Текст книги "Нуль"

Автор книги: Виталий Бабенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Сергей слушал невпопад. Он был испуган и встревожен необыкновенно. Он смутно ощущал, что нити происшествий последних дней сплетаются, перекручиваясь, в какой-то единый клубок, и если постараться, то можно найти взаимосвязь между интересом чужих людей к «Черной книге», убийством Макарычева, резней в мотеле, пропажей из сейфа, а может быть, даже десятками других, мелких событий, разговоров, обмолвок, посторонних телефонных звонков, которые случаются ежечасно и на которые в повседневной суете, подчиненной главным – а в его случае трагическим – явлениям жизни, не обращаешь внимания. Если постараться…

Как Сергей ни напрягал воображение, а логическим путем установить эту взаимосвязь не удавалось. Клубок событий, в отличие от клубка шерсти, представлялся ему живым и шевелящимся, и из него торчали подрагивающие нервные нити, как… как смысл из слова.

Сергей в первую секунду даже не понял, откуда взялось в его голове это сравнение, но память тут же поправилась и подсказала источник. Это опять распахнулась дверца его литературного чулана, и опуда выпала фраза Мандельштама: «Любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны».

В издательстве Сергей немедленно вызвал к себе Эдуарда Семеновича и рассказал о случившемся.

Эдик побелел.

– Ты понимаешь, что это исключено?! – непривычным для него высоким, звенящим голосом воскликнул он.

– Красавчик менеджер сказал мне то же самое, – ответил Сергей.

– Мы с них за это двадцать восемь шкур спустить можем!

– Конечно, можем, – согласился Сергей. – Но не будем. Если раскручивать историю, сразу же всплывет «Черная книга», а предавать ее огласке сейчас никак нельзя.

– Ты хочешь спустить все на тормозах? – ужаснулся Эдик.

– Пока – да, а дальше посмотрим, – сказал Сергей. – Пусть сначала «москвичи» проведут, как и обещали, внутреннее расследование.

Под «москвичами» в данном случае имелись в виду, разумеется, не жители города Москвы, а руководство банка.

– Слушай, Эдик, а где ты хранишь свою дискету с «Черной книгой»? – задал Сергей один из тех вопросов, которые у него созрели еще в машине, когда он вполуха внимал сладким переживаниям Пети.

– У себя в столе.

– Не в сейфе, не дома, просто в столе?

– Ну да, мне казалось, это достаточно надежно. Там валяется десятка полтора старых дискет, кто будет в них копаться?

– Давай посмотрим ее.

– Ну, Сережа, ты, видать, начал детективы перечитывать. Или даже хуже – шпионские романы из старинной «Библиотеки военных приключений». Тебе, случаем, враги народа вокруг не мерещатся?

– Давай, давай, не ерничай, доставай дискету и неси в компьютерную.

Сергей перешел в комнату, где работали наборщики и верстальщики «Свана», и подсел к первому компьютеру.

Вставили дискету. Сергей пощелкал клавишами.

Он даже не особенно удивился тому, что увидел. Внутренне Сергей стал ожидать этого с той секунды, как понял, что его сейф опустошила чья-то уверенная, профессиональная и умная рука. Дискета была абсолютно чиста.

Сергей запустил программу «undelete». Нет, никаких следов файла. Информация была невосстановима. Кто-то недавно отформатировал эту дискету.

– Ты уверен, что это та самая дискета? – спросил Сергей Эдика.

– Клянусь!

Эдик остолбенело смотрел на экран: в левой части его, в колонках нортоновского меню, не было ни единой строчки.

– Ну что? – спросил Сергей. – Будем начинать наше собственное расследование?

Эдик, не говоря ни слова, бросился к четвертому компьютеру, где тоже хранилась информация «Черной книги». Этот компьютер считался вспомогательным, и пользовались им не каждый день.

Сергей подсел рядом. За его спиной воздвигся Малыш Витек – двухметровый Виктор Петухов, компьютерный гypy «Свана», хороший программист и шеф всего наборно-верстального хозяйства издательства.

