Текст книги "Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим "

Автор книги: Витторио Альфиери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Въ нѣсколько пріемовъ я съ успѣхомъ читалъ з'же всѣ эти трагедіи въ различныхъ крз'жкахъ, въ смѣшанномъ обществѣ мужчинъ и женщинъ, ученыхъ и идіотовъ, людей чувствительныхъ къ языкз' страсти и невѣждъ. Читая мои произведенія я искалъ, по правдѣ говоря, не

олько похвалъ, но и пользы. Я достаточно зналъ людей и свѣтъ, чтобы не довѣрять тѣмъ незначущимъ похваламъ, въ которыхъ никогда не отказываютъ читающему автору; вѣдь, онъ ничего не проситъ, а надсаживается въ кружкѣ вѣжливыхъ и хорошо воспитанныхъ людей. Я дорожилъ этими похвалами въ мѣру ихъ настоящей цѣнности, и нич}'ть не больше; но совершенно иначе я цѣнилъ свидѣтельство, хвалебное или порицающее, которое въ противоположность свидѣтельству устъ я назвалъ бы свидѣтельствомъ сидѣнія, хотя выраженіе это и можетъ показаться неудобнымъ; но я нахожу его изобразительнымъ и вѣрнымъ.

Поясню это: каждый разъ, когда вы собираете у себя двѣнадцать или четырнадцать человѣкъ, смѣшанное общество, какъ я уже говорилъ,—духъ собранія столь различныхъ людей въ общемъ очень приближается къ тому, который царитъ въ театральной публикѣ. Хотя эта маленькая аудиторія не платитъ за мѣста, и хотя вѣжливость предписываетъ ей держать себя извѣстнымъ образомъ, тѣмъ не менѣе холодъ и скз'ка, которая овладѣваетъ ею во время слушанія, никогда не могз'тъ быть скрыты, и еще того менѣе могутъ замѣниться настоящимъ вниманіемъ,, горячимъ интересомъ, живымъ нетерпѣніемъ знать, чѣмъ окончится дѣйствіе. Слушатель не въ силахъ держать въ повиновеніи выраженіе своего лица, ни пригвоздить себя неподвижно къ сидѣнію; и оба независимые признака – степень вниманія и выраженіе лица—послужатъ автору надежными показателями того, воспринимаютъ или не воспринимаютъ его слушатели. За этими признаками я постоянно внимательно слѣдилъ во время чтенія, и мнѣ всякій разъ казалось (если только я не обманывался), что въ теченіе двухъ третей того времени, которое нужно было для прочтенія цѣлой трагедіи, слушатели мои сидѣли неподвижно, были взволнованы, внимательны, и съ тревожнымъ напряженіемъ ждали развязки дѣйствія. Это доказывало, что даже при самыхъ извѣстныхъ сюжетахъ развязка не подразз'мѣвалась сама собою и оставляла

зрителя въ томленіи неизвѣстности до самаго конца. Однако, я долженъ тутъ же признаться, что при чтеніи для меня самого становилось очевиднымъ присутствіе длиннотъ и холодныхъ декламаторскихъ пассажей, которые навѣвали скуку и на меня, когда я читалъ ихъ другимъ; и я замѣчалъ молчаливую, но искреннюю критику тѣхъ мѣстъ въ благодатныхъ зѣвкахъ, невольномъ кашлѣ, въ безпокойныхъ движеніяхъ, которые проносились среди слз'іпателей и помимо ихъ воли произносили сз’дъ надъ произведеніемъ и предз^гпреждали автора. Не стану даже отрицать, что послѣ такихъ чтеній мнѣ надо было выслз'шать не мало прекрасныхъ совѣтовъ отъ литераторовъ, отъ просто свѣтскихъ людей и особенно отъ дамъ, когда дѣло касалось страстей сердца. Литераторы говорили о стилѣ и правилахъ драматическаго искусства; свѣтскіе люди—о занимательности сюжета, о характерахъ и дѣйствіяхъ героевъ; тупицы же сослзокили мнѣ службу по своему – своимъ едва скрываемымъ потягиваніемъ и храпомъ. Все вмѣстѣ, по моему мнѣнію, оказало мнѣ немалую пользу. Выслушивая всѣхъ, запоминая все, не пренебрегая ничѣмъ, не презирая никого изъ моихъ критиковъ, хотя я уважалъ очень немногихъ изъ нихъ, я извлекъ затѣмъ изъ всего этого то, что было наиболѣе подходяще для меня и моего искусства. Къ этимъ признаніямъ присоединю напослѣдокъ еще одно: я прекрасно сознавалъ, что читая ползшублично свои трагедіи людямъ, которые далеко не всегда бывали къ нимъ доброжелательны, я легко могъ стать предметомъ насмѣшки. Но я не раскаиваюсь въ томъ, что постзчіалъ такимъ образомъ, если это послз^гжило на пользу мнѣ и моему дѣлз Если же я ошибся, то эта нелѣпость стушз^тется передъ гораздо большей: передъ тѣмъ, что я имѣлъ глз'пость напечатать свои трагедіи и ставить ихъ на сценѣ.

Глава X.

ПОСТАНОВКА „АНТИГОНЫ" ВЪ РИМЪ.—Я ПЕЧАТАЮ ПЕРВЫЯ ЧРУГЫРЕ ТРАГЕДІИ.—МУЧИТЕЛЬНѢЙШАЯ РАЗЛУКА. – ПУТЕШЕСТВІЕ ВЪ ЛОМБАРДІЮ.

Такимъ-то образомъ я находился тогда въ состояніи полуотдыха, создавая себѣ понемногз^ славу трагическаго писателя, хотя еще не зналъ, напечатаю ли теперь же свои трагедіи, или подожду. Но случай предоставилъ мнѣ возможность средняго пути; именно, дать одн}' изъ своихъ трагедій для постановки избранному кружку свѣтскихъ любителей. Драматическій кружокъ, о которомъ я говорю, уже выступалъ нѣкоторое время въ частномъ театрѣ, устроенномъ во дворцѣ тогдашняго испанскаго посланника, герцога Гримальди. До сихъ поръ ставились трагедіи и комедіи, дурно переведенныя съ французскаго. Я присутствовалъ, между прочимъ, на представленіи пьесы Томаса Корнеля „Ье Сошіе сі'Еззех", не знаю кѣмъ переведенной на итальянскій языкъ, въ которой герцогиня Цагароло довольно дурно исполняла роль Елисаветы. Такъ какъ, несмотря на это, герцогиня была чрезвычайно хороша собой, умѣла великолѣпно держаться на сценѣ и, кромѣ того, очень сознательно относилась къ своей роли, мнѣ показалось, что при нѣкоторомъ стараніи изъ нея можно сдѣлать отличную актрисз'. Это вызвало во мнѣ желаніе испытать съ помощью этихъ актеровъ одну изъ моихъ слишкомъ многочисленныхъ трагедій. Мнѣ хотѣлось на опытѣ убѣдиться, могла ли имѣть успѣхъ та манера, которой я далъ преимз^гщество передъ всѣми другими: простота и обнаженность дѣйствія, самое ограниченное число дѣйствзчощихъ лицъ, прерывистый стихъ; я намѣренно избралъ съ этой цѣлью свою „Антигонз'", наименѣе страстную изъ всѣхъ моихъ трагедій, рѣшивъ про себя, что если она бз’детъ имѣть успѣхъ, то тѣмъ большій достанется на долю дрзчгихъ, гораздо болѣе увлекательныхъ и разнообразныхъ въ переходахъ страстей.

Аристократическіе актеры съ удовольствіемъ приняли

предложеніе попробовать поставить мою „Антигону". Однако, среди членовъ этой любительской труппы въ то время лишь одно лицо было способно провести отвѣтственную роль въ трагедіи,—именно герцогъ Чери, братъ упомянутой герцогини Цагароло,—то я счелъ необходимымъ взять на себя роль Креона. Гемона я предоставилъ играть Чери; его женѣ была дана роль Аргіи; важнѣйшая роль Антигоны принадлежала по праву величественной герцогинѣ Цагароло. Съ такимъ распредѣленіемъ ролей и была сыграна моя трагедія. Не стану разсказывать здѣсь о самомъ представленіи, такъ какъ ужъ слишкомъ часто говорилъ объ этомъ въ другихъ своихъ сочиненіяхъ.

Нѣсколько возгордившись успѣхомъ этой первой пробы, я рѣшился, наконецъ, въ началѣ слѣдующаго 1783 года, впервые предать свои трагедіи страшному испытанію печатанія. Самый процессъ изданія показался мнѣ мало пріятнымъ, но я вполнѣ оцѣнилъ всѣ прелести этого дѣла, когда на опытѣ узналъ, что такое литератз'рная вражда и дрязі'и, козни книгопродавцевъ, приговоры журналистовъ, болтовня газетъ, однимъ словомъ, всѣ тѣ тяжелыя испытанія, которыхъ не можетъ избѣжать печатающійся авторъ, Все это до сихъ поръ оставалось мнѣ неизвѣстнымъ въ такой степени, что я даже не зналъ о существованіи литературныхъ журналовъ, печатающихъ критическія статьи. Вотъ какъ я былъ неотесанъ, неопытенъ и совершенно наивенъ въ ремеслѣ писателя.

Рѣшивъ печататься, и видя, что въ Римѣ не оберусь хлопотъ отъ придирчивой цензуры, я написалъ въ Сіену своему другу съ просьбой взять на себя заботы объ этомъ дѣлѣ. Онъ взялся съ величайшимъ рвеніемъ, вмѣстѣ съ нѣсколькими своими друзьями и знакомыми, обѣщавъ мнѣ, что за всЬми присмотритъ лично и будетъ прилежно и неустанно торопить типографа. Для перваго раза я отважился рискнуть только четырьмя первыми изъ моихъ трагедій, и послалъ ихъ моему другу въ рукописи, безупречной со стороны почерка и орѳографіи, но, зъы, еще очень несовершенной со стороны легкости, изящества

и ясности стиля. Въ споей невинности я полагалъ, что когда авторъ сдалъ свою рукопись типографу, его дѣло сдѣлано. Позже я на горькомъ опытѣ узналъ, что тогда то вновь и начинается для него серьезный трз^-дъ.

