Текст книги "Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим "

Автор книги: Витторио Альфиери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

ЭПОХА ПЕРВАЯ.

х755-

1 758-

ЭПОХА ВТОРАЯ.

ЭПОХА ТРЕТЬЯ.

1775-

ЧЕТВЕРТАЯ ЭПОХА.

notes

1

2

3

4

03, 9(0)

<•

6 3,3/'О)

а л-ез

/ жизнь

^ ВИТТОРІО ААЬФІЕРИ

>к

изъ Асти»

РАЗСКАЗАННАЯ ИМЪ САМИМЪ.

[Переводъ. В» 1Г. Малахіевой-Мировичъ. Подъ редакціей Бор. Зайцева. Вступительная статья А. А. Андреевой.

Москва.

Книгоиздательство К. Ф. Некрасова.

МСМІѴ.

Печатано въ типографіи К. Ф. Некрасова въ Ярославлѣ.

ГРАФЪ ВИТТОРІО АЛЬФІЕРИ.

1749—¹803.

Типичное порожденіе вѣка Вольтера и Руссо, итальянская трагедія Альфіери воплощаетъ собою идеалъ сво-' боды, выросшій въ мечтахъ французскихъ философовъ-энциклопедистовъ; этотъ новый гражданскій идеалъ во Франціи потопилъ въ крови великой революціи всю фривольность рококо, а въ Италіи—музыкальной, изнѣженной и порабощенной – онъ воспиталъ тѣхъ борцовъ за ея освобожденіе, которые, начиная съ карбонаріевъ и кончая Маццини и Гарибальди, создали ея независимость и единство. Цѣльность и строгость респз'блнканства съ его ненавистью къ произволу – знаменитое ёсгазег ГіпІЗте!– является главною заелзшою Альфіери передъ его родиной. Трагедіи его, у насъ когда-то плѣнявшія Рашкина, теперь, при всѣхъ ихъ литератз'рныхъ достоинствахъ,—имѣютъ для насъ интересъ преимз'щественно историческій. Антигона, Виргинія, Филиппъ, Мирра, Меропа, Саулъ и др. написаны въ формахъ той условно-классической драмы съ ея знаменитыми единствами мѣста, времени и дѣйствія, которая зародилась въ придворной франдз^зской поэзіи 17 вѣка. Разыгрывались онѣ въ парикахъ и шелковыхъ камзолахъ сначала кружками великосвѣтскихъ любителей и тогда, при появленіи своемъ, не производили того подъема общественно-патріотическихъ 43’вствъ, какой вызывали у пз'блики позднѣйшихъ поколѣній. Италія того времени, раздѣленная на нѣсколько мелкихъ госз^гдарствъ, подъ „отеческимъ" зшравленіемъ или своихъ герцоговъ, или австрійскихъ правителей, или папы и двз’хъ королей—Сар-

диніи съ Пьемонтомъ и Неаполя съ двумя Сициліями– Италія давно утратила политическую жизнь; общество ея измельчало, погрязло въ нравственной распущенности и долго не въ состояніи было отзываться на духъ мужественнаго гражданства, который Альфіери призванъ былъ внести въ его умственный обиходъ. Самъ Альфіери былъ имъ глубоко проникнутъ. Новые общественные идеалы носились тогда въ воздухѣ Европы и Альфіери усвоилъ ихъ и изъ собственныхъ наблюденій надъ жизнью и– главное—изъ книгъ французскихъ мыслителей, такъ яростно отрицавшихъ власть и авторитеты. Монархическая идея давно уже перестала з^гдовлетворять историческимъ требованіямъ времени. Новые мыслители учили видѣть въ каждомъ монархѣ тирана и притѣснителя, а политическая мысль въ поискахъ лз'чшаго жизнез’стройства обращалась или къ непосредственномз' источникз' человѣческихъ отношеній,—къ разуму и къ самой природѣ человѣка, какъ въ ученіи Рзюсо, или къ античнымъ образцамъ гражданской добродѣтели, имена которыхъ были съ эпохи Возрожденія близки всему кз'льтз'рномз' человѣчеству и дѣлались теперь носителями новой правды, новыхъ общественно-политическихъ стремленій. Для итальянскаго писателя этотъ античный идеалъ становился обязательнымъ въ силз’ всѣхъ традицій итальянской литературы: тамъ античное вліяніе, какъ память о греко-римской кз'льтз⁷рѣ предковъ, никогда не умирало и языческія воспоминанія даже въ самз’іо глухую пору средневѣковья уживались, напр., въ поэзіи Данта, съ мистическимъ дз^хомъ христіанства. Этотъ античный духъ гражданскихъ доблестей близокъ былъ Альфіери и въ силу индивидуальной природы его и въ силз^ внѣшнихъ з'словій жизни.

Уроженецъ Сѣверной Италіи, того Пьемонта, который въ 19 в. сыгралъ роль „собирателя земли", объединилъ Италію подъ зчіравленіемъ нынѣ царствз^гющей Савойской династіи,—гр. Альфіери принадлежитъ къ знатномз’, богатому, помѣстному дворянству. Онъ рано теряетъ отца и рано—въ 15—17 лѣтъ—дѣлается полнымъ хозяиномъ боль-

шого состоянія. Гордый и строптивый отъ природы, съ дѣтства не умѣвшій никому подчиняться, не переносившій надъ собою ни чужой власти, ни 43'жого превосходства, своевольный и упрямый, онъ отличается пылкимъ, хотя и замкнутымъ въ себѣ, нравомъ, склоннымъ ко всякимъ крайностямъ. ІІолз'чивши лучшее для своего времени образованіе, онъ впослѣдствіи утверждаетъ, что не вынесъ изъ школы никакихъ знаній и очень скоро позабылъ всю латынь и всѣхъ классиковъ, которыхъ онъ вызз'бривалъ только изъ-за отличій и наградъ. Въ 15 лѣтъ имъ овладѣваетъ страсть къ перемѣнѣ мѣстъ. Сперва онъ объѣзжаетъ всю Италію, затѣмъ въ двзчсратное путешествіе всѣ европейскія государства. Изъ этихъ странствованій онъ, по его признанію, вынесъ очень мало. Но тѣ картины природы, которыя волцуютъ его поэтическое 43'вство, а главное тѣ люди, которыхъ онъ зазнаетъ въ придворныхъ сферахъ разныхъ странъ,—все это 63’дитъ его критическую мысль, изощряетъ з'мъ, склонный по природѣ къ отрицанію и сатирѣ. Въ 20 лѣтъ онъ накз'паетъ себѣ французскихъ книгъ, читаетъ Монтескье, Вольтера, Руссо, посѣщаетъ французскіе театры, гдѣ трагедіи Вольтера проводятъ въ публику модныя идеи; независимо отъ школьной з’чебы впитываетъ онъ въ себя всѣ вѣянія новой мысли; увлекается и Монтенемъ. Пестрая энцикло-педичность этого скептика іб вѣка, игра его мысли, пробужденной знакомствомъ съ классическимъ міромъ, расширяетъ горизонты Альфіери, одинокаго, скз’чающаго странника по Европѣ. Онъ много и самостоятельно дз^--маетъ надъ этимъ чтеніемъ и когда послѣ пяти-лѣтняго странствованія онъ возвращается на родину двадцатитрехъ лѣтнимъ независимымъ человѣкомъ, мысль его созрѣла, убѣжденія опредѣлились. Преклоненіе передъ благосостояніемъ и передъ политическимъ устройствомъ Англіи, ненависть ко всякой солдатчинѣ, особенно къ мн-литаризму Прз'ссіи, презрѣніе къ варварствзу вѣка Екатерины Ивъ Россіи, недовѣріе къ легкомысленной, болтливой, салонно-философствзующей Франціи и вражда самая непримиримая къ томз^г дз’Х}' произвола съ одной стороны, а съ дрз^гой – лести, подобострастія и низкопоклонства, которыя, по его словамъ, изо всѣхъ дворовъ Европы дѣлаютъ однз^г лакейскз'ю, вотъ что выноситъ онъ изъ своихъ пз’тешествій. Въ силз' такихъ чувствъ онъ на родинѣ, хотя числится въ полку сардинскаго короля, но не несетъ фактически никакой слз'жбы; отказывается и отъ дипломатической карьеры. Чѣмъ же наполнитъ онъ свое сзчцествованіе? Какое положительное содержаніе внесетъ отрицатель въ жизнь? Онъ ищетъ его. И это-то исканіе, исканіе своего я и своего таланта, а затѣмъ самоз^гтвер-жденіе этого я творчествомъ и всею жизнью, характерны не только для Италіи і8 вѣка, но для человѣка вообіце и, быть можетъ, для нашего времени въ особенности.

Эту общечеловѣческзчо сторону своей дз’ши, хотя и одѣтую моднымъ нарядомъ иного вѣка, Альфіери выявилъ въ своей автобіографіи. „Жизнь Витторіо Альфіери изъ Асти, написанная имъ самимъ", такъ по старомодномз^ красиво написанная, – крз'гло, ярко и цѣльно,—является однимъ изъ крупныхъ „человѣческихъ документовъ", которые когда-либо даны были писателемъ о самомъ себѣ; она раскрываетъ намъ, при всей своей кажз'іцейся простотѣ и прямолинейности, сложность и загадочность, при-сущую душѣ всякаго даровитаго человѣка, углз'бляюща-гося въ самонаблюденіе. И это самонаблюденіе дѣлаетъ для насъ Альфіери не только интереснымъ психологическимъ явленіемъ, но и родоначальникомъ новаго типа людей.

Истый сынъ своей эпохи и своей страны, Альфіери,– предтеча того индивидуализма, который такъ пышно расцвѣтаетъ во всѣхъ великихъ твореніяхъ на рубежѣ і8– 19 в.в., индивидз^ализма, который завершается творчествомъ и жизнью Байрона и, какъ особая дз’шевная болѣзнь, внѣдряется въ европейскзчо мысль многихъ послѣдз'Ю-іцихъ поколѣній, вплоть до нашихъ дней. „Міровая скорбь" находитъ въ Альфіери первзчо свою жертвзь „Духъ отрицанья и сомнѣнья", тоска и недовольство собою, внутреннее безпокойство и полная незщовлетворенность жизнью и всѣмъ міромъ,—долго з^гнетаютъ его. Противъ этой болѣзни у поколѣнія Альфіери есть средство, которое з^ттра-чено послѣдзчощими, пережившими великз’ю французскою революцію. Это поколѣніе еще страстно вѣруетъ въ начала Разума н Свободы, провозглашенныя новыми мыслителями. И когда Альфіери начнетъ проводить эти начала въ жизнь и въ литератзфу, работая ради собственной славы на пользу всего человѣчества, тогда з’ныніе и скорбь з'стз^г-пятъ мѣсто бодрости и радости. Такой кризисъ пережилъ Альфіери и съ мелкими подробностями разсказалъ его въ ■своей „Жизни". Онъ могъ бы пережить и второй кризисъ: утратить вѣрз^ въ Раззьчъ и Свободз’. Основаніе для этого 3’ него было: не говоря уже о томъ, что онъ потерялъ въ французскихъ бумагахъ значительнзто часть своего состоянія, онъ видѣлъ въ Парижѣ первые кровавые з'жасы революціи; и даже, если бы не задалось во время переѣхать границз?, онъ самъ бы попалъ на эшафотъ съ дрзтими аристократами. Изъ этого жестокаго опыта онъ не вынесъ ничего, кромѣ ненависти къ францз^гзской націи. Переворота въ мысли, новаго перелома дз’іпевной жизни отъ кровавыхъ дней Парижа онъ не испыталъ. Жизнь его и послѣ

этого продолжала течь все по тому же, въ 25-лѣтнемъ, возрастѣ проложенному, русл}⁷. Другіе люди, пережившіе разочарованіе великой революціей и поколебленные ею ч въ своемъ безвѣріи „вѣка Просвѣщенія¹' и въ своей вѣрѣ въ Разумъ и Права человѣка, люди иной расы и иного душевнаго склада,—навсегда остались съ болью сердца, которой дано было, со всѣми ея разновидными и сложными проявленіями, общее названіе міровой скорби. Но человѣкъ латинской расы, хотя и воспитавшійся на Монтескье и Вольтерѣ, Альфіери, благодаря преемственности классическихъ традицій—римскихъ и итальянскихъ —не испыталъ этой душевной раздвоенности и остался вѣренъ своимъ молодымъ идеаламъ.

Идеалы эти вполнѣ согласуются съ аристократизмомъ и происхожденія и духовной природы его. Это– прежде всего гордость, несовмѣстимая съ зависимостью-отъ кого-бы то ни было. Затѣмъ—любовь къ славѣ. Слава—похвала людей за какія-либо дѣянія. Языческій культъ славы,—столь противоположный христіанской добродѣтели смиренія,—съ особой силой проявился въ эпоху Возрожденія, когда похвала воздавалась всякому яркому проявленію личности независимо отъ его нравственнаго характера. і8-й вѣкъ, отрицая всю основу христіанской морали и выдвигая на мѣсто ея кз^гльтъ человѣчества, возстановилъ и значеніе славы людской, пріобрѣтаемой за полезныя для всего человѣчества дѣянія. Слава–это и есть основа всѣхъ мечтаній и пока еще мало осознанныхъ желаній гр. Альфіери, когда, возвратившись изъ заграничнаго путешествія 24-лѣтнимъ богатымъ, свободнымъ молодымъ человѣкомъ, онъ основывается въ Туринѣ. Прославиться полезной дѣятельностью—вотъ что становится скрытою и ему самому еще не совсѣмъ ясною цѣлью сз’іце-ствованія; или, какъ онъ говоритъ, начиная четвертую часть своего жизнеописанія, найти „полезный и похвальный исходъ кипѣнію моего пылкаго, нетерпимаго и высокомѣрнаго нрава". Долго не находитъ онъ этого исхода. Долго мучится онъ екз'кою своей жизни моднаго франта. Онъ отмѣчаетъ

въ дневникахъ лѣнь, апатію, праздность, любовь къ пустякамъ. Не сразз’ открываетъ онъ и свое литератз^грное призваніе. Помѣхою тому слзокатъ и соблазны тщеславія, щегольство, з^гвлеченіе нарядами, страсть къ лошадямъ и дрз^гія прихоти обезпеченнаго, ничѣмъ не занятаго человѣка. Впрочемъ, это же тщеславіе даетъ и первый толчекъ къ литератз'рѣ. Успѣхъ его остроз^тмія, блескъ, язвительность и проницательность его ума въ крз^жкѣ сверстниковъ, съ которыми онъ з^тчреждаетъ шутовскую пародію засѣданій масонской ложи съ чтеніемъ докладовъ, выборами и т. д., з'спѣхъ заставляетъ его обратить вниманіе на свое дарованіе.

Другое, болѣе серьезное, чѣмъ внѣшнее тщеславіе, препятствіе къ сзчцествованію сообразномз^г съ его высшими побужденіями,—недостатокъ внз^ттренней свободы. Съ юныхъ лѣтъ такъ дорожившій своею независимостью, Альфіери часто бывалъ рабомъ своей страсти къ женщинѣ. Онъ уже три раза пережилъ безумнз'іо, несчастную страсть, надолго, несмотря на перемѣну мѣста, окрасившую въ мрачный цвѣтъ всю его внз’треннюю жизнь. Чз’в-ство зависимости отъ женщины, которую онъ не могъ ни уважать, ни даже любить настоящею сердечною любовью, не мирилось ни съ суровой природою его нрава, ни съ гражданской доблестью, которая жила въ его мечтѣ. Этотъ свой „плѣнъ страстей" онъ очень откровенно и краснорѣчиво излагаетъ въ „Жизни", также, какъ и кзфьез-ный способъ борьбы съ своей послѣдней недостойной его любовью. Онъ вышелъ побѣдителемъ изъ борьбы и порвалъ цѣпи, которыя казались з’низительными для него, какъ для человѣка новыхъ взглядовъ, для большинства же въ то время были являніемъ вполнѣ естественнымъ, освященнымъ всѣмъ бытомъ свѣтскаго общества. Между тѣми средствами, которыми онъ спасался отъ дикой своей страсти, былъ и усидчивый з’мственный трудъ. Въ немъ-то онъ и нашелъ, наконецъ, свое призваніе. Онъ зналъ, что силу своихъ чзшствованій онъ могъ излить въ одномъ только родѣ литературы—въ трагедіи и онъ поставилъ

себѣ цѣлью стать трагическимъ поэтомъ. Обстоятельно, шагъ за шагомъ разсказываетъ онъ, съ какимъ упрямствомъ онъ добивался нужнаго ему знанія и умѣнья и какія трудности преодолѣвалъ. Напомню одно: онъ долженъ былъ выучиться языку, на которомъ онъ хотѣлъ писать стихи. Онъ говорилъ, читалъ, писалъ—дневники и письма по французски; итальянскій языкъ классиковъ еле понималъ—въ ежедневномъ обиходѣ былъ пьемонтскій жаргонъ. Ему нз’жно было „расфранцузиться", по его выраженію, и „отосканиться" (изз'чить тосканское нарѣчіе, которое было языкомъ классиковъ). И вотъ, войдя зоке во вкз^тсъ творчества, создавъ первый свой опытъ трагедіи, „Клеопатру", засаживается онъ съ азартомъ школяра-педанта за ученье, весь всецѣло отдается этой новой страсти и находитъ тзпгъ вмѣстѣ съ глубокимъ нравственнымъ з’довле-твореніемъ и дрз’жбу и любовь.

Дружба на почвѣ одинаковыхъ вкз^тсовъ и убѣжденій съ Франческо Гори Ганделлини, человѣкомъ литератз'рно-образованнымъ, который становится судьею и цѣнителемъ его произведеній, длится всю жизнь. Вытекла дрз’жба изъ общей имъ потребности—„облегчить сердце, переполненное одинаковыми страстями". Гори подарилъ своемз’ дрзчу Маккіавелли. Только что изучивъ съ восторгомъ Тпта-Ливія, Альфіери, читая Маккіавелли, самъ съ дѣтства про-никнутый ненавистью ко всякомз’– з’гнетенію и притѣсненію, такъ воспламенился, что сразз^г написалъ двѣ части своего трактата о „Тиранніи", который напечатанъ былъ много лѣтъ спустя. „Пламя молодости и благороднаго справедливаго негодованія"—вотъ что больше всего связывало молодыхъ людей. Такъ и у насъ, 40 лѣтъ почти спустя, Пз’шкинъ писалъ Чаадаевз': „И на обломкахъ самовластья напишемъ наши имена". А еще однимъ поколѣніемъ позже Герценъ съ Огаревымъ заключили союзъ молодой дрз’жбы во имя тѣхъ же высокихъ идеаловъ. Не находя поддержки въ общественной жизни, молодежь стремится къ возвышеннымъ цѣлямъ, укрѣпляя ихъ въ себѣ, союзомъ родственныхъ индшшдз’альноетей.