Компьютер загружался подозрительно медленно. Первое время на экране не было ничего необыкновенного, а потом возникла надпись:

«YEAR OF WAR HAS GONE. IT STILL DOES. MASS MURDER WAS RECOGNIZED BY THE WORLD COMMUNITY. NOBODY PAID ATTENTION TO OUR WARNINGS. ACCEPT MY CONGRATULATIONS! ENJOY THE WORLD’S NEW ORDER!

THE TCHECHEN, v.2.2 © Russian bear. 1995. December».

– Черт! – Малыш Витек вздрогнул всем телом. – Откуда здесь «чечен» взялся? Я же вчера эту машину проверял.

– Какой еще чечен? – заорал Эдик. – Какой чечен? К нам что – теперь чеченская мафия привязалась?

– Полегче, Эдик, – поморщился Сергей и тихо сказал: – Если мафия, то уж не чеченская. Какое чеченцам до нас дело?

Он еще раз перечитал текст на экране.

– Это вирус такой, я правильно понимаю? – обратился он к Виктору.

– Правильно, Сергей Владимирович, – с досадой сказал Малыш Витек – Зараза какая! Это «Чечен тридцать шесть ноль четыре», только слегка модифицированный. Переведите, пожалуйста, в точности, что здесь написано.

– «Прошел год войны, – начал читать Сергей. – Она все еще продолжается». Здесь ошибка в английском глаголе. «Мировое сообщество признало массовое убийство. Никто не обратил внимания на наши предупреждения. Примите мои поздравления! Возрадуйтесь новому мировому порядку!» Дальше название и номер версии. Подписано – «Русский медведь, декабрь девяносто пятого».

– Насколько я помню, в прежней версии строчка насчет предупреждений отсутствовала, – сказал Виктор. – И там говорилось о полугоде войны, здесь – год. Дата свежая – декабрь. Ох, черт! – повторил он. Это слово в устах Малыша Витька было высшим ругательством. – Вчера же проверял…

– Ты «Доктора Веба» запускал? – спросил Сергей.

– Вчера – нет, – виновато ответил Виктор.

– А когда запускал?

– Недели две назад. Так ведь никто не сует сюда дискеты без моего разрешения! – неожиданно вскипел Виктор. – Зачем же проверять каждый день?

– Я тебя не виню. Какой инкубационный период у «чечена»?

– У «тридцать шесть ноль четыре» дней десять, кажется.

– Ну все, прощай винчестер, – вздохнул Сергей.

– Не винчестер, – поправил его Малыш Витек, – а содержимое диска. «Чечен» винт не портит.

– Нам от этого не легче, – зло бросил Сергей.

– Мужики, объясните, что произошло, – взмолился Эдуард Семенович. – Я пока ничего не понял, кроме того, что кто-то обвиняет нас в затягивании чеченской войны.

– Нас – нет, но мировое сообщество – да, – сказал Сергей. – Этот вирус, так же, как и его предшественники, создан из соображений протеста. Какие-то идиоты решили, очевидно, что в войне виноваты люди, сидящие за компьютерами, и вознамерились перепортить побольше «писюков». На самом деле к Чечне это имеет такое же отношение, как к Луне. И войну, разумеется, не остановит. А вот нас зацепило крепко. Вся информация на винчестере этого компьютера уничтожена. Виктор, как считаешь, восстановить можно?

– Думаю, что нет. Этот полиморфный вирус работает очень жестоко. Если уж он запустил «троянского коня» в главную загрузочную запись, значит, всё.

– Ты все-таки попробуй, – попросил Сергей. – Вдруг получится. Нам хотя бы архивный файл восстановить. «Би-Бук» называется. Остальное – бог с ним.

– Я, конечно, постараюсь, Сергей Владимирович, но не уверен.

– А ты потом еще раз постарайся, – внес свою лепту в руководящий разговор Эдуард Семенович. – Коль уж проворонил компьютер, теперь исправляй.

