Текст книги "Нуль"

Автор книги: Виталий Бабенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Это абсолютно верно. Но, идя по этому пути, мы тем более не ответим на вопрос: почему сумма гуманизма, постоянно накапливаемая человечеством, не предотвратила еще ни одного убийства? Почему классическая литература, кладезь человечности, вечно проигрывает спор со злом?

«Классическая литература всегда проигрывает, – говорил в своей лекции на литературном семинаре в Кембридже английский писатель Джордж Стайнер. – Иногда она даже способствует убийствам».

Я спросил Стайнера – пытался ли он когда-либо приблизиться к ответу на вопрос: почему? Почему гуманитарный опыт, гуманитарные науки, искусство, современная и классическая литература, прежде всего классическая литература, не спасают человечество от убийств?

«Я всю жизнь думаю над этим вопросом, – ответил Стайнер, – возвращаюсь к нему снова и снова. Мне кажется, дело в том, что классическая литература уводит человеческое воображение от реальности. Человек, который целыми днями будет размышлять о судьбе Корделии, может сойти с ума, но реальности так и не постигнет».

Я, разумеется, внутренне вскипел, но внешне ничем это не выразил. «Уводит!» Словно бы мы со Стайнером ходили в одну и ту же школу. Растениям советской культивации десятилетиями долбили, что буржуазная культура «уводит от жизни», а в результате – ни культуры, ни жизни.

Ответ Стайнера – типичная реакция ученого гуманитария, который не может допустить, будто в духовной сфере существует нечто, ему неизвестное или недоступное.

«Классическая литература уводит воображение от реальности».

Готов предложить еще пять столь же глубоких и мудрых формул, претендующих на звание Универсального Ответа. А вот больше пяти не могу – комбинаторика не позволяет.

Классическая литература уводит реальность от воображения.

Воображение уводит классическую литературу от реальности.

Воображение уводит реальность от классической литературы.

Реальность уводит классическую литературу от воображения.

Реальность уводит воображение от классической литературы.

Последняя формула, может быть, наиболее справедливая.

«А как же Бродский?» – спросил я Стайнера и напомнил про высказывание о Диккенсе, присовокупив, что вместо Диккенса можно поставить любого другого великого писателя, например Достоевского.

«Это все ерунда! – воскликнул Стайнер (между прочим, сам он действительно тонкий и умный писатель). – Полная ерунда! Безответственная ерунда! Геббельс очень поощрял издание Достоевского в Германии, блестяще знал его работы. А что толку?»

Я не знаю – что толку…

Может быть, ответ на вопрос «ПОЧЕМУ?» отчасти сокрыт в мировых религиях – самой древней и темной области гуманитарных представлений.

Ислам – наиболее жестокая религия. Достаточно какому-нибудь безграмотному, страдающему циститом и потому злобному улему объявить фатву со смертным приговором, и десятки, сотни тысяч людей будут готовы бездумно осуществить казнь, не вникая, что сотворил человек – или целый народ, – против которого направлен страшный указ. Так был приговорен к смерти Салман Рушди, вся вина которого в том, что он написал великолепную книгу. Так могут приговорить и меня, Сергея Андреенко, человека бесконечно далекого от ислама, если эти слова дойдут до очередного злобствующего аятоллы и ему не понравится, что я тут наговорил, хотя большей части моих высказываний он просто не поймет.

Христианство – тоже не лучшая религия. Невозможно сосчитать, сколько человек было убито во имя Бога за две тысячи лет.

Поразительна история ковчега Завета – не очень большого ящика из дерева ситтим, то есть акации, размером сто двадцать два на семьдесят шесть на семьдесят шесть сантиметров. Ящик был покрыт золотом, на золотой крышке возвышались два херувима с распростертыми крылами. Множество людей расстались с жизнью только потому, что взяли ковчег себе, или коснулись ковчега, или заглянули в него, а ведь там не было ничего секретного – там были вытесанные Моисеем из камня скрижали с заповедями. Там были наставления, которые в любом случае должны были распространиться по миру, как Бог завещал Моисею, а Моисей – своему народу.