Какъ дружба съ Гори непохожа была на тотъ товарищескій крзококъ въ Тз’ринѣ, который ради густой забавы Альфіери собралъ около себя, такъ и его новая любовь– союзъ, заключенный также на всю жизнь—непохожа была ни на прежнія его увлеченія, ни на тѣ чувства, которыя преобладали въ тогдашнемъ обществѣ. Новая страсть Альфіери къ графинѣ Альбани не только не служитъ препятствіемъ къ цѣлямъ его жизни, а, напротивъ, принимаетъ форму отношеній, которыя ему представляются наиболѣе соотвѣтствующими высокомз' назначенію поэта. Поставивъ себѣ задачей стать поэтомъ—подражателемъ древнихъ—и глубоко вдавшись въ изученіе итальянскихъ классиковъ, Данта, Петрарки, Аріосто и др., Альфіери старается и своей любовной связи придать характеръ, заимствованный изъ образцовъ старой итальянской поэзіи. Его дама сердца, его „Госпожа* (5і§пога), вдохновительница его поэзіи это—подобіе Беатрисы и Лаз^тры. Онъ превозноситъ свою любовь, гордится ею, всю жизнь казалось бы кладетъ къ ногамъ своей мз^гзы; а въ дѣйствительности, связь эта часто ставитъ его въ противорѣчіе съ тѣмъ идеаломъ доблестной свободы и независимости, который онъ стремится воплотить жизнью и поэзіею. О нѣкоторыхъ изъ этихъ противорѣчій, какъ, напр., объ аз’діенціи з^г папы, онъ покаянно говоритъ въ своей „Жизни*; другія, болѣе постыдныя, совсѣмъ обходитъ молчаніемъ: они нарз’шили бы ту цѣльность, которую онъ хотѣлъ придать своей жизни, ту строгость яснаго опредѣленнаго идеала, по которому этотъ свободный з’мъ строилъ свое существованіе. Но живая жизнь не укладывается въ тѣсныя рамки шаблоновъ и подражательныхъ идеаловъ, въ какія ихъ пытается вогнать умъ и воля человѣка. Потому^ романъ Альфіери съ гр. Альбани не только очень яркая страница давно нсчезнз^гвшаго быта, но имѣетъ и свой психологическій, и нравственный интересъ.

Кто же была эта мз^гза нашего поэта? По рожденію своему она принадлежала къ тому дворянству Священной Римской Имперіи, которое по рангу не з'стзшало короно-

ваннымъ особамъ; и изъ него потому выбирались невѣсты для наслѣдниковъ разныхъ европейскихъ престоловъ. Богато одаренная отъ природы, гр. Луиза Стольбергъ получила соотвѣтствующее своему аристократизму францз’з-ски-космополитическое воспитаніе: она владѣла четырьмя языками, была хорошая музыкантша, имѣла вкз'съ къ изящнымъ искзюствамъ. Впослѣдствіи она была начитана въ философіи, водила знакомство и обширнзчо, собранную и напечатанную теперь, переписку съ выдающимися людьми Европы, держала и во Флоренціи и въ Парижѣ блестящій салонъ. На до годз^г она была выдана замужъ за гр. Альбани, послѣдняго изъ Стюартовъ, претендента на англійскій престолъ, занятый тогда Ганноверской династіей. Карлъ-Эдзшрдъ, сынъ Якова II, женился на ней, бз^гдучи уже 50 лѣтъ; женился но указанію Версальскаго двора, чтобы имѣть законнаго наслѣдника своихъ династическихъ притязаній. Франпз'зскомз⁷ правительству эти притязанія нз’жны были какъ постоянная з’гроза англійскому правительству; оно нотомз' и сз^тбсидировало претендентовъ. Смолоду Карлъ-Эдуардъ, по матери изъ польскаго рода Собѣсскихъ, своимъ рыцарскимъ благородствомъ плѣнилъ сердца своихъ приверженцевъ въ Шотландіи и легенда окружила поэтическимъ ореоломъ его нез'дачнзчо попыткз⁷ овладѣть Великобританскимъ престоломъ. Но пораженіе, которое онъ потерпѣлъ, и бездѣятельная жизнь на средства, которыя емз^т выдавались иностранцами, уничтожили слѣды всякаго рыцарства и романтики. Ко времени своей женитьбы онъ з»же опзютился, одряхлѣлъ, началъ пьянствовать. Бракъ съ миленькой, веселой, интеллигентной дѣвушкой нѣсколько оживилъ его,– но прошло года два и она почзшствовала себя одинокой и несчастной: мз’жъ былъ скз^тченъ, всегда пьянъ, грз'бъ, самъ ничѣмъ не интересовался и ее ни на шагъ отъ себя не отпзюкалъ отчасти изь животной ревности, отчасти изъ династическихъ соображеній: на рожденіе наслѣдника, если бы онъ появился, не должно было падать и тѣни сомнѣнія. Но и наслѣдникъ не являлся, и шансы на пре-