– Да не воронил я ничего! – Малыш Витек разозлился не на шутку и стал даже меньше ростом: когда он нервничал или стеснялся, то каким-то образом складывался на манер телескопической антенны. – Ведь ясно – это целенаправленная диверсия. Кто-то в мое отсутствие или во всеобщее отсутствие, например, ночью, загрузил с дискеты вирус, вот он и сработал. Произошло это примерно в начале прошлой недели. Сами разбирайтесь, что за гости к вам ходят.

Сергей увел Эдуарда Семеновича в свой кабинет.

– Ты понял, что происходит? – зловеще спросил он.

– Конечно, понял, два плюс два складывать умею.

– За нас кто-то принялся основательно. Домогательства Макарычева и последующее его убийство, смысл которого я до сих пор не понимаю, – это были цветочки. Сейф ограблен. В компьютер занесли вирус. Твою дискету отформатировали. Что дальше? Где у нас сегодня Валентин?

– Дома работает.

– А Света?

– Сегодня утром звонила. У нее дочка заболела. Тоже дома сидит.

– Немедленно свяжись с ними и разузнай, в каком состоянии их дискеты.

– Неужели ты думаешь, что…

– Я думаю, что мы остались без копий «Черной книги», – сказал Сергей, как захлопнул дверь.

Узнав о событиях, Валентин немедленно помчался с собственной дискетой в «Сван». По пути заехал к Светлане и забрал ее дискету тоже. В издательстве он появился через час – запыхавшийся и встревоженный.

Сергею понадобилось меньше минуты, чтобы определить – дискеты безнадежно испорчены. Внешне он остался спокойным и рассудительным, хотя внутри у него бурлила и пузырилась вязкая мутная злоба. Кто? – в сотый раз бессмысленно спрашивал он себя. Кто учинил все это? Кто обладает столь полной информацией о «Сване» и его делах? Кто направляет очень профессиональные руки воров, хакеров и убийц? Кто готов предпринять любые – от хитроумных до кровавых – действия, лишь бы «Черная книга» перестала существовать?

– Владимирыч, – позвал его Малыш Витек, которому Сергей передал дискеты. – С этими штуками кто-то очень варварски обошелся.

– Что ты имеешь в виду?

– Насколько я понимаю, файлы никто не стирал, и дискеты не форматировались. По ним, видимо, повозили очень сильным магнитом.

– Это безнадежно? – только и спросил Сергей, хотя ответ был ему прекрасно известен.

– Абсолютно.

– Тогда на сегодня все. Объявляю день компьютерного траура, – мрачно пошутил он.

На самом деле Сергею было ой как не до шуток. Спокойно, внутренне твердил он. Взять себя в руки. Пальцам – не дрожать! Не срываться. Посуду и компьютеры не бить. Никто не должен увидеть, что в глазах у него стоят слезы.

– Эдик, я – домой, – сообщил он сухим голосом. – Что-то мне неспокойно за домашние файлы. Жди. Буду звонить. Пока.

К себе в квартиру Сергей вошел около пяти часов. Костик, ясное дело, был на тренировке. Коля – в институте. Катя только что приехала с работы и разбирала продукты, купленные по пути.

– Ты сегодня по-королевски рано, – сказала она. – Ничего не случилось? В вашем королевстве все в порядке? Или какой супостат объявил войну?

Катя любила, когда Сергей приходил раньше обычного, и в тех редких случаях, когда это происходило, всегда принималась щебетать какую-нибудь шутливую ерунду.

Сейчас она, разумеется, не понимала, насколько ее ерунда близка к истине.

– Пока спокойно, – по возможности беззаботно сказал Сергей. – Супостат еще голову не поднимает, но, кажется, пластуны таки ползут.

Его слова были уже настоящей истиной – в отличие от жены он это не только осознавал, но чувствовал всей кожей.

– А ты их веником, пластунов-то, – продолжила игру Катя. – Пластуны, они веников страсть как боятся

– Хорошо, милая, я вот только к компьютеру подсяду на минуточку, а потом будем веники вместе вязать. Мы же не фирма. Это фирма веников не вяжет, а нам можно

– Кстати, фирма и английское «фирм», то есть «твердый», – это одно и то же слово? – вдруг спросила Катя. – Фирма – значит что-то твердое, устойчивое, ведь так?

