Текст книги "Нуль"

Автор книги: Виталий Бабенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

«Боже, в каком мире мы живем! – мысленно вопил Сергей, перечитывая текст на экране компьютера. – Чтобы отец стал подозревать сына в преступлении против себя! И ведь эта мысль, как бы противоестественна она ни была, уже не вызывает тошнотворного протеста! Она даже кажется вполне логичным ключом к загадкам. Но если придуманное мною – правда, то когда же порвалась отцовско-сыновья пуповина, связывающая нас? Когда я перебрал – или недобрал? – меру ответственности за детей? Почему я стал думать об ответственности? Как это у Юлиана Семенова? В «Бомбе для председателя» стареющий Штирлиц-Исаев размышляет: «Мы за них отвечаем. Но кто освободил их от ответственности за нас? Или возраст сейчас стал адекватен разуму?» Нет, Штирлиц, конечно же, не прав. Возраст не адекватен разуму. Возраст адекватен вине…»

В голове Сергея давно уже стоял ровный громкий свист, словно там построили аэропорт и на летном поле тяжелые реактивные самолеты постоянно прогревали двигатели.

Сергей прибыл домой вечером десятого марта: тринадцать часов лёта от Сан-Франциско до Москвы с посадкой в Сиэтле плюс одиннадцать часовых поясов дают сутки разницы между временем отлета и временем приземления.

Десятое марта было воскресенье. В понедельник Сергею следовало быть в издательстве. Несмотря на нехватку сна и запутанность биологического ритма, он очень плохо спал ночь и утром поехал в «Сван» совершенно разбитым. Свист в голове никак не желал утихать.

Первым, кого Сергей увидел в издательстве, был Эдик, и первое, что сделал Эдик, поприветствовав шефа, – зазвал Сергея в редакционную комнату, где пока еще никого из сотрудников не было.

– Ты помнишь Эллу Абрамян? – спросил Эдик, словно Сергей никуда не улетал и они расстались только в пятницу. Впрочем, это была его обычная манера – он любил демонстрировать титаническую невозмутимость.

– Нет, не помню. – Такое начало Сергея удивило. – Да погоди ты с Абрамянами, – запоздало возмутился он. – Покажи сигнал «Шума и ярости», событие как-никак.

– Потом, потом, – отмахнулся Эдик. – Ты на самом деле не помнишь Эллу?

– Что-то такое смутное брезжит в памяти, если напрягусь – вспомню.

– Не напрягайся. Элла Абрамян шесть лет назад работала в «Меркурии» под началом Макарычева.

Сергей насторожился:

–И что?

– Я случайно встретил ее в пятницу. Ты небось и забыл в своих заграницах, что есть такой праздник – Восьмое марта?

– Точно, забыл! – воскликнул Сергей. – Я даже домой не позвонил в этот день и Катю не поздравил, а она мне вчера ни слова в укор не сказала.

– Ничего, бывает, – покровительственно сказал Эдик. – Я вообще этот день имени Клары Цеткин терпеть не могу. Но дело не в празднике, а в том, что наши друзья, братишки Токаревы, устроили по случаю Восьмого марта сабантуй и пригласили меня. Я пошел, хотя дел было по горло. Вот там мы с Эллой и вспомнили былое. Она, кстати, сейчас работает в одном весьма богатом рекламном агентстве.

– Не тяни резину, выкладывай быстрее, что она тебе порассказала. Вряд ли вы с ней проливали слезы по былому величию «Меркурия» или пили во славу Иоанна Божьего.

– Какого еще Иоанна Божьего?

– Знать надо. Восьмое марта – не только день имени Клары Цеткин, но и день святого Иоанна Божьего, покровителя болезных, больниц, а также книгопродавцев и печатников, то есть отчасти это и наш покровитель тоже. В Ирландии он считается еще покровителем алкоголиков, что для части нашего коллектива не менее важно.

