Текст книги "Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим "

Автор книги: Витторио Альфиери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

За два мѣсяца, которые онъ употребилъ на это, не теряя ни минз^тты, онъ выручилъ болѣе шести тысячъ цехиновъ и отправилъ ихъ согласно моему приказу переводомъ на флорентійскій банкъ.

Не знаю по какой слз^гчайности вышло такъ, что промежутокъ между письмомъ, въ которомъ онъ извѣщалъ меня, что эта сумма зоке въ его рукахъ, и исполненіемъ моего приказанія затянз'лся до трехъ недѣль, и въ теченіе всего этого времени я не полз^чалъ отъ него ни денегъ, ни писемъ и никакихъ извѣстій изъ банка. Хотя по своему характерз⁷ я мало склоненъ къ недовѣрчивости, такая странная затяжка, происшедшая въ обстоятельствахъ, требующихъ большой честности, и причиненная такимъ неизмѣнно точнымъ и заботливымъ человѣкомъ, какъ Илья, возбудила во мнѣ подозрѣнія. Они отравили мою дз^шу и воображеніе, всегда слишкомъ быстро и пылко работавшее во мнѣ, превращало грозившій мнѣ убытокъ въ з'же свершившійся.

Почти въ теченіе двухъ недѣль я твердо былъ увѣренъ, что мои шесть тысячъ цехиновъ обратились въ дымъ вмѣстѣ съ прекраснымъ мнѣніемъ объ Ильѣ, какого онъ вполнѣ заслуживалъ. Благодаря всемз^ этомз' я находился тогда въ очень трудномъ положеніи.

Мои дѣла съ сестрой еще не были окончательно залажены и каждый день приходилось защищаться отъ ка-кой-нибзщь новой каверзы ея мз^тжа, не стѣснявшагося прикрывать именемъ короля свои мелкіе личные происки; кончилось тѣмъ, что я отвѣтилъ ему съ гнѣвомъ и презрѣніемъ, что если они не хотятъ взять отъ меня мое имз^г-іцество, какъ даръ, то пусть берз^тъ на правахъ г р а-б е ж а, ибо никогда въ жизни я не вернзюь въ Туринъ и мнѣ нѣтъ дѣла до нихъ, до ихъ денегъ и до ихъ короля, пусть берзтъ себѣ все и не подымаютъ больше объ этомъ рѣчи. На самомъ дѣлѣ, я рѣшилъ покинз’ть родинз^ навсегда, хотя бы мнѣ пришлось просить милостыню.

Все было неопредѣленно и сомнительно въ этой области; деньги за проданную движимость также не приходили, и не чувствз^тя никакой увѣренности въ будущемъ,, я потерялъ голову и неотстз'пно передо мной стояла мрачная бѣдность; такъ продолжалось до тѣхъ поръ, пока ко мпѣ не пришелъ переводъ Ильи. Сдѣлавшись обладателемъ этой ничтожной сз'ммы, я пересталъ дрожать за завтрашній день. Отдаваясь больному воображенію, самымъ подходящимъ выходомъ для себя я считалъ ремесло берейтора, въ которомъ я былъ или, по крайней мѣрѣ, считалъ себя на высотѣ искзюства; къ тому же оно и наименѣе з'низительно. Казалось мнѣ, что оно превосходно должно заживаться съ профессіей поэта, такъ какъ,, въ концѣ концовъ, для того, чтобы писать трагедіи, лз^чше жить въ конюшнѣ, чѣмъ при дворѣ...

Еще до настз'пленія тѣхъ затрз^тднительныхъ обстоятельствъ, причина которыхъ была въ сущности гораздо болѣе вымышлена мною, чѣмъ реальна, я спѣшно отпз^т-стилъ своихъ слзтъ (какъ только совершилъ дареніе).

Я оставилъ при себѣ лишь одного человѣка для личныхъ моихъ услугъ и повара, котораго, впрочемъ, тоже скоро разсчиталъ. Я и раньше былъ очень умѣренъ въ пищѣ, а съ тѣхъ поръ окончательно усвоилъ себѣ пре-красную и благодѣтельную для здоровья привычку чрезвычайной воздержанности: совершенно отказался отъ вина, кофе и т. и., и ограничилъ свои трапезы наиболѣе простыми блюдами—рисомъ и варенымъ либо жаренымъ мясомъ, причемъ на протяженіи цѣлыхъ лѣтъ ничѣмъ не разнообразилъ своего стола... Четырехъ изъ своихъ лошадей я отослалъ въ Туринъ съ приказаніемъ продать ихъ вмѣстѣ съ тѣми, которыхъ я оставилъ тамъ при отъѣздѣ. Оставшихся у меня четырехъ я подарилъ четыремъ флорентинцамъ, скорѣе моимъ обыкновеннымъ знакомымъ, чѣмъ друзьямъ; они оказались менѣе гордыми, чѣмъ былъ бы я на ихъ мѣстѣ, такъ какъ приняли мой подарокъ. Свои платья я всѣ отдалъ слугѣ, не сдѣлавъ исключенія даже для мз’ндира. Я сталъ носить черное

платье по вечерамъ и синее сзчсонное днемъ; съ тѣхъ поръ я не измѣнялъ этимъ двумъ цвѣтамъ и бз^гду носить ихъ до могилы. Такимъ-то образомъ, ежедневно въ чемъ-нибудь себя зфѣзывая, я довелъ свои потребности до скромнаго з'ровня строго необходимаго,—и раздаривая свое имзчцество, превратился въ скупца.

Я приготовилъ себя такимъ способомъ ко всемз^г хз^гд-шему, что могло со мной случиться, такъ какъ былъ въ полной з'вѣренности, что все мое богатство заключается въ тѣхъ шести тысячахъ цехиновъ, которые я безразсз’дно помѣстилъ во французскую пожизненную ренту. И такъ какъ мой нравъ всегда доводилъ меня до крайностей, то стремленіе къ экономіи, вызванное жаждой полной независимости, мало по малз^ зашло такъ далеко, что я ежедневно воображалъ себѣ возможность новыхъ лишеній и впалъ въ скупость, доходившз'Ю почти до скаредности. Я говорю почти, потомз' что все же каждый день еще мѣнялъ бѣлье и продолжалъ тщательно заботиться о своей опрятности. Но если бы желудокъ мой по моему примѣру сталъ писать исторію моей жизни, онъ зачеркнз’лъ бы это „почти¹* и назвалъ бы мою скз’пость скаредностью. То былъ второй и, надѣюсь, послѣдній припадокъ этой низкой и постыдной болѣзни, отъ которой ржавѣетъ дз’ша и мельчаетъ з’мъ. Долженъ сказать, однако, что хотя каждый день я изощрялъ изобрѣтательность, чтобы найти способъ еще болѣе зарѣзать свои расходы, я никогда не жалѣлъ денегъ на книги. Я собралъ въ то время почти всѣ произведенія итальянскихъ писателей и значительное число лз^чшихъ изданій латинскихъ классиковъ. Я перебиралъ свои книги одну за дрз'гой, читалъ ихъ и перечитывалъ, но дѣлалъ это слишкомъ быстро, съ чрезмѣрной жадностью и не извлекъ изъ чтенія того, что могъ бы вынести, если бы читалъ со свѣжей головой и внимательно вникая въ комментаріи. Способность къ болѣе серьезномз' чтенію я выработалъ въ себѣ лишь очень поздно, а съ самыхъ юныхъ лѣтъ всегда предпочиталъ зтадывать смыслъ трз’дныхъ мѣстъ

или безъ оглядки перескакивать черезъ нихъ, чѣмъ уяснять ихъ себѣ кропотливымъ чтеніемъ и изученіемъ комментаріевъ.

Въ теченіе этого 1778 года, посвященнаго матеріальнымъ и финансовымъ заботамъ, я не совсѣмъ забросилъ свое сочинительство, но на немъ сильно отразились всѣ янти-литературные помыслы, къ которымъ отвлекала меня необходимость. Въ самомъ для меня важномъ изъ тогдашнихъ моихъ занятій, именно въ изз^гченіи тосканскаго языка, я встрѣтилъ новое препятствіе; оно состояло въ томъ, что моя подрз^га почти вовсе не знала тогда по-итальянски, и потому я снова былъ выщужденъ 043'титі.ся въ атмосферѣ французскаго языка, на которомъ приходилось хюворить и который я постоянно слышалъ въ ея домѣ. Зато въ остальной части дня я искалъ противоядія отъ галлицизмовъ въ нашихъ отличныхъ и скз'чнѣйшихъ прозаикахъ XIV вѣка, и съ этой цѣлью совершалъ далеко не поэтическій трудъ, который сдѣлалъ бы честь даже упорству осла. Но мало по малз’ мнѣ удалось добиться того, что возлюбленная моя въ совершенствѣ освоилась съ итальянской рѣчью, могла читать и говорить лз'чше, чѣмъ всякая дрзтая иностранка. Произношеніе ея было даже несравненно лучше, чѣмъ говоръ тѣхъ итальянокъ, которыя родились не въ Тосканѣ и всякая на свой ладъ—ломбардскій или венеціанскій, неаполитанскій или римскій,—безжалостно терзаютъ зчии тѣхъ, кто привыкъ къ выразительномз’’ и сладостному звз’кз^г тосканской рѣчи. Однако, хотя моя Дама говорила со мной исключительно по-тоскански, домъ ея былъ всегда полонъ францз^тзами, которые подвергали мой тосканскій слухъ ежечасной мз^ткѣ. Такъ случилось, что ко всѣмъ дрз^ггимъ моимъ незадачамъ присоединилось нелѣпое положеніе, благодаря которомз', живя эти года во Флоренціи, я слышалъ больше французскій, чѣмъ тосканскій языкъ. Почти всю мою жизнь вплоть до настоящаго дня сз^гдьба заставляла меня постоянно встрѣчать на пути это варварское нарѣчіе. Если, слѣдовательно, мнѣ з’далось наз’читьея писать правильно и

чисто въ тосканскомъ вкусѣ (не преувеличивая его, разумѣется, до аффектаціи и манерности), то въ этомъ моя особенная заслзша, если принять во вниманіе всѣ трудности, какія приходилось одолѣвать; если же это не удалось мнѣ, то я имѣю достаточно извиняющихъ оправданій.