Въ теченіе, по крайней мѣрѣ, двз'хъ мѣсяцевъ, какъ длилось печатаніе этихъ четырехъ трагедій, я находился въ Римѣ какъ бы на горячихъ угольяхъ и постоянно испытывалъ нетерпѣливый трепетъ и какзчо-то зчметвен-ную лихорадку; неоднократно я готовъ былъ поддаться искушіенію отступить и взять назадъ изъ типографіи свою рукопись. Наконецъ, я полугнилъ въ Римѣ одну за дрз'гой всѣ четыре трагедіи, изданныя очень хорошо, безъ всякихъ опечатокъ, благодаря стараніямъ моего друга, но напечатанныя очень грязно, какъ всякій можетъ у^тбѣ-диться,—это вина типографа, и варварски версифициро-ванныя, какъ я з’спѣлъ съ тѣхъ поръ убѣдиться,—вина автора. Ребяческая забава, состоявшая въ томъ, что я ходилъ изъ дому въ домъ по Риму и всюду оставлялъ хорошо переплетенные томики своей книги, съ цѣлью добиться одобренія, это ребячество отняло у меня не мало дней и сдѣлало смѣшнымъ даже въ моихъ собственныхъ глазахъ. Между прочимъ, я преподнесъ свою книгу тогдашнему' папѣ Пію VI, которому’ былъ з⁷же представленъ за годъ передъ тѣмъ, поселившись въ Римѣ. Я долженъ сдѣлать здѣсь признаніе въ томъ, какъ я опозорился при этой аудіенціи. Я не питалъ слишкомъ большого ува-женія къ санз^т папы; еще менѣе было его у меня къ Враски *), какъ писателю, ибо лучше молчать о его заслугахъ въ этой области. И, тѣмъ не менѣе, я явился къ папѣ и торжественно преподнесъ ему свою книгу; онъ благосклонно принялъ ее, раскрылъ и отложилъ на столикъ, высказавъ мнѣ много похвалъ; при этомъ не позволилъ облобызать ему ногу, но самъ поднялъ меня,—я былъ предъ нимъ на колѣняхъ,—и въ этой смиренной позѣ съ отцовской снисходительной лаской потрепалъ меня по

Фамилія Пія VI.

щекѣ; болѣе того -тотъ самый Альфіери, который з'же вынашивалъ въ душѣ свой горделивый сонетъ о Римѣ, отвѣчалъ тогда со слащавой лестью царедворца на комплименты, какими милостиво осыпалъ его римскій первосвященникъ по поводу представленія „Антигоны", о которой онъ, по его увѣреніямъ, слышалъ лучшіе отзывы; и выбравъ моментъ, когда папа спрашивалъ меня, намѣренъ ли я еще писать трагедіи, и хвалилъ это благородное и прекрасное искзюство, я отвѣчалъ емз^, что у меня ихъ написано уже много, и въ числѣ ихъ „Саулъ", сюжетъ котораго, почерпнз'тый изъ священнаго писанія, даетъ мнѣ смѣлость просить з^т Его Святѣйшества позволенія посвятить ему это произведеніе. Папа съ извиненіемъ отклонилъ мою просьбу, сказавъ, что не можетъ принять посвященіе никакого драматическаго сочиненія, какого бы оно ни было рода, и я ни слова не возразилъ ему. Сознаюсь, что я испыталъ тогда два закола самолюбія, которые были очень различны, но оба одинаково заслужены. Первый—обида отказа, на который я самъ напросился; второй—горькое сознаніе, что я вынз^гжденъ З'важать себя меньше, чѣмъ папу, если я имѣлъ низость, слабость или двоедз'шіе (къ такому поступкз⁷ побудила меня, разумѣется, одна изъ этихъ причинъ, если только не всѣ вмѣстѣ) выразить свое почтеніе, посвящая ему трагедію—человѣку, котораго я считалъ много ниже себя въ отношеніи дѣйствительныхъ заслугъ. Однако, хочу, если не для оправданія, то, по крайней мѣрѣ, для объясненія этого кажущагося или дѣйствительнаго противорѣчія между моими постз^гпками и моими убѣжденіями изложить здѣсь съ полной искренностью единственное и истинное основаніе, которое заставило меня проститзшровать котурну передъ тіарой. Вотъ это основаніе. Священники съ нѣкотораго времени стали распространять слухъ, исходящій изъ дома шз’рина моей возлюбленной, что онъ и всѣ его приближенные очень косо смотрятъ на мои слишкомъ частые визиты къ его золовкѣ; и такъ какъ ихъ враждебность съ каждымъ днемъ увеличивалась, я заду-