И тем не менее… Вспомним: филистимляне взяли у израильтян ковчег Завета. Между прочим, взяли в честном бою. Бог им этого не простил: поразил мучительными наростами азотян, жителей Гефа и аскалонитян. Филистимляне вернули ковчег в Вефсамис. «И поразил Он жителей Вефсамиса за то, что они заглядывали в ковчег Господа, и убил из народа пятьдесят тысяч семьдесят человек». Когда вывозили ковчег из дома Аминадава, несчастный Оза, сын Аминадава, «простер руку свою к ковчегу Божию и взялся за него; ибо волы наклонили его. Но Господь прогневался на Озу, и поразил его Бог там же за дерзновение, и умер он там у ковчега Божия».

Мне больше всего жаль этого Озу – бедняга хотел поправить накренившийся ковчег, а Бог за это наказал его смертью.

Ужасна история с жителями Вефсамиса. Сколько нужно времени, чтобы пятьдесят тысяч семьдесят любопытных заглянули в ковчег, даже если они заглядывали не по одному, а, скажем, по десять человек одновременно? Около двух суток. Неужели следовало выжидать двое суток, чтобы побольше людей совершило запретное, а потом их всех порешить? И почему – запретное? Ведь не было в ковчеге ничего кроме двух скрижалей, которые положил Моисей на Хориве, когда Господь заключил завет с сынами Израилевыми, по исходе их из Египта. А на скрижалях тех были десять заповедей, шестая из которых гласила: «Не убивай».

Когда я говорю об этом с моими друзьями – православными христианами, – они вскипают.

«Ты ничего не понимаешь, агностик, – говорят они, – ковчег Завета – это святыня, никто не мог касаться ее!»

«Но там было записано: “Не убивай”», – говорю я.

«Бог убивал, а не люди. Он имеет право отбирать жизнь».

«Не уверен, – упорствую я, – но все равно там было начертано: "Не убивай"».

«Бог заповедал это людям. Он Сам вне запретов».

«Хорошо, давайте посчитаем, сколько людей было уничтожено во имя Завета с той поры, как Моисей сошел с двумя скрижалями с горы Синай, или пусть даже с того дня, когда он вторично вытесал скрижали на горе Хорив, и до того момента, когда ковчег был установлен Соломоном в Храме. Вы собьетесь со счета на первой сотне тысяч. Между тем Завет предписывал: “Не убивай”».

«Ты хочешь сказать, что Израиль – воинственный и кровожадный народ?!» – возмущаются друзья.

«Нет, – отвечаю я. – все народы были в истории воинственными и кровожадными, тут исключений нет, как нет более кровожадных или менее кровожадных народов. Но священники сынов Израилевых, которых вел Иисус Навин, носили повсюду ковчег Завета, а там было написано: "Не убивай”. Между тем все жители Иерихона были истреблены мечом, и пали двенадцать тысяч жителей Гая, и в Гаваоне было уничтожено войско пяти царей Аморрейских, причем сам Господь бросал на воинов с небес большие камни, и были пораженыт мечом Макед, Ливна и Лахис, и народ Горама, царя Газерского, и Еглон, и Хеврон, и Давир, и великое ополчение царей Асорского, Мадонского, Шимронского и прочих царей полегло при водах Меромских, а было то ополчение – многочисленный народ, который множеством равнялся песку на берегу морском, и так далее, и так далее. И все это – в сопровождении ковчега, где хранился камень с надписью: “Не убивай”».

«Сводить Библию к арифметике – это богохульство», – говорят мне мои друзья.

«Мне ведом только один род богохульства, – отвечаю я, – это убийство людей…»

Так мы порой дискутируем подолгу…

Быть может, беда христианства в том, что заповедь «Не убивай» – шестая, а не первая по счету и, стало быть, не главная…

Можно заглянуть в дохристианские времена и в нехристианские цивилизации. Картина будет та же.

Давным-давно, три, а то и четыре тысячи лет назад был в Китае такой легендарный правитель – И. Он оставил после себя кодекс – тоже десять заповедей. Чрезвычайно любопытно, что же этот кодекс возбранял. А вот что:

1. Весело отплясывать с утра и до утра во дворцах.

2. Распевать сладкие песни в чужих спальных покоях.

3. Злоупотреблять колдовством в достижении развратных целей.

4. Целью жизни своей ставить наложение рук на чужое богатство и на женскую красоту.

5. Проводить жизнь свою в похабстве и охоте.

6. Развращать нравы в смаковании разврата во время бесед.

7. Оскорблять в болтовне речения великих мудрецов.

8. Лгать во время бесед и выступлений.

9. Устранять себя и присных от пути добродетели

10. Вести себя, взявши за пример разгульную молодежь.

Поразительно: об убийстве – вообще ни слова. То есть убивать, наверное, можно, поскольку не запрещено, а вот «оскорблять в болтовне речения великих мудрецов» – ни в коем случае. И главное, пунктом номер один идет очень важный запрет: нельзя, просто хоть сукой будь, а нельзя «весело отплясывать с утра и до утра во дворцах». Культурная революция, скорее всего, берет начало именно отсюда.

Наконец, нырнем для разнообразия в Древний Египет. Среднее царство. Страшная давность – колодец четырехтысячелетней глубины. Двадцать второй-двадцать первый века до нашей эры (если быть точным – 2135-2040-е годы). Время, симметричное нашему. Ось симметрии проходит через Рождество Христово. Царь Гераклеополя, имя которого потерялось в веках, сочиняет трактат о царствовании, адресуя его своему сыну и преемнику, сохранившему в истории, по крайней мере, имя – Мерикар. Набор заповедей в трактате следующий:

1. Верши справедливость, дабы ты долго мог жить на земле.

2. Умиротворяй плачущего.

3. Не притесняй вдову.

4. Не отнимай у мужа имущество отца его.

5. Не низводи правителей с их тронов.

6. Опасайся наказывать неправедно.

7. Не убивай, ибо это не принесет тебе выгоды.

Только поэтому… Только поэтому, оказывается, не следовало убивать в Гераклеополе – невыгодно. А если бы выгоду приносило – тогда можно…

Вот представление о прогрессе морали: заповедь «не убивай» за две тысячи лет поднялась с седьмого на шестое место. И так там и осталась, зафиксированная христианством…

Я думаю, что важнейшая земная религия еще не создана. Религия – в буквальном смысле слова, а смысл этого слова такой: воссоединение.

Под важнейшей религией я имею в виду конфессию жизни человеческой».

||||||||||

Всю оставшуюся часть субботы и все воскресенье Сергей дозванивался до Аль Берта, но и по рабочему, и по мобильному телефонам никто не отвечал. В воскресенье вечером Сергей набрал домашний номер Банкира. На удивление, тот оказался дома, сам снял трубку, выслушал Сергея и успокоил его: мол, завтра Альберт будет на месте, примет информацию и отреагирует правильным образом; не волнуйся, все будет хорошо, главное – спи спокойно.

В понедельник и вправду все уладилось. Аль Берт отозвался, Сергей пересказал ему беседу с наездчика-ми, тот уточнил некоторые детали и тоже заверил Сергея, что ему не о чем беспокоиться.

– Вы туда поедете? – осторожно спросил Сергей.

Альберт усмехнулся в трубку

– В принципе, вам это знать не обязательно. Но могу сказать: мне там делать нечего. Мы этих деятелей установили, ребята нахальные и неопытные. Новенькие. Но несамостоятельные. Их вопрос насчет «взрослых» забавен и о многом говорит. «Взрослых» они побаиваются. Вот их собственные «взрослые» и проведут с ними воспитательную работу. Словом, отбой. Но если будет новая информация – звоните. Я к вашим услугам. Друзья Банкира – мои друзья. До свиданья.

Сергею показалось, что телефонная трубка повеяла на него ледяной сыростью. Ему вспомнился эпизод из его журналистской деятельности. Много-много лет назад, когда Сергей был молодым журналистом и работал в редакции одного московского ежемесячника, его коллеги решили дозвониться до Луиса Корвалана, передать ему привет от многомиллионной армии советских людей и на основании телефонного разговора сделать сенсационный репортаж. В Чили тогда был режим Пиночета, и Корвалан сидел в тюрьме. Сергей не очень-то верил в эту затею, потому что звонок в тюремную камеру представлялся ему нереальным, и в любом случае такую неординарную беседу должны были оборвать бдительные кагэбэшники.

К удивлению звонивших, справочная служба Чили быстро ответила, в какой тюрьме сидит Корвалан, и сообщила соответствующий номер. Позвонили туда. Трубку снял начальник тюрьмы лично. Он вежливо, бархатным голосом осведомился, кто звонит и откуда, слегка удивился, спросил, какая погода в Москве, а потом, витиевато извинившись, поведал, что господин Корвалан очень занят и подойти к телефону никак не может. Коллега Сергея, говоривший по-испански, был столь поражен любезным тоном тюремщика, что, не задав больше ни единого вопроса, стал прощаться. До свиданья, сказал начальник тюрьмы, если что – звоните. И заключил: «Ми каса – су каса, сеньор!» – что означало: «Мой дом – ваш дом, господин любезный!» Журналисты едва не попадали со стульев.

«Я к вашим услугам» в устах Аль Берта прозвучало сейчас для Сергея примерно так же.

Понедельник прошел спокойно. К концу дня позвонил Марк Леонидович.

– Ну как, помощь все еще нужна? – спросил он.

– Да нет, вроде справился, – ответил Сергей.

– Я так и думал, что справишься. Послушай, у меня готов ответ на твой запрос.

– Какой еще запрос? – не понял Сергей.

– Пульку не ты ли мне давал? – ехидно осведомился Марк Леонидович.

– Ах, да-да-да, – оживился Сергей. – И что же?

– Записывай. Калибр семь-шестьдесят пять…

– Разве не семь-шестьдесят два? – упавшим голосом перебил Штайнера Сергей.

– А почему он должен быть семь-шестьдесят два? – подозрительно спросил Марк Леонидович.

– Да нет, не должен быть… Просто калибр семь-шестьдесят два я знаю, а семь-шестьдесят пять – нет, – нашелся Сергей.

– Теперь будешь знать, – успокоился Штайнер. – Определить систему оружия было очень непросто, но мои эксперты – ребята дотошные. Это «зауэр» тридцатого года, редкая ныне игрушка, маленькая такая, но уважать себя заставляет. Ну что, угодил я тебе?

– Угодили. Спасибо огромное.

– Релевантная информация?

– Скорее, иррелевантная. – Сергей никоим образом не хотел проявить, насколько важно ему это сообщение. – Но в любом случае – благодарность моя безмерна.

– Ладно, чего уж там. Подбросишь при случае каких-нибудь книжек, вот и будет благодарность. Звони. Пока.

Сергей откинулся в кресле. Значат, та пуля, найденная на тряпке, была не из ТТ. «Зауэр»... Тридцатого года… Час от часу не легче. И что теперь делать с этой информацией? Не бежать же в милицию – мол, эдрасьте, там три недели назад человек застрелился, так вот он не застрелился, его убили, вот этой пулечкой, я ее носил-носил как сувенир, надоело, дай, думаю, сдам куда надо, держите, вдруг пригодится, если пистолет в заднем кармане брюк обнаружу, тоже принесу, чао…

Какая-то странная полоса пошла в жизни – сплошные загадки и криминал.

Вторник дал этой полосе новое направление. Не успел Сергей приехать в издательство, как раздался телефонный звонок. Он сам снял трубку.

– Сергей Владимирович? Это Илья. Книжка ваша мне нравится. Я ее уже дочитываю. Но звоню не поэтому. Сегодня встреча отменяется. Мы переносим ее на завтра. Передайте вашим людям – завтра, в том же месте, в то же время. Всё.

Сергей не успел произнести ни слова – в трубке уже раздавались короткие гудки. Секунд пять он сидел с раскрытым ртом, потом спохватился и стиснул зубы. Вот тебе и «спи спокойно». Вот тебе и «отбой»!

Он тут же позвонил Аль Берту. Ответил незнакомый мужской голос:

– Альберта нет. Он в Дмитрове. Будет только завтра.

Сергей набрал номер «Крипта».

– Банкир в командировке, – сказала секретарша Ира. – Вернется через два дня.

Сергей понял, что влип.

Целый день он бестолково слонялся по издательству, задавал сотрудникам какие-то нелепые вопросы, мешал работать, устроил две бессмысленные и несправедливые выволочки, бесконечно пил кофе, к вечеру снова позвонил Аль Берту и в банк, ничего нового не узнал, и реальность завтрашнего дня встала перед ним во всей своей беспощадной и свирепой простоте: на «стрелку» должен ехать он сам.

Просто потому, что больше ехать некому.

Потому что должен ведь там кто-то появиться, раз встреча назначена.

Потому что этому кому-то следует прибыть на место и сказать: извините, ребята, я понимаю, что так не играют, но с нашими людьми связи не было и они приехать не смогли, разговор переносится… Сказать: давайте переиграем…

Если, конечно, он, этот «кто-то», успеет хоть что-либо сказать…

Ночь со вторника на среду была чудовищной. Сергей опять боролся с желанием напиться, давил черную жабу, тяжело ворочавшуюся в груди, не хватало воздуха, жалобно и увесисто бухало сердце, он выходил на балкон, дышал морозным воздухом, но это не помогало, и не успокаивало, и не облегчало головной боли, которая снова принялась терзать его посреди ночи, в мозгу грохотал обвал, Сергей неожиданно вспомнил строки Исикава Такубоку: «Мне кажется, что в голове моей крутой обрыв и каждый, каждый день беззвучно осыпается земля», – и подумал, что у японского поэта голова, наверное, никогда не болела по-настоящему, потому что при адской мигрени земля в мозгу осыпается не беззвучно, а с оглушительным треском.

К утру, как это бывало почти всегда, боль отступила, сердце немного утихло, и Сергей вдруг осознал, какая сегодня дата. Было четырнадцатое февраля, Валентинов день.

Петя прибыл к одиннадцати утра, и они сразу отправились в путь. Ни Сергей, ни его водитель не представляли, где находится мотель «Северный», никогда там не были, но полагали, что найдут его без труда, надо лишь ехать по Дмитровскому шоссе и смотреть по сторонам. Разумеется, Сергей не посвятил Петю в особенности нынешней поездки. Зная пылкий нрав водителя, он был уверен, что тот постарается принять участие в любых, самых горячих действиях. Сергей же с самого начала держался только одной линии: как бы ни разворачивались события, он не имеет права подставлять кого бы то ни было кроме себя самого.

С левой стороны показалось какое-то здание подозрительно гостиничного типа. Вывески на нем, впрочем. не было. Сергей попросил Петю развернуться, однако до соответствующего дорожного знака ехали еще долго. Наконец развернулись и двинулись в обратную сторону. Не доезжая примерно полукилометра до подозрительного здания, они остановились, и Сергей попросил Петю подождать его в машине – объяснил, что здесь у него рандеву частного характера, некая конфиденциальная встреча, которая может быть и очень короткой, и непредсказуемо долгой.

Петя кивнул, понимающе улыбнулся и как-то двусмысленно подмигнул. Сергей почувствовал, что краснеет, – его водитель, яснее ясного, оценил встречу по-своему, по-мужски. Ну что ж, так даже лучше – Петя будет преданно ждать в машине, не станет высовываться, будет читать какую-нибудь фантастику и воображать шефа в разнообразных пикантных обстоятельствах. Если все обойдется, в издательстве потом пойдут неизбежные кривотолки.

Если все обойдется…

Сергей взглянул на часы. Было без четверти двенадцать. Приехали вовремя. Всего пятнадцать минут – и ситуация каким-нибудь образом да разрешится. Вот только – каким?

Он не спеша подошел к серому четырехэтажному зданию, стоявшему примерно в сотне метров от полотна дороги. Дом был явно гостиничного типа, хотя на злачный мотель, в котором мафиозные группировки решают свои проблемы, не походил ни малейшим образом. К нему, правда, вела широкая асфальтовая дорога, однако автомобильная стоянка рядом с «гостиницей» была маленькая, и не просматривалось никаких признаков гаража – ни подземного, ни какого-либо еще. Красный «Ауди» на стоянке отсутствовал. Там вообще стояла только одна машина – белый «Москвич», точно такой же, на каком приехал Сергей. Может быть, гараж расположен на задах?

Сергей заторопился. Минутная стрелка часов приближалась к двенадцати. Из подъезда «мотеля» вышел какой-то полупьяный мужик в грязном пальто и направился по дороге к шоссе.

– Скажите, это мотель «Северный»? – обратился к нему Сергей.

– Северный, северный, еби ж его в бога душу мать! – с неожиданной яростью сказал мужик, даже не посмотрев в сторону Сергея, и сплюнул себе под ноги.

Если бы Сергей не удовлетворился этим ответом, ситуация могла бы сложиться иначе. Однако он удовлетворился. Ведь мужик, пусть в странной и матерной форме, всетаки подтвердил, что это загадочное здание – мотель «Северный», значит, встреча назначена именно здесь и «Ауди» либо где-то скрывается, либо еще не подъехал.

Сергей обошел вокруг здания. Пусто. На заднем дворе размещались не гаражи, а какие-то мастерские. Все двери закрыты. Ни души.

Он вернулся к подъезду и вошел внутрь. Непонятно. И похоже на гостиницу, и не похоже. Большое обшарпанное фойе, длинный прилавок, окошко с надписью «Касса», закрытый коммерческий киоск со стандартным набором алкогольных напитков, пепси, кока-колы, шоколадок, жвачек, сигарет и презервативов, коридоры, уходящие вправо и влево… И тишина. Сергей мог поклясться, что на первом этаже здания не было ни единого человека.

Он снова вышел наружу. Закурил. Постоял, поглядывая по сторонам. Внезапно сердце у него неровно и гулко заколотилось. С шоссе свернула красная машина и медленно поехала по асфальтовой дорожке. Приглядевшись, Сергей понял, что это не «Ауди», а «Опель» и перевел дух. Машина приблизилась. В ней сидели двое – совершенно незнакомые личности. «Опель» заехал за угол дома и исчез из виду.

Сергей вторично обошел здание. «Опель» скрылся неизвестно куда, между тем «Ауди» так и не появился. На часах была уже половина первого. Сергей взмок. Он попал в какую-то абсурдно-мистическую ситуацию и не понимал, как из нее выйти. «Земляничная поляна».

Наконец он принял решение. Вышел на шоссе и стал голосовать. Несколько легковых машин пронеслось мимо – водители не обратили на Сергея ни малейшего внимания, – а вот микроавтобус «Фольксваген» притормозил. В салоне пассажиров не было.

– Вы не знаете, где здесь мотель «Северный»? – обратился Сергей к водителю, открыв дверцу с правой стороны. – Не это ли здание? – Он махнул рукой в сторону четырехэтажки.

– Да бог с тобой! – Водитель даже негодующе покрутил головой. – Это какая-то общага. А «Северный» в глубине. Можно проскочить мимо общаги и вырулить к нему с тыла, а можно проехать по шоссе, это метров триста, свернуть на перекрестке и далее по прямой. Там еще с полкилометра. Не промахнешься. Как увидишь розовое здание, похожее на парус, это «Северный» и есть. Может, подвезти?

– Нет, спасибо, у меня машина. – Сергей не хотел впутывать в мистическую историю еще и водителя микроавтобуса.

– Ну давай, дуй к своему «Северному». Пока.

И «Фольксваген» умчался.

А Сергей чуть ли не бегом припустил по обочине шоссе. Бегать он не любил, да и сердце не позволяло, лишнии вес давал себя знать. Однако сейчас он спешил так, словно опаздывал на первое в жизни любовное свидание. Он и впрямь опаздывал, причем очень сильно, время близилось к часу дня, только ожидала его, конечно же, вовсе не дама сердца.

Мотель «Северный» действительно походил на парус – розовое здание причудливой архитектуры косо вздымалось на пригорке, словно грот идущей в фордевинд гигантской яхты, корпус которой был скрыт земляной волной.

Над входом, несмотря на светлое время дня, горело неоновое слово «Северный».

Сергей, задыхаясь, взбежал по широкому пандусу, поднялся по ступенькам и вошел внутрь.

Вот теперь – без обмана. Стекло, темное дерево, полированный металл, вьющиеся растения, негромкая музыка… За стойкой – улыбающееся лицо симпатичной девушки-регистратора. Приличная, западного типа гостиница, где, наверное, можно получить неплохой номер, со вкусом пообедать в ресторане, беззаботно провести вечер и ночь. Ничего «злачного» в ней, на первый взгляд, не наблюдалось.

В фойе – ни единого знакомого лица. Сергей поднялся на второй этаж. Здесь были кафе, бар и кабинки телефонов-автоматов. Мелькнула идея позвонить Аль Берту, но Сергей ее тут же отбросил: какой сейчас в этом смысл?

В кафе и баре было достаточно людно, но парней, посетивших его в субботу, Сергей не увидел и здесь.

Конечно же, он опоздал. Конечно же, его тут никто не ждал. И конечно же, ему вообще нечего было делать в этом мотеле. Ждали не его самого, а людей, люди не приехали, значит, сделаны соответствующие выводы, в издательство опять наведаются «гости», только теперь это будет не визит вежливости, а нечто очень неприятное.

Или же все не так. Аль Берт нашел соответствующих «взрослых», переговорил с ними на том языке, который им понятен, те отыскали «маленьких», выпороли их и поставили в угол. Инцидент исчерпан. Надобность в милом разговоре посреди мотеля «Северный» – или на задах мотеля, или на широком пандусе, или на крыше, черт его знает, где здесь происходят разборки,– отпала.

Сергей вышел на улицу и постоял под козырьком мотеля, покуривая сигарету. Ему вдруг стало легко и спокойно. Встреча не состоялась; то, что следующее свидание неизбежно, не такой уж очевидный факт; есть, в конце концов, Аль Берт, который окажется в пределах досягаемости уже сегодня... В общем, жизнь продолжается...

Прежде чем вернуться к своей машине, Сергей решил обойти вокруг мотеля. На всякий случай, чтобы потом не корить себя, будто он что-то упустил.

Позади мотеля была широкая бетонная площадка – скорее всего паркинг,– с одной стороны к ней примыкал грязный забор, за которым шло какое-то строительство, а еще дальше... еще дальше... сердце, что ж ты так предательски ведешь себя?.. электрасистола... вторая... нет, ничего, прошло... только пот, пот, пот бежит по спине... Еще дальше, уткнувшись капотом в голые кусты, стоял красный «Ауди». В нем, насколько Сергей мог разглядеть, сидели люди. А вот на заметенной снегом стройплощадке было совершено пустынно, словно люди, разрыв землю еще осенью, внезапно потеряли к своей деятельности всякий интерес и решили возобновить работы только летом, когда будет тепло, зелено и легко на сердце от песни веселой.

Медленно, очень медленно, с трудом переставляя свинцовые ноги, ощущая биение сердца всем телом, Сергей брел к «Ауди». Вот сейчас будет пулеметная очередь. Обогнул забор. Давайте переиграем, а? Услышит он выстрелы или нет? Прошел краем стройплощадки. Неужели пули вонзятся прямо в лицо? В его лицо, не такое уж и красивое, но ЕГО лицо, которое он каждый день видит в зеркале. Неужели это лицо сейчас превратится в кровавую кашу? Кусты и красная машина совсем близко. Ребята, извините, ради бога, наши люди не смогли приехать, давайте переиграем… Пуля в зубы, бело-красная крошка, адская боль, сквозь нёбо, кости, мозг, и снова кость, навылет. Переиграем?.. Катя, Коля, мама, Костик, «Сван», Петя, мама, Коля, Эдик, Костик, Жука, «Сван», Костик, мама, Эдик, Катя, «Сван», Костик, Костик, Костик…

Сергей подошел к «Ауди». Все стекла в дверцах опущены.

Он заглянул в кабину и окаменел.

Люди в машине были мертвы.

Он чудом не потерял сознание и умудрился остаться на ногах.

За рулем сидел Рома с пулевым отверстием в голове.

Рядом сидел, повалившись Роме на плечо, Илья, тоже с отверстием в голове, и еще в груди.

На заднем сиденье словно бы спал Леша, лицо его было кровавой маской.

У Ивана было перерезано горло.

Очень много крови.

Запах, скользкий, тинистый, псиный запах.

Фотография воспоминания.

Сергей почувствовал, что сейчас его вывернет наизнанку, но страшным усилием воли сдержал рвоту.

Молодые, почти не жившие еще ребята, по возрасту годящиеся ему в сыновья… В своем домашнем кругу, наверное, даже симпатичные… Своими девушками, конечно же, обожаемые… Своими мамами, скорее всего, боготворимые… Четыре мальчика стали четырьмя трупами.

Кто-то очень профессионально и почти бесшумно произвел страшную работу по превращению живых людей в мертвые тела и незаметно исчез, – в мотеле об этой кровавой расправе никто не знал, иначе здесь давно бы шла громкая истеричная суета.

Взгляд Сергея упал на колени Ильи.

Там лежала книга. «Озеро». ЕГО книга. ЕГО, ПРОБИТАЯ ПУЛЕЙ, КНИГА!

Кусок свинца вошел точно в букву «О», изуродовал ее, и сейчас название читалось как «ЗЕРО».

Последней сознательной мыслью Сергея было то, что эта книга никак не должна здесь оставаться.

Дальше был бред. В бреду он взял книгу двумя пальцами и затолкал себе под куртку. В бреду, шатаясь, обошел машину и, крадучись, делая неестественно большие шаги, двинулся прочь от «Северного». В бреду, не разбирая дороги, вышел тем не менее точно к общежитию, которое поначалу принял за мотель. В бреду добрался до своей машины. Открыл дверцу и плюхнулся на сиденье.

– Что с вами, Сергей Владимирович? – Петя смотрел на него огромными, искаженными жутью глазами, словно вместо головы на плечах Сергея сидел голый череп.

– Сердце. Очень плохо, – еле ворочая языком, выдавил Сергей. – Гони в Москву. Домой.

Обморок так и не настиг его. Все дорогу в мозгу Сергея гудели набатные колокола, вызванивая одну фразу: «Резня Валентинова дня… Резня Валентинова дня… Резня Валентинова дня…»

Сергей доехал до дома, отпустил Петю, заверив перепуганного водителя, что ему уже лучше, а если опять прижмет, то непременно вызовет врача, поднялся в свою квартиру и, не раздеваясь, рухнул на постель. Ему было плохо, смертельно плохо, и не потому, что сердце давало опасные сбои, грозя инфарктом, а потому, что смерть – реальная смерть реальных людей – преследовала его, и он не понимал, за что судьба так немилостива.

Сегодня он увидел четырех мальчиков, которых смерть уже настигла, и ему начало казаться, что в этом каким-то образом виноват он сам.

Он лежал на кровати минут сорок, потом поднялся, разделся и сел к телефону. Несколько раз Сергей снимал трубку, чтобы набрать номер Аль Берта, но тут же опускал ее: трудно было представить, что он сможет спокойно говорить с индивидом, который несколько часов назад хладнокровно умертвил четырех человек. Искать связи с Банкиром было бессмысленно: если верить секретарше, он появится только завтра.

Когда Сергей понял, что уже может членораздельно разговаривать, он позвонил в издательство.

Трубку снял Эдик.

– Что с тобой стряслось? Ты живой? – заорал он. – Ты куда ездил? Петя сказал, он тебя в жизни таким белым не видел. Сердце? Ты врача вызывал?

– Тихо, тихо, – поморщился Сергей. – Я не мoгy ответить на все вопросы сразу. Давай по порядку, ладно? Я живой, это первое. Было неважно с сердцем, но уже все прошло, это второе. Врач, по-моему, не нужен, это третье. И наконец, четвертое: я ездил по нашим делам, всё в порядке. Инцидент улажен.

Сергей не мог, просто физически не мог сказать сейчас Эдуарду Семеновичу всю правду. Он скажет. Но потом. Когда-нибудь потом…

– Ты хочешь сказать, что от нас отвязались? Что к нам больше не придут?

– Эти ребята к нам больше никогда не придут, – каменным голосом произнес Сергей.