѣпный аргументъ, которымъ онъ склонялъ меня къ работѣ:—если ты напишешь мнѣ сочиненіе, я тебѣ дамъ эти два мяча.—И онъ показывалъ мнѣ красивые, четырех-цвѣтные, чзщеено сшитые и великолѣпно прыгающіе мячи.

– А если не напишешь, я дамъ тебѣ тумака.—И, говоря это, онъ угрожающе заносилъ свой чудовищный кзшакъ надъ моей головой. Я предпочиталъ два мяча и писалъ сочиненіе. Сначало я дѣлалъ это добросовѣстно и какъ, можно лучше, и преподаватели стали удивляться неожиданнымъ успѣхамъ з^ченика, который до сихъ поръ зарекомендовалъ себя безнадежнымъ тупицей. Я, разз-мѣется, свято хранилъ тайну и, пожалуй, больше благодаря моей природной несообщительности, чѣмъ изъ-за боязни передъ этимъ циклопомъ.

Но сдѣлавъ за него, такимъ образомъ, порядочное число заданныхъ работъ и собравъ гораздо больше мячей, чѣмъ мнѣ было нужно, я сталъ тяготиться этими вынужденными занятіями, тѣмъ болѣе, что мнѣ стало непріятно видѣть, какъ онъ з’крашается принадлежащими мнѣ лаврами. Мало-по-мапу я сталъ исполнять свое дѣло небрфкнѣе и даже не безъ замысла допз’скалъ такія грз'быя ошибки, какъ, напримѣръ, „роІеЬаш“ и т. п., которыя навлекаютъ на васъ насмѣшки товарищей и ко-лотзчики учителя. Поэтому мой малый, видя, что подвергается публичному опозоренію, пересталъ заставлять меня дѣлать за него з'роки; онъ былъ страшно разъяренъ, но не смѣлъ мстить, понимая, какимъ стыдомъ я могъ бы покрыть его, если бы выдалъ его тайну. Я не сдѣлалъ этого. Но какъ я втайнѣ смѣялся, когда слышалъ среди товарищей разговоры о томъ, какъ злосчастное роіеЬаш

прогремѣло въ классѣ! Никто, однако, не подозрѣвалъ моего отношенія къ этом}^т дѣлу. Кромѣ всего прочаго, меня побуждало къ скрытности и представленіе объ увѣсистомъ кз^тлакѣ, занесенномъ надъ моею головою, которое постоянно носилось передъ моими глазами. Этотъ к}^т-лакъ долженъ былъ быть естественной расплатой за столько мячей, полз'ченныхъ мною такъ коварно. Съ тѣхъ поръ я сталъ понимать, что міромъ правитъ лишь страхъ всѣхъ передъ всѣми.

1761.

Среди мальчишескихъ, безсмысленныхъ проказъ, частыхъ болѣзней и постоянной физической слабости закончился этотъ годъ, посвященный риторикѣ, и, послѣ обычнаго экзамена, меня сочли достойнымъ перейти къ кз’рсу философіи. Курсъ философіи читался внѣ академіи, въ университетѣ, находившемся поблизости, кз^тда мы ходили дважды въ день: по утрамъ—для слзчпанія геометріи и послѣ полудня—на лекціи философіи или логики, если угодно. Я сталъ философомъ, едва достигши тринадцати лѣтъ. Я тѣмъ болѣе гордился этимъ званіемъ, что оно относило меня къ числу, такъ сказать, большихъ. Къ тому же оно доставило зщовольствіе выходить два раза въ день на улицу изъ академіи. Это обстоятельство доставило намъ возможность дѣлать тайкомъ послѣ лекціи въ з'нивереитетѣ маленькія прогулки по городз^г подъ предлогомъ разныхъ незначительныхъ надобностей.