Глава VII.

УСЕРДНЫЯ ЗАНЯТІЯ ВО ФЛОРЕНЦІИ.

Въ апрѣлѣ 1778 і'ода, уже послѣ того, какъ я написалъ стихами „Виргинію" и большую часть „Агамемнона”, планъ которыхъ былъ мною раньше набросанъ, я заболѣлъ какимъ-то воспаленіемъ, которое было краткимъ, но жестокимъ и сопровождалось ангиной, заставившей врача пустить мнѣ кровь. Значительная потеря крови замедлила выздоровленіе, и съ этого времени мое здоровье вообще замѣтно ухудшилось. Волненія, дѣловыя заботы, усиленныя занятія и сердечная страсть сдѣлали меня болѣзненнымъ. И хотя къ конпзг этого года домашнія дѣла перестали заботить меня, работа и любовь, все возрастая, лишили меня того скотскаго здоровья, которое я пріобрѣлъ за десять лѣтъ привольной жизни и странствованій.

Однако, наступившее лѣто придало мнѣ силъ, и я много работалъ. Лѣто—моя излюбленная пора, и чѣмъ больше жара, тѣмъ лучше мое самочувствіе, особенно въ творчествѣ. Въ маѣ того года я началъ небольшую поэмз^ въ октавахъ о герцогѣ Алессандро, убитомъ Лоренцино деи Медичи. Тема мнѣ очень нравилась, но она представлялась мнѣ въ видѣ поэмы, а не трагедіи. Я писалъ ее по частямъ, не давая полнаго развитія ни одной изъ нихъ для того, чтобы сначала вновь пріобрѣсти навыкъ къ риѳмѣ, который я утерялъ, имѣя такъ долго дѣло съ бѣлымъ стихомъ своихъ трагедій. Я сочинялъ также любовные стихи, то воспѣвая свою Даму, то изливая глз^гбо-кую скорбь, въ которую ввергали меня ея семейныя не-

пріятности. Посвященные ей и напечатанные мною стихи открываются сонетомъ, изъ котораго привожу первый стихъ:

№егі, ѵіѵасі, іп йоісе іиосо агйепіі, еіс.

Всѣ послѣдовавшіе за этими любовные стихи принадлежатъ ей, только ей, одной, потому что я уже никогда не воспою другой женщины. Эти произведенія могутъ быть зщачны и изящны болѣе или менѣе, но я думаю, что въ каждомъ изъ нихъ должна чувствоваться та безмѣрная любовь, которая рзжоводила мной при ихъ созданіи, и которая съ каждымъ днемъ сильнѣе разгоралась въ моемъ сердцѣ. Можетъ быть, она всего ярче вылилась въ строкахъ, написанныхъ во время долгой разлз'ки, которая насъ разъединила.

Возвращаюсь къ своимъ занятіямъ въ 1778 году. Въ іюлѣ, подъ вліяніемъ страстнаго порыва свободолюбія, я набросалъ трагедію „Пацци“ и вслѣдъ за ней „Донъ Гарсіа*. Вскорѣ за тѣмъ я задумалъ свои три книги ,0 Государѣ и литературѣ¹¹, распредѣлилъ матеріалъ на главы и даже написалъ первыя три. Но скоро замѣтилъ, что языкъ мой недостаточно богатъ для полной передачи моихъ мыслей, и потому я отложилъ эту работу, чтобы мнѣ впослѣдствіи не пришлось передѣлывать ее съ начала до конца, когда я возьмусь за ея исправленіе. Въ августѣ того же года по желанію моей возлюбленной и для того, чтобы сдѣлать ей пріятное, я началъ работать надъ „Маріей Стюартъ¹¹. Въ сентябрѣ я былъ занятъ переложеніемъ „Ореста* въ стихи, и тѣмъ закончилъ этотъ годъ, протекшій такъ содержательно.

1779.

Съ тѣхъ поръ дни мои протекали почти въ полномъ покоѣ; нарушали его лишь безпокойства о возлюбленной, которую подавляли домашнія непріятности; причиной ихъ былъ преетарѣлый, брюзжащій, безразсудный и вѣчно пьяный мужъ. Ея горести были моими, и заставляли меня переживать часы смертной тоски. Я имѣлъ возможность

ЖИЗНЬ ВИТТОРІО АЛЬФІЕРИ.

14

видѣть ее лишь по вечерамъ и иногда обѣдая у нея. Но мужъ постоянно присутствовалъ при этомъ, или находился въ сосѣдней комнатѣ. Онъ это дѣлалъ не потому, что подозрѣвалъ меня болѣе другихъ,—нѣтъ, такова была его постоянная система. Въ теченіе девяти лѣтъ, что прожили вмѣстѣ эти супруги, они ни разу не вышли изъ дому другъ безъ дрз^тга. Это могло бы, въ концѣ концовъ, наскучить даже двумъ юнымъ любовникамъ. Я сидѣлъ цѣлыми днями запершись у себя въ комнатѣ и только въ утренніе часы ѣздилъ для закрѣпленія здоровья верхомъ. Вечеромъ меня ждала тихая радость встрѣчи съ нею, радость, къ которой, з’вы! какъ я уже сказалъ выше, примѣшивалось острое чувство жалости къ ней, всегда печальной и подавленной. Не будь у меня этой упрямой сосредоточенности въ занятіяхъ, я бы не смогъ примириться съ подобными свиданіями. Съ дрз^тгой стороны, если бы меня лишили моего единственнаго утѣшенія—ея присутствія, услаждающаго горечь моего одиночества, я бы не могъ противиться этому непрекращающемуся пылу, этой ярости къ занятіямъ.

За 1779 годъ я написалъ въ стихахъ „Заговоръ Пацци“, задз^тмалъ „Розамунду⁷«, „Октавію», „Тимолеона", написалъ прозой „Марію Стюартъ", „Дона Гарсіа", кончилъ первую пѣсню моей поэмы и значительно подвинз⁷лъ вторую.

Среди этихъ горячихъ и утомительныхъ работъ я, внимая голосу сердца, дѣлилъ свои досуги междз⁷ возлюбленной И ДВ3⁷МЯ отсутствующими ДР3⁷ЗЬЯМИ, которымъ изливалъ душу въ письмахъ. Одинъ изъ нихъ былъ Гори изъ Сіены, пріѣзжавшій два или три раза ко мнѣ во Флоренцію, другой—превосходный аббатъ Калузо, который къ серединѣ 1779 года тоже посѣтилъ меня во Флоренціи, куда его призывало отчасти желаніе насладиться въ теченіе года звз⁷ками очаровательной тосканской рѣчи, отчасти (и я горжусь этимъ) желанье повидать человѣка, любившаго его такъ сильно, какъ я. Къ тому же здѣсь было больше покоя и свободы для занятій, нежели въ

Туринѣ, гдѣ его осаждала стая братьевъ, племянниковъ, кз^тзеновъ и всякихъ постоянно емз' дознающихъ лицъ.

По своему мягкому и снисходительному характеру онъ, въ концѣ концовъ, принадлежалъ другимъ больше, чѣмъ себѣ. За годъ, что онъ жилъ во Флоренціи, мы видались ежедневно, проводя вмѣстѣ послѣобѣденные часы. Бесѣда необыкновенно пріятная и поз'чительная, незамѣтно для меня самого дала мнѣ гораздо больше нзокныхъ свѣдѣній, чѣмъ если бы я годами корпѣлъ надъ безчисленными книгами. Кромѣ того, я ему буду вѣчно благодаренъ за то, что онъ научилъ меня чувствовать и цѣнить красоту и безконечное многообразіе стиховъ Виргилія. Раньше я ограничивался бѣглымъ чтеніемъ его, а это все равно, что никакое для истиннаго пониманія этого изз^мительнаго поэта.

Я попытался (не знаю насколько удачно) ввести въ вольный стихъ моихъ діалоговъ постоянное разнообразіе гармоніи, чтобы каждая строфа отличалась отъ преды-дЗ^тщей и послѣдующей, и также, насколько это позволялъ духъ языка, пытался прибѣгнуть къ тѣмъ цезурамъ и перестановкамъ, которыя столь сильно и благотворно отличаютъ поэзію Виргилія отъ поэзіи Лзжана, Овидія и другихъ. Разницу между ними трудно выразить словами, но ее всегда чз'вствз'ютъ люди, близко стоящіе къ искз'сству. Я, въ самомъ дѣлѣ, очень нз^гждался въ развитіи формы, которая бы сдѣлала своеобразнымъ мой трагическій стихъ и дала бы емз' возможность стать на ноги исключительно силою структз’ры. Въ этомъ родѣ композиціи нельзя помогать стиху нагроможденіемъ періодовъ, образовъ, нельзя дѣлать обильныя перестановки, зчютреблять странные и изысканные эпитеты. Простыя и торжественныя слова должны составлять содержаніе стиха, придавая діалогу правдоподобіе и естественность. Всѣ эти мысли, быть можетъ, очень дурно здѣсь выраженныя, продолжали жить у меня въ головѣ, постепенно уясняясь, пока не вылились изъ-подъ моего пера въ Парижѣ, во время второго изданія моихъ сочиненій. Если благодаря чтенію, пониманію,

анализу красотъ Данте и Петрарки я научился легко и со вкусомъ рифмовать, то искусству владѣть бѣлыми стихами трагедіи (достигъ ли я его вполнѣ или только показалъ его возможности) я обязанъ лишь Виргилію, Чезаротти и самому себѣ. Однако, раньше, чѣмъ я окончательно не уяснилъ себѣ этого желаннаго стиля, мнѣ прѣшлось много путаться, идти ощупью, и избѣгая вялаго и пошлаго, впадать въ тяжеловѣсность и темноты. Объ этомъ, впрочемъ, я говорилъ подробно, когда описывалъ свою манеру писать.

Въ слѣдующій 1780 годъ я написалъ въ стихахъ .Марію Стюартъ', въ прозѣ „Октавію" и „Тимолеона". Изъ этихъ двухъ послѣднихъ произведеній одно было плодомъ чтенія Плутарха, къ которому я вернулся, дрз'гое же являлось истиннымъ дѣтищемъ Тацита, котораго я съ З'влеченіемъ читалъ и перечитывалъ. Кромѣ того, я въ третій разъ снова передѣлалъ и сократилъ „Филиппа". Но эта трагедія сохранила болѣе другихъ признаки своего темнаго происхожденія въ неясности 43'жой формы. Я продолжалъ „Розамунду" и „Октавію", которую мнѣ пришлось къ концу года оставить изъ-за мз'чившаго меня сердечнаго недуга.

Глава VIII.

БЛАГОДАРЯ СЛУЧАЮ, Я ВНОВЬ ВИЖУ НЕАПОЛЬ И РИМЪ, ВЪ КОТОРОМЪ И ПОСЕЛЯЮСЬ.

Моя Дама, какъ я уже много разъ говорилъ, жила въ постоянной тревогѣ. Ея семейныя горести только увеличились со временемъ, и постоянныя преслѣдованія мз'жа, наконецъ, привели къ ужасной сценѣ въ ночь св. Андрея, когда она вынуждена была искать защиты отъ его варварства, чтобы оградить свою жизнь и здоровье. И вотъ мнѣ пришлось вновь (что совершенно не въ моемъ характерѣ) всѣми средствами добиваться содѣйствія вла-

стей во Флоренціи, чтобы помочь этой несчастной жертвѣ избавиться отъ варварскаго и недостойнаго гнета. Хотя я и сознаю, что старался тутъ болѣе для другихъ, нежели для себя; хотя и сознаю, что совѣтовалъ возлюбленной крайнія мѣры лишь когда ея злоключенія достигли крайнихъ предѣловъ (ибо таково мое правило какъ въ чужихъ дѣлахъ, такъ и въ своихъ); хотя я сознаю, наконецъ, что иначе невозможно было постз^гпить,– все же я никогда не З'нижѵсь до отвѣта на глупыя и злостныя обвиненія, которыми меня чернятъ съ тѣхъ поръ. Достаточно, если я скажу, что спасъ мою Даму отъ тиранніи неразз'мнаго и вѣчно пьянаго властелина, ничѣмъ при этомъ не задѣвъ ея чести и не оскорбивъ общественнаго мнѣнія. Всякій, кто только близко наблюдалъ или даже просто слышалъ отъ другихъ подробности ужаснаго плѣна, въ которомъ она часъ отъ часу угасала, пойметъ, какія надо было преодолѣть трзщности, чтобы довести все до конца и добиться того, чего мнѣ удалось достигнуть.

Сначала она поступила въ монастырь во Флоренціи, куда отправилась въ сопровожденіи мзока подъ предлогомъ осмотра мѣстности. Тамъ емз^г пришлось, несмотря на все его неудовольствіе, оставить ее, потому что таково было распоряженіе правительства. Она пробыла тамъ нѣсколько дней, послѣ чего ея пуринъ, жившій въ Римѣ, пригласилъ ее къ себѣ. Тамъ она вновь зщалилась въ монастырь. Причины ея разрыва съ мз'жемъ были такъ очевидны и такъ многочисленны, что всѣ единогласно одобрили ее.

Ояа заѣхала въ Римъ въ концѣ декабря, и я остался во Флоренціи одинъ, какъ слѣпецъ, покинутый въ пз^--стынѣ, съ сознаніемъ неполноты жизни, неспособный къ занятіямъ, къ мышленію, равнодушный къ нѣкогда столь пылко любимой славѣ и къ самомз^т себѣ. Отсюда ясно, что если въ этомъ дѣлѣ я работалъ для ея наибольшаго блага, для себя я не сдѣлалъ ничего, ибо не могло быть для меня большаго несчастія, чѣмъ не видѣть ее. Я не могъ, не оскорбляя приличій, немедленно послѣдовать за

нею въ Римъ; еще менѣе могъ я оставаться во Флоренціи, однако, я пробылъ тамъ до конца января 1781 года; но недѣли были для меня годами, и я не могъ больше ни работать, ни читать. Наконецъ, я рѣшилъ отправиться въ Неаполь; и всякій догадается, что выбралъ я Неаполь потому, что дорога Т}^тда шла черезъ Римъ.

Прошло уже больше года, какъ разсѣялся туманъ второго приступа скз'пости, о которомъ я говорилъ. Я помѣстилъ въ два пріема болѣе ібо.ооо франковъ во французскую пожизненную рентз^т, что дѣлало меня независимымъ отъ Пьемонта. Я вернулся къ разз'мному расходованію денегъ, вновь купилъ лошадей, но только четырехъ, что было совершенно достаточно для поэта. Дорогой аббатъ Калз^зо з'же съ полгода какъ вернзшся въ Туринъ; вотъ почему, за неимѣніемъ дрз^тга, которому могъ бы довѣрить свою печаль, находясь въ разлукѣ со своей Дамой, чзчзствуя, что слабѣю, я отправился въ первыхъ числахъ февраля верхомъ въ Сіенз', чтобы обнять мимоѣздомъ дрзта моего Гори и облегчить съ нимъ душу. Затѣмъ я продолжалъ пз^тть къ Риму, одно приближеніе къ которому заставляло уже биться мое сердце; такъ разно смотрятъ на міръ влюбленный и тотъ, кто не любитъ. Эта пустынная, нездоровая область, три года назадъ казавшаяся мнѣ тѣмъ, что она и есть на самомъ дѣлѣ, представлялась теперь моимъ взорамъ самой восхитительной мѣстностью въ мірѣ.

Я пріѣхалъ, я увидѣлъ ее (о, Боже, при одномъ воспоминаніи объ этомъ сердце мое готово разорваться); она была узницей за рѣшеткой, несомнѣнно, меньше притѣсняемой, чѣмъ во Флоренціи, но хоть и по другимъ причинамъ, такой же несчастной. Развѣ не были мы и теперь разлучены, и кто зналъ, когда это для насъ кончится. Но въ слезахъ моихъ для меня было утѣшеніемъ думать, что, по крайней мѣрѣ, здоровье ея мало по малу возстановляется; дзгмать, что она можетъ дышать болѣе свободнымъ воздухомъ, спать спокойнымъ сномъ, не трепетать безпрерывно передъ ненавистной тѣнью пьянаго мужа, что она можетъ, наконецъ, жить. Эта мысль дѣлала для меня

менѣе жестокими и менѣе долгими ужасные дни разлуки, съ которою, однако, нужно было примириться.

Я оставался въ Римѣ очень короткое время; и здѣсь любовь заставила меня пуститься на цѣлый рядъ низостей и хитростей, на которыя я, конечно, не рѣшился бы для того, чтобы получить царства всего міра; низостей которыхъ позже я ожесточенно сталъ избѣгать (у порога храма славы, еще не смѣя надѣяться, что входъ для меня не загражденъ, я не сталъ кадить и льстить тѣмъ, кто были или считали себя привратниками храма). Я унизился до того, что дѣлалъ визиты ея шуринз% заискивалъ передъ нимъ, такъ какъ отъ него одного зависѣла отнынѣ ея полная свобода, сладостный призракъ которой манилъ нашу любовь. Я не стану много распространяться объ этихъ двухъ братьяхъ, которые въ то время были хорошо извѣстны всѣму свѣту; время поі'ребло и того и другого въ общемъ забвеніи и не мнѣ воскрешать ихъ; я не могъ бы сказать о нихъ ничего хорошаго, а говорить дурное не хочу. Но изъ того, что я могъ сломить передъ ними свою гордость, пусть сдѣлаютъ выводъ о безмѣрности моей любви.

Итакъ, я отправился въ Неаполь; я далъ обѣщаніе,. и моя щепетильность сдѣлала изъ него долгъ. Эта новая; разлука для меня была еще печальнѣе, чѣмъ первая, во Флоренціи. Первая разлука, на сорокъ дней, дала лишь образецъ той жестокой скорби, которая ждала меня во второй, болѣе долгой и болѣе неопредѣленной разлукѣ.

Въ Неаполѣ—и потому, что видъ этихъ чарующихъ мѣстъ не представлялъ для меня ничего новаго, и потом}^г, что сердце мое было такъ глубоко ранено, я не нашелъ облегченія, котораго ждалъ.

Книги потеряли для меня всякое значеніе; стихи и трагедіи едва двигались. Посылать письма и получать ихъ—въ этомъ была вся моя жизнь и мысль моя могла вращаться лишь вокругъ отсутствз^ющей подруги. Каждый день я одиноко катался верхомъ по прекраснымъ берегамъ Позилиино и Байи, или по направленію къ Капз^ѣ

и Казертѣ, или еще гдѣ-нибудь, очень часто со слезами на глазахъ и въ такой разбитости, что душа моя, полная любви и скорби, даже не испытывала желанья излиться въ стихахъ. Такъ провелъ я послѣдніе дни февраля и первую половину мая.

Но все же, въ нѣкоторые часы, менѣе тягостные, я бралъ себя въ рзчш и пробовалъ работать.

Я кончилъ перелагать въ стихи „Октавію", передѣлалъ половину стиховъ „Полиника", и мнѣ казалось, что я успѣлъ придать имъ большую твердость.

За годъ передъ этимъ я кончилъ вторую пѣснь моей маленькой поэмы; я хотѣлъ взяться за третью, но едва могъ одолѣть первый стансъ, слишкомъ веселъ былъ сюжетъ для горестнаго состоянія моей души. Такимъ образомъ, въ эти четыре мѣсяца, кромѣ писанія писемъ, полученныхъ отъ нея, другихъ занятій у меня не было.

Дѣла моей Дамы тѣмъ не менѣе начали понемногу выясняться: въ концѣ марта она получила отъ папы позволеніе выйти изъ монастыря и жить безъ огласки отдѣльно отъ мужа въ аппартаментѣ, который пуринъ ея (по прежнему жившій внѣ Рима) предоставилъ ей въ своемъ римскомъ дворцѣ. Я хотѣлъ вернуться въ Римъ, и въ то же время слишкомъ хорошо понималъ, что приличія запрещаютъ мнѣ это.

Борьба любви и долга въ нѣжномъ и честномъ сердцѣ—самая з'жасная страсть, которз^гю только можетъ вынести человѣкъ. Такъ прошелъ апрѣль, и я принялъ рѣшеніе провлачить такимъ же образомъ весь май, но около 12-го числа этого мѣсяца я, самъ не знаю какъ, очутился въ Римѣ. Какъ только я пріѣхалъ, сейчасъ же, вдохновляемый и научаемый любовью и необходимостью, я предпринялъ и привелъ къ концз^ цѣлый рядъ проис ковъ и низкопоклонныхъ хитростей, чтобы получить право жить въ томъ же городѣ, гдѣ жила возлюбленная, и видѣть ее. Такъ, послѣ столькихъ усилій, трзщовъ, яростныхъ порывовъ къ свободѣ, я внезапно обратился въ человѣка, дѣлающаго визиты, кланяющагося до земли,

занявшагося въ Римѣ ремесломъ льстеца, подобно кандидату, подбирающемуся къ прелатурѣ. Я пошелъ на все, кланялся передъ всѣми, и остался въ Римѣ, благодаря снисходительности всѣхъ этихъ важничающихъ особъ и поддержкѣ попишекъ, съ правомъ или безъ права вмѣшавшихся въ дѣла моей Дамы. Къ счастью, она зависѣла отъ своего шурина и отъ всей этой шайки лишь со стороны своего положенія въ обществѣ, а не по состоянію своему, довольно крупномз^?, которое было помѣщено вполнѣ надежно и внѣ предѣловъ досягаемости съ ихъ стороны.

Глава IX.

Я ВНОВЬ ГОРЯЧО ПРИНИМАЮСЬ ЗА СВОИ ЗАНЯТІЯ ВЪ РИМЪ. ЗАКАНЧИВАЮ ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ПЕРВЫХЪ ТРАГЕДІЙ.

Едва успѣвъ свободно вздохнуть отъ мелкихъ ухищ-реній полурабскаго состоянія, въ которомъ приходилось жить, неописзюмо счастливый законной свободой, съ какой могъ видѣть возлюбленнз’іо каждый вечеръ, я вернулся цѣликомъ къ работѣ. Я вновь принялся за „Полиника" и вторично закончилъ его стихотворную обработкз^; затѣмъ безъ передышки перешелъ къ „Антигонѣ", „Виргиніи", вслѣдъ за ними къ „Агамемнону", „Оресту", „Пацци", „Дону Гарсіа", потомъ къ „Тимолеону", который еще не былъ переложенъ въ стихи, и, наконецъ, въ четвертый разъ уже, къ непокорномз' „Филиппу". Я отдыхалъ отъ монотонной работы надъ бѣлыми стихами, возвращаясь въ промежз'ткахъ къ третьей пѣсни поэмы, а въ декабрѣ того же года за одинъ пріемъ написалъ четыре первыя оды „Американской свободѣ".

Мысль объ этомъ пришла мнѣ во время чтенія благородныхъ и возвышенныхъ одъ Филикайи, преисполнившихъ меня восторгомъ. У меня з^шло не больше семи

дней на эти оды, причемъ третья изъ нихъ заняла литъ одинъ день; онѣ и понынѣ существуютъ почти въ томъ же видѣ, какъ были задуманы. Такъ велика для меня, по крайней мѣрѣ, разница между лирическими риѳмованными стихами и бѣлыми стихами діалога.

1782.

Въ началѣ 1782 х'ода, видя, какъ сильно подвинз'лись впередъ мои трагедіи, я сталъ надѣяться, что въ этомъ году смогу закончить ихъ. Съ самаго начала я рѣшилъ, что ихъ будетъ не больше двѣнадцати, и всѣ онѣ з'же были созданы, обработаны, переложены въ стихи, большая часть ихъ была уже исправлена, и я продолжалъ безъ остановокъ работать надъ стихами остальныхъ. Я работалъ надъ ними все время въ томъ порядкѣ, въ какомъ онѣ были задуманы и приведены въ исполненіе.

Однажды въ февралѣ 1782 года мнѣ попалась „Ме-ропа“ Маффеи, и чтобы увидѣть, пріобрѣлъ ли я что-нибудь въ смыслѣ стиля, я прочелъ нѣсколько отрывковъ изъ нея, и былъ внезапно охваченъ негодованіемъ и яростью при мысли о томъ, какъ бѣдна и слѣпа Италія въ области театра, если эта пьеса смотрѣлась и ставилась, какъ лучшая изъ нашихъ трагедій, какъ единственно хорошая не только изо всѣхъ сзчцествовавшихъ въ то время, что я охотно признаю, но и изъ тѣхъ, какія могли быть созданы въ Италіи. Вслѣдъ за этимъ, какъ молнія, пронеслась передъ моимъ взглядомъ дрзч’ая трагедія съ тѣмъ же названіемъ, съ тѣмъ же сюжетомъ, но гораздо болѣе простая, горячая, захватывающая, чѣмъ эта. Такъ возникла она и завладѣла моимъ вооображеніемъ какъ бы насильно. Сумѣлъ ли я показать ее такой, какою она передо мною предстала, это рѣшитъ потомство. Если когда-нибзщь стихотворецъ имѣлъ нѣкоторое основаніе воскликнуть: Езі Оеиз іп поЬіз, я могъ также сказать это, когда задумалъ, обработалъ и переложилъ въ стихи мою „Меропу“, которая не давала мнѣ покоя, пока не полз^г-чила въ одинъ присѣетъ тройного воплощенія противно

моимъ привычкамъ относительно другихъ произведеній: я не дѣлалъ длинныхъ промежутковъ между тремя различными ступенями работы. Такъ же было, по правдѣ говоря, и съ „Сауломъ". Съ марта мѣсяца я погрз'зился въ чтеніе Библіи, но не придерживаясь строгаго порядка. Тѣмъ не менѣе, такого чтенія было достаточно, чтобы воспламенить меня поэзіей этой книги и не дать покою до тѣхъ поръ, пока я не излилъ въ библейскомъ произведеніи полз'чен-наго мной впечатлѣнія. Я задумалъ, написалъ и много времени спустя переложилъ въ стихи „Саула", который оказался четырнадцатой, и по моему тогдашнемз’ убѣжденію, послѣдней моей трагедіей.

Таково было напряженіе моихъ творческихъ силъ въ этомъ году, что если бы я не принялъ рѣшенія наложить на нихь узду, то еще двѣ библейскихъ трагедіи явились бы искз'шать мое воображеніе и, конечно, увлекли бы его. Но я былъ твердъ, и, находя, что, можетъ быть, и четырнадцать з^же слишкомъ много, остановился на этомъ.

Врагъ излишествъ, хотя по натзфѣ и склонный къ крайностямъ, даже во время обработки „Меропы“ и „Саз^гла“ я такъ сожалѣлъ уже, что превзошелъ намѣченное раньше число, что далъ себѣ слово не перекладывать ихъ въ стихи до тѣхъ поръ, пока совсѣмъ не закончу остальныхъ вещей; и въ случаѣ, если бы я не получилъ отъ каждой изъ нихъ такого же, или еще болѣе живого впечатлѣнія, какъ при первой обработкѣ, я рѣшилъ ихъ не. заканчивать. Но всѣ мои обѣщанія, рѣшенія, все было безполезно; я не могъ поступить иначе, не могъ вернуться къ прежнимъ вещамъ, пока послѣднія не полз^т-чили полнаго завершенія. Такъ родились эти двѣ трагедіи, болѣе непосредственныя, чѣмъ всѣ другія. Я раздѣлю съ ними славз% если онѣ заслужили ее, и если она придетъ,—отнесз^т на ихъ долю и большую мѣру порицанія, если будетъ и оно, ибо онѣ пожелали родиться и занять мѣсто среди другихъ трагедій помимо моей воли. Ни одна изъ нихъ не стоила мнѣ столько труда и времени, чѣмъ эти двѣ.

Такъ или иначе, къ концу сентября 1782 года всѣ че-тырнадцать трагедій моихъ были написаны подъ диктовку, переписаны, исправлены и переложены въ стихи. Но черезъ нѣсколько мѣсяцевъ я замѣтилъ и убѣдился, что онѣ еще очень далеки отъ совершенства. Я считалъ ихъ совершенными, и до этого смотрѣлъ на себя, какъ на перваго человѣка въ мірѣ. За десять мѣсяцевл. я переложилъ въ стихи семь трагедій; задумалъ, написалъ прозой и переложилъ въ стихи двѣ новыхъ вещи; наконецъ, я продиктовалъ и исправилъ всѣ четырнадцать. Октябрь мѣсяцъ, памятное для меня время, принесъ мнѣ послѣ самой жестокой усталости покой, столь же сладостный, сколько и необходимый. Я опредѣлилъ нѣсколько дней на маленькое путешествіе верхомъ въ Терни, съ цѣлью увидѣть знаменитый водопадъ. Переполненный тщеславіемъ,я открывался прямо лишь самомз^ себѣ, и тонко давалъ объ этомъ понять своей возлюбленной, склонной (безъ сомнѣнія, благодаря привязанности ко мнѣ) принимать меня за великаго человѣка; она больше всѣхъ вдохновляла мои попытки достичь этой славы. Такимъ образомъ, послѣ двухъ мѣсяцевъ, протекшихъ въ опьяненіи молодымъ самолюбіемъ, я опомнился и, проэкзаменовавъ еще разъ мои четырнадцать трагедій, завидѣлъ, сколько надо еще пройти, чтобы достигнуть столь страстно желанной цѣли. Во всякомъ слз^чаѣ, такъ какъ мнѣ не было еще тридцати четырехъ лѣтъ, и такъ какъ я былъ молодъ и на литератз^грномъ поприщѣ, гдѣ за мной числилось всего восемь лѣтъ трз^гда я з'твердился болѣе крѣпко, чѣмъ когда бы то ни было, въ надеждѣ добиться лавроваго вѣнка. Лицо мое, не могу отрицать этого, выдавало себя отблескомъ этой благородной надежды, которой мой языкъ никогда не обнарз'-живалъ.