малъ цѣною лести предъ папой оградить себя впослѣдствіи отъ преслѣдованій, которыя з’же предчз'вствовалъ, и которыя, дѣйствительно, меньше, чѣмъ черезъ мѣсяцъ разразились надъ моей головой. Я считалъ также, что представленіе „Антигоны" вызвало слишкомъ много толковъ обо мнѣ въ обществѣ и зшеличило этимъ число моихъ враговъ. Если я допз'стилъ тогда низкій и нечестный по-•стз'покъ, то побужденіемъ моимъ была одна любовь; и пусть кто-нибудь посмѣется надо мной, если это возможно, но пусть и зазнаетъ во мнѣ себя. Я могъ бы не извлекать этотъ случай изъ потемокъ, гдѣ онъ схороненъ. Но мнѣ захотѣлось разсказать о немъ, чтобы онъ послужилъ урокомъ и для дрзтихъ. Стыдъ мѣшалъ мнѣ до сихъ поръ повѣдать о немъ кому-нибудь вслухъ. Я разсказалъ объ этомъ лишь своей Дамѣ, спустя нѣкоторое время. Я коснулся его также съ цѣлью з'тѣшить современныхъ авторовъ, которыхъ несчастныя обстоятельства принуждаютъ обезчещивать себя и свои творенія лживыми предисловіями; я хочз' также, чтобы недоброжелатели мои могли сказать съ извѣстной долей правильности, что если я не дошелъ до полнаго паденія отъ такихъ продѣлокъ, то это забота сзщьбы, не пожелавшей, чтобы я сдѣлался подлецомъ или казался бы имъ.

іо мая.

Въ апрѣлѣ 1783 ^г°Д^а супругъ моей Дамы опасно заболѣлъ во Флоренціи. Братъ кардиналъ тотчасъ отправился къ нему, желая застать въ живыхъ. Но болѣзнь ушла также быстро, какъ пришла, онъ выздоровѣлъ и былъ внѣ всякой опасности. Во время выздоровленія кардиналъ оставался во Флоренціи около двз^хъ недѣль, и священники, которыхъ онъ привезъ съ собой изъ Рима, посовѣтывавшись съ флорентійскими, рѣшили отъ имени мз^тжа поставить на видъ кардиналу и з'бѣдить его, что онъ не можетъ и не долженъ дозволять дольше невѣсткѣ въ Римѣ, въ собственномъ домѣ, жить такъ, какъ она живетъ. Я не выступаю здѣсь съ апологіей образа

жизни, котораго придерживаются въ Римѣ и всюду въ Италіи почти всѣ замужнія женщины. Ограничусь замѣчаніемъ, что поведеніе моей Дамы на мой взглядъ было не только не ниже, а выше того, что обыкновенно практикуется въ Римѣ. Прибавлю, что неправота мужа, его грубая, гнусная манера обращенія съ ней были извѣстны всему свѣту. Тѣмъ не менѣе я сознаюсь здѣсь изъ любви къ истинѣ и справедливости, что мужъ, шуринъ и всѣ священники съ своей стороны имѣли достаточныя причины не одобрять моихъ слишкомъ частыхъ посѣщеній ея дома, хотя послѣднее и не выходило изъ границъ приличія. Но что меня выводило изъ себя, это усердіе священниковъ, единственныхъ двигателей въ этой интригѣ,усердіе, въ которомъ не было ничего евангельски чистаго отъ свѣтскихъ побужденій, потомз' что многіе изъ нихъ въ то же время собственнымъ печальнымъ примѣромъ служили какъ бы похвалою моему поведенію и сатирой на самихъ себя. Ихъ гнѣвъ не былъ порожденіемъ искренняго благочестія и строгой добродѣтели, а лишь коварствомъ и мстительностью.

Едва вернувшись въ Римъ, пуринъ заявилъ моей Дамѣ черезъ своихъ священниковъ, что онъ твердо рѣшилъ вмѣстѣ съ братомъ положить конецъ моимъ частымъ посѣщеніямъ его дома, и что съ своей стороны онъ не станетъ ихъ больше сносить. Затѣмъ этотъ горячій и безразсз^тд-ный человѣкъ, какъ бзщто это и было наиболѣе достойнымъ отношеніемъ къ происходящему, вызвалъ скандальную болтовню по всему городу, самъ говорилъ объ этомъ со многими и добрался со своими сѣтованіями даже до папы. Прошелъ слзгхъ, что папа далъ мнѣ совѣтъ или приказаніе покинуть Римъ; въ дѣйствительности этого не было, но онъ легко могъ сдѣлать это, по милости италійской свободы. Тогда, вспомнивъ, какъ въ академіи, много лѣтъ назадъ, нося парикъ, какъ я уже говорилъ, я предз’пре-дилъ враговъ, снявъ его раньше, чѣмъ они стащили бы его силой; также и теперь, предваряя оскорбительное изгнаніе изъ Рима, я рѣшилъ уѣхать самъ. Я отправился

къ сардинскому посланнику и попросилъ его з’вѣдомить государственнаго секретаря, что узнавъ о поднявшемся скандалѣ, я слишкомъ принялъ къ сердцу доброе имя, честь и спокойствіе столь чтимой много дамы, и рѣшилъ немедленно зщалиться на время, чтобы положить конецъ злымъ толкамъ, и что я уѣзжаю въ первыхъ числахъ слѣдующаго мѣсяца. Это горькое и добровольное рѣшеніе понравилось посланникз' и получило одобреніе госзщарствепнаго секретаря, папы и всѣхъ, кто былъ знакомъ съ истиннымъ положеніемъ дѣлъ. Я приготовился къ жестокому для меня отъѣзду. Постз⁷пкз^г моему больше всего содѣйствовало то, что я предвидѣлъ, какимъ печальнымъ и з^тжас-нымъ стало бы отнынѣ мое сз^ществованіе, если бы я продолжалъ жить въ Римѣ, не имѣя возможности попрежнемз⁷ видѣться съ ней въ ея домѣ, или же обречь ее на тысячз⁷ непріятностей, если бы попытался видѣться съ ней въ другомъ мѣстѣ совершенно открыто или подъ безполезнымъ покровомъ недостойной таинственности. А жить обоимъ въ Римѣ и не видѣться было бы для меня такой пыткой, что, по согласію съ возлюбленной, изъ двухъ золъ выбирая меньшее, я предпочелъ разлз’кз⁷ въ ожиданіи лучшихъ дней.

4 мая 1783 года, въ день, отмѣченный для меня самымъ горестнымъ воспоминаніемъ, я заѣхалъ отъ той, которая была больше, чѣмъ половиной меня самого. Изъ четырехъ или пяти разлукъ съ нею, это была наиболѣе ужасной, ибо всякая надежда на свиданіе становилась отдаленной и невѣрной.

Это событіе снова внесло въ мой духъ смятеніе, продолжавшееся въ теченіе двз^хъ лѣтъ, замедлившее мои занятія и во всѣхъ отношеніяхъ повредившее имъ.

За два года пребыванія моего въ Римѣ я велъ жизнь поистинѣ счастливую. Вилла Строцци, близъ термъ Діоклетіана, служила мнѣ восхитительнымъ убѣжищемъ. Я посвящалъ занятіямъ долгія утра, выходя изъ дому лишь на часъ или на два, чтобы покататься верхомъ по необозримымъ безлюднымъ окрестностямъ Рима, манящимъ къ

раздумью, слезамъ и стихотворству. Вечеромъ я возвращался въ городъ и, отдохнувъ отъ занятій въ обществѣ той, единой, которой принадлежала моя жизнь и мои занятія, возвращался, довольный, въ свое уединенное жилище, куда рѣдко попадалъ позже одиннадцати. Трудно было бы найти въ большомъ городѣ мѣсто болѣе свѣтлое, свободное, болѣе деревенское, подходящее къ моему настроенію, къ моему характеру и моимъ занятіямъ. До конца жизни я буду вспоминать о немъ съ сожалѣніемъ.

Оставивъ такимъ образомъ въ Римѣ свою единственную любовь, свои книги, эту дорогую мнѣ виллу, покой и себя самого, я удалился, какъ глупецъ и безумецъ. Я направился къ Сіенѣ, чтобы имѣть, по крайней мѣрѣ, возможность поплакать на свободѣ нѣсколько дней съ другомъ. Я еще самъ не зналъ какъ слѣдуетъ, куда поѣду, гдѣ устроюсь, что буду дѣлать. Большое утѣшеніе нашелъ я въ бесѣдѣ съ этимъ несравненнымъ человѣкомъ, добрымъ, сострадательнымъ и при такой высотѣ и пламенности чувствъ обладающимъ столь человѣчною душою. Лишь въ горѣ познаешь цѣну и значеніе истиннаго друга. Не будь его, я, вѣроятно, легко потерялъ бы разсудокъ Но онъ считалъ меня за героя, постыдно униженнаго и падшаго ниже себя самого; и хотя зналъ по опыту, что такое сила и добродѣтель, не пожелалъ, однако, съ жестокостью и не къ мѣсту противополагать моему безз’мію свой строгій и холодный разумъ; у него было искусство въ сильной мѣрѣ ослаблять мою печаль, раздѣляя ее со мною. О, рѣдкій и по истинѣ небесный даръ въ одно и то же время и разсзокдать и чувствовать!