Я былъ самымъ маленькимъ среди взрослыхъ з'чени-ковъ, къ которымъ попалъ въ галлереѣ второго отдѣленія; но именно сравнительная ничтожность моего роста, моихъ лѣтъ и силъ стали тѣмъ побз'жденіемъ, которое одз’шевляло мои стремленія и внушало желаніе выдѣлиться изъ толпы. Благодаря этому я съ самаго начала проявилъ достаточное рвеніе къ ученью, чтобы быть допз^гщеннымъ вмѣстѣ со старшими къ репетиціямъ, которыя по вечерамъ производили преподаватели академіи. Я отвѣчалъ на вопросы не хуже другихъ, а иногда, пожалуй, и лучше. Эти успѣхи мои слѣдуетъ отнести исключительно на счетъ прекрасной памяти, такъ какъ, по правдѣ сказать, я ничего не понималъ въ преподаваемой намъ педагогической философіи, безсмысленной въ самомъ своемъ существѣ _и, сверхъ того, облеченной въ латынь, которую мнѣ приходилось брать пристзчюмъ и съ трудомъ одолѣвать въ союзѣ съ тяжеловѣснымъ словаремъ. Я прослушалъ также полный курсъ геометріи, т. е. мнѣ были изъяснены шесть первыхъ книгъ Эвклида; однако, я до конца такъ и не смогъ понять четвертой теоремы. И до сего дня я не понимаю ея, такъ какъ голова моя всегда была антигеометрична. Послѣ обѣда проходился кз’рсъ аристотелевой философіи, отъ котораго мерли даже мухи. Въ теченіе перваго полз'часа мы записывали курсъ подъ диктовку профессора, а въ оставшееся время, которое преподаватель посвящалъ объясненію своего текста по-латыни (Богъ вѣсть, что это была за латынь!), мы, завернувшись по з'ши въ свои широкіе плащи, погружались въ сладкія грезы сна. Тогда въ этомъ философскомъ собраніи слышался лишь тягз^тчій голосъ профессора, который самъ былъ бы не прочь вздремнуть, и звуки, издаваемые спящими, похрапывавшими на всѣ голоса, кто теноркомъ, кто басомъ, а кто баритономъ. Полз^гчался дивный концертъ.

Кромѣ непреодолимой силы этой снотворной философіи, была еще и другая причина, немало способствовавшая усыпленію всѣхъ слушателей, въ особенности насъ, учениковъ академіи, которымъ были отведены двѣ или три отдѣльныя скамьи по правую сторонз’– профессора. Дѣло въ томъ, что по з'трамъ насъ 63'дили слишкомъ рано, не давая выспаться. Это было главной причиной всѣхъ моихъ недомоганій, такъ какъ желзщокъ мой во время сна не з^тспѣвалъ произвести пищеваренія. Начальство вскорѣ замѣтило эту мою особенность и, въ концѣ концовъ, мнѣ позволили спать до семи часовъ, а не до безъ четверти шесть, когда по правиламъ надо было вставать, чтобы сойти въ общій залъ, гдѣ читалась з^гтренняя

молитва, послѣ которой начинались занятія, продолжавшіяся до половины восьмого.

Глава V.

ПО ПОВОДУ РАЗНЫХЪ НЕИНТЕРЕСНЫХЪ ПРЕДМЕТАХЪ НА ТУ ЖЕ ТЕМУ, ЧТО И ПРЕДЫДУЩЕЕ.

Зимой 1762 года мой дядя, губернаторъ въ Кунео, вернулся на нѣсколько мѣсяцевъ въ Туринъ, и найдя, что я могу кончить чахоткой, добился для меня еще нѣсколькихъ небольшихъ льготъ въ пищѣ, которая была улучшена, т. е. стала болѣе здоровой. Присоедините къ удовольствію выходить каждый день на з^лицу, чтобы посѣщать зшиверситетъ, изрѣдка хорошіе обѣды у дядюшки, затѣмъ дни отпуска, наконецъ, обычное сладкое дреманіе въ теченіе трехъ четвертей часа, во время з'роковъ. Все это меня значительно ободрило и въ это время я сталъ замѣтно расти и развиваться. Моему дядѣ, бывшемз' нашимъ опекуномъ, пришла мысль выписать въ Туринъ и мою сестру Джулію, единственнзчо, бывшую мнѣ сестрой и по отцу и по матери. Онъ думалъ помѣстить ее въ монастырь св. Креста, взявъ предварительно изъ обители св. Анастасія, въ Асти, гдѣ она жила больше шести лѣтъ на попеченіи одной нашей тетки, вдовы маркиза Тротти, давно удалившейся туда. Джульетта, вдали отъ нашихъ глазъ, росла въ своемъ монастырѣ, гдѣ ея воспитаніемъ занимались еще, пожалуй, меньше, чѣмъ моимъ, благодаря полной власти, которз'Ю она забрала надъ доброй тетушкой, сильно любившей и очень баловавшей ее. Сестрѣ было около пятнадцати лѣтъ; я былъ моложе ея на два съ лишнимъ года. Этотъ возрастъ у насъ обыкновенно з^тже заявляетъ о себѣ и громко говоритъ о любви нѣжному и хрупкому сердцу дѣвушекъ. Маленькая любовная исторія моей сестры, возможная при монастырскомъ порядкѣ, не понравилась дядѣ, хотя герой ея могъ бы быть приличнымъ женихомъ для сестры; у дяди окрѣпло намѣреніе отдать Джульетту на попеченіе теткѣ съ материнской стороны, монахинѣ монастыря св. Креста. Свиданіе съ сестрой, которую я, какъ уже з'помянуто, когда-то сильно любилъ и которая стала еще красивѣе за это время, доставило мнѣ больною радость и, освѣживъ мнѣ сердце и разумъ, сильно способствовало возстановленію моего здоровья. Общество сестры или скорѣе возможность, отъ времени до времени, видѣть ее, была мнѣ тѣмъ болѣе дорога, что мнѣ казалось, будто я облегчалъ ей немного страданія любви. Хотя и разл}^т-ченная со своимъ возлюбленнымъ, она съ упорствомъ утверждала, что не желаетъ иного мужа. Я получилъ отъ Андрея, моего тюремщика, разрѣшеніе посѣщать ее почти каждый четвергъ и воскресенье: это были наши отпускные дни. И часто случалось мнѣ проводить все время свиданія съ сестрой, длившееся часъ и болѣе, плача вмѣстѣ съ ней у рѣшетки монастырской пріемной. Эти слезы были, повидимомз’’, очень благотворны: всякій разъ я возвращался, хотя и печальный, но съ облегченнымъ сердцемъ, и, въ качествѣ философа, ободрялъ сестрз’ и убѣждалъ ее настаивать на своемъ; она должна была, по моему мнѣнію, добиться, наконецъ, согласія дядюшки, оказывавшаго наибольшее сопротивленіе ея намѣреніямъ. Но время, оказывающее такое могущественное дѣйствіе и на самыя стойкія сердца, не замедлило исцѣлить сердце Джз'льетты и отдаленіе, препятствія, развлеченія и, главнымъ образомъ, воспитаніе, гораздо болѣе тщательное, чѣмъ то, какое она получала у тетз’шки, излѣчили сестрз^г отъ любовнаго недзч'а и окончательно утѣшили горе въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ.

іб апрѣля.

Во время каникз'лъ этого года, посвященнаго философіи, я въ первый разъ пошелъ въ театръ Кариньяно, гдѣ давались комическія оперы. Это слз'чилось благодаря милостивому содѣйствію моего дяди, архитектора, согласившагося принять меня на эт}^- ночь къ себѣ. Время окончанія театральныхъ представленій не согласовалось съ правилами академіи, не позволявшими никомз^ возвращаться позже полз'ночи. Кромѣ того, намъ разрѣшалось посѣщать лишь королевскій театръ, кз'да насъ водили всѣхъ вмѣстѣ разъ въ недѣлю въ порз*' карнавала. Комическая опера, которз'ю я имѣлъ счастье услышать благодаря хитрости добраго дядюшки, сказавшаго моему начальствз', что онъ Завозитъ меня съ собой въ деревню на 24 часа, называлась II Мегсаіо й і Маішапіііе; въ ней пѣли лзшшіе комическіе пѣвцы Италіи—Каратолли, Бальони со своими дочерьми, а мз^тзыка была написана однимъ изъ знаменитѣйшихъ въ то время композиторовъ. Блескъ и много-звзшность этой чзщесной мз'зыки произвели на меня очень глз^бокое впечатлѣніе, оставивъ какъ бы яркій лучъ гармоніи въ моемъ слухѣ и воображеніи, задѣвъ самые скрытые закоз^глкн моего сз^тщества. Такъ что въ продолженіе нѣсколькихъ недѣль я былъ погрзокенъ въ чрезвычайною меланхолію, которая, впрочемъ, была лишь пріятна мнѣ. Послѣдствіемъ этого было глубокое отвращеніе къ моимъ обычнымъ занятіямъ, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, странное броженіе въ головѣ самыхъ фантастическихъ идей, которыя вдохновили бы меня къ писанію стиховъ, «ели бы я зналъ, какъ за это приняться, и развили бы во мнѣ очень страстныя 43’вства, если бы я не былъ въ такомъ же невѣдѣніи о себѣ самомъ, какъ и тѣ, кто считалъ себя моими воспитателями.

То было въ первый разъ, что музыка оказала на меня такое дѣйствіе и впечатлѣніе отъ нея оставило долгій слѣдъ въ моей памяти, такъ какъ никогда прежде я не испытывалъ столь сильныхъ ощзчценій. И по мѣрѣ того, какъ я мысленно перебираю свои воспоминанія о карнавалѣ того года и о небольшомъ числѣ серьезныхъ оперъ, которыя мнѣ з'далось услышать, сравнивая также впечатлѣнія, полученныя отъ нихъ съ тѣми, которыя я испытываю нынѣ, когда послѣ долгаго перерыва я вновь попадаю въ театръ, я начинаю сознавать, что

не существуетъ силы, болѣе неотразимо дѣйствующей на мою душу, сердце и разумъ, чѣмъ музыка вообще, а женскій голосъ и контральто—въ особенности. Ничто дрз^г-гое неспособно вызывать во мнѣ болѣе сильныхъ, болѣе потрясающихъ и разнообразныхъ чувствъ. Почти всѣ мои трагедіи задуманы подъ непосредственнымъ впечатлѣніемъ прослушанной мз'зыки или немного спустя.

Такъ прошелъ первый годъ моего пребыванія въ университетѣ и такъ какъ мои наставники сказали (я самъ не знаю, почемз^т и какъ), что я отлично использовалъ этотъ годъ, я полз^тчилъ отъ дяди изъ Кунео разрѣшеніе пріѣхать къ нему въ этотъ городъ и провести тамъ двѣ недѣли въ августѣ. Это было вторымъ пз’тешествіемъ за мою жизнь; и маленькій переѣздъ изъ Турина въ Кунео черезъ плодородную, веселз’Ю равнину нашего прекраснаго Пьемонта доставилъ мнѣ много радости и задался на славз^г, такъ какъ просторъ и движеніе всегда были для меня главнѣйшими элементами жизни. Однако, удовольствіе отъ путешествія было въ большой мѣрѣ ослаблено необходимостью совершить его въ наемномъ экипажѣ и ѣхать очень тихо, тогда какъ пять или шесть лѣтъ передъ тѣмъ, выѣхавъ впервые изъ дому, я съ такой быстротой прокатилъ пять станцій, отдѣляющихъ Асти отъ Тзфина. Мнѣ казалось, что съ годами мое положеніе З^тхзщшилось и я былъ подавленъ этой позорной, ослиной медлительностью нашего пути. Поэтому, въѣзжая въ Ка-риньяно, въ Ракониджи, въ Савильяно, даже въ самое маленькое мѣстечко, я всякій разъ поглубже прятался въ уголъ своей противной коляски и закрывалъ хмаза, чтобы не видѣть и не быть видимымъ; я боялся, что всякій прохожій непремѣнно узнаетъ во мнѣ того самаго мальчика, который прежде такъ горделиво мчался на почтовыхъ, и посмѣется теперь надо мной за з^тнизительнз^тю медленность. Такія чувства исходятъ изъ дз’ши пылкой и возвышенной или робко тщеславной и пзютой. Не знаю: пзють судятъ объ этомъ на основаніи моей послѣдующей жизни. Но я твердо з’вѣренъ, что если бы вблизи меня въ то время нашелся человѣкъ, свѣдущій въ дѣлахъ человѣческаго сердца, онъ могъ бы съ той самой поры сдѣлать изъ меня нѣчто достойное, опираясь на имѣвшіяся во мнѣ могз’чія побз^гжденія—любовь къ похвалѣ и славѣ.

Во время краткаго пребыванія въ Кунео я сочинилъ первый сонетъ, который затрудняюсь назвать своимъ, такъ какъ то былъ винегретъ изъ чз’жихъ стиховъ, либо списанныхъ цѣликомъ, либо испорченныхъ, неловко пришитыхъ другъ къ дрз’гз^т и заимствованныхъ 3' Метастазіо и Аріосто,—единственныхъ итальянскихъ поэтовъ, которыхъ я немножко читалъ. Насколько помню, въ нихъ не было ни рифмы, ни нужнаго числа стопъ. Ганѣе я недурно сочинялъ латинскіе стихи въ гекзаметрахъ и пентаметрахъ, но никто не научилъ меня ни одному правилз^ итальянскаго стихосложенія. Сколько я ни старался съ тѣхъ поръ припомнить хотя бы одинъ стихъ того сонета, мнѣ это не удавалось. Помню лишь, что этотъ сонетъ былъ написанъ въ честь одной дамы, за которой захаживалъ мой дядя и которая нравилась также и мнѣ. Сонетъ вышелъ, конечно, отвратительный; это не помѣшало емз^ снискать себѣ похвалы, во-первыхъ, воспѣтой дамы, которая ничего ровно не смыслила въ этомъ дѣлѣ, а затѣмъ дрзтихъ сзщей, столь же авторитетныхъ. Благодаря этомз^т я з^же считалъ себя поэтомъ; однако, дядя мой, суровый военный человѣкъ, достаточно освѣдомленный въ политикѣ и исторіи, но совершенно невинный въ области всякой поэзіи и мало этимъ обезпокоенный, не одобрилъ произведенія моей рождавшейся мз'зы. Напротивъ, онъ порицалъ мой сонетъ и его колкія насмѣшки замз'тили въ самомъ источникѣ мелкій потокъ моего вдохновенія; и такъ случилось, что охота къ стихо-творству вернз^тлась ко мнѣ лишь, когда мнѣ минзчю з^тже двадцать пять лѣтъ. Сколько хорошихъ и дзрныхъ стиховъ погублено въ тотъ день рз^гкой моего дяди въ колы–бели моего перворожденнаго сонета!

1763.

Глупая философія смѣнилась въ слѣдующемъ году изз’ченіемъ физики и этики, которое было распредѣ' лено такимъ же образомъ, какъ на двз^хъ предшествзчо-щихъ кзфсахъ: физика—по з’ърамъ, этика—послѣ обѣда. Физика мнѣ, пожалуй, нравилась; но непрестанная борьба съ латинскимъ языкомъ и мое совершенное невѣжество въ геометріи ставили непреодолимыя препятствія моимъ успѣхамъ. Поэтому я принужденъ, къ великому моему стыду и ради любви къ истинѣ, признаться, что послѣ цѣлаго года занятій физикой, подъ рз’ководствомъ знаменитаго отца Беккаріа, 31 меня не осталось въ головѣ ни одного опредѣленія и я не знаю ничего изъ его кзфса по электрнчествз', столь богатаго з'ченостью и изобилз^г-ющаго замѣчательными открытіями. Тз^-тъ повторилось со мной то же, что слз^чилось по отношенію къ геометріи: благодаря точности моей памяти, я отлично сдавалъ провѣрочныя испытанія и полз^гчалъ отъ экзаменаторовъ болѣе похвалы, чѣмъ з^-прековъ. Поэтомз⁷ зимой 1763 года дядя вздз'малъ сдѣлать мнѣ небольшой подарокъ, чего онъ еще ни разу не дѣлалъ; онъ хотѣлъ вознаградить мое прилежаніе, о которомъ дошли до него самые лестные отзывы. Андрей съ пророческой торжественностью предупредилъ меня за три мѣсяца объ этомъ подаркѣ: онъ заявилъ мнѣ, что изъ вѣрнаго источника знаетъ, что я непремѣнно получу его, если станз' и дальше примѣрно вести себя, но рѣшительно не соглашался открыть, какзчо именно вещь мнѣ подарятъ.