Она очень уважала страсть Сергея к этимологии и часто задавала вопросы о происхождении слов – не для того, конечно, чтобы лишний раз проверить Сергеевы знания, а чтобы действительно удовлетворить собственную любознательность и получить ответ, в точности которого Катя никогда не сомневалась.

– И так и не так, – даже не задумываясь ответил Сергей. – Английское «фирм»... кстати, вовсе не нужно обращаться к английскому языку, в русском есть слово «конфирмация» того же корня… Так вот, это «фирм» происходит от латинского «фирмус» – крепкий, прочный. «Фирма», в значении «компания», – тоже от «фирмус», но путь этого слова кружной. В английский оно пришло из испанского, где «фирма» означает «подпись», от глагола «фирмар» – «подписывать». Так что фирма как предприятие, компания – это нечто скрепленное подписями. А испанский глагол «фирмар» почти точь-в-точь повторяет латинское «фирмаре» – укреплять, упрочнять, утверждать.

Даже в спешке, даже на бегу, если речь заходила о происхождении слов, Сергей отвечал всегда очень обстоятельно, словно вопрос затрагивал его профессиональную честь. Незнание истории какого-либо распространенного слова было для него личной трагедией.

– Хорошо объяснил? – спросил он.

– Как всегда, – улыбнулась Катя.

– Ну тогда я – к компьютеру, – сказал Сергей.

Ответом был только легкий вздох. Катя очень переживала оттого, что Сергей проводит за компьютером большую часть суток. Причина переживаний была не бытовая – Катя давно смирилась с мыслью, что ее муж в домашней обстановке не самый общительный человек на свете, – а медицинская: Сергей упорно игнорировал известные всему миру факты, что длительное сидение за компьютером ни глаза, ни мозг до добра не доводит и влечет за собой целый ряд заболеваний.

Вычитав где-то, что домашние растения «оттягивают» на себя вредное излучение монитора, Катя расставила над книжными полками, возвышающимися позади рабочего места Сергея, пять горшков с кактусами и бегонией. Кактусы, вопреки описаниям, не реагировали на излучение вовсе, разве даже немного как-то усохли, а вот бегония необыкновенно пошла в рост и уже напоминала небольшую ползучую пальму. Сергей называл ее то «бамбуком», то «кротоном» – первое по дурацкому фантастическому рассказу эстонского писателя Владимира Бээкмана о бамбуке, развалившем дом и начавшем завоевывать мир, а второе – по не менее дурацкому рассказу бельгийского писателя Иоса Ванделоо о кротоне-людоеде. В мировой фантастике, вообще говоря, очень много дурацких рассказов.

Садясь за свой рабочий стол, Сергей привычно-нечаянно задел головой свесившийся лист «кротона» и привычно-отчаянно чертыхнулся. Очень скоро это зеленое чудовище нужно будет отсюда убирать – широченные пятипалые лапы бегонии уже заслоняли полки, и, чтобы достать какую-нибудь книгу или лазерный диск, приходилось каждый раз двигать туда-сюда тяжелый горшок.

Он включил компьютер. Пока машина загружалась, Сергей гнал прочь тревожные предчувствия, размышляя о пустяках: защитный экран на мониторе запылился, надо бы протереть тряпочкой, мышка последнее время не очень ладно работает, давно не чистил контакты спиртом, «доска» грязновата, по ней тоже не мешает этаналом пройтись…

Наконец на экране вспыхнула красивая картинка-заставка из набора «Майкрософт Плюс»: интерьер старинного, похоже, викторианского кабинета с массивными книжными полками, свечами, камином и портретом какого-то человека в берете над очагом. Сергей вызвал «Windows Explorer» и быстро нашел оба заветных файла. Он перевел дух. И «melody.wav», и «textl3.doc» были на месте. Никто из посторонних в его домашний компьютер не залезал и уничтожением информации не занимался. Слава богу!

Сергей хотел было уже выключить компьютер и, набрав номер «Свана», сообщить, что дома всё в порядке, но тут ему в голову пришла еще одна мысль. Он щелкнул мышкой по файлу «melody.wav», тем самым выделив его. В нижней части рамки «окна» появилась надпись: «О bytes». Сергей не поверил своим глазам. Файл существовал, но не содержал никакой информации. Этого не может быть!

Сергей вышел в «Нортон», отыскал файл в нужной директории и нажал «F3» – клавишу просмотра файлов. «Melody.wav» был чист, как совесть подлеца. Кто-то все же залез в компьютер, разобрался в его хозяйстве и произвел весьма деликатную операцию: стер содержимое бесценного архивного файла таким образом, что восстановить его теперь стало невозможно. Через несколько секунд Сергей убедился, что та же участь постигла и «textl3.doc».

Он вернулся в «Windows» и просмотрел характеристики измененных файлов. Последний раз к ним обращались пятого февраля, то есть спустя шесть суток после того дня, когда Сергей, поменяв расширения файлов, разбросал их по разным директориям и счел, что в меру надежно засекретил информацию. То, что обращался к файлам не сам Сергей, – яснее ясного. Он пока еще не сошел с ума и памяти не лишился. Но кто? Мистика…

Пятое февраля было понедельником. Значит, днем, когда он и Катя были на работе, Костик – в школе, а Коля – в институте, кто-то забрался в их квартиру, сел к компьютеру и, раскусив Сергееву хитрость, уничтожил самое ценное, что у него хранилось на жестком диске. После чего этот «кто-то» выключил компьютер и тихо удалился, не оставив следов и не унеся ничего из ценных вещей. Действительно мистика… Или очень тонкая и профессиональная работа…

Каменно сидя перед монитором и размышляя о таинственной деятельности неизвестных сил, Сергей еле вспомнил, что последнее место, где еще хранились файлы «Черной книги», был его собственный ноутбук. Он лихорадочно вскочил, вытащил маленький компьютер из черного кожаного портфельчика, воткнул кабель блока питания в сеть и нажал на кнопку включения.

Через несколько минут Сергей понял, что архивного файла с «Черной книгой» нет и на винчестере ноутбука.

Круг замкнулся.

Кольцо событий сжалось так, что перехватило дыхание.

Колодец и маятник…

Стены сжимаются, а секира раскачивается над самой грудью…

Если не считать пленок в американском посольстве, «Черная книга» перестала существовать. Неведомый и очень умелый «кто-то» добился своего: за две с половиной недели он (или это они?) повсеместно уничтожил компьютерную информацию, содержавшую самый сенсационный материал из всех, что когда-либо собирало издательство «Сван».

И убил Макарычева.

Сергей подошел к креслу, постоял немного, потом сел и закинул руки за голову, сцепив пальцы на затылке. Что-то ему мешало. Он с удивлением обнаружил, что до сих пор не снял куртку, в которой вошел в дом.

В дом…

Сергей вдруг почувствовал, как в памяти ни к селу ни к городу всплывает его собственное стихотворение, которое он написал несколько лет назад и о котором потом благополучно забыл, отправив в дальние запасники мозга.

Любимый дом, в котором мне не жить…

Здесь будет мгла свои кошмары нежить,

Сюда придут несмертие и нежить,

И в окна будет черный снег снежить.

А плесень будет этот дом учить

Старению, и скрипы будут мучить,

И призрак грома явится гремучить

Тех, кто придет хоть что-нибудь схомчить.

Тех, кто придет, уже не исцелить.

Они начнут прямой наводкой целить:

Не расстрелять – так хоть поофицерить,

Не завладеть – хотя бы поцарить.

Мой дом легко на выселки сволочь,

Когда за транспорт отвечает сволочь.

Подумав, на фундамент выльют щёлочь,

Чтобы потом быстрее истолочь…

М-да… Действительно, «быстрее истолочь»... Любопытный пошел сегодня преступник. Большую часть криминальной информации Сергей черпал из газет и телевидения, поэтому ему казалось, что мафиозная группировка – если, конечно, «Сваном» занялась мафиозная группировка, а не кто-либо еще – должна была поступать совершенно иначе. Выстрелы из автомата по нему и его машине, когда он едет на работу… Похищение и пытки, после чего он сам с дорогой душой рассказал бы, где какой файл лежит и с каким гарниром его можно кушать… Киднепинг и следом – диктовка условий с угрозой физического уничтожения похищенного ребенка… Разбой в квартире или издательстве… Наконец, взлом квартиры в отсутствие хозяев, пальба из автоматов по компьютеру, телевизорам и прочей технике, крушение мебели, вандализм, поджог книг и бумаг, пламя, дым, пепел, зола…

Нет, в нынешней ситуации был какой-то изъян. К ней примешивалось что-то интеллигентски-деликатное, глубокомысленно-книжное, театрально-изящное; был включен некий щадящий режим, который при всем при том был настолько иезуитским, что не оставлял никаких надежд на светлое пятно в конце туннеля…

Прежде чем позвонить в издательство и обрушить на голову Эдика и всех остальных тот же обух, который оглушил уже его самого, Сергей набрал номер отдела культуры американского посольства.

И узнал, что Тайлер Колман взял позавчера внеочередной отпуск и улетел домой, в Америку.

Я должен сознаться в крохотном творческом преступлении. Без посторонней помощи я ни за что не смог бы написать предыдущую главу: приемы пользования компьютером и компьютерная терминология для меня – марсианская грамота. Все эти «файлы», «расширения», «форматирования», «Нортоны», «окна», «директории», «байты», «мышки», «чеченские» и прочие «вирусы», «загрузочные записи» – не более чем словесная чепуха, кучка бирюлек, и у меня даже нет подходящего крючка, чтобы растаскивать их в правильном порядке.

Зная, что сам не справлюсь, я позвонил в Москву Вите Петухову. С Витьком мы знакомы много лет. Вполне возможно, что он классный программист, не знаю, мне по невежеству судить трудно, но главное – он неплохой литератор, из тех редких скромных любителей словесности, которые годами тихонько что-то пишут, не вылезая, не бегая с вытаращенными глазами по редакциям, не крича о своих писательских подвигах, а потом удивляют читательский мир, публикуя яркую повесть, или несколько очень хороших рассказов, или даже неплохо скроенный роман, после чего снова исчезают из поля зрения на несколько лет, плотно закрыв дверь своей литературной кельи.

За последние десять лет Витя опубликовал две или три очень необычные повести, и я уверен, что сейчас он тоже работает над чем-нибудь, что в заметном будущем поразит воображение многих людей.

Виктор – очень колоритная фигура. Это невероятно долговязый – в общепринятом, а не в изначальном смысле слова – человек, с ловкими тонкими шарнирными руками и длиннющими коленчатыми ногами. Шея у него вполне нормальная, между тем как слово «долговязый» когда-то обозначало именно «длинношеий». Внешне он более всего похож на сэра Джеймса Барри, автора всемирно известного «Питера Пэна». У него тонкое изящное лицо, красивый прямой нос, высокий лоб, рельефные надбровные дуги, запавшие, вечно затененные глаза, слегка торчащие уши и густые вислые усы.

Джеймсу Барри, когда он написал «Питера Пэна», было сорок четыре года. Виктору пока тридцать четыре, так что у него десять лет форы, и своего «Пэна» он обязательно напишет.

Работа памяти для меня – вечная загадка. Я постоянно удивляюсь, каким образом из таинственных глубин выплывает то или иное лицо, точно соответствующее внешности впервые увиденного или давно знакомого человека, а зачастую удивляю своих друзей – не точным совпадением образов, к чему они уже привыкли, а кретинскими вопросами-загадками.

Например; кто получится, если сложить Кирилла Лаврова и Олега Басилашвили и поделить пополам?Друзья ошарашенно молчат, а я отвечаю: Амедео Модильяни. Потом нахожу в книгах фотографию итальянского художника, показываю, и все соглашаются: да, действительно, это переплавленные в новое лицо Лавров и Басилашвили. А потом спрашивают: скажи, зачем тебе это нужно? Что? – не понимаю я. Зачем тебе нужно постоянно перебирать чьи-то лица? Я молчу. Я не знаю ответа на этот вопрос…

Дозвонившись до Москвы, я выяснил, что Витька нет дома, но – о счастье! – он уехал на три дня именно в Питер.

Мне известны телефоны всех наших общих знакомых, так что через пять минут я уже выяснил, у кого он остановился, а еще через пять минут разговаривал с самим Витьком.

Мы договорились, что вечером он приедет ко мне на Васильевский. Я отложил бумагу и ручку и пошел по магазинам за выпивкой и кое-какой провизией, чтобы вечер прошел в приятствии.

Витек появился у меня ровно в семь. Он стоял, слегка сложившись, в дверях, держал в руке полиэтиленовый пакет – тоже с выпивкой и закуской, – и на губах его плавала вечная, немного застенчивая улыбка.

Оценив размер пакета, я понял, что нашим печенкам в этот вечер придется весьма туго.

Мы, конечно же, очень славно посидели. Поговорили о литературе, обсудили подробности жизни наших общих знакомых, посудачили о «Сване», осторожно коснулись темы Сергея – я, разумеется, не стал рассказывать Виктору все, что мне уже было известно, – а затем я перешел к делу. Попросил Витька подробно и в деталях описать мне несколько компьютерных процедур, а также объяснить значения разнообразных марсианских слов.

Малыш Витек с удовольствием согласился – и вовремя. Еще какой-нибудь час, и мы вряд ли смогли бы что-либо объяснить другу другу, потому что в лексическом запасе обоих не осталось бы никаких слов, ни русских, ни марсианских, одни междометия: к концу подходила вторая бутылка водки, впереди же были еще две.

Витек диктовал, а я трудолюбиво записывал. Эти записи – пять страничек – сохранились, и на следующее утро, преодолевая похмельные страдания, я смог написать ту главу, которая у меня никак не шла по причине дремучего компьютерного невежества. Особенно забавна пятая страничка. Строки там идут вкривь и вкось, часть слов не разобрать, на бумаге масляные пятна и высохшие брызги чего-то зеленоватого. Моя последняя фраза такова: «Больше не могу писать, потому что этот стол подо мной совершенно пьян. Бу».

Я понятия не имею, какую фразу хотел начать этим самым «Бу». Чуть ниже шкодливой рукой Витька «косым стремительным углом» приписано: «А над городом в это время пролетали большие черные пиздюли».

Пьяное эхо тех счастливых времен, когда мы собирались компанией молодых московских непризнанных литераторов и писали шутливые матерные буриме.

Не уверен, что я очень уж грамотно обрисовал компьютерные манипуляции Сергея, но знаю наверняка: его отношение к компьютерам мне понять не дано.

||||||||||

«Я неустанно поражаюсь, насколько у меня изменились писательские привычки. Много лет я слыл религиозным фанатиком писания от руки. Я свято верил в мистическую подвластность бумаги чернильной или шариковой ручке, в возвышенную любовь сердца и стила и полагал, что иным способом создать связный, идущий от души текст категорически невозможно. Любые сочинения, даже коротенькие заметки для ежемесячника, в котором работал, я писал только ручкой, затем правил рукописные строки и только после этого перепечатывал на машинке. У меня скопились горы листов, исписанных шариковой пастой, их превосходят монбланы машинописных страниц, ибо "Есть, отстукано четыре копии!.. И этого достаточно?" – писал Галич, и все это пылится где-то на антресолях. Я никогда ничего не выбрасывал из написанного и перепечатанного, ибо гордился этой работой. Уничтожить рукопись, предать огню или праху плод той самой возвышенной любви казалось мне святотатством.

Я был готов подписаться под каждым словом Ивана Бунина, которые Катаев приводит в "Траве забвения":

"И вам не советую писать прямо на машинке. После того как вещь готова в рукописи, можете перепечатать на машинке. Но само творчество самый процесс сочинения, по-моему, заключается в некоем взаимодействии, в той таинственной связи, которая возникает между головой, рукой, пером и бумагой, что и есть собственно творчество.

Когда вы сочиняете непосредственно на пишущей машинке, то каждое выстуканное вами слово теряет индивидуальность, обезличивается, в то время как написанное вами собственноручно на бумаге, оно как бы является материяльным, зримым следом вашей мысли – ее рисунком, – оно еще не потеряло сокровенной связи с вашей душой – если хотите, с вашим организмом, – так что если это слово фальшиво само по себе, или не туда поставлено, или неуместно, бестактно, то вы это не только сейчас же ощутите внутренним чутьем, но и тотчас заметите глазами по некоторому замедлению, убыстрению и даже изменению почерка. Одним словом, ваш почерк – единственный, неповторимый, как часть вашей души, – просигнализирует вам, если что: «Не то!»".

Ныне я полон сочувствия к Ивану Алексеевичу: в его время еще не было персональных компьютеров, а если бы они были, уверен – великий писатель понял бы: предавать анафеме пишущую машинку можно, а компьютер – нельзя.

Машинка – переходный организм, ограниченный во времени жизни и возможностях, ее век очень короток, и кратковременность пребывания на планете предопределила чуждость пишущей машинки для творческого процесса, отмеченную не только Буниным, но очень многими.

Стило существует на свете несколько тысяч лет. Машинка – всего столетие, и она уже уходит в прошлое. Перед компьютером открывается вечность. Прежде всего, на компьютере не надо выстукивать – пальцы мягко касаются клавиш, и на экране столь же мягко возникает текст. Он плывет строчка за строчкой, подчиняясь совместному движению двух душ – автора и компьютера, потому что у компьютера тоже есть душа, это ум и творчество, вложенные человеком в электронное чудо, – и если две души находят между собой резонанс, если человек чувствует компьютер как продолжение себя, если для него нет секретов в клавишах и их магических сочетаниях, то нужные слова будут выпрыгивать на экран сами собой.

Другое дело, что нужность слов определяет только сам человек. А вот фальшивы они или не фальшивы, уместны или неуместны, бестактны или тактичны – под силу почувствовать и компьютеру.

Когда клавиши сопротивляются нажатию чуть туже, чем обычно, когда на экране в словах густо появляются лишние буквы или ошибки, когда приходится то и дело возвращаться к написанному, чтобы поправить текст, – это значит, компьютер чертыхается, это значит, гремлин, живущий в каждом техническом устройстве, сердито ворочается, это значит, ваша душа вошла в разлад с тем, что вы сочиняете, и еще до того, как вы сами это заметите, умница компьютер подает вам знаки: “Не то!”

Я давно уже не пишу рукой по бумаге. Либо я пишу за компьютером, либо надиктовываю текст на магнитофон, чтобы потом его перепечатать.

Впрочем, я не спешу перепечатывать. Пусть пока остается на пленке. Вот-вот должны появиться общедоступные программы, превращающие звуки русской речи в печатный текст. Когда я обзаведусь такой программой, то включу магнитофон, включу «Лину», нажму необходимые клавиши, – и пусть произнесенные когда-то мною слова сами по себе облекаются в форму компьютерной записи.

“Лина” – это имя моего компьютера.

Я купил его в Калифорнии; в том месте, которое можно считать сердцем компьютерной промышленности мира, – в Кремниевой долине (ее еще называют Силиконовой – из-за пристрастия к иностранным заимствованиям). Людям, далеким от компьютеров, она больше известна под именем “Солнечная”.

Я долго выбирал машину, объехал много магазинов и компьютерных лавок и наконец приобрел то, что хотел. Мои американские друзья настояли, чтобы я устроил праздник крещения. Мы долго перебирали разные имена, и вдруг одна знакомая произнесла что-то вроде “Самбалина”.

“Что?” – не понял я.

“Самбалина”, – повторила она.

Тут я осознал, что это “Thumbelina” – название сказки Андерсена, известной нам как “Дюймовочка”. Не знаю, кто и когда придумал сей дурацкий перевод на русский язык, впрочем, мне столь же неизвестно, как звучит имя героини по-датски. Тем не менее в английском названии никаких «дюймов» нет, “Thumbelina” – это «девочка с ноготок», очень симпатичное словечко.