Текст книги "Нуль"

Автор книги: Виталий Бабенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Оставшаяся часть пути прошла незаметно, если не считать того привычного обстоятельства, что большая часть «новых русских», летевших этим же самолетом, чтобы вкусить калифорнийских развлечений, нажралась, как скифы, и храпела немилосердно. Впрочем, скифы именно этого рейса были из какой-то особенной тьмутаракани. Они основательно потрудились в самолете: по всем салонам валялись разорванные обертки, пустые пивные банки, опорожненные бутылки, пластмассовые стаканы, огрызки фруктов и банановые корки. Некоторые кресла были изгвазданы невнятными жидкостями, и обивка их обрела алкогольную отдушку. Сергей был поражен: такого он не видел ни на одной авиалинии мира. Даже не всякий московский вокзал может похвастаться подобным бардаком. Стюардессы остервенели и перестали не только улыбаться, но и разговаривать. Тем не менее долетели…

Из терминала Сан-Франциско Сергей вышел уже почти мыслящим существом.

Какие странные штуки выделывает память – то ли моя, то ли Сергея. Я прекрасно помню, что стихов со словами «час карандашный, час ночной…» я от него не слышал, хотя эпитет «карандашный» у Сергея – из любимых. Когда-то Сергей часто читал мне свои стихотворные произведения (которые не любил и не хотел публиковать) и, как мне кажется, продолжает писать стихи и сейчас, несмотря на снисходительно-презрительное отношение к «ранним опусам».

То стихотворение, которое я запомнил наизусть и которое Сергей зачем-то исказил, бормоча во время полета (а может, болезнь исказила?), выглядело так:

Как странно: соприкосновение

с давно прошедшим воскресеньем.

Дождь незаметно моросил.

Кончался выходной.

И кто-то старый за стеной

потерянно ходил.

Как странно: разочарованье

в вещах, которым нет названья…

В слезе дождинки на стекле,

в желании весны,

в неискренности тишины,

родившейся во мгле.

Какие странные минуты

прихода ночи… Почему-то

встать лень, и лень зажечь огонь.

Куда-то делся день…

И только женская ладонь

способна снять мигрень…

Простуда держалась еще день, но потом все-таки сдалась, уступив натиску тайленола, который американцы считают средством от всех болезней. Сергей купил лекарство в аэропорту. Насчет всех болезней – вопрос спорный, однако с сопливым наводнением тайленол справляется хорошо, особенно если принимать его по две пилюли каждые три часа. Именно так Сергей и вылечился.

Приезжая в Калифорнию, Сергей всегда останавливался у своих друзей, которые уже много лет жили в Сан-Хосе. Это была скромная русская еврейская семья, одна из многих, выпихнутых из России нуждой, обидой и страхом.

Волна эмиграции, которая их подхватила, обернулась коньком-горбунком. Помыкавшись в Вене, они все-таки не поехали в Израиль, а сиганули через океан, потом через Американский континент, и Калифорния спокойно и профессионально приняла их, потому что они были спокойные и профессиональные люди и к тому же владели профессиональными языками. Мира получила работу в колледже, где стала преподавать математику, универсальный язык общения ученых, а ее муж Яков и сын Алик, классные знатоки языков программирования, со временем завоевали неплохие места в двух солидных компьютерных фирмах.

Я плохо представляю себе Миру и Алика, на видеопленке они почему-то не запечатлелись, зато Яша появляется на экране много раз, и внешность у него выдающаяся. Больше всего он похож на английского короля Эдуарда VII – такое же породистое лицо, такие же выпуклые умные глаза, высокий лоб, волосы расчесаны на прямой пробор, усы, треугольная борода. Если положить рядом их фотографии – просто близнецы-братья, хотя у одного за плечами Саксен-Кобург-Готская династия, а у другого – много поколений ростовских, а еще раньше виленских, а еще раньше варшавских евреев.

Семья королевского двойника жила в большой квартире в кондоминиуме, где все трое постепенно наладили естественный и уверенный быт, и Сергей, наведываясь к ним раз, а то и два раза в год, обретал там необыкновенный покой – чувство, давно потерянное в сумасшедшем московском ритме.

Яков, как обычно, встретил Сергея в аэропорту. Они спустились на лифте в гигантский паркинг, где Яша – тоже как обычно – довольно долго искал свою машину; он никогда не трудился запомнить номер парковочного места. Наконец машина отыскалась, они сели, и тут Сергей заволновался.

– Слушай, Яша, мне нужен телефон одного мужика в Сосалито. Давай раздобудем где-нибудь телефонную книгу.

– Подумаешь, проблема! – отмахнулся Яков. – Приедем домой – по телефону любой номер получим хочешь в Сосалито, хочешь в Атлантик-Сити.

– Мне не нужен Атлантик-Сити, – серьезно сказал Сергей. – Мне нужен номер в Сосалито. Но по телефонной справочной я его узнавать не хочу.

Яков удивленно посмотрел на него.

– Это что-то новое, старик, тайны московского двора. Может, тебя ФСБ завербовала?

Сергей выразительно постучал пальцем себе по лбу. В голове сразу же загудело.

– Как скажешь. – Яша пожал плечами. – Можно и не по телефону. Приедем – я тебе любую телефонную книгу отыщу. Если дома нет, у друзей найдем. Все, больше не дури мне голову. Едем. Если хочешь, открой окно. У нас тепло. И пристегнись – здесь тебе не Россия, порядки строгие. Если будешь курить, вот пепельница, окурки в окно не выбрасывай. Как-то не хочется пятьдесят долларов штрафа платить.

– Пятьдесят долларов?! – удивился Сергей.

– А что тут такого? Очень разумный закон. Хочешь чистоты – не сори. Хочешь сорить – раскошеливайся.

Яков заплатил при выезде за парковку, и они двинулись в путь.

Сергей осторожно водил головой, стараясь не взболтать осадок простуды в мозговом желе, и разглядывал места, уже ставшие ему знакомыми.

«Бей Эриа» – «Район Залива» – поразительная страна. Здесь отсутствуют привычные понятия «город», «пригород», «поселок», «деревня». В сущности, все пространство между Сан-Франциско и Сан-Хосе, да и сам Сан-Хосе тоже, – это один гигантский город, только гигантизма не чувствуется, а города не видно.

На протяжении многих километров – одно– и двухэтажные дома, выстроившиеся вдоль улиц или рассеянные в зеленом пространстве, кое-где – красивые поместья известных всему миру компаний; повсюду магазины, офисы, виллы, кондоминиумы, усадьбы, домики, заправочные станции; местами «даунтауны» – островки высотных зданий, которые до титула «небоскреб» все же не дотягивают; на каждом шагу что-нибудь компьютерное: лавка, лавчонка, фирма или фирмочка, салон, супермаркет…

Северная Калифорния – царство компьютеров и компьютерных аксессуаров, и обзавестись хорошим десктопом либо ноутбуком, или обновить, или собрать цифровую машину здесь так же просто, как заправить машину бензиновую.

Вся «Бей Эриа» – это легкая и тонкая сеть жилья и работы, наброшенная на зеленые холмы и долины. Природа здесь райская, а сезонов всего два – весна и лето.

Как американцы умудряются тут работать – российскому уму непостижимо.

Сергей попросил Яшу ехать не по скоростному Сто первому хайвею, а по Эль Камино Реал – «королевскому шоссе», если переводить с испанского.

Он хорошо помнил: с хайвея ничего не увидишь, кроме певучей зеленой природы и звонкого синего неба. Вообще говоря, природа и небо здесь полны такой тихой музыки, что только их, может быть, и нужно слушать глазами, но сейчас Сергею хотелось иных ритмов. Ему хотелось, чтобы мимо проносились дома, чтобы можно было стоять на светофорах, наблюдать, как по улицам идут люди, разглядывать скромные вывески и огромные щиты с названиями знакомых фирм, удивляться буйной весне, цветению сакуры и других деревьев, названий которых он не знал, останавливать взгляд на разноцветных газонах и клумбах и ловить в самшитовых кронