Текст книги "Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим "

Автор книги: Витторио Альфиери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

первыхъ трагедій эти труды взялъ на себя другъ Гори. И онъ былъ готовъ возобновить ихъ для слѣдующихъ двухъ томовъ. Но я, пожелавъ отвѣдать всего понемногу на этомъ свѣтѣ, рѣшилъ воспользоваться случаемъ, чтобы узрѣть хмурыя брови цензоровъ и напыщенную важность инспекторовъ. И я нашелъ бы здѣсь богатое поприще для смѣха, если бы душа моя не была повержена въ такую печаль.

Я тогда впервые въ жизни самъ правилъ корректуры; но я былъ въ то время слишкомъ истомленъ и мало способенъ проявить при исправленіи стиля моихъ трагедій то прилежное вниманіе, которое долженъ былъ бы проявить, которое могъ да и выказалъ нѣсколько лѣтъ спзютя, переиздавая ихъ въ Парижѣ. Для исправленія стиля корректуры представляютъ самыя большія удобства, такъ какъ среди отрывковъ, отдѣльныхъ и оторванныхъ отъ совокупности произведеній, глазъ легче видитъ неловкія выраженія, темные обороты, нескладности стиха, однимъ словомъ, всѣ тѣ маленькіе промахи, незначительные каждый по себѣ, которые вмѣстѣ портятъ впечатлѣніе отъ вещи. Тѣмъ не менѣе, даже по мнѣнію моихъ недоброжелателей, эти шесть трагедій были лучше, чѣмъ ихъ четыре предшественницы. Я хорошо сдѣлалъ тогда, что не присоединилъ къ напечатаннымъ десяти трагедіямъ оставшихся четырехъ, въ особенности „ Заговоръ Пацци“ и „Марію Стюартъ"; въ моихъ обстоятельствахъ они могли бы ухзщшить мое положеніе, а главное, доставить еще больше непріятностей той, чья е^тдьба была мнѣ дороже своей собственной.

Тѣмъ временемъ утомленіе отъ исправленія корректуръ, съ которыми приходилось неистово спѣшить, и которыми я обычно занимался тотчасъ послѣ обѣда, вызвало у меня острый припадокъ подагры, изучившей меня цѣлыя двѣ недѣли; сперва я не захотѣлъ улечься въ постель. То былъ зокъ второй припадокъ; первый, гораздо болѣе легкій, случился въ Римѣ нѣсколько болѣе года тому назадъ. Я з'бѣдился на этотъ разъ, что это развлеченіе

мнѣ сзокдено испытать еще не однажды въ теченіе жизни. Болѣзнь была вызвана ДВ30.ІЯ причинами: душевными горестями и чрезмѣрными умственными занятіями. Однако, строгая з'мѣренность режима, котораго я держался, з^гспѣшно противодѣйствовала ей. Поэтому до сихъ поръ моя болѣзнь обнаруживала себя рѣдко и сравнительно слабо.

Печатаніе книгъ подходило уже къ концу, когда я получилъ изъ Неаполя отъ Кальсабиджи длинное письмо по поводз^ первыхъ моихъ четырехъ трагедій. Оно было испещрено цитатами на разныхъ языкахъ, но въ общемъ довольно дѣльно. Не откладывая, я сѣлъ писать отвѣтъ. Это было въ тз^т порз^ первое и единственное выраженіе разумной, справедливой и просвѣщенной критики. Къ томз' же въ отвѣтѣ мнѣ представился случай изложить и развить мои мысли по этомз^ предметз¹'; съ тѣмъ вмѣстѣ, выясняя самъ, въ чемъ заключались мои промахи, я позвалъ моихъ неловкихъ езщей, что слѣдуетъ критиковать разз^мно и толково—или молчать. Эта статья, сочиненіе которой не стоило мнѣ почти никакого труда, ибо въ умѣ моемъ уже вполнѣ сложились нз'жныя мысли, могла еще со временемъ послужить предисловіемъ къ собранію всѣхъ моихъ трагедій, когда онѣ закончатся печатаніемъ. Но я все-таки не хотѣлъ присоединять ее къ сіенскому изданію; оно имѣло для меня только значеніе пробнаго шага, и потому ему слѣдовало появиться безъ какихъ-либо оправдывающихъ соображеній, чтобы навлечь на себя со всѣхъ сторонъ стрѣлы зоиловъ. Я былъ увѣренъ, что стрѣлы эти дадутъ мнѣ не смерть, а жизнь, потому, что ничто не вливаетъ столько бодрости въ пуиіу писателя, какъ глупая критика. Я обошелъ бы молчаніемъ этотъ маленькій и хитрый разсчетъ моего авторскаго самолюбія, если бы въ самомъ приступѣ къ этой болтовнѣ не поставилъ себѣ цѣлью и не далъ обѣщанія не умалчивать ни о чемъ, вѣрнѣе—почти ни о чемъ, что меня касается, и во всякомъ случаѣ объяснять свои поступки лишь тѣми побужденіями, которыя строго согласуются съ истиной. По окончаніи печатанія я выпз'стилъ въ свѣтъ

оба свои тома въ началѣ октября и сохранилъ у себя третій томъ, чтобы вызвать новую войнз' тотчасъ послѣ того, какъ вторая утихнетъ и горизонтъ снова прояснится.

Но пока я такимъ образомъ освободился отъ дѣла, мною съ новой силой овладѣла тоска по моей Дамѣ. Такъ какъ надежда увидѣться съ нею никакимъ образомъ не могла осуществиться этой зимой, я,—разбитый, отчаявшійся и неспособный нигдѣ найти себѣ покоя, задумалъ совершить большое путешествіе по Франціи и Англіи. Эта мысль явилась мнѣ не потому, чтобы у меня было живое желаніе или любопытство вновь посѣтить эти страны, которыми я былъ ужъ пресыщенъ предыдущей поѣздкой; я хотѣлъ только двигаться. Это всегда было единственнымъ утѣшеніемъ, единственнымъ лекарствомъ, которыя помогали мнѣ въ скорби. Я хотѣлъ также воспользоваться слз^гчаемъ и купить себѣ нѣсколько англійскихъ лошадей. Это была, и есть, третья изъ моихъ страстей; она настолько пылка, такъ дерзка и столь часто вспыхивала, что не разъ рѣзвые скакз’ны встзшали въ бой съ книгами и стихами и, признаюсь, иногда выходили побѣдителями.

Въ печали, которою было сковано мое сердце, музы имѣли мало власти надо мной. Такимъ образомъ, изъ поэта обратившись въ лошадника, я отправился въ Лондонъ, только и думая о красивыхъ лошадиныхъ головахъ, о крѣпкой груди, высокой холкѣ, широкомъ крз^гпѣ, и совершенно позабылъ о своихъ изданіяхъ и еще неизданныхъ трагедіяхъ. Эти глзшости отняли 3^ меня цѣлыхъ восемь мѣсяцевъ, въ теченіе которыхъ я ровно ничего не дѣлалъ, не занимался и ничего не читалъ, если не считать отрывковъ изъ моихъ излюбленныхъ четырехъ поэтовъ, изъ коихъ то одинъ, то другой располагался въ моемъ карманѣ, такъ какъ они были моими неразлз'чными спутниками во всѣхъ путешествіяхъ... Мои мысли были безраздѣльно поглощены отсутствз’іоіцею Дамой, къ которой я время отъ времени обращался съ элегическими сти

хами.

Глава XII.

ТРЕТЬЕ ПУТЕШЕСТВІЕ ВЪ АНГЛІЮ, ЕДИНСТВЕННОЙ ЦѢЛЬЮ КОТОРАГО БЫЛА ПОКУПКА ЛОШАДЕЙ.

Въ половинѣ октября я выѣхалъ изъ Сіены и направился въ Геную черезъ Пизу и Леричи. Гори сопровождалъ меня до Генуи, гдѣ мы разстались черезъ два или три дня. Онъ опять поѣхалъ въ Тоскану, а я сѣлъ на корабль, отходившій въ Антибъ. Путешествіе продолжалось недолго, немного болѣе восемнадцати часовъ, но оно было небезопасно, и я провелъ ночь въ нѣкоторомъ страхѣ. Фелука была невелика; на ней помѣщалась моя карета, и это представляло опасность со стороны равновѣсія; и море и вѣтеръ были неблагопріятны, что заставило меня пережить много непріятныхъ минутъ.

Высадившись, я вновь направился въ Эксъ, гдѣ не задержался и, нигдѣ не останавливаясь, ѣхалъ до Авиньона; тамъ я съ восторгомъ посѣтилъ магическое уединеніе Воклюза; рѣка Сорга приняла въ себя мои слезы, слезы вырывавшіяся прямо изъ сердца, въ которыхъ не было ни малѣйшаго притворства Въ этотъ день я сочинилъ четыре сонета по дорогѣ въ Воклюзъ и на обратномъ пути; это былъ одинъ изъ самыхъ счастливыхъ и вмѣстѣ съ тѣмъ скорбныхъ дней моей жизни. Покинувъ Авиньонъ, я захотѣлъ посѣтить знаменитый Картезіанскій монастырь въ Греноблѣ; всюду расточая слезы и сочиняя по пути немалое число стиховъ, я прибылъ въ Парижъ, уже въ третій разъ въ жизни. Эта гигантская клоака произвела на меня обычное впечатлѣніе—гнѣва и горести. Я провелъ здѣсь около мѣсяца, который показался мнѣ цѣлымъ вѣкомъ, хотя я привезъ съ собой письма ко многимъ, всякихъ родовъ литераторамъ; а въ декабрѣ я намѣревался уѣхать въ Англію.

Большинство французскихъ литераторовъ знаютъ очень мало о нашей итальянской литературѣ и хорошо, если

они способны понимать Метастазіо. А такъ какъ, съ своей стороны, я не могъ и не желалъ знать ничего объ ихъ литературѣ, то у насъ оказывалось очень мало общихъ интересовъ. Напротивъ, я злился въ глубинѣ души, что вновь поставилъ себя въ необходимость говорить и слышать вокругъ себя этотъ гнусавый жаргонъ, въ которомъ все враждебно тосканскому говору, и изо всѣхъ силъ торопился уѣхать отсюда. Во время моего короткаго пребыванія въ Парижѣ въ большой модѣ были еженедѣльные полеты на аэростатахъ, которыми всѣ увлекались до фанатизма; я видѣлъ два первыя и наиболѣе счастливыя ихъ испытанія, въ первый разъ это былъ шаръ, наполненный разрѣженнымъ воздухомъ, во второй– водородомъ; въ каждомъ изъ нихъ было по два человѣка.

22 мая.

Величественное и прекрасное зрѣлище! Событіе, принадлежащее скорѣй поэзіи, чѣмъ исторіи! Открытіе, которому не достаетъ лишь возможности быть полезнымъ, чтобы считаться великимъ.

1784.

Пріѣхавъ въ Лондонъ, я въ первую же недѣлю занялся покупкой лошадей: сначала я купилъ скаковую лошадь, затѣмъ три верховыхъ и шесть упряжныхъ. Такъ какъ нѣкоторые жеребята у меня пали или оказались неудачными, и вмѣсто каждаго выбывшаго я покупалъ сразу двухъ, то къ концу марта 1784 года у меня ихъ оказалось четырнадцать.

Эта дикая страсть, таившаяся во мнѣ уже почти шесть лѣтъ, раздражаемая долгимъ воздержаніемъ, полнымъ или частичнымъ, снова такъ живо зажглась въ моемъ сердцѣ и воображеніи, что, идя наперекоръ всему и видя, что изъ десяти купленныхъ мною лошадей пять выбыло въ короткое время, я все же накупилъ четырнадцать; совершенно также и число своихъ трагедій я довелъ до четырнадцати, сначала рѣшивъ ограничиться двѣнадцатью. Тра-

ЖИЗНЬ ВИТТОРІО АЛЬФІЕРИ.

16

гедіи истощили мою мысль, а лошади опз^тстошили карманы; но развлеченіе всѣми этими лошадьми вмѣстѣ со здоровьемъ вернуло мнѣ смѣлость вновь приняться за трагедіи и за другія работы. Итакъ, я не напрасно тратилъ деньги, ибо это помогало вернуть вдохновеніе и пылъ, которые безъ лошадей гасли во мнѣ. Я тѣмъ болѣе хорошо поступилъ, истративъ ихъ, что онѣ были у меня въ видѣ звонкихъ монетъ. Первые три года послѣ акта даренія сестрѣ я прожилъ очень скупо; три послѣдніе года я тратилъ деньги, но з’мѣренно. Такимъ образомъ, у меня была тогда въ рзжахъ довольно крупная сз'мма, которую я накопилъ сбереженіями: всѣ постзшленія отъ пожизненнаго ежегоднаго дохода во Франціи, до котораго я еще не дотрагивался. Большую часть его я истратилъ на четырнадцать своихъ друзей,—на ихъ покзшку и перевозку въ Италію; остальное зчнло на ихъ содержаніе въ продолженіе слѣдз'ющихъ пяти лѣтъ; ибо покинувъ свой родной островъ, ни одна изъ нихъ не захотѣла умереть, а я такъ привязался къ нимъ, что ни однз^ изъ нихъ не захотѣлъ продать.

Погрузившись съ такой роскошью въ лошадей, полный отчаянія отъ невозможности свидѣться съ той, кто была для меня источникомъ всякой мудрости, всякой возвышенной дѣятельности,—я никого болѣе не посѣщалъ и не искалъ знакомствъ: я жилъ со своими лошадьми и писалъ письма за письмами; такимъ образомъ я прожилъ въ Лондонѣ около пяти мѣсяцевъ, совершенно не думая о своихъ трагедіяхъ, будто бы никогда въ жизни и не занимался ими. Но мнѣ часто вспоминалось это странное соотношеніе между количествомъ моихъ трагедій и моихъ лошадей, и я съ улыбкой говорилъ себѣ: „каждой трагедіей ты заработалъ себѣ лошадь". Я прожилъ такъ цѣлые мѣсяцы въ постыдной праздности; я съ каждымъ днемъ пренебрегалъ все болѣе и болѣе чтеніемъ, даже любимыхъ авторовъ, и мой поэтическій жаръ постепенно З’гасалъ, настолько, что во время всего моего пребыванія въ Лондонѣ я сочинилъ только одинъ сонетъ, да еще два въ минуту отъѣзда.

Въ апрѣлѣ я пз^тстился въ путь съ этимъ многочисленнымъ караваномъ, и черезъ Калэ снова попалъ въ Парижъ; потомъ черезъ Ліонъ и Туринъ возвратился въ Сіену. Но гораздо короче и легче разсказывать объ этомъ пути съ перомъ въ рз^гкѣ, чѣмъ исполнить его со столькими животными. Я испытывалъ каждый день и на каждомъ шагу затрудненія и помѣхи, сильно отравлявшія з'довольствіе, которое я могъ бы полз^гчить отъ своего отряда конницы. Одна лошадь начинала кашлять, дрз'гая не ѣла; одна хромала, у другой распз^гхали ноги, у третьей обламывались копыта; однимъ словомъ, это былъ океанъ постоянныхъ несчастій, которыя больше всего угнетали именно меня.

При переѣздѣ черезъ море изъ Дувра мнѣ пришлось видѣть, какъ лошадей загнали, какъ скотъ, въ трюмъ, чтобы онѣ служили балластомъ; онѣ были такъ грязны, что нельзя было у^гзнать чуднаго золотистаго цвѣта ихъ шерсти; а въ Калэ, передъ тѣмъ какъ высаживаться, когда сняли нѣсколько досокъ, служившихъ имъ какъ бы крышей, грубые матросы ходили по ихъ спинамъ, точно онѣ и не были живыми сз^тществами, но продолженіемъ пола; затѣмъ ихъ подтянули на канатахъ въ воздохъ, такъ что у нихъ болтались ноги, и спустили въ море: приливъ не позволялъ кораблю причалить раньше слѣдующаго з^ттра. Если бы ихъ не выгрузили съ вечера такимъ образомъ, то пришлось бы имъ остаться всю ночь на кораблѣ въ такомъ незлобномъ положеніи. Однимъ словомъ, нзокно было пережить тысячу трзщностей Но я проявлялъ столько предусмотрительности, заботливости и желанія помочь бѣдѣ, и съ такимъ зшорствомъ лично занимался этимъ, что несмотря на всѣ превратности, опасности и нез'добства, мнѣ задалось благополз'чно довезти ихъ до дому, безъ всякихъ серьезныхъ приключеній.

Чтобы быть искреннимъ, я долженъ сознаться, что помимо моей страсти къ лошадямъ во мнѣ говорило глупое и нелѣпое тщеславіе; и когда въ Парижѣ, Аміэнѣ, Ліонѣ, Тзфинѣ или другихъ городахъ лошади мои заслу-

живали одобреніе знатоковъ, я задиралъ носъ съ такимъ чванствомъ, точно я самъ ихъ создалъ. Но наиболѣе отважнымъ и эпическимъ эпизодомъ моего пз'тешествія съ этимъ караваномъ былъ переѣздъ черезъ Альпы между Ланебургомъ и Новалэзомъ Я съ большимъ трудомъ направлялъ лошадей и слѣдилъ за исполненіемъ своихъ приказаній, ибо иначе съ этими крупными, тяжелыми животными могла бы случиться катастрофа на тр-дныхъ и узкихъ дорогахъ, гдѣ можно сломить себѣ шею.

И да позволитъ мнѣ читатель съ такимъ же увлеченіемъ разсказывать объ этомъ, съ какимъ я отдавалъ приказанія въ горахъ. Кому это неинтересно, могутъ перевернуть страницу. А тотъ, кто согласится прочесть, сможетъ сз^дить о томъ, лучше ли я з'правлялъ движеніями четырнадцати животныхъ въ этомъ Ѳермопильскомъ проходѣ, чѣмъ пятью актами трагедіи.

Мои лошади, благодаря своей молодости, моимъ отеческимъ заботамъ и не слишкомъ большой усталости, были полны огня и рѣзвости; было тѣмъ болѣе опасно вести ихъ по этимъ подъемамъ и спускамъ. Поэтому въ Ланебургѣ я нанялъ по человѣкз^т на лошадь, чтобы вести ихъ подъ з’здцы.

Но между каждыми тремя лошадьми я помѣстилъ еще по конюху; эти конюхи ѣхали на мулахъ и слѣдили за тремя лошадьми, ввѣренными имъ: и такъ черезъ каждыя три лошади. Тутъ же шелъ кз^тзнецъ изъ Ланебз^трга съ гвоздями, молоткомъ и подковами, чтобы на мѣстѣ подковывать расковавшихся лошадей. А раскованной лошади грозитъ наибольшая опасность на такихъ дорогахъ. Наконецъ, я самъ, распорядитель экспедиціи, ѣхалъ позади всѣхъ, верхомъ на „Фронтинѣ“, самой маленькой и легкой изъ моихъ лошадей, съ двумя помощниками по сторонамъ, ловкими пѣшеходами, которыхъ я посылалъ со своими распоряженіями въ центръ и во главу каравана. Такимъ образомъ, мы необычайно благополучно добрались до вершины Монсениса, гдѣ начинался спускъ въ Италію; но извѣстно, чти при спускѣ лошади очень ожи-

вляются, ускоряютъ шагъ и дѣлаютъ неосторожные прыжки, поэтому я оставилъ свой постъ и, спѣшившись, пошелъ во главѣ колонны. Мы спускались осторожно, и чтобы еще замедлить спускъ, я пустилъ впередъ наиболѣе смѣлыхъ и тяжелыхъ лошадей. Во время пути мои помощники бѣгали все время вдоль колонны, чтобы не распз^гстить лошадей и соблюдать между ними нужное разстояніе. Несмотря на всѣ мои заботы, лошади потеряли три подковы; но мои распоряженія были такъ ра-зумны, что кз'знецъ могъ тотчасъ помочь имъ, и онѣ благополучно дошли до Новалеза; ноги ихъ были въ очень хорошемъ состояніи, и ни одна лошадь не захромала. Всѣ эти пз’стяки могли бы послужить правиломъ то м3’, кто захочетъ переходить черезъ Альпы или другія горы съ большимъ количествомъ лошадей. Я же, столь удачно сумѣвшій направить эту экспедицію, сталъ считать себя 43'ть не Ганнибаломъ, который немного южнѣе провелъ своихъ слоновъ и рабовъ. Но если ему пришлось истратить много зтесуса, то и я употребилъ очень много вина; такъ какъ и проводники, и кз’знецы, и конюхи и помощники мои выпивали изрядно.

Такимъ образомъ, занятый этимъ вздоромъ, касающимся лошадей, и безъ всякихъ полезныхъ и серьезныхъ мыслей въ головѣ, въ концѣ мая я пріѣхалъ въ Тзфинъ, гдѣ пробылъ около трехъ недѣль, послѣ семилѣтняго отсутствія. Лошадей, которыми послѣ чрезмѣрнаго з^гвле-ченія началъ тяготиться, я отправилъ черезъ семь-восемь дней отдыха въ Тоскану, гдѣ долженъ былъ ихъ нагнать. А пока я хотѣлъ отдохнуть отъ столькихъ тревогъ, з’томленій и ребячествъ, которыя, нужно сознаться, мало шли тридцатипятилѣтнему трагическому поэтз'. Междз’ тѣмъ, это развлеченіе, это движеніе, это полное нарушеніе всѣхъ моихъ занятій прекрасно подѣйствовали на мое здоровье. Я вновь почзшствовалъ себя сильнымъ и помолодѣвшимъ и тѣломъ, и со стороны зчча и познаній: лошади галопомъ донесли меня до той эпохи, когда я былъ молодымъ осломъ. А ржавчина опять такъ хорошо покрыла

мой умъ, что я считалъ, что уже навсегда лишенъ возможности сочинять и писать.

Глава XIII.

КРАТКОЕ ПРЕБЫВАНІЕ ВЪ ТУРИНЪ.—Я ПРИСУТСТВУЮ НА ПРЕДСТАВЛЕНІИ „ВИРГИНІИ".

Въ Тзфинѣ я нашелъ больше разочарованій, чѣмъ Зщовольствій. Конечно, очень пріятно вновь увидѣть друзей первой молодости и мѣста, которыя зазналъ раньше дрз^г-гихъ, увидѣть тѣ же растенія и тѣ же камни, все, что пробудило наши первыя мысли и первыя страсти... Но, съ дрзччэй стороны, мнѣ было очень горько замѣчать, какъ многіе товарищи моей юности, завидѣвъ меня издали, сворачивали въ переулокъ, а застигнз^ттые врасплохъ, еле кланялись, или даже отвертывались; это были люди, которымъ я не сдѣлалъ ничего плохого, а наоборотъ, выказывалъ всегда сердечнз^ю привязанность. Чувство горечи было смягчено во мнѣ тѣмъ, что тѣ немногіе, кто остался со мною въ дружескихъ отношеніяхъ, говорили мнѣ, что одни обходились со мной такъ холодно потому, что я писалъ трагедіи, другіе—потомз^, что я такъ долго путешествовалъ, третьи—потому, что я возвратился на родину съ цѣлой конюшней лошадей: все это въ общемъ были мелочи, и мелочи вполнѣ простительныя, особенно, когда знаешь людей и судишь себя безпристрастно; но и ихъ надо по возможности избѣгать, не живя со своими согражданами, если не хочешь поступать, какъ они, если страна маленькая, а обитатели ея праздны, и если, наконецъ, обидѣлъ ихъ невольно, хотя бы тѣмъ, что попытался сдѣлать больше ихъ, въ какомъ бы ни было отношеніи и какимъ бы ни было образомъ.

ДрЗ^тгой горькой пилюлей, которую мнѣ пришлось проглотить въ Туринѣ, была необходимость представиться королю, который держался обиженно, видя что я высоко-

мѣрно отвергъ его, навсегда задались изъ своего отечества. Какъ ни какъ, въ виду обычаевъ страны и моего положенія, я долженъ былъ засвидѣтельствовать ему свое почтеніе, чтобы не прослыть сумасброднымъ, дерзкимъ и невоспитаннымъ человѣкомъ.

23-го мая.

Не успѣлъ я пріѣхать въ Тз’ринъ, какъ мой прелестный Ьеаи-ігёге, бывшій тогда первымъ камеръ-юнкеромъ, сталъ съ безпокойствомъ вывѣдывать у меня, хочз^- я или нѣтъ представиться ко двору. Но я его тотчасъ з'сгіо-коилъ, сказавъ, что согласенъ; и такъ какъ онъ настаивалъ, чтобы назначить опредѣленный день, я рѣшилъ не откладывать. На слѣдующій же день я пошелъ къ министру. Веаи-ігёге сказалъ мнѣ, что правительство было ко мнѣ расположено, и что я бзщу очень хорошо принятъ, что на меня даже разсчитывали для чего-то. Эта милость, которой я не заслз^тживалъ и совершенно не ожидалъ, заставила меня стрз^сить: но хорошо, что я былъ предз^т-ирежденъ и могъ держать себя и говорилъ такимъ образомъ, что меня нельзя было ни взять куда нибз^гдь на службу, ни пригласить. Я сказалъ министру, что, проѣзжая черезъ Туринъ, я почелъ своимъ долгомъ посѣтить его, министра, и ходатайствовать черезъ него о разрѣшеніи представиться королю, дабы выразить емз^т мои вѣрноподданическія чувства. Министръ принялъ меня чрезвычайно любезно; мало по малу онъ далъ мнѣ понять, а затѣмъ и прямо высказалъ, что король былъ бы доволенъ, если-бъ я захотѣлъ окончательно остаться на родинѣ; что я могъ бы отличиться, и томз^г подобный вздоръ. Но я отвѣтилъ напрямикъ, и рѣшительно сказалъ, что я возвращаюсь въ Тоскану, чтобы продолжать свои занятія и печатаніе моихъ произведеній, что мнѣ з^же тридцать пять лѣтъ, и что это возрастъ, когда поздно дз^тмать о новой карьерѣ, и что разъ я уже избралъ литератз^трную профессію, то не хочз* отказываться отъ нея до конца своей жизни. Министръ отвѣчалъ, что литератз’рная

карьера—прекрасная вещь, но что сзчцествуютъ занятія болѣе важныя и высокія, къ которымъ я, конечно, и чз^тв-ствую и долженъ чувствовать призваніе. Я вѣжливо его поблагодарилъ, но твердо стоялъ на своемъ. И даже былъ настолько сдержанъ и великодушенъ, что не сталъ его напрасно огорчать, чего онъ вполнѣ заслуживалъ,—не высказалъ ему, что ихъ депеши и вся ихъ дипломатія казались мнѣ и дѣйствительно были гораздо менѣе важными и менѣе возвышенными предметами, чѣмъ трагедіи, будь онѣ написаны мной или кѣмъ-нибудь дрзтимъ. Но это такіе люди, которыхъ нельзя нерез’бѣдить; я же, по природѣ, никогда не спорю, развѣ только, да и то очень рѣдко, съ тѣми, чьи взгляды сходятся въ главномъ съ моими; съ дрзччши же я предпочитаю съ перваго слова держаться какъ разбитый по всѣмъ пз^гнктамъ. Итакъ, я удовольствовался отрицательнымъ отвѣтомъ. Мой запорный отказъ, конечно, дошелъ до короля черезъ министра; такъ какъ на друі'ой день, когда я привѣтствовалъ его, Его Величество не сказалъ мнѣ ни слова по этомз^ поводу, что, впрочемъ, не помѣшало емз^г принять меня со свойственной емз^г любезностью и благосклонностью. Это былъ,—онъ и теперь царствзютъ,—Викторъ Амедей III, сынъ Карла Эммануила, въ царствованіе котораго я родился. Хотя я вообще и очень не люблю монарховъ, а абсолютныхъ въ особенности, я долженъ, однако, сказать, чтобы быть искреннимъ, что династія наша въ общемъ превосходная, особенно, если сравнишь ее съ другими нынѣ царствующими въ Европѣ домами. Въ глубинѣ души я чувствовалъ къ нашимъ королямъ больше симпатіи, чѣмъ отвращенія; ибо и теперешній король и его предшественникъ были полны лз’чшими намѣреніями, обладали приличными и достойными подражанія характерами и дѣлали своей странѣ больше добра, чѣмъ зла. Однако, когда подумаешь и почувствуешь, что добро и зло, которое творятъ короли, зависятъ отъ ихъ единой воли, нз^тжно содрогнуться и бѣжать. Я это и сдѣлалъ черезъ нѣсколько дней, которые употребилъ на свиданіе съ родными и зна-

комыми въ Туринѣ и на полезные и очаровательные разговоры съ моимъ несравненнымъ другомъ аббатомъ Калз'зо; онъ привелъ немного въ порядокъ мои мысли и освободилъ отъ летаргіи, въ которзчо меня погрз^гзила конюшня.

Во время пребыванія въ Тз^ринѣ мнѣ пришлось (безъ особаго желанія съ моей стороны) присутствовать на публичномъ представленіи моей „Виргиніи" въ томъ же театрѣ, гдѣ девять лѣтъ назадъ давали „Клеопатру", и почти въ такомъ же хорошемъ исполненіи.

Одинъ изъ моихъ старинныхъ дрз^тзей но академіи подготовилъ это представленіе передъ моимъ пріѣздомъ въ Туринъ, не зная, что я могъ попасть въ театръ. Онъ просилъ меня дать нѣкоторыя наставленія актерамъ, какъ я дѣлалъ это нѣкогда для „Клеопатры". Но такъ какъ во мнѣ съ тѣхъ поръ выросъ и талантъ, и въ гораздо большей степени гордость,—я не согласился; я слишкомъ хорошо зналъ, что представляютъ изъ себя наши актеры и нашъ партеръ. И я ни въ коемъ случаѣ не захотѣлъ стать соучастникомъ ихъ бездарности, которая для меня была очевидна, хотя я ихъ и не видѣлъ. Я зналъ, что нужно было начать съ невозможнаго, т. е. научить ихъ произносить по-итальянски, а не по-венеціански, говорить свои роли самимъ, а не со словъ сз⁷флера, понимать (не скажз^ „чз’вствовать",—это было бы чрезмѣрнымъ требованіемъ), просто понимать то, что они хотѣли бы дать понять слз'шателямъ. Мой отказъ, какъ видно, не былъ неразз'мнымъ а моя гордость—неумѣстной. И такъ я предоставилъ моему другу самому позаботиться объ этомъ, и ограничился непріятнымъ для меня обѣщаніемъ присз'тствовать на спектаклѣ. Я, дѣйствительно, пошелъ на него, заранѣе з^тбѣжденный, что при жизни ни одинъ итальянскій театръ не дастъ мнѣ ни славы, ни провала. „Виргинія" прошла съ тѣмъ же з'спѣхомъ, какъ въ свое время „Клеопатра". Такъ же на другой день потребовали ея повторенія. Я же, конечно, не пошелъ во второй разъ.

Съ этого дня, главнымъ образомъ, началось и мое

разочарованіе въ славѣ, которое потомъ постоянно расло. Однако, я не оставилъ намѣренія въ слѣдующія десять или пятнадцать лѣтъ, то есть, до шестидесятилѣтняго возраста, попробовать написать нѣкоторыя сочиненія въ нѣсколько иномъ родѣ. Я постараюсь сдѣлать это насколько могу лучше. И старѣя и приближаясь къ смерти, я хочу имѣть утѣшеніе въ томъ, что по мѣрѣ силъ исполнилъ долгъ, передъ искз'сствомъ и самимъ собой. Что касается приговора современниковъ, но таково еще состояніе критики въ Италіи,—прибавлю это со слезами,—что отъ нея не надо ждать ни похвалы, ни порицанія. Я не называю похвалой то, въ чемъ нѣтъ анализа, обоснованности, и что не воодушевляетъ автора, и не называю порицаніемъ того, что не научаетъ, какъ сдѣлать лучше.

Я смертельно страдалъ на представленіи моей „Вир-гиніи“, гораздо больше чѣмъ на „Клеопатрѣ', и по другимъ причинамъ; впрочемъ, я не хочу здѣсь распространяться объ этомъ. Тотъ, кто любитъ искусство и гордится имъ, не можетъ не знать ихъ; всякій другой человѣкъ найдетъ ихъ ненужными и не пойметъ.

Оставивъ Т}^гринъ, я поѣхалъ на три дня въ Асти къ моей почтенной и глубоко уважаегиой матери. Мы разстались обливаясь слезами, будто предчувствуя, что никогда уже больше не увидимся.

Не могу сказать, чтобы я 43'вствовалъ къ матери такз'Ю сильную привязанность, какъ могъ бы и долженъ былъ чувствовать. Я разстался съ ней девяти лѣтъ и съ тѣхъ поръ мы видѣлись чрезвычайно рѣдко, украдкой, и очень по малу. Но мое уваженіе, моя признательность и мое почтеніе къ ней и къ ея добродѣтелямъ были всегда безграничны и будутъ таковыми до послѣдняго моего дня. Да пошлетъ ей небо долгзчо жизнь; она з^тпотреб-ляетъ ее такъ хорошо на благо и пользу всего своегсѵ города. Она необыкновенно сердечно относится ко мнѣ, чего я вовсе не заслужилъ. Ея безграничное, искреннее страданіе при разлз’кѣ оставило во мнѣ горькое чз*в-ство, не покинувшее меня и теперь.

Какъ только я выѣхалъ изъ государства короля Сардиніи, мнѣ показалось что мнѣ легче дышится, такъ еще тяготѣли надъ моей головой остатки отечественнаго ига, которое я, однако, сломилъ; настолько, что когда, во время моего пребыванія на родинѣ приходилось встрѣчаться съ вліятельными въ немъ людьми, по моему я скорѣе имѣлъ видъ вольноотпущенника, чѣмъ свободнаго человѣка. Я не могъ не вспоминать удивительныхъ словъ Помпея, высадившагося въ Египтѣ, чтобы отдаться на усмотрѣніе и во власть Фотина: „Всякій свободный, входящій въ домъ тирана, становится рабомъ¹¹. Такъ же и тотъ, кто отъ нечего дѣлать или ради развлеченія входитъ въ тюрьму, откзща былъ выпущенъ, очень рискуетъ, что дверь бзщетъ заперта, когда онъ захочетъ выйти. Ибо въ ней есть еще тюремщики.

Извѣстія отъ моей Дамы, которыя я получалъ по пути къ Моденѣ, наполняли мое сердце то печалью, то надеждой, и всегда были неопредѣленны.

Въ послѣднихъ, полученныхъ мною въ Пьяченцѣ, сообщалось, что она можетъ оставить Римъ, что меня чрезвычайно обрадовало, такъ какъ Римъ былъ единственнымъ мѣстомъ, гдѣ я не могъ съ ней видѣться. Но, съ другой стороны, тяжелыя цѣпи приличій мнѣ и тогда строго запрещали слѣдовать за нею. Только съ большимъ трудомъ, жертвуя для мужа большими суммами денегъ, ей удалось пол}^тчить отъ своего шурина и отъ папы разрѣшеніе поѣхать въ Швейцарію, на Баденскія воды, такъ какъ здоровье ея значительно измѣнилось отъ столькихъ непріятностей.

Она выѣхала изъ Рима въ іюнѣ 1784 г. и направилась вдоль береговъ Адріатики черезъ Болонью, Мантую и Трентъ въ Тироль;—въ то самое время, когда я, оставивъ Туринъ, возвращался въ Сіену черезъ Пьяченцу, Модену и Пистойю. Мысль, что я былъ такъ близокъ къ ней, а затѣмъ мы но прежнему оказались въ разлукѣ и такъ далеко другъ отъ друга, вызывала во мнѣ одновременно и горечь, и была пріятна. Я бы отлично

могъ послать свою карету и людей прямо въ Тоскану, а самъ могъ бы на почтовыхъ нагнать ее, по крайней мѣрѣ, повидаться съ ней. Я желалъ, я боялся, я надѣялся, я хотѣлъ, я не хотѣлъ; лишь тѣ немногіе, кто дѣйствительно любилъ, знаютъ это душевное безпокойство! Но взяло верхъ чзъство долга и любовь къ ней, забота о ея добромъ имени; итакъ, я продолжалъ пз'ть въ слезахъ и богохульствуя, и все еще подъ тяжелымъ впечатлѣніемъ моей печальной побѣды пріѣхалъ въ Сіенз*– послѣ почти десятимѣсячнаго путешествія.

Въ Гори я нашелъ утѣшителя, въ которомъ никогда такъ не нуждался, какъ теперь, чтобы выучиться дальше влачить свою безотрадную жизнь.

Глава XIV.

ПУТЕШЕСТВІЕ ВЪ ЭЛЬЗАСЪ,—Я ВНОВЬ ВСТРѢЧАЮСЬ СО СВОЕЙ ДАМОЙ. – ЗАДУМЫВАЮ ТРИ НОВЫХЪ ТРАГЕДІИ.—НЕОЖИДАННАЯ СМЕРТЬ МОЕГО ДОРОГОГО ГОРИ ВЪ СІЕНѢ.

24 мая.

Черезъ нѣсколько дней послѣ меня въ Сіену пріѣхали мои четырнадцать лошадей. Пятнадцатзчо я оставлялъ здѣсь на попеченіи друга: это былъ мой прелестный

рыжій „ Фидо“, тотъ, что въ Римѣ часто подставлялъ свою спину пріятной ношѣ—моей Дамѣ; изъ-за этого онъ сталъ для меня дороже всѣхъ остальныхъ лошадей вмѣстѣ взятыхъ.

Всѣ эти животныя продолжали одновременно и развлекать меня и держать въ праздности. Такъ какъ къ этому прибавилось и сердечное безпокойство, то я тщетно пытался возобновить свои литератз'рныя занятія. Такимъ образомъ, болыпзчо часть іюня и весь іюль я провелъ не выѣзжая изъ Сіены, не занимаясь ничѣмъ; я напи-

салъ лишь нѣсколько стихотвореній. Написалъ также нѣсколько стансовъ, которыхъ не хватало въ третьей пѣснѣ моей маленькой поэмы, и началъ четвертую пѣснь– послѣднюю. Идея этого произведенія, хотя и часто прерываемаго, писавшагося черезъ долгіе промежутки, всегда отрывками и безъ окончательно выработаннаго плана, однако, очень сильно запечатлѣлась въ моемъ умѣ. Я особенно остерегался того, чтобы оно не вышло слишкомъ длиннымъ, что могло бы у меня легко случиться, если бы я увлекся эпизодами и прочими украшающими подробностями. Но чтобы произведеніе вышло оригинальнымъ и острымъ, жгучаго кислосладкаго вкуса, первымъ условіемъ являлась краткость. Вотъ почему я первоначально рѣшилъ ограничиться тремя пѣснями; но при просмотрѣ друзей, почти цѣлая пѣснь была уничтожена и пришлось сочинить четыре. Впрочемъ, я склоненъ думать, что всѣ эти перерывы оставили слѣды на цѣломъ поэмы и придали ей характеръ нѣкоторой безпорядочности.

Пытаясь работать надъ этой послѣдней пѣсней, я не переставалъ получать и писать длинныя письма; эти письма постепено наполнили меня надеждой и все болѣе и болѣе воспламенили желаніемъ поскорѣе свидѣться съ моей возлюбленной. Эта возможность стала настолько правдоподобной, что въ одинъ прекрасный день, не будучи въ состояніи болѣе сдерживаться, повѣдавъ только другу о цѣли путешествія и дѣлая видъ, что я предпринимаю экскурсію въ Венецію, я выѣхалъ по направленію къ Германіи. Это было 4 августа, увы! день, воспоминаніе о которомъ всегда будетъ для меня горькимъ.