столъ давно у^тже становились все болѣе и болѣе гадательными. Супруги жили во Флоренціи на виду з^г всего общества и печальное существованіе молодой женщины всѣмъ было хорошо извѣстно. Въ это-то время она и встрѣтилась съ гр. Альфіери, который пріѣзжалъ во Флоренцію изз’чать на мѣстѣ тосканское нарѣчіе. Высокій) стройный, бѣлолицый, съ гз'стою косою рыжихъ волосъ, въ красивомъ сардинскомъ мундирѣ, который онъ носилъ только изъ хцегольства, 27-лътній красавецъ, сдержанный, серьезный, съ строгими чертами лица, съ высокимъ лбомъ н з'мными глазами, Альфіери сразу' плѣнился молодой женщиной, свѣтски обходительной и оживленной умственными интересами. Взаимность была немину^гема и, по мѣрѣ того, какъ молодые люди сближались подъ надзоромъ ревниваго старика, тотъ все болѣе входилъ въ роль жестокаго уч'нетателя добродѣтельной своей жертвы и тѣмъ все болѣе воспламенялъ и любовь, и негодованіе ея высоконастроеннаго поклонника. А добродѣтелью жена графа Альбани – эту? фамилію носилъ заграницей Кар.ть-Эдуардъ, титушовавшій себя королемъ Англіи и Франціи—выдѣлялась не меньше, чѣмъ образованіемъ. И то и другое было тогда чуждо итальянской женщинѣ. Вспомнимъ, что это было время крайней распучценности нравовъ въ Италіи. Тогда всякая свѣтская молодая жинщина въ теченіе двухъ первыхъ годовъ замужества обзаводилась поклонникомъ, чичисбео, т. е. оффиціально состоявшемъ при ней любовникомъ, который сидѣлъ въ ея заборной, когда она кончала тушлетъ, сопровождалъ ее по визитамъ, въ театрахъ, на балахъ и фактически въ свѣтскихъ обязанностяхъ замѣнялъ законнаго мужа; а тотъ такимъ же образомъ занятъ былъ около жены другого. Нарушеніе супружеской вѣрности возводилось чичисбеизмомъ въ цѣлучо общепризнанную организацію, гдѣ давалась воля всякимъ капризамъ чувства и чувственной прихоти. Женщина не вредила своей репутаціи, если при одномъ саѵаііеге зегѵепіе за ней захаживала цѣлая вереница поклонниковъ, начиная съ кардиналовъ Святой Католической Церкви

