Текст книги "Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим "

Автор книги: Витторио Альфиери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Возвращаюсь къ моему другу, въ разговорахъ съ которымъ я часто высказывалъ эти мысли, что доставляло мнѣ величайшее облегченіе. Я не долго наслаждался полнымъ и столь новымъ для меня счастьемъ проводить дни съ людьми, которыхъ я любилъ и глубоко уважалъ. Несчастный случай съ моимъ другомъ нарз'шилъ нашъ покой. Онъ запалъ съ лошади, катаясь со мной верхомъ, и вьівихнзчіъ себѣ руку въ кисти. Я сначала подумалъ,

что онъ сломалъ ее, и это такъ сильно взволновало меня, что я заболѣлъ и мое положеніе стало опаснѣе его. Черезъ два дня у меня началась жестокая дизентерія. Болѣзнь быстро з'хз’дпіалась, и въ продолженіе пятнадцати дней я не бралъ въ ротъ ничего, кромѣ ледяной воды. Я страшно ослабъ, въ сз'тки у меня бывало болѣе восьмидесяти испражненій, но не было лихорадки. Темпе-ратз'ра тѣла настолько понизилась, что винныя припарки, которыя мнѣ клали на животъ, чтобы оживить совершенно истощенные органы, припарки настолько горячія, что обжигали рз'ки моимъ домашнимъ и мою кожу, казались мнѣ холодными. Весь остатокъ жизни сосредоточился въ головѣ, хотя и ослабѣвшей, но ясной. Спустя пятнадцать дней настзчіило улучшеніе, но еще на тридцатый день число испражненій превышало двадцать въ сутки. Наконецъ, черезъ шесть недѣль я выздоровѣлъ, хотя и превратился въ скелетъ и такъ ослабъ, что еще цѣлый мѣсяцъ слуги вынуждены были переносить меня на рзчсахъ, когда приходилось поправлять постель. Я дз^малъ, что не выживу. Мнѣ были крайне тяжелы мысли о смерти, о разлукѣ съ моей Дамой, съ другомъ, со славой, еще только рождавшейся, которой я добивался въ теченіе десяти лѣтъ со столькими усиліями. Я чз’вствовалъ, что всѣ произведенія, оставшіяся послѣ меня, были бы не въ такой мѣрѣ закончены, какъ я бы могъ этого достичь, если бы Господь далъ мнѣ время. Утѣшало меня лишь то, что я з^ирз^ свободнымъ въ присутствіи самыхъ дорогихъ для меня сз’ществъ на свѣтѣ, любовь и уваженіе которыхъ я, казалось, заслз'жилъ, и то, что меня минзчотъ страданія физическія и моральныя, вѣрные спутники старости. Я сдѣлалъ другу всѣ нужныя указанія насчетъ дальнѣйшаго печатанія моихъ трагедій. Когда я впослѣдствіи занялся серьезно самъ этимъ печатаніемъ, продолжившимся около трехъ лѣтъ, то ясно понялъ по кропотливости и медленности работы надъ безконечными корректурами, что з^гмри я тогда, послѣ меня не осталось бы ничего значительнаго. Весь первоначальный трудъ пропалъ бы даромъ—такое

рѣшающее значеніе имѣютъ въ поэзіи послѣдніе заканчивающіе штрихи.

На этотъ разъ сзщьба помиловала меня и позволила довести трагедіи до той степени совершенства, какую я могъ имъ дать. Я надѣюсь, что написавъ ихъ, я оставилъ по себѣ нѣкоторый слѣдъ.

Выздоровленіе мое шло очень медленно и я чувствовалъ себя настолько слабымъ, что не могъ достаточно тщательно провѣрить корректуры первыхъ трехъ трагедій, надъ которыми работалъ четыре мѣсяца въ этомъ году. Это было причиной того, что два года сп}ютя по ихъ появленіи въ свѣтъ, окончивъ все изданіе, я исправилъ ихъ и переиздалъ отдѣльно. Сдѣлалъ я это, чтобы удовлетворить требованіямъ искусства и, главнымъ образомъ, своимъ собственнымъ; ибо, вѣроятно, лишь весьма немногіе замѣтятъ измѣненія въ стилѣ. Каждая поправка въ отдѣльности не имѣла большого значенія, но общее впечатлѣніе на много з'лучшилось и, надо надѣяться, что это будетъ оцѣнено если не теперь, то въ будущемъ.

Глава XVIII.

ТРЕХЛЪТНЕЕ ПРЕБЫВАНІЕ ВЪ ПАРИЖЪ.—ПЕЧАТАНІЕ ПОЛНАГО СОБРАНІЯ ТРАГЕДІЙ,—ОДНОВРЕМЕННОЕ ПЕЧАТАНІЕ ДРУГИХЪ ПРОИЗВЕДЕНІЙ

ВЪ КЕЛЪ.

Рука аббата Калузо давно зажила, и онъ долженъ былъ вернуться къ своимъ литературнымъ занятіямъ въ Туринѣ, гдѣ занималъ мѣсто секретаря Академіи Наукъ. Передъ окончательнымъ отъѣздомъ въ Италію емз^г пришла мысль предпринять экскз'рсію въ Страсбургъ. Возможность провести съ нимъ еще нѣкоторое время заставила меня рѣшиться сопутствовать ему, хотя я и чувствовалъ себя еще слабымъ.

Моя Дама присоединилась къ намъ, и мы выѣхали въ октябрѣ. Среди другихъ достопримѣчательностей мы посѣтили Кельскз'ю типографію, прекрасно обставленную Бомарше, который самъ кз’пилъ Бэскервильскій шрифтъ для различныхъ изданій полнаго собранія сочиненій Вольтера. Красота шрифта, быстрота работы, счастливый случай, сведшій меня съ Бомарше еще въ Парижѣ, все это подало мнѣ мысль воспользоваться его типографіей для печатанія моихъ остальныхъ произведеній, по отношенію къ которымъ я опасался строгостей французской цензуры, не болѣе снисходительной, чѣмъ итальянская. Я всегда съ отвращеніемъ подчинялся этому предварительномз^ осмотрз', но не потому, чтобы стоялъ самъ за полнзчо свободз^г печати. Я никогда не позволю себѣ написать ничего, могущаго вызвать чье-либо недовольство или обиду. Въ дѣлахъ печати Англія всегда останется для меня единственной достойной подражанія и дѣйствительно свободной страной. Полная свобода совѣсти, уваженіе къ добрымъ нравамъ, сдержанность въ выраженіяхъ—всегда бз’дз-тъ единственными законами, которымъ я охотно подчиняюсь.

Воспользовавшись позволеніемъ Бомарше прибѣгнз’Ть къ его замѣчательной типографіи, я оставилъ для печатанья рукопись пяти одъ подъ общимъ названіемъ „Свободная Америка". Эта небольшая вещь должна была служить пробой, вполнѣ меня зщовлетворившей. Въ продолженіе двухъ лѣтъ я только тамъ печаталъ свои произведенія. Я получалъ каждзчо недѣлю корректз'ры въ Парижѣ и послѣ исправленія отсылалъ ихъ обратно. Иногда я мѣнялъ нѣкоторые стихи цѣликомъ. Моему рвенію способствовало страстное желаніе совершенствованія и рѣдкая любезность кельскихъ метранпажей, которой я никогда не смогу нахвалиться. Въ противоположность имъ, служащіе у Дидо перепортили мнѣ много крови, заставляя дорого доплачивать за каждз'ю перестановку словъ; такъ что если обыкновенно въ жизни поизучаешь поощреніе за исправленіе ошибокъ, то я, напро-

ЖИЗНЬ ВИТТОРІО АЛЬФШРИ.

16

тивъ, долженъ былъ платить за исправленіе или замѣну моихъ промаховъ.

Мы вернз^глись изъ Страсбурга въ виллу Кольмаръ, и нѣсколько дней спз'стя, къ концу октября, мой другъ уѣхалъ въ Тзфинъ. Болѣе чѣмъ когда-либо было мнѣ тяжело лишиться его милыхъ и мудрыхъ совѣтовъ. Мы оставались въ деревнѣ весь ноябрь и часть декабря, пока организмъ мой медленно оправлялся отъ тяжелаго потрясенія. Полубольной писалъ я кое-какъ второго „Брута “. Я рѣшилъ, что это послѣдняя моя трагедія; она должна была печататься въ самомъ концѣ, и у меня оставалось еще много времени, чтобы привести ее въ наилз'чшій видъ.

Какъ только мы пріѣхали въ Парижъ, гдѣ меня надолго задерживало изданіе сочиненій, я сталъ искать подходящаго жилища. Мнѣ посчастливилось, и я нашелъ очень спокойный и веселый съ виду домъ, одиноко стоявшій на бульварѣ С.-Жерменскаго предмѣстья, въ концѣ улицы Монпарнассъ. Здѣсь было з’единенно, передо мной разстилался прекрасный видъ на даль полей и чистый воздухъ врывался въ мое окно. Все это напоминало мнѣ мою виллу въ Римѣ у термъ Діоклетіана. Всѣ лошади были со мной, и я уступилъ почти половину ихъ возлюбленной, такъ какъ она нуждалась въ нихъ, а мнѣ нз’жно было сократить свои расходы и развлеченія. Теперь я могъ безпрепятственно погрз'зиться въ трудное и скз'чное дѣло печатанія, на которое у меня и ушло три года.

1788.

Въ февралѣ 1788 года моя Дама получила извѣстіе о смерти мз'жа, настигшей его въ Римѣ, черезъ два года послѣ того, какъ онъ покинулъ Флоренцію. Въ этомъ не было ничего неожиданнаго, такъ какъ за послѣдній мѣсяцъ у него часто повторялись припадки. Къ моему удивленію, освобождавшая ее смерть мужа, въ которомъ она не привыкла видѣть друга, сильно огорчила ее. Въ ея печали не было ни преувеличенія, ни притворства, чуж-

дыхъ ея открытой, несравненной душѣ. Я не сомнѣваюсь что, несмотря на значительную разницу лѣтъ, онъ могъ бы найти въ ней если не возлюбленную, то вѣрнаго друга, не оттолкни онъ ее грубостью и пьянствомъ.

Печатаніе моихъ сочиненій продолжалось весь 1788 г. Окончивъ редактированіе четвертаго тома, я принялся за составленіе статей, которыя хотѣлъ помѣстить въ концѣ тома для поясненія каждой трагедіи. Въ этомъ же году кончилось и печатанье въ Келѣ „Одъ“, „Діалога**, „Этруріи" и „Стихотвореній". Послѣ этого я въ слѣдующемъ году принялся съ еще большимъ жаромъ за работу, чтобы скорѣе покончить все. Въ августѣ въ Парижѣ были готовы шесть томовъ моихъ трагедій, а въ Келѣ мои двѣ статьи въ прозѣ „О государѣ и литературѣ" и „О тиранніи". Послѣ этого я уже ничего не печаталъ въ Келѣ. Въ теченіе года мнѣ попался на глаза мой „Панегирикъ". Замѣтивъ въ немъ нѣсколько недостатковъ, я рѣшилъ, исправивъ ихъ. переиздать его у Дидо такъ же тщательно, тѣмъ же шрифтомъ, какъ и мои остальныя произведенія. Я помѣстилъ въ тотъ же томъ оду на взятіе Бастиліи, очевидцемъ котораго я былъ, и заключилъ ее нѣсколькими словами, относящимися къ послѣднимъ событіямъ. Остались не напечатанными „Авель", къ которому я хотѣлъ прибавить еще нѣсколько другихъ трагеломедій, и переводъ Саллюстія, который я оставилъ, не желая болѣе встз’пать на опасный и непроходимый путь—лабиринтъ переводчика.

Глава XIX.

НАЧАЛО СМУТЫ ВО ФРАНЦІИ, ПРЕВРАЩАЮЩЕЙ МЕНЯ ИЗЪ ПОЭТА ВЪ БОЛТУНА.—МОЕ МНѢНІЕ О НАСТОЯЩЕМЪ И БУДУЩЕМЪ ЭТОГО ГОСУДАРСТВА.

Съ апрѣля 1789 г. жилъ я въ непрерывномъ безпокойствѣ, опасаясь, что постоянно вспыхивающіе, послѣ созыва Генеральныхъ Штатовъ, мятежи помѣшаютъ мнѣ

довести до конца изданіе моихъ сочиненій, и послѣ столькихъ трудовъ и затратъ я пойду ко дну со своимъ грз^г-зомъ почти уже при входѣ въ портъ. Я спѣшилъ какъ только могъ. Но не такъ постзчіали мастера у Дидо, превратившіеся въ политикановъ, въ свободомыслящихъ, цѣлыми днями читавшіе газеты и обсуждавшіе законы вмѣсто того, чтобы набирать, править и выпз’скать книги. Я думалъ, что сойду съ з'ма отъ безпокойства, и потомз^г велика была моя радость, когда мои трагедіи, наконецъ, были закончены и упакованы, и ихъ отослали въ Италію и другія страны. Но радость эта была недолга. Событія все ухудшались. Съ каждымъ днемъ въ этомъ Вавилонѣ становилось неспокойнѣе и опаснѣе, все болѣе и болѣе омрачались дз’мы о 63'дуіцемъ для тѣхъ, кто, подобно моей Дамѣ и мнѣ, къ сожалѣнію, вынз’жденъ былъ жить въ Парижѣ и имѣть дѣло съ этими мартышками.

1790.

Вотъ уже болѣе года я молчаливо наблюдаю печальныя послѣдствія ученой безпомощности этого народа, который, какъ давно зоке такъ тонко замѣтилъ нашъ политическій пророкъ Маккіавелли, з'мѣетъ болтать обо всемъ, не будучи въ состояніи правильно дѣйствовать и доводить начатаго до конца. Я глз'боко огорчался тѣмъ, что священное и высокое дѣло свободы было предано, подмѣнено и обезславлено этими полз'-философами; отвратительно было видѣть эти полу-истины, полу-преступде-нія, и въ общемъ лишь одну безполезность. При видѣ З'грожающаго вліянія войска и адвокатовъ, изъ которыхъ такъ нелѣпо хотѣли сдѣлать основу новой свободы, у меня было одно желаніе—скорѣе покинуть эту зловоннзчо больницу, скопище несчастныхъ и безз'мныхъ.

Я находился бы з^же далеко отъ нея, если бы лз^тчшая часть моего сз'щества, къ несчастью своему, не была З’держана здѣсь своими влеченіями. Колеблясь среди нескончаемыхъ сомнѣній и страховъ, которые овладѣли моимъ отз'пѣвшимъ умомъ вотъ з'же годъ съ тѣхъ поръ,

какъ кончены мои трагедіи, я влачу жалкую долю, прозябаю скорѣе, чѣмъ живз” я истощилъ свои силы въ мннз'вшіе три года, которые цѣликомъ отдалъ исправленію и изданію своихъ сочиненій, и теперь не могз' и не з'мѣю создать себѣ достойное занятіе. Я полз^чалъ и продолжаю получать съ разныхъ сторонъ извѣстія, что изданіе моихъ трагедій не прошло незамѣченнымъ и достигло своей цѣли. Мнѣ сообщаютъ, что онѣ продаются и встрѣчаютъ одобреніе. Однако, эти извѣстія переданы мнѣ дрз^тзьями или людьми, которые желаютъ мнѣ добра; поэтомз’ я не обманываю себя на этотъ счетъ. Я принялъ рѣшеніе не считаться ни съ хвалой, ни съ порицаніемъ, если они не обоснованы. А въ обоснованіи я желаю просвѣщенности и пользы для искусства и художника. Но подобныхъ обоснованій не встрѣчаешь, и до сихъ поръ я не слышалъ ни одного такого. Поэтомз'-то я и смотрю на все остальное, какъ на несз^тщественное. Все это я зналъ и ранѣе; тѣмъ не менѣе, это не помогло мнѣ сберечь трз’дъ и время въ стремленіи достичь лучшаго, насколько оно было во мнѣ заложено. Можетъ быть, въ будущемъ моему праху 63'-детъ оказанъ, благодаря этому, большій почетъ, ибо я имѣлъ передъ собой такой поводъ для разочарованія, и тѣмъ не менѣе съ такой настойчивостью постоянно хотѣлъ сдѣлать дѣло хорошо, а не скоро, одобрять только истинз^ и склоняться передъ нею одной.

Изъ шести произведеній, которыя я напечаталъ въ Келѣ, я хочу выпустить теперь въ свѣтъ лишь два первыя, т. е. „Свободную Америку" и „ Непризнанною добродѣтель"; остальныя я сохраню до менѣе бурнаго времени, когда никто не соблазнится желаніемъ сдѣлать мнѣ отвратительный и, думаю, незаслз'женный упрекъ въ томъ, что я вторю голосу этихъ бандитовъ, говоря то же, что они говорятъ, но никогда не дѣлаютъ, чего они не сумѣли бы, никогда не могли бы сдѣлать. Тѣмъ не менѣе, я напечаталъ все, такъ какъ мнѣ представлялся случай, о которомъ я разсказалъ; и еще потому, что я з’бѣжденъ, что оставить послѣ себя рз^гко-

писи совсѣмъ не одно и то же, что оставить книги. Книга, дѣйствительно, додѣлана и закончена лишь тогда, когда она напечатана съ самымъ великимъ тщаніемъ, просмотрѣна и корректирована з^ типографскаго станка самимъ авторомъ. Разз^мѣется, книга можетъ быть вовсе не закончена и даже совсѣмъ не сдѣлана, сколько бы старанія ни положить на внѣшность ея изданія. Это слишкомъ очевидно. Но и для настоящаго произведенія эти условія необходимы.

Когда я довелъ до конца это дѣло, я рѣшилъ начать лежащую передъ читателемъ повѣсть своей жизни. Я принялъ такое рѣшеніе подъ вліяніемъ темныхъ предчз^гвствій и на основаніи сознанія (безъ стѣсненія признаюсь въ этомъ), что сдѣланное мною въ теченіе послѣднихъ четырнадцати лѣтъ достойно вниманія. Я началъ свою ра-ботз' въ Парижѣ въ возрастѣ 41 года и нѣсколькихъ мѣсяцевъ, и тамъ же 27 мая 1790 года заканчиваю настоящій отрывокъ, который, повидимомз’, 63'детъ самымъ значительнымъ. И вторично я не станз' переписывать этой болтовни, врядъ ли даже будз^ въ нее заглядывать, пока мнѣ не минетъ шестидесяти, если только доживз^- до этого возраста, времени, когда, вѣроятно, зоке закончится моя поэтическая карьера. Тогда съ холодной мзщростью, которз'ю приносятъ съ собой з’ходяіціе въ прошлое годы, я снова провѣрю эту повѣсть и прибавлю къ ней отчетъ еще о новыхъ десяти или пятнадцати годахъ, которые я, вѣроятно, посвящу творчеству или самообразованію. Если я окажусь способнымъ примѣнить свои силы еще къ двз’мъ или тремъ родамъ литератз’ры, которымъ я бы хотѣлъ отдать остатокъ своихъ способностей, я присоединю тогда годы, посвященные этомз^г дѣлу, къ разсказу о четвертомъ періодѣ своей жизни—порѣ зрѣлости. Если же нѣтъ, то продолжая эту исповѣдь, я начну разсказъ о пятомъ періодѣ—безплодныхъ годахъ старости и вторичнаго дѣтства, который изложу въ самыхъ краткихъ словахъ, какъ ничтожный и безполезный предметъ, если только сохраню достаточнзчо ясность ума и сз'жденія.

Но если я умру раньше, что всего вѣроятнѣе, то прошу всякаго благоволящаго мнѣ человѣка, въ руки котораго попадетъ эта повѣсть, дать ей то примѣненіе, которое онъ сочтетъ наилучшимъ. Если она будетъ напечатана въ ея теперешнемъ видѣ, то, надѣюсь, будетъ видно, что хотя она и писалась съ большой поспѣшностью, однако, склады-лась подъ живымъ впечатлѣніемъ одной только правды. А это приноситъ съ собой простоту и незаконченность. Чтобы кончить повѣсть о мнѣ самомъ, будущему другу останется лишь сообщить время, мѣсто и родъ моей смерти. О нравственномъ состояніи, въ которомъ застанетъ меня послѣдній часъ, онъ сможетъ смѣло увѣрить читателя отъ моего имени, что я слишкомъ хорошо зналъ этотъ лживый и пустой міръ, чтобы унести съ собой сожалѣніе о чемъ-нибудь, кромѣ моей Дамы. Сколько я ни просуществую еще, я стану жить отнынѣ лишь для нея и въ ней, и потому только одна мысль можетъ потрясти и испугать меня,– мысль о возможности потерять ее. И у Неба я прошу лишь одной милости—дозволенія з'йти первымъ отъ невзгодъ здѣшней жизни.

Впрочемъ, если неизвѣстный дрз^тгъ, который станетъ обладателемъ этой рукописи, сочтетъ за лзшшее сжечь ее, онъ постз’питъ не хз^гже. Я только объ одномъ прошу его: если онъ захочетъ обнародовать ее не въ томъ видѣ, какъ я ее написалъ, пусть ограничитъ свои измѣненія сокращеніями разсказа или какими угодно поправками стиля въ направленіи его изящества, но пусть не добавляетъ къ нему ни одного факта и, такимъ образомъ, не видоизмѣняетъ тѣ, которые я самъ разсказалъ. Если, пристз-пая къ изложенію своей жизни, я прежде всего имѣлъ вполнѣ достойное намѣреніе бесѣдовать съ собой о самомъ себѣ, обнарзокить себя приблизительно такимъ, каковъ я есть, и показать себя наполовину обнаженнымъ передъ тѣми, кто хочетъ или захочетъ въ будз'щемъ по настоящемз' узнать меня,—то я, во всякомъ случаѣ, дз'шою. не менѣе всякаго другого, способенъ выразить на двухъ или трехъ страницахъ квинтъ-эссенцію прожитыхъ сорока

одного года моей жизни, если таковая въ ней имѣется, и говорить о себѣ въ манерѣ Тацита съ аффектированной сжатостью и той ложной скромностью, которая паче гордости. Но если бы таковы были мои намѣренія, то я пожелалъ бы выявить на показъ свои высокія дарованія вмѣсто того, чтобы описывать свою душу и характеръ. Сз'іцествуютъ ли эти дарованія или ихъ мнѣ только приписываютъ, -во всякомъ случаѣ, я далъ имъ полное выраженіе въ другихъ своихъ работахъ; въ этой же, которая несмотря на свою искренность, не менѣе значительна, чѣмъ другія, ищетъ выраженія только мое сердце, какъ старикъ, который говоритъ о себѣ самомъ, а попутно и о другихъ людяхъ, такъ, какъ они видны въ будничномъ обиходѣ.

жизнь

ВИТТОРІО АЛЬФІЕРИ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

МАЛЕНЬКОЕ ПРЕДИСЛОВІЕ.

4 мая 1803.

Перечитавъ черезъ тринадцать лѣтъ во Флоренціи, гдѣ я окончательно поселился, все написанное мною въ Парижѣ, т. е. мою жизнь до сорока одного і'ода, я исподволь принялся за переписку, внося въ нее нѣкоторыя поправки для достиженія большей ясности и гладкости стиля.

Окончивъ эти записки, въ которыхъ опять говорилъ о себѣ, я рѣшилъ продолжать свой разсказъ, ибо, можетъ быть, за эти тринадцать лѣтъ я сдѣлалъ что-нибудь достойное гласности. Мои силы тѣлесныя и дз’ховныя все слабѣютъ съ накопленіемъ годовъ и возможно, что мнѣ уже больше ничего не дано будетъ совершить. Я льщу себя надеждой, что эта вторая часть, болѣе краткая, чѣмъ первая, будетъ послѣдней. Пятьдесятъ пятый годъ моего сз^ществованія привелъ меня къ порогу старости. Я много жилъ плотью и духомъ и рѣшилъ отнынѣ бездѣйствовать, въ силз' чего эта часть моей жизни дастъ мнѣ лишь скудный матеріалъ для повѣствованія.

ЭПОХА ЧЕТВЕРТАЯ.

ЗАКОНЧИВЪ ПЕЧАТАНЬЕ ПЕРВОЙ СЕРІИ ТРАГЕДІЙ, Я ПРИНИМАЮСЬ ЗА ПЕРЕВОДЪ ВИРГИНІЯ И ТЕРЕНЦІЯ.—ЦѢЛЬ ЭТОЙ РАБОТЫ.

^І79°-

Продолжая разсказъ объ этомъ четвертомъ періодѣ своей жизни, скажу, что я очутился вновь въ Парижѣ, праздный, измученный, неспособный что-либо совершить, хотя предполагалъ многое сдѣлать. Чтобы какъ-нибудь убить время, я началъ въ іюнѣ 1790 года отрывочные переводы тѣхъ мѣстъ Энеиды, которыя меня больше всего очаровали. Потомъ з^твидавъ, что работа эта мнѣ пріятна и полезна, какъ упражненіе въ бѣлыхъ стихахъ, я началъ переводить съ начала. Скоро, однако, мнѣ надоѣло дѣлать каждый день одно и то же, и чтобы внести разнообразіе въ свои занятія и усовершенствоваться въ латыни, я рѣшилъ перевести всего Теренція. Я хотѣлъ при помощи этого чистѣйшаго образца выработать себѣ комическій стихъ для давно задуманной комедіи. Мнѣ казалось, что я смогу внести и сюда тотъ своеобразный стиль, котораго, какъ полагалъ, я достигъ въ трагедіи. Я переводилъ ихъ поочередно черезъ день весь 1790 годъ, до апрѣля 1792 г.; когда з^тѣзжалъ изъ Парижа, 3' меня были почти закончены четыре первыя книги Энеиды; а Теренція,– .Андрія", „Евнз'хъ” и „Эаз'тонтимороменосъ".

Кроммѣ того, чтобы разсѣять навѣянныя обстоятельствами мрачныя мысли, я рѣшилъ для з'пражненія памяти, которая благодаря моему отвлеченію писательствомъ не имѣла достаточнаго развитія, заз^гчивать отрывки изъ Го-

рація, Виргилія, Ювенала, а также изъ Данте, Тассо,. Аріосто. Скоро голова моя наполнилась легіонами стиховъ. Эти второстепенныя занятія окончательно истощили мой мозгъ и лишили меня творческой способности. Поэтому изъ шести задуманныхъ трамелогедій я не смогъ прибавить ни одной къ первой изъ нихъ, къ моему „Авелю". Я былъ выбитъ изъ колеи различнѣйшими обстоятельствами, и терялъ безвозвратно время, молодость и силы, необходимыя для такихъ произведеній. Поэтому въ послѣдній годъ, прожитый въ Парижѣ, и въ послѣдзчоіціе два года я написалъ лишь нѣсколько эпиграммъ и сонетовъ, въ которыхъ изливалъ справедливзчо злобу на рабовъ, ставшихъ господами, и давалъ пшцз* своей меланхоліи. Тз^ттъ я задз^гмалъ сложнз^гю драмз' „Графъ Уголино“, которую собирался присоединить къ шести еще не написаннымъ трамелогедіямъ. Но это такъ и осталось планомъ, о развитіи котораго я больше не дз'малъ, и къ которомз* уже не возвращался. Въ это же время я бросилъ незаконченнаго „Авеля". Въ октябрѣ того же 1790 г. я совершилъ со своей Дамой маленькое двз^гхнедѣль-ное пз^гтешествіе черезъ Канъ, Гавръ, Руанъ, въ Нормандію, замѣчательщчо и богатз'Ю провинцію, мнѣ до т бхъ поръ совсѣмъ незнакомую. Я вернулся очень довольный и даже немного облегченный. Эти три года непрерывнаго печатанья и постоянныхъ печалей изсзчнили мой дз’хъ и тѣло. Въ апрѣлѣ, убѣдившись въ томъ, что во Флоренціи событія все больше и больше запз'тываются, я хотѣлъ поискать гдѣ-нибудь внѣ ея такого мѣста, гдѣ были бы намъ обезпечены отдыхъ и безопасность. Моя Дама избрала Англію, единственно сколько-нибз-дь свободнз’ю и непохожз^тю на другія страны, и отъѣздъ нашъ былъ рѣшенъ.

Глава XXI.

ЧЕТВЕРТОЕ ПУТЕШЕСТВІЕ ВЪ АНГЛІЮ И ГОЛЛАНДІЮ.—ВОЗВРАЩЕНІЕ ВЪ ПАРИЖЪ, ГДѢ ТЯЖЕЛЫЯ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ЗАСТАВЛЯЮТЪ НАСЪ

ОСТАТЬСЯ.

6 мая 1791.

Мы уѣхали въ концѣ апрѣля 1791 г., и такъ какъ собирались остаться въ Англіи надолго, то взяли съ собой лошадей и простились съ нашимъ парижскимъ домомъ. Скоро мы были въ Англіи. Въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ она очень понравилась моей Дамѣ, въ нѣкоторыхъ гораздо меньше. Немало состарѣвшійся послѣ первыхъ двз'хъ пребываній здѣсь, я продолжалъ цѣнить эту страну (но нѣсколько менѣе) со стороны ея государственнаго устройства. Но на этотъ разъ еще больше, чѣмъ въ третье путешествіе, поразили меня климатъ и неправильный образъ жизни англичанъ. Безконечная ѣда, поздное сидѣнье, до двухъ-трехъ часовъ ночи,—все это не благопріятствовало писательству, развитію ума и здоровью.

Когда впечатлѣнія потеряли для Дамы моей прелесть новизны, а я почзъствовалъ капризные приступы подагры, которая по-истинѣ присз^тща этому благословенно.43' островз⁷, мы начали тяготиться жизнью въ Англіи. Въ іюнѣ того же года произошло знаменитое бѣгство французскаго короля; какъ всѣмъ хорошо извѣстно, онъ былъ настигнутъ въ Вареннѣ и возвращенъ въ Парижъ, гдѣ оказался совсѣмъ зоке узникомъ. Это все болѣе и болѣе осложняло положеніе Франціи и задѣвало также и наши интересы, такъ какъ двѣ трети нашего состоянія были помѣщены во Франціи. Золото исчезло, его замѣнили бу-мажками, стоимость которыхъ падала съ каждымъ днемъ. Я былъ свидѣтелемъ того, какъ съ недѣлю на недѣлю таяло мое состояніе и сводилось сначала къ двумъ третямъ, затѣмъ къ половинѣ, потомъ къ трети и со страшной скоростью стремилось къ нз^тлю. Огорченные неотвратимо

ЖИЗНЬ ВИТТОРІО АЛЬФІЕРИ.

19

надвигающейся на насъ нуждой, мы рѣшили возвратиться во Францію, единственную странз', гдѣ эта несчастная бумажка пока давала намъ средства къ жизни. Будущее страшило насъ и сулило еще большія непріятности. Все-таки въ августѣ, передъ тѣмъ, какъ окончательно покинуть Англію, мы посѣтили Бэтъ, Бристоль и Оксфордъ, затѣмъ опять черезъ Лондонъ проѣхали въ Дувръ, гдѣ нѣсколько дней спустя сѣли на пароходъ.

Въ Дуврѣ со мной приключилась по-истинѣ романтическая исторія, которую я разскажу въ двухъ словахъ. Въ третье пз'тешествіе по Англіи въ 1783—1784 г.г. я не пытался чего-либо узнать о той знаменитой дамѣ, которая во время второй поѣздки подвергла меня столькимъ опасностямъ. До меня только дошли смутные слз^гхи, что она з’ѣхала изъ Лондона, что ея мзокъ замеръ послѣ развода, а она сама вышла замужъ за кого-то темнаго и неизвѣстнаго. За всѣ четыре мѣсяца, проведенные въ Лондонѣ, я не слышалъ о ней ничего, ничего не сдѣлалъ, чтобы добыть о ней свѣдѣнія, и не зналъ даже, жива ли она. Но въ Дуврѣ, въ моментъ, когда я садился на пароходъ, за четверть часа до своей спутницы, чтобы убѣдиться все ли въ порядкѣ, я случайно поднялъ глаза на берегъ, полный народз', и первое, на что з^тпалъ мой взоръ, была эта дама, почти такая же красивая, какъ двадцать лѣтъ назадъ, въ 1771 г. Я подз^гмалъ сначала, что это сонъ, и посмотрѣлъ внимательнѣе. Ея улыбка, обращенная ко мнѣ, убѣдила меня окончательно. Я не могу передать всѣ движенія души, всѣ противорѣчивыя чувства, возбужденныя во мнѣ этой встрѣчей. Я не сказалъ ей ни слова и взошелъ на пакеботъ, ожидая свою спз^тт-ницз'. Она явилась, и черезъ четверть часа мы снялись съ якоря. Она разсказала мнѣ, что сопровождавшіе ее до парохода показали ей ту даму, назвали ее и кратко разсказали исторію ея прошлой и настоящей жизни. Я также не скрылъ обстоятельствъ, при которыхъ мнѣ случалось ее встрѣчать раньше, и все, что за этимъ послѣдовало. Между мной и моей Дамой не могло быть при-

творства, недовѣрія, неуваженія другъ къ другу, жалобъ. Мы пріѣхали въ Калэ. Еще взволнованный неожиданностью, я хотѣлъ написать этой женщинѣ, чтобы облегчить тяжесть своей души. Я отправилъ ей письмо на имя одного банкира въ Дуврѣ, прося его доставить посланіе лично, и переслать отвѣтъ въ Брюссель, куда я направлялъ путь. Мое письмо, копіи котораго у меня, къ сожалѣнію, не сохранилось, было полно горячаго чувства. Это не была любовь, но искреннее, глубокое сожалѣніе къ ея бродячей и не достойной ни ея ранга, ни происхожденія жизни, вмѣстѣ со скорбнымъ сознаніемъ, что всему этому невольная причина. Не будь меня, она скрыла бы свои похожденія, во всякомъ случаѣ, болынз'ю часть ихъ, и съ годами измѣнила бы образъ жизни. Ея отвѣтъ я около четырехъ недѣль спустя прочелъ въ Брюсселѣ. Привожу его дословно, чтобы показать всю странность и З'порство ея дзфно направленнаго характера. Рѣдко можно встрѣтить ихъ въ такой степени развитія, въ особенности 3? женщинъ. Но все на пользз' при изз'ченіи той странной породы, имя которой: человѣкъ ³).

Высадившись въ Калэ, мы рѣшили передъ тѣмъ, какъ окончательно запереться въ Парижѣ, сдѣлать экскурсію въ Голландію, чтобы дать возможность моей Дамѣ увидѣть все сотворенное тамъ искусствомъ рз^ткъ человѣческихъ. Мы ѣхали побережьемъ до Брюгге и Остенде, оттзща черезъ Антверпенъ въ Амстердамъ, Роттердамъ, въ Гаагу и Сѣвернзчо Голландію.

Пз'тешествіе длилось три недѣли, и въ концѣ сентября мы были въ Брюсселѣ, гдѣ остались на нѣсколько недѣль, такъ какъ тамъ жили мать и сестры моей Дамы. Наконецъ, въ концѣ октября мы вернзчшсь въ эту громаднз'ю

клоаку, гдѣ удручающее состояніе нашихъ дѣлъ противъ нашей воли насъ задерживало. Приходилось устраивать тамъ свою жизнь.

Глава XXII.

БѢГСТВО ИЗЪ ПАРИЖА,—ВОЗВРАЩЕНІЕ ВЪ ИТАЛІЮ ЧЕРЕЗЪ ФЛАНДРІЮ И ВСЮ ГЕРМАНІЮ.—МЫ ПОСЕЛЯЕМСЯ ВО ФЛОРЕНЦІИ.

6 мая 1792.

Потративъ два мѣсяца на поиски и затѣмъ на устройство новаго дома, мы, наконецъ, переѣхали въ него въ началѣ 1792 г. Домъ нашъ былъ очень красивъ и злобенъ. Со дня на день мы ожидали событій, которыя бы принесли съ собой сносный порядокъ вещей. Часто же совсѣмъ отчаивались, что такое время когда-нибудь настанетъ. Въ этомъ неопредѣленномъ положеніи моя Дама и я, какъ всѣ вынз’жденные обстоятельствами жить въ то время въ Парижѣ и Франціи, только тратили даромъ время въ бездѣйствіи. Уже два года назадъ я выписалъ изъ Рима всѣ книги, оставленныя тамъ въ 1783 г. Теперь къ ихъ числу прибавились кзшленныя въ Парижѣ, а также въ Англіи и Голландіи во время послѣдняго путешествія. Такимъ образомъ, въ моемъ распоряженіи былъ весь нужный матеріалъ для ограниченной сферы моихъ работъ. Съ книгами и моей дорогой иодрз’гой я бы могъ вполнѣ наслаждаться тихимъ счастьемъ, если бы не страхъ передъ неизбѣжностью новыхъ перемѣнъ. Эта мысль отвлекала меня отъ занятій, я не могъ думать ни о чемъ другомъ и могъ заниматься только продолженіемъ переводовъ изъ Теренція и Виргилія. Между тѣмъ, въ это послѣднее пребываніе въ Парижѣ, какъ и въ предыдущее, я никогда не хотѣлъ познакомиться, ни даже увидать кого-либо изъ этихъ безчисленныхъ изобрѣтателей мни-

мой свободы. У меня къ нимъ было самое непобѣдимое отвращеніе, самое глубокое презрѣніе. Даже сегодня, когда я пишу эти строки,—а зоке четырнадцать лѣтъ длится эта трагикомедія,—я могу похвалиться, что по прежнему не оскверненъ ими мой языкъ, з^гши, глаза. Я ни разу не видѣлъ, не слышалъ и не говорилъ ни съ однимъ изъ этихъ французскихъ законодателей-рабовъ, и ни съ кѣмъ изъ подчиненныхъ имъ рабовъ.

Въ мартѣ этого года я получилъ письма отъ моей матери—они были послѣдними. Она въ нихъ писала съ горячей христіанской любовью о своемъ безпокойствѣ за меня, живущаго „въ странѣ столькихъ смутъ, гдѣ испо-вѣдываніе католичества стѣснено, гдѣ каждый дрожитъ въ ожиданіи новыхъ безпорядковъ и ужасовъОна была, увы, слишкомъ права, и будущее показало это. Но когда я ѣхалъ въ Италію, этой достойной и весьма зшажаемой женщины не стало. Она покинула міръ 23 апрѣля 1792 г., семидесяти лѣтъ отъ роду.

Въ это время разгорѣлась война между Франціей и императоромъ, которая скоро стала всеобщей. Въ іюнѣ попытались окончательно з'ничтожить титз'лъ короля– единственный пережитокъ стараго порядка. Заговоръ 20 іюня не задался и событія шли тихимъ шагомъ, измѣняя жизнь къ худшему. Такъ было до знаменитаго іо августа, когда, какъ извѣстно, разразилась главная бз^гря.

Послѣ этого я не хотѣлъ терять ни одного дня, и моей первой и единственной мыслью было избавить мою Даму отъ всякой опасности, а съ 12 я сталъ готовиться къ отъѣзду. Оставалось послѣднее затрудненіе. Нужно было достать паспорта, чтобы выѣхать изъ Парижа и Франціи. Мы такъ хлопотали въ продолженіе этихъ двухъ-трехъ дней, что 15 и іб мы, какъ иностранцы, получили ихъ. Я отъ венеціанскаго посланника, Дама отъ датскаго, почти единственныхъ оставшихся около этой тѣни королевской власти. Было значительно труднѣе достать необходимые паспорта отъ нашей секціи, называвшейся Монбланъ, отдѣльный для каж-