Такъ какъ мои умственныя способности были въ то время принижены и полузаснули, для меня оставалось одно только занятіе, одна мысль—писать письма. За время этой третьей разлуки, которая изъ всѣхъ была самой продолжительной, я написалъ ихъ цѣлые томы. Трудно передать, что я писалъ тогда. Я изливалъ тоску, дружбу, любовь, і'нѣвъ—однимъ словомъ всѣ противоборствующія и неукротимыя страсти своего сердца, переполненнаго до кра-

евъ, своей смертельно раненой души. Всѣ литературныя мысли заглохли во мнѣ; я сталъ настолько равнодушенъ ко всему, что не касалось ея, что письма, которыя я получалъ въ это время въ Тосканѣ, нерѣдко содержавшія самую отрицательную критикз^ моихъ напечатанныхъ трагедій, произвели на меня не больше впечатлѣнія, чѣмъ если бы они говорили о чз'жихъ произведеніяхъ. Изъ этихъ писемъ нѣкоторыя были написаны остро и искусно, но большая часть отличалась грубостью и отсз^тствіемъ ума; иныя были подписаны, другія—анонимны; всѣ они почти исключительно нападали на мой стиль, очень г р у б ы й, т е м и ы й и экстравагантный, какъ гово-рилось въ письмахъ; но ихъ авторы не хотѣли или не могли ни въ одномъ изъ нихъ заказать мнѣ опредѣленно,, гдѣ оки нашли этотъ недостатокъ и въ чемъ именно онъ состоитъ. Позже, когда я былъ въ Тосканѣ, мой другъ, желая разсѣять мои мысли, всецѣло поглощенныя однимъ предметомъ, читалъ мнѣ во флорентинскихъ и пизанскихъ листкахъ, которыя назывались газетами, добавленія къ тѣмъ вышеназваннымъ письмамъ, которыя были отправлены въ Римъ. То были первыя вообще литературныя газеты, которыя попались мнѣ на глаза и въ руки. Тогда-то я проникъ въ сокровенныя глубины этого почтеннаго искусства, которое съ одинаковымъ знаніемъ дѣла, зрѣньемъ и развязностью хвалитъ или бранитъ появляющіяся книги смотря по тому, какъ поступили авторы этихъ книгъ: подкупили, ублажили лестью или отнеслись съ равнодушіемъ и презрѣніемъ. Признаться, я мало обратилъ вниманія на эти ничтожныя рецензіи, такъ какъ былъ безъ остатка сосредоточенъ на совсѣмъ иныхъ мысляхъ.

Я пробылъ въ Сіенѣ около трехъ недѣль, въ теченіе которыхъ никого не видѣлъ и ни у кого не бывалъ, кромѣ своего друга. И вотъ на исходѣ этого времени мною овладѣло опасеніе стать ему въ тягость, потомз^1, что я надоѣлъ самому себѣ; невозможность заняться какимъ-ни-бзщь дѣломъ, потребность перемѣнить мѣсто, которая воз> вращалась ко мнѣ всякій разъ вмѣстѣ со скукой и бездѣятель-

ностыо, все это вмѣстѣ взятое побзщило меня принять рѣшеніе еще разъ бѣжать отъ тоскливой бездѣятельности, пустившись въ из-тешествіе. Приближался праздникъ Вознесенія, и я уѣхалъ въ Венецію, гдѣ уже однажды встрѣчалъ его много лѣтъ назадъ. Черезъ Флоренцію я проѣхалъ, не останавливаясь; мнѣ слишкомъ больно было видѣть тѣ мѣста, гдѣ я былъ такъ счастливъ, и которыя теперь только увеличивали своимъ видомъ мою скорбь. Развлеченія путешествія, его утомительность и, главнымъ образомъ, ѣзда на лошади хорошо отразились на моемъ здоровьѣ, которое въ прошедшіе три мѣсяца очень пострадало отъ непрерывной напряженности ума, дзшіи и сердца.

Выѣхавъ изъ Болоньи, я з^клонился съ прямого пути, чтобы заѣхать въ Равеннз^ и поклониться могилѣ великаго Данте. Я провелъ цѣлый день возлѣ нея въ молитвѣ, мечтахъ и слезахъ. Во время пути изъ Сіенны въ Венецію въ сердцѣ моемъ открылся новый и обильный источникъ страстной поэзіи, и не проходило дня, чтобы нѣкая сила не заставляла меня писать одинъ или нѣсколько сонетовъ, которые властно и сами собою зарождались въ моемъ возбужденномъ воображеніи. Уже въ Венеціи я узналъ о заключеніи мира междз^г Англіей и американцами, который обезпечивалъ послѣднимъ полную свободз¹ и независимость; тогда я написалъ свою пятзчо одз" о „Свободной Америкѣ” и тѣмъ завершилъ этз^- неболыпз'іо лирическую поэмз^г.

Изъ Венеціи я поѣхалъ въ ІІадз’Ю, и на этотъ разъ ужъ не забылъ, подобно двумъ предыдзчцимъ, посѣтить въ Арк& жилище и могилу нашего царственнаго зрителя въ искусствѣ любви. Здѣсь также я посвятилъ цѣлый день слезамъ и поэзіи, чтобы излить все, что скопилось на сердцѣ, и облегчить его. Въ Падуѣ я завязалъ личное знакомство со знаменитымъ Чезаротти, живыя и привлекательныя манеры котораго очаровали меня не меньше чѣмъ высокое совершенство его стиховъ при переводѣ „Оссіана”. Изъ Падуи я вернулся въ Болонью, по дорогѣ заѣхавъ въ Феррарз^г, гдѣ совершилъ свое четвертое