– Если бы у меня голова хоть вполовину была забита таким мусором, как у тебя, – проворчал Эдик, – я бы зарабатывал бешеные деньги. Даже если по цене утильсырья продавать – все равно миллионером станешь. Ты же сидишь на навозной куче, набитой жемчугом, а разгребать ее тебе лень. Ладно, хватит упражняться в эрудированности. Элла мне сообщила кое-какие подробности деятельности «Феникса», последнего детища убиенного Макарычева.

– И что? – опять спросил Сергей.

–А то, что «Феникс» последнее время был тесно связан с «Нестором».

– Ничего не понимаю, – разозлился Сергей. – Какой еще Нестор? Как говаривал Швейк, я знал четверых – летописца, он же автор «Повести временных лет», царя Пилоса, Сашу Нестора, был такой русский писатель пятнадцатого века, про взятие Царьграда писал, и Нестора Махно.

– Опять мусоровозка заработала, – тоже разозлился Эдик. – «Нестор» – это издательство, владельцем которого был твой покойный сосед Василий Андреевич.

Сергей вслепую поискал рукой стул и сел, не сводя глаз с Эдика. Он был, мягко сказать, ошарашен.

– Ты хочешь сказать, что Макарычев и Василий действовали заодно?

– Я ничего не хочу сказать, – резко ответил Эдик.– Передаю только то, что узнал от Эллы. Можно лишь гадать. Коль скоро Макарычев интересовался «Черной книгой», то не исключено, что за ним стоял твой сосед. Или они интересовались вместе, только на переговоры выдвинулся Макарычев, а уж кого они представляли… «Нестор» – маленькое издательство, созданное, скорее, для отвода глаз. Василий Андреевич, как я выяснил у одного своего знакомого, занимался очень крутой коммерцией, а вот ребята, которые стояли за ним, точнее, плавали за его спиной, те действительно акулы. Наверняка о них что-то было в «Черной книге», что-то такое, что мы никогда не связывали ни с каким «Нестором»; видимо, они и позаботились и о файлах, и о пленках, и о сейфе в банке.

«Ну вот, – подумал Сергей, – что-то стало вырисовываться. Но все равно механика этого дела мне совершенно непонятна. Хорошо бы разобраться до конца. И при этом, конечно, желательно уцелеть».

Разумеется, прилетев домой из Калифорнии, Сергей не задал своему сыну Коле ни единого вопроса. Он просто не знал, о чем спрашивать, не был способен построить вопросы так, чтобы ответы либо подтвердили его подозрения (и при этом не насторожили Николая), либо развеяли их (и при этом не нанесли смертельной обиды).

Ни на второй, ни на третий день Сергей не пришел к какому-либо решению, а в среду у него созрел самый что ни на есть примитивный и весьма мерзопакостный план. Он отважился устроить за собственным сыном элементарную слежку.

Конечно, замысел был низкий, что и говорить, но слишком уж подлой была ситуация с самого начала, слишком кровавый оборот приняли события, слишком сильный удар был нанесен по тому, что Сергей называл своим Делом, поэтому моральная стоимость затеи отошла для него на задний план.

В четверг он не поехал в издательство – решил выждать несколько часов дома, потом отправиться к институту, в котором учился Коля, занять неприметную позицию недалеко от входа, дождаться, когда окончатся занятия и Николай выйдет на улицу, а затем следовать за ним не сводя глаз – может, наружное наблюдение к чему-нибудь да приведет.

Часов в одиннадцать Сергей был готов к выходу из дома. На всякий случай он оделся присутственно: строгий костюм, рубашка, галстук. Если со слежкой ничего не получится – поедет на работу.

Перед уходом он решил выйти на лоджию покурить. В доме давно был заведен безникотиновый режим, хотя смолили сигареты, кроме Костика, все – и сам Сергей, и Катя, и Коля, причем Коля, кажется, больше всех. Для курения существовали два места – лоджия и лифтовая площадка.

Середина марта выдалась достаточно теплой. Снег еще лежал, но всем было ясно, что весна уже пришла. Сергей снял с двери лоджии полоски липкой ленты, которая создавала зимой дополнительное утепление, отворил дверь и шагнул из кабинета наружу. Лоджия у них была открытая, поэтому на полу было довольно много ноздреватого грифельного снега. Поскольку Сергей вышел в домашних тапочках, он выбрал место посуше, облокотился на перила и зажег сигарету.