и кончая пѣвцами исполнявшими женскія роли въ тогдашней оперѣ. Естественно, что при такихъ нравахъ ревность могла быть терпима между любовниками, но немыслима была между супругами. И потому въ глазахъ того высшаго общества, къ которому принадлежалъ гр. Альбани, ревность мужа съ его нескрываемою грз'бостыо возбуждала справедливое негодованіе, добродѣтель жены-полное недоумѣніе, а роль гр. Альфіери—общее одобреніе. Но Альфіери былъ чичисбео по неволѣ и самъ понималъ свою роль гораздо возвышеннѣе, чѣмъ свѣтское общество; да и обоихъ сзшрзтовъ положеніе претендента и иностранное происхожденіе ставило выше окрз^гжающей среды; а графиню Альбани, кромѣ того, личныя начества ума и нрава озаряли совершенно исключительнымъ ореоломъ. Перипетіи этой любви, которая долгое время должна была оставаться платонической, подробно разсказаны въ «Жизни». Отмѣтимъ въ нихъ одно: когда, по происшествіи семи лѣтъ, графиня Альбани ползшила, наконецъ, полную свободз^ и любовники очутились подъ одной кровлей, ихъ союзъ не завершился бракомъ. Въ письмахъ граф. Альбани того времени есть намеки на то, что о сЗ’пружествѣ съ поэтомъ и о возможности имѣть отъ него дѣтей она тогда помышляла. Но бракъ и семья не входили въ тотъ заранѣе зютановленный планъ жизни поэта, гражданина и патріота, по которому Альфіери строилъ свою Жизнь. Къ тому же и денежныя его дѣла не позволяли мечтать о роли отца семейства: изъ любви къ свободѣ мысли и творчества онъ отказался отъ своего состоянія въ пользу сестры и довольствовался рентою, по-лз'чаемою отъ этой сестры. Рента была хотя и значительная, но хватала только на одинокое сз^тществованіе. И у самой гр. Альбани были соображенія тоже денежныя, препятствовавшія браку. Какъ разведенная жена, а потомъ и какъ вдова претендента, она продолжала пользоваться субсидіею, которая зшлачивалась послѣднемз^- изъ Стюартовъ и которая съ новымъ ея замзокествомъ должна была прекратиться. Зависимость музы-вдохновительницы поэта отъ правительства, къ которому онъ относился враждебно и презрительно, является диссонансомъ въ жизни этого послѣдовательнаго и з’порнаго въ преслѣдованіи своихъ цѣлей идеалиста. Но онъ диссонанса не чувствуетъ. Мало того. Графиня Альбани постоянно была окружена внѣшними знаками своего мнимо-королевскаго достоинства: въ залѣ ея стоялъ тронъ, прислуга была въ королевскихъ ливреяхъ, посуда, вещи всѣ носили государственные и династическіе гербы Англіи и Стюартовъ—и этотъ мишурный блескъ 3-живался съ республиканской правдивостью и независимостью мысли и характера самаго графинѣ Альбани близкаго человѣка. Наконецъ, француженка по дз^гху и но воспитанію, она держала въ Парижѣ литературный салонъ, а вся свѣтская жизнь Парижа противна была Альфіери съ юныхъ его лѣтъ. Хотя общій дз'хъ его воззрѣній и навѣянъ былъ предреволюціонной Франціей, но идеалы его зрѣлаго возраста съ явною подражательностью классикамъ не вмѣщали всего того, чѣмъ кипѣла и волновалась францз^гз-ская мысль конца 8о-хъ годовъ того вѣка. Педантически замкнувшійся въ классикахъ, завлеченный теперь исключительно риторическою стороною гражданской доблести, которою онъ смолоду такъ пламенѣлъ, Альфіери 43'ждъ былъ области и экономическихъ вопросовъ, и философ-ски-научныхъ и, еще того болѣе, тѣхъ сантиментальнофилантропическихъ увлеченій вѣка, слезливая чувстви-тельность которыхъ не мирилась съ его высокомѣрно-сз'-ровымъ нравомъ. Паѳосъ, многорѣчивость, разносторонность, весь блескъ риторики французскихъ салонныхъ говоруновъ противенъ былъ духз»– его риторики, рѣзкой, сжатой по формѣ, обличительной и независимой по содержанію. Впрочемъ, протестъ противъ тираніи, борьба съ правительственной властью были издавна и его завѣтной мечтой; оттого, когда раздались первые громы революціи, онъ вмѣстѣ съ граф. Альбани сталъ на сторону угнетаемыхъ и притѣсняемыхъ. Онъ даже лично выступилъ на защиту народной свободы: какъ иностранецъ и человѣкъ независимый, онъ въ 1789 обратился къ Людовику XVI съ письмомъ, въ которомъ просилъ его предупредить желаніе народа, даровать ему свободу и тѣмъ прославиться на всѣ времена больше, чѣмъ когда какой-либо правитель. Взятіе Бастиліи вдохновило его на оду. Это событіе онъ считалъ концомъ революціи, также какъ и Созывъ Національнаго Собранія. Но дальнѣйшія революціонныя дѣйствія обманули ожиданія салонныхъ пророковъ и теоретиковъ народнаго освобожденія. Безпорядки продолжались: Тюльерійскій дворецъ былъ занятъ народомъ, королевское семейство посажено въ тюрьму, начиналось преслѣдованіе всѣхъ привиллегированныхъ... Свобо-долюбивомз^ поэту съ трудомъ удалось вырваться изъ предѣловъ Франціи. Это было въ 1792 годз^г.

Во время пребыванія своего въ Парижѣ Альфіери затѣялъ печатаніе своихъ произведеній въ лучшей тогда типографіи Дидо. Обработка, исправленіе рукописей, завѣдываніе корректурами и всѣми деталями печатанія наполняли его время и отвлекали мысль отъ современности. Творить при тяжелыхъ обстоятельствахъ, какія тогда переживались Франціей, ему не было возможности: слишкомъ жестоко смѣялась жизнь надъ иллюзіями и головными идеалами. И врагъ всякой тираніи,—какъ правительственной, такъ и народной,—Альфіери отвертывался отъ живой дѣйствительности и уходилъ Еесь въ книги и въ свое прошлое. Возвышенная мечта объ античной свободѣ и доблести была жизнью поругана. Въ этомъ винилъ поэтъ не самую мечтз^т, не ея призрачность, а тѣхъ болтзчювъ-франиузовъ, которые ничего не могли провести въ жизнь какъ слѣдуетъ. Когда книги его были напечатаны, а та слава, которую онъ поставилъ цѣлью всей жизни и всѣхъ своихъ з'силій и трз'довъ, была этимъ печатаніемъ обезпечена, онъ оглянз’лся на себя. Не видя передъ собою никакого дѣла, движимый горестными предчувствіями, въ 179^{0 Г0}ДУ о^н_ь сталъ писать свою автобіографію. Черезъ 13 лѣтъ онъ вернулся къ ней и закончилъ ее незадолго до смерти, въ 1803 г., отчетомъ о

послѣднихъ годахъ своего зрѣлаго возраста и своей старости.

Эти послѣдніе годы онъ доживалъ во Флоренціи вмѣстѣ со своей „Госпожей". Чета ихъ привлекала въ домъ и лучшее итальянское общество и знатныхъ путешествен-никовъ-иностранцевъ; онъ —своею славою трагическаго поэта, создавшаго новую эру въ итальянской литературѣ, она—обаятельностью свѣтской, уиной, опытной хозяйки его салона. Жизнь извнѣ блестящая, извнутри была тз'скла и бѣдна содержаніемъ. Связь поэта съ его музой съ годами приняла видъ законнаго брака съ бездѣтнымъ очагомъ, въ которомъ для старѣющихъ супруговъ не было настоящаго тепла и свѣта. Онъ педантично распредѣлилъ всю жизнь свою,—во сколько лѣтъ онъ сколько напишетъ, прочтетъ, переведетъ, комментируетъ; также педантична расписанъ былъ и день его. Она изучала философію, интересовалась живописью, поддерживала множество лите-ратзфныхъ и свѣтскихъ знакомствъ, и перепискою и живымъ общеніемъ. Альфіери теперь какъ бы закостенѣлъ въ своихъ классикахъ. Молодость, кипѣвшая негодованіемъ, сила горячихъ 43'вствъ и убѣжденій, послужившая импз’ль-сомъ къ созданію трагедіи, возвышенная любовь къ дамѣ сердца,– невинной жертвѣ мужа-тирана,– все ушло въ прошлое, обезцвѣтилось, принизилось, измельчало. Ни онъ, ни она не страдали отъ ложнаго положенія, въ которое ихъ ставила жизнь. Тѣмъ не менѣе, Альфіери,—всегда къ себѣ правдивый,—говоря о поѣздкѣ съ своей „Госпо-жей* въ Англію въ 1790 г., з’таилъ въ автобіографіи главную причину этой поѣздки; впрочемъ, онъ и всегда очень легко и осторожно касался всѣхъ обстоятельствъ жизни графини. Онъ говоритъ въ „Жизничто ей хотѣлось видѣть страну, которая пользовалась настоящею политической свободой. Въ дѣйствительности ей хотѣлось попытать счастья и поправить финансы, разстроенные паденіемъ франц}^?зскихъ блоіагъ. Откинувъ тѣ династическія притязанія, отъ которыхъ она не отказывалась ни при жизни мзока, ни послѣ его смерти, она являлась къ англій-

скому двору, не какъ вдова претендента на престолъ, а какъ великобританская подданная, хлопотать о какой-ни-б}-дь милостивой подачкѣ. Она ничего не добилась, хотя и удостоилась быть принятой королемъ.

Единственнымъ произведеніемъ этой послѣдней поры Альфіери, въ которомъ вылилось его еіце горячее, живое чувство, былъ Мізодаііо, сборникъ разныхъ статей, эпиграммъ, сатиръ, памфлетовъ и т. п., посвященный порицанію и осмѣянію французовъ и весь проникнутый страстною къ нимъ ненавистью. Книга злая и несправедливая. Ненависть эта имѣетъ нѣкоторое оправданіе: она является и выраженіемъ отвращенія Альфіери къ милитаризму, (владѣвшему революціонной Франціей и подготовившему Еоилпартовское нашествіе на Европу, и выраженіемъ, хотя *"ы въ отрицательной формѣ, патріотическихъ 43’вствъ, которыя должны были пробудить въ Италіи ея національное самосознаніе. Дрз'гія драматическія и лирическія 3‘пражненія Альфіери не увеличиваютъ его поэтической славы: тщательно обработанныя по формѣ, эти подражанія классическимъ образцамъ не обладаютъ ни настоящей непосредственной силой поэзіи, ни прочз'вствованнымъ содержаніемъ. Окѣ свидѣтельствуютъ только о томъ, какъ однообразна и безотрадно скз'чна была внз'тренняя жизнь когда-то пылкаго поэта, вся зашедшая теперь въ черствое педантство. Тотъ орденъ, который онъ сочинилъ за литературныя заслз’ги и которымъ онъ, врагъ службы и слз'жебныхъ почестей и отличій, украсилъ самого себя, какъ онъ о томъ иовѣствзютъ въ автобіографіи, говоритъ о томъ же самомъ. Отъ скз'ки онъ сочинилъ и латинскзчо эпитафію, которая должна была з'крашать гробницы и его и .,Госпожи“ его. Но графиня Альбани надолго пережила его. Онъ з’меръ на ея рз'кахъ и она во время болѣзни ухаживала за нимъ какъ вѣрная жена. Но насчетъ этой вѣрности въ обществѣ ходили разные слз'хи: и близкій ихъ домзг францз'зскій живописецъ Фабръ, оставившій въ галлереѣ Уффиццн два прекрасныхъ портрета этой четы, считался соперникомъ Альфіери; да и самъ поэтъ