поэтическое богомолье, осмотрѣвъ гробніщз⁷ и рукописи Аріосто. Я уже много разъ посѣщалъ въ Римѣ мѣсто упокоенія Тассо и его колыбель въ Сорренто, кз⁷да я нарочно заѣхалъ во время послѣдней поѣздки въ Неаполь. Эти четыре поэта Италіи были тогда, остаются и бз’дз’тъ навсегда первыми для меня, скажу даже—единственными среди поэтовъ, писавшихъ на этомъ восхитительномъ языкѣ. Мнѣ всегда казалось, что 3⁷ нихъ есть все, что можетъ дать человѣчествз⁷ поэзія, за исключеніемъ развѣ строя бѣлаго стиха въ діалогѣ; но и его можно извлечь изъ матеріала, который они употребляли, и реконстрз'ировать его, переиначивъ на нѣсколько иной ладъ. Вотъ з^гже шестнадцать лѣтъ, какъ не проходитъ дня, чтобы я не держалъ въ рз⁷кахъ твореній этихъ четырехъ великихъ мастеровъ стиха, и они представляются мнѣ всегда новыми, всегда все болѣе совершенными въ лучшемъ изъ того, что они создали, и прибавлю, всегда очень полезными въ хзщшемъ. Я не настолько слѣпъ и фанатиченъ, чтобы не видѣть, что у каждаго изъ четырехъ есть посредственныя и даже дз'рныя вещи; но я З'тверждаю, что многому, очень многому можно наз^тчиться на ихъ ошибкахъ и неудачахъ. Для этого надо замѣть вникнуть въ тайгу ихъ побужденій и намѣреній, такъ какъ нельзя достаточно понять ихъ и полно ими насладиться, если не до конца имъ прочувствз⁷ешь.

Изъ Болоньи, все такъ же проливая слезы и сочиняя, стихи, я отправился въ Миланъ. Тамъ я оказался вблизи моего дорогого аббата Калузо, пріѣхавшаго провести нѣкоторое время у своихъ племянниковъ въ ихъ прелестномъ замкѣ Мазино, находившемся по близости отъ Верчелли. Я провелъ съ нимъ пять или шесть дней; ту^ттъ мнѣ пришло въ голову, что я нахожзюь почти у самыхъ воротъ Турина, и мнѣ стало совѣстно не заглянуть туда и не обнять сестры. Я заѣхалъ къ ней на одну ночь вмѣстѣ съ дрз⁷-гомъ и на слѣдующій день къ вечерз' мы вернз^глись въ Мазино. Я покинулъ свою родинз⁷ со времени отказа отъ имущества и хотѣлъ заставить повѣрить, что сдѣ-

лалъ это съ цѣлью болѣе не возвращаться. Поэтому я ни за что не хотѣлъ, чтобы меня тамъ такъ скоро увидали, особенно при дворѣ. Вотъ почему я лишь мелькомъ погостилъ у сестры; это мимолетное посѣщеніе, которое многіе сочтутъ, можетъ быть, чудаческимъ, представится инымъ, если знать его причины. Прошло уже шесть лѣтъ, какъ я покинз’лъ Туринъ, гдѣ не чувствовалъ себя въ безопасности, не имѣлъ ни покоя, ни свободы, и теперь я не долженъ былъ, не хотѣлъ, не могъ пробыть здѣсь дольше.

Изъ Мазино я скоро вернзчіся въ Миланъ, гдѣ провелъ еще почти весь іюль. Я довольно часто встрѣчался въ это время со своеобразнымъ авторомъ „Утра^1-, этимъ истиннымъ предшественникомъ будущей итальянской сатиры. Этотъ знаменитый и образованный писатель научилъ меня терпѣливо отыскивать нзокньія выраженія и настойчивому желанію найти ихъ, такъ какъ отсутствіе этихъ способностей было причиной важнѣйшихъ недостатковъ въ стилѣ моихъ трагедій. Съ чисто отеческой добротой Парини давалъ мнѣ разные совѣты, по правдѣ сказать,, по маловажнымъ предметамъ, которые въ совокзшности своей не могутъ создать того, что зовется стилемъ, а образуютъ лишь нѣкоторые его элементы. Относительно же того, что представляетъ главнѣйшій, если не единственный порокъ стиля, и до чего я не могъ тогда дойти собственнымъ размышленіемъ—относительно этого ни Парини, ни Чезаротти ничего не умѣли сказать мнѣ; и не они одни, но и ни одинъ изъ заслуженныхъ писателей, которыхъ я посѣтилъ и разспрашивалъ съ жаромъ и скромностью новичка во время моего путешествія по Ломбардіи. И лишь гораздо позже, послѣ многихъ лѣтъ труда и колебаній, мнѣ задалось самому понять, въ чемъ заключается этотъ порокъ и пришлось самому пытаться з^гстра-нить его.

Бъ общемъ мои трагедіи имѣли большій успѣхъ по ту сторону Аппенинъ, чѣмъ въ Тосканѣ; даже стиль ихъ встрѣтилъ тамъ менѣе яростныхъ и болѣе просвѣщенныхъ критиковъ. То же было въ Римѣ и Тосканѣ среди

небольшого кружка лидъ, которыя удостоили прочесть мои книги. Повидимому, Тоскана обладаетъ древней при-виллегіей такимъ страннымъ образомъ ободрять писателей Италіи, когда они пишутъ не для шутки.

Глава XI.

Я ПЕЧАТАЮ ЕЩЕ ШЕСТЬ ТРАГЕДІЙ.—КРИТИЧЕСКІЕ ОТЗЫВЫ О ЧЕТЫРЕХЪ ПЕРВЫХЪ,—ОТВѢТЪ НА ПИСЬМА КАЛЬСАБИДЖИ.

Въ первыхъ числахъ августа я уѣхалъ изъ Милана и возвратился въ Тоскану. Я поѣхалъ новой, замѣчательно живописной и красивой дорогой, черезъ Модену и Пистойю. Въ пзпги я впервые попробовалъ заключить въ эпиграммы поэтическую желчь, осѣвшую на моемъ сердцѣ. Я былъ глубоко убѣжденъ, что если языкъ нашъ бѣденъ сатирическими, язвящими, остро отточенными эпиграммами, то не его въ томъ вина; ибо его клювъ и когти достаточно остры, а мѣткости, точности и энергіи въ немъ столько же, и даже больше, чѣмъ въ любомъ другомъ языкѣ. Флорентинскіе педанты, къ которымъ приближалъ меня каждый часъ пути по направленію къ Пистойѣ, доставляли мнѣ богатый матеріалъ для упражненія въ этомъ новомъ для меня искусствѣ. Во Флоренціи я остановился на нѣсколько дней и посѣтилъ нѣкоторыхъ изъ этихъ господъ, нарядившись въ овечью шкур}" цѣль моя была—научиться чему-нибудь или добыть сюжеты для сатиры. Перваго я не достигъ, зато собралъ богатую жатву для насмѣшекъ.

Эти скромные мудрецы недвусмысленно внушали мнѣ, что если бы передъ печатаніемъ я отдалъ имъ свою рз'-копись для исправленія, мои произведенія были бы отличны. Они наговорили мнѣ еще тысячу тонко сдобренныхъ колкостей. Я терпѣливо разспрашивалъ ихъ, въ чемъ погрѣшилъ противъ чистоты и точности языка,.

противъ священныхъ правилъ грамматики, гдѣ они находятъ въ моихъ стихахъ солецизмы, варваризмы, неправильности размѣра. Они плохо знаютъ свое ремесло и потому не могли заказать въ моей книгѣ ни одной подобной ошибки, процитировавъ опредѣленное мѣсто. Я же знаю, что я не свободенъ отъ погрѣшности противъ грамматики, но они не сумѣли найти ихъ. Они ограничились тѣмъ, что заказали на нѣсколько отдѣльныхъ словъ, по ихъ мнѣнію, устарѣлыхъ, на слишкомъ краткіе, темные, неблагозвучные обороты рѣчи. Обогащенный столь замѣчательными свѣдѣніями, наз^гченный и просвѣщенный въ трагическомъ искусствѣ мз’дростыо такихъ з’ченыхъ знатоковъ, я вернулся въ Сіену. Здѣсь я рѣшилъ продолжать подъ своимъ личнымъ наблюденіемъ печатаніе трагедій, чтобы з^тсиленной работой развлечься отъ скорбныхъ мыслей. Когда я разсказалъ дрз^ггу объ указаніяхъ и познаніяхъ, которыя я почерпнз^лъ з’’ литератз^гр-ныхъ оракзчювъ Италіи, въ особенности пизанскихъ и флорентинскихъ,—мы провели немало веселыхъ минз^ттъ, прежде чѣмъ взяться за работу по печатанію новыхъ трагедій, давшихъ педантамъ также поводъ смѣяться надо мной.

Я принялся за печатаніе горячо, но черезчз^тръ поспѣшно; уже въ концѣ сентября, т. е. менѣе чѣмъ черезъ два мѣсяца, вышли въ свѣтъ шесть трагедій въ двз^хъ томахъ, которые вмѣстѣ съ предыдущимъ томомъ, заключающимъ четыре трагедіи, образуютъ совокзшность перваго изданія. Тз'тъ на горькомъ опытѣ мнѣ пришлось з^гзнать то, чего я не зналъ еще. За нѣсколько мѣсяцевъ передъ тѣмъ я познакомился съ газетами и журналистами. Теперь мнѣ пришлось познакомиться съ цензорами рз^копи-сей, инспекторами типографій, наборщиками, печатниками и метранпажами. Послѣднія три категоріи можно, по крайней мѣрѣ, смягчить и обезвредить деньгами; но что подѣлаешь съ цензорами и инспекторами, духовными и свѣтскими? ІІоневолѣ приходится терпѣть ихъ и з^ткро-щать посѣщеніями и лестью. И это не легкое дѣло. Для