Так он стоял минут пять, вдыхая попеременно дым «Мальборо» и холодный мартовский воздух. Сигарета уже почти догорела, когда внизу, на тротуаре, показалась знакомая фигурка. Сергей вгляделся. Действительно, это был Коля. Он возвращался домой, неся в руке какой-то синий тючок.

«Вот оно, значит, что, – с разгорающимся азартом подумал Сергей. – Мы на работе, считается, что Коля в институте, а он заявляется домой. Оч-чень интересно!»

Мысль затаиться пришла в голову сразу. Сергей оглядел лоджию. Следов на снегу он не оставил. На письменном столе в комнате, считавшейся Сергеевым кабинетом, лежали скомканные полоски оконной ленты. Сергей быстро прошел в кабинет, запихал полоски в карман брюк, вытащил в прихожей из стенного шкафа куртку, надел ее, скинул тапки, всунул ноги в туфли, подхватил сумку, с которой ездил на работу, и вернулся на лоджию, тщательно прикрыв за собой дверь.

Квартира Сергея была устроена таким образом, что на лоджию выходили окна и кабинета, и кухни Форточки и там и там были открыты. Сергей подошел к окну кухни и уселся со стороны лоджии прямо под ним, в мокрый снег, вытянув ноги вдоль стены. Теперь из кухни его не было видно. Из кабинета, впрочем, тоже. Чтобы засечь «шпиона», следовало выйти на лоджию и бросить взгляд направо.

Сергей очень надеялся, что Коле не придет в голову бредовая мысль пройти на лоджию через его кабинет. В конце концов, если ему тоже захочется покурить, у Николая есть своя комната и своя лоджия, на которой он обычно и предавался этому занятию.

Щелкнул замок. В квартиру вошел Коля. Сергей прижался к стене под окном и принял полулежачее положение, упершись локтем в пол. Брюки его уже намокли, трусы тоже, теперь отсыревал рукав куртки, было очень холодно и неуютно. Сергей подумал, что если пролежит в этой позе, скажем, минут сорок, ангина и отморожение нижнего этажа ему обеспечены. Ну что же, значит, к свисту в голове добавятся хрип в горле и треск в яйцах. Куда теперь деваться?

Коля походил по квартире, заглянул зачем-то в кабинет отца – слышно было, как скрипнула дверь, – вошел в кухню и начал набирать номер на телефоне.

– Алло! – услышал Сергей голос сына. – Мне Каландадзе.

Коля говорил сухо, отрывисто, и все равно его голос подходил под описание Колмана – юношеский, с придыханием, гласные слегка растягивает, тенорок, на котором лежит тень баритона.

«Занятно, – подумал Сергей, – один из партнеров, значит, грузин».

– Привет! – сказал Коля. – Сегодня как обычно. «Сокол». Двадцать один ноль-ноль. Изменений нет? Хорошо. Как – где? Я же сказал – как обычно. У киоска. Ну всё. Пока.

Он повесил трубку.

«На «Соколе» два выхода. Интересно, который из них? И какой именно киоск? Их там тьма. Ладно, может быть, повезет…»

Коля ушел в свою комнату и оставался там довольно долго. Сергей, напрягая слух, разбирал: вот хлопнула дверца шкафа, заскрипела тахта, опять дверца шкафа, заныли пружины – Коля зачем-то откинул тахту, затем отпустил ее. Прошло еще минут пять. У Сергея от холода стало сводить ноги. Хорошие английские брюки вымокли полностью, от пояса до отворотов.

С хрустом распахнулась дверь на соседней лоджии. Видимо, Коля тоже вышел покурить. Сергея бросило в жар. Если сыну придет в голову перегнуться через перила и бросить взгляд на соседнюю лоджию, отделенную от него глухой бетонной стенкой, он увидит поразительное зрелище: мокрого отца, лежащего на полу в позе римского патриция за обедом. Кошмар!

Впрочем, обошлось. Коля докурил, щелчком отбросил окурок и вернулся в свою комнату. Еще через пять минут хлопнула дверь квартиры. Совсем ушел или вот-вот вернется, обнаружив, что забыл нечто важное?

Сергей неловко поднялся, прислушался. Все тихо. Очень осторожно он наклонился над перилами и посмотрел вниз. Минуту спустя из подъезда вышел Коля. Он тащил здоровенную, битком набитую синюю сумку – из тех, которые в сложенном состоянии занимают немного места, но, будучи развернуты, способны вместить двухкамерный холодильник. Сергей мог поклясться, что такого саквояжа в домашнем хозяйстве не было. Видимо, Коля у кого-то его позаимствовал. Интересно, что он туда напихал? Сергей дрожал от собачьего холода и нервного напряжения. Хорошо, что у сына нет привычки задирать голову и обозревать балкон собственной квартиры.

Вся сцена заняла чуть больше получаса. Без четверти одиннадцать. Надо срочно скидывать мокрые куртку и костюм, принимать горячий душ и переодеваться в сухое. Может быть, простуда еще и не прилипнет. Потом – в издательство. А вечером – на «Сокол». Забавно, что «Сван» располагался в десяти минутах ходьбы от этой станции метро.

Без четверти девять Сергей сошел с троллейбуса у павильона станции «Сокол». Уже давно стемнело, но Ленинградский проспект был ярко озарен, а возле выходов из метро к свету фонарей примешивались огни многочисленных палаток и киосков. Народу там суетилось множество. Сергей с самого начала не был уверен, что разглядит сына в этой толчее, тем более что он не знал, возле какого выхода назначена встреча.

Сергей приехал со стороны центра, поэтому и ждать он стал возле павильона, обозначенного внутри станции как «Выход к ул. Усиевича». Возле павильона – это не совсем точно. Сергей занял позицию ближе к проезжей части, рядом с твердо поставленным на прикол торговым фургоном, на котором было написано «Черкизовский мясоперерабатывающий завод». Здесь он мог оставаться незамеченным, между тем оба выхода из метро – ближайший и тот, что располагался на противоположной стороне проспекта, – хорошо просматривались.

Минутная стрелка электронных часов над проспектом застыла на цифре 12. Ровно девять. За Колей водилась сугубая пунктуальность, значит, сейчас он должен возникнуть у одного из выходов. Сергей начал вертеть головой, посматривая то на один выход, то на другой. И Коля возник. Сергей даже удивился, как легко он смог различить сына в броуновском движении толпы, хотя тот вышел из метро все-таки не здесь, а на противоположной стороне проспекта. Помогла большая синяя сумка, которую Коля нес в руке.

Людей с сумками и чемоданами возле любой станции метро видимо-невидимо, но сын нес уж очень большой баул. Что он туда, гранатометы понасовал, что ли? Николай огляделся по сторонам, кого-то увидел и быстрым шагом, по-утиному кренясь набок, двинулся в сторону «Гастронома».

Сергей ринулся к павильону метро. Подземный переход здесь был довольно длинный. Сергей сбежал по плавной дуге лестницы и, лавируя среди пассажиров, помчался на другую сторону улицы. Уже внизу он вспомнил, что здесь нет прямого перехода, надо было пройти турникеты. Пластмассовых жетончиков у него не водилось – Сергей очень редко ездил на метро, – а покупать в кассе не было времени.

Ни на секунду не замедлив бег, Сергей сообразил, как поступить. Он выхватил из кармана куртки пластиковый пропуск в банк «Крипт» со своей цветной фотографией, махнул им перед носом у толстенной контролерши, сидевшей в стеклянной будке, и помчался дальше Контролерша опешила – такую наглость можно ждать от молодняка, но никак не от солидного мужчины с внешностью думского депутата (это было ее собственное сравнение, изображений писателя Бальзака она в жизни не видела), – однако никаких действий предпринимать не стала.

А Сергей был уже далеко. Бегать он не любил – очень быстро возникала одышка, – тем не менее на шаг не переходил: его толкала вперед досада, что он не угадал из какого павильона метро выйдет Коля, и теперь наверняка упустит его. Грузное тело Сергея несколько раз натыкалось на встречных людей, кто-то едва не упал, отлетев в сторону, однако скандал не разгорелся – все крики, ругань, зародыши драк остались позади.

Сергей одолел несколько маршей ступенек, ведущих вверх, и, хватаясь рукой за грудь, снова выбежал на улицу. Разумеется, Николая нигде не было видно. Сергей помчался в сторону магазина, который раньше назывался «Весна», а теперь именовался просто «Супермаркет», пронесся мимо «Гастронома», яркой красножелтой вывески «Булочная-кондитерская “Майский чай”» и остановился только возле «Универсального магазина» на углу Алабяна. Сердце выскакивало изо рта, ноги подгибались, свист в голове стоял такой, что мешал не только мыслям, но и координации движений.

Николая нигде не было. Сергей – тот еще сыщик – упустил его. С животом (но не с мозгами) Ниро Вульфа изображать из себя Арчи Гудвина очень трудно.

Еще минут сорок Сергей шлялся между улицей Алабяна и станцией метро. Выходил к церкви Всех Святых, возвращался на проспект – безрезультатно. Коля со своими гранатометами как сквозь землю провалился.

Дыхание давно пришло в норму, сердце перестало трепыхаться, только вот настроение совсем упало – ниже некуда. Сергей решил прогуляться к «Свану» – так, от нечего делать. Посмотреть на окна, подергать за ручку двери – надежно ли запер дверь тот, кто уходил последним. Обычно этим последним был Малыш Витек.

«Сван» размещался в большом жилом доме и занимал комнаты на двух этажах. У издательства был отдельный вход со двора, на двери висела табличка «Издательство “Сван”». Никаких сторожей не существовало в природе. За свою историю «Сван» пережил и взломы, и битье стекол, и бессмысленные акты вандализма. После каждого такого инцидента учреждалось ночное дежурство сотрудников, но, когда жизнь входила в норму и очередное происшествие удалялось в глубь прошлого, дежурства как-то сами собой прекращались – до нового случая. Вся надежда была на сигнализацию, решетки на окнах и ночные объезды милицейского патруля.

Сейчас в «Сване» никто не дежурил, хотя еще неделю назад здесь царил режим повышенной бдительности. После окончательной утраты «Черной книга» Сергей отменил ночные вахты.

Он прошел темной подворотней и оказался во дворе, освещенном несколькими фонарями и светом многочисленных окон. Сергей не успел сделать и десятка шагов по направлению к «Свану» (вот, не удержался и написал: «по направлению к Свану», давно хотелось, уж очень велик соблазн), как открывшаяся картина приморозила его к обледеневшей дорожке. На первом этаже издательства горел свет.

Сергей точно знал, что там никого не должно быть. Малыша Витька сегодня пригласили на какую-то пьянку – то ли по случаю дня рождения Альберта Эйнштейна, то ли по поводу смерти Карла Маркса, четырнадцатое марта, такой уж день, – и он покинул «Сван» не позже семи. Сейчас было уже десять минут одиннадцатого.

Сергей осторожно двинулся к двери издательства. Когда до входа оставалось метров пятьдесят, свет погас. Еще более странно. Неужели сейчас кто-то будет выходить? Сергей свернул вправо и прижался к стене. Прошло еще минут пять. Дверь так и не открылась. Очень медленно, очень тихо Сергей подкрался ко входу, нашарил в кармане связку, бесшумно вставил ключ в нижний замок и попытался повернуть его. Ого, на нижний не заперто. Столь же бесшумно Сергей попробовал открыть верхний замок. Открыл. Если тот, кто находится сейчас в издательстве, запер дверь изнутри еще и на массивную задвижку, все эти меры бессмысленны, – тогда тяжелую металлическую дверь можно взять только фугасом.

Нет, о задвижке гость не позаботился. Сергей потянул на себя дверь и мысленно поблагодарил издательского завхоза, который регулярно смазывал все петли. Дверь не скрипнула и не пискнула. Сергей плотно закрыл за собой массивную створку, и вот теперь уже задвижка беззвучно вошла в паз.

Он прислушался. Из редакторской доносился какой-то невнятный шум. В кромешной темноте Сергей, придерживаясь за стену, поднялся по лестнице на второй этаж. Он ступал чрезвычайно мягко и даже получал какое-то извращенное, ничуть не оправданное обстановкой удовольствие от того, что может вот так тихо нести свое грузное тело, пробираясь на ощупь. Арчи Годвин мог бы ему даже позавидовать.

Единственный звук, который выдавал Сергея, был свист в его собственной голове, но, к счастью, дальше черепной коробки этот звук не распространялся.

Сергей зашел в свой кабинет, обогнул, не видя, стул, стоявший между дверью и столом, и тихонечко выдвинул верхний ящик тумбы, размещавшейся возле сейфа. Как я уже говорил, там у него лежал газовый пистолет. Незарегистрированный. Сергей никогда не носил его с собой и, честно говоря, ни разу так и не воспользовался, но иметь под рукой в издательстве оружие представлялось ему делом обязательным.

Он постоял, прислушиваясь к себе. Ему казалось, что он поразительно спокоен и хладнокровен, однако сердце опять колотилось так, что биение крови в висках походило на работу двух маленьких поршней.

В кармане куртки Сергей нащупал валидол, выколупнул таблетку и сунул под язык. Сейчас, сейчас, минута-две, и станет полегче. Он подождал, пока таблетка рассосется полностью, чтобы не чмокать там, внизу.

С пистолетом в левой руке Сергей стал медленно спускаться на первый этаж. У двери редакторской комнаты привалился к стене, тихо вдыхая и выдыхая воздух. Затем, подражая персонажам бесчисленных полицейских фильмов, сильным ударом ноги распахнул дверь и впрыгнул внутрь. Левую руку с пистолетом он выставил перед собой, а правой ударил по стене справа, точно угодив в выключатель.

Вспыхнул свет.

За последние минуты Сергей прокрутил в голове тысячи картин, которые могли распахнуться перед ним в редакторской. Он предполагал грабителей, компьютерных воров, фашистов, расписывающих стены свастикой, конкурентов, похищающих рукописи, носителей компьютерных вирусов… В лучшем, самом лучшем случае – Малыша Витька, который нажрался в гостях так, что не смог добраться до дома и на автопилоте, на бреющем, на исходе горючего дотянул до родного издательства. Но того, что Сергей увидел, он не ожидал никак. Даже его изощренное литературное воображение не подсказало такого поворота событий.

На кожаном редакторском диване, видавшем разные виды, было постелено одеяло. Сергей узнал его – это было одеяло его сына Коли. Поверх одеяла перекрученной змеей лежала простыня. В дальнем углу дивана кособочилась смятая подушка – и ее узнал Сергей. Подушка тоже была Колина. А между подушкой, диванной спинкой и простынной змеей лежал окаменевший комок из двух переплетенных обнаженных тел. Верхнее тело было его сыном Колей. Нижнее – совершенно не знакомой Сергею девушкой. Оба повернули головы в его сторону.

На Сергея смотрели четыре очень больших, невероятно перепуганных глаза. Казалось, яркий свет просто припечатал ошалевших детей к дивану. Конечно же, для Сергея это были просто дети. Несчастные дети, не нашедшие еще в окружающем пространстве подходящего места для своей повзрослевшей любви. Кожа обоих была покрыта крупными, с рисовое зерно, пупырышками.

Девушка пронзительно завизжала и стала выкарабкиваться из-под Коли. Она была очень хрупкая и черненькая, с короткой черной прической и большим черным косматым треугольником в низу живота. Маленькие груди с крупными темно-коричневыми сосками словно бы втянулись в тело, став двумя еле выпуклыми, мелко дрожавшими бугорками. Можно было подумать, что у этого трогательного существа вообще нет грудей, есть лишь два круглых пятна, оставленных медицинскими банками.

Девушка продолжала визжать и натягивать на себя простынную змею, которая не желала раскручиваться и елозила по телу, не прикрывая ничего. Худенькие бедра были в мокрых пятнах.

В Коле будто бы растворились все кости. Теперь он полулежал на диване изломанной ватной куклой и бессмысленно, блуждающими глазами глядел на отца. У Сергея мелькнула мысль, что он совсем не знает тела собственного сына, ведь дома он такой стеснительный, всегда в джинсах и рубашке, или пижаме, или замотанный в большое махровое полотенце после ванны. Он не знал, что у Николая довольно широкая, хотя и очень костлявая грудь, поросшая жестким рыжеватым волосом, а детородный орган таких размеров, что немало взрослых мужиков искренне позавидовали бы ему.

Бедные, бедные дети…

Гранатометы оказались постельными принадлежностями, тайком вынесенными из дома.

Тайный сговор оказался тайной птичьей любовью, лишенной крова.

Бандит Каландадзе оказался юной грузинкой, скорее всего лаборанткой или аспиранткой института, в котором учился Николай, недаром он звонил по служебному телефону и просил ее подозвать.

Тайны проникновения в издательство не существовало вовсе – Коля, мастер на все руки, наверняка сам выточил ключи, использовав в качестве образца отцовскую связку.

Свист в голове Сергея снова достиг высоты реактивной ноты.

Ему было пронзительно жалко этих детей, он испытал невероятно острое чувство тоскливой любви, нежного стыда и горькой радости. Из глаз его потекли совершенно неожиданные слезы. Сергей лихорадочно искал милые, добрые слова, единственно верные в этой ситуации, но слова застряли в груди, их перебивал разбойничий свист, издаваемый мозгом, и тут произошло нечто абсолютно невероятное, противоестественное, настолько парадоксальное, что над объяснением этого сломал бы голову не один психолог.

Сергей дико расхохотался.

Он был поражен этим не меньше детей, но справиться с собой не мог. Согнувшись пополам и размахивая пистолетом, он корчился от сумасшедшего ржания, в котором были и разрядка от нечеловеческого напряжения последних месяцев, и вакхическое торжество жизни, и издевательство над самим собой, построившим на тухлом песке домыслов гигантское здание подозрений, и гомерический гогот над микроскопичностью всяких там «черных книг денег» по сравнению с сияющими высотами обыкновенного человеческою счастья, и истерика от того, что еще секунда, и он выпалил бы в собственного сына и его любимую из газового пистолета, и панический смех над нелепостью препятствий, которые мы сами выстраиваем на собственной дороге в будущее.

Коля и Лианочка – зверский бандит Каландадзе носил очень красивое имя Лиана, которое весьма распространено в Грузии, но на самом деле заимствовано из греческого, где оно означает «солнце», – испугались так, как не пугались никогда в жизни. Эти долгие секунды смеха были гораздо страшнее того первого мига, когда в комнату ворвался большой грузный человек с выпученными глазами и нацелил на них пистолет.

Лиана давно перестала кричать. Коля уже не напоминал ватную куклу, а напряженно сидел на диване, готовый в любую секунду предпринять активные действия – например, надавать отцу по щекам или, наоборот, обнять, усадить, принести воды.

Он не сделал ни того, ни другого, потому что, внезапно прекратив смеяться, Сергей заговорил.

Это была странная, медленная и мучительная речь. Странная – по смыслу, а мучительная – потому что, как Сергей обнаружил, ему было очень трудно проталкивать слова сквозь вой ураганного ветра в голове.

– Ко-ля, – сказал он, – ты замерз-нешь – трид-цатое июня – но здесь оч-чень холодно – а снаруж-жи жарко – там много людей – флаги – плака-ты – день Карла Марк-са – я говорю какую-то ерун-ду – это правда – но ведь холодно – нет, не так – я хочу с вами по-си-деть – трудно сто-ять – в голо-ве все оч-чень четко – прос-то забыл нес-коль-ко слов – я не знаю – я не знаю вас, деточ-ка – вы милая деточ-ка – и краси-вая – сегод-ня такой год – празд-ник – я толь-ко не пом-ню числа – кажет-ся, второе фев-ра-ля…

Коля уже стоял возле отца и, держа его за руки, с ужасом вглядывался в ставшие вдруг чужими глаза, отчаянно нащупывавшие некий неизвестный смысл.

Он ничего не понимал. Лиана, завернувшаяся в одеяло, сидела уже почему-то на полу. Ее лицо искажала судорога, нижняя губа была закушена.

Сергей наконец нашел чудные, проникновенные, волшебные слова, которые должны были моментально успокоить сына и его миниатюрную подругу. Вот только проталкивать их по-прежнему было тяжело.

– Не надо боять-ся ви-ру-сов, – говорил он, – люди от них не бо-ле-ют – только эти… – вы пони-маете – как их… – писто-леты – нет, писто-леты тоже не бо-ле-ют – я не бу-ду стрелять – вот я кладу пис-то-лет на стол…

На самом деле Сергей и не думал положить пистолет на стол, он водил стволом по стене, рисуя замысловатые фигуры.

– Вот фор-му-ла – нет, не так – формула другая – эм-це-квад-рат – Эйн-штейн – ведь понят-но? – сегод-ня праздник – двад-цать вто-рое марта – рав-но-ден-ствие – вот его формула – Сан плюс Фран-цис-ко – а здесь устрицы Ро-ке-фел-лер – вам понят-но? – нет, не так – холодно – в ию-не и так мно-го людей – на «Со-коле» – в пере-ходе…

Коля осторожно вынул из руки отца пистолет, засунул под диван и рывком бросился к телефону. Ужас этих минут был непереносим. Он сейчас позвонит маме, скажет, что отцу плохо, а уж она сделает все как надо.

То было единственно правильное решение.

Ни Коля, ни Лиана еще не поняли, что это удар. Наверное, они и не могли понять. До сих пор ни разу в жизни они не видели, как у человека развивается удар.

Но Коля уже звонил по телефону. А еще через минуту Катя, сообразив, что к чему, вызвала «скорую». А еще через пять минут сама неслась на такси в район станции «Сокол».

Сергея действительно поразил удар. На медицинском языке это называется инсульт. А проще – излияние крови в мозг.

Какая-то ниточка в голове Сергея все-таки лопнула.

Владимир Набоков когда-то написал: «.. человеку, чтобы счастливо существовать, нужно хоть час в день, хоть десять минут существовать машинально».

Сергею, чтобы вообще продолжить жизненный путь, пришлось существовать машинально почти месяц.

К счастью, инсульт был не обширный. Но к еще большему счастью, круг знакомых Сергея оказался достаточно широк и влиятелен, и он попал в такое место, куда не всякий смертный может даже заглянуть. Это место именуется Центральной клинической больницей, которая раньше, при коммунистах, называлась больницей всесильного и могущественного Четвертого главного управления.

Если «четвертое», то где первые три? А если управление, то – чего? В социалистические времена простой человек даже не задумывался над такими вопросами. Ему было ясно: больница «Четвертой управы» – «кремлёвка», пациентами ее могут быть только высшие бонзы, и уж там-то вылечат от чего угодно: хочешь, от запоя, хочешь, от цирроза, хочешь, от старости, а если очень нужно – то и от смерти.

Сейчас «Четвертой управы» уже не существует, а заоблачная больница осталась. Разумеется, она помещается не за облаками, а за заборами – на Рублевском шоссе. Попасть в нее, как и раньше, не легче, чем протолкнуть верблюда сквозь игольное ушко.

Вот, употребил штамп, такой затертый, что дальше некуда. От того, что он библейского происхождения, его затертостъ не уменьшается. Между тем это не просто штамп, а древнейшая лингвистическая ошибка, и лишь святость пословицы, ее привычность, узаконенная многими веками невдумчивого употребления, спасают афоризм от корректировки.

Я не сам это придумал. Источник – все тот же: Сергеевы кассеты.

||||||||||

«“Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие”, – кому из христиан неизвестно это выражение из Евангелия от Матфея, повторенное слово в слово в Евангелиях от Марка и от Луки? “Поистине, те, которые считали ложью Наши знамения и превозносились над ними, не откроются им врата неба, и не войдут они в рай, пока не войдет верблюд в игольное ухо”, – кому из мусульман не знакомы эти слова из седьмой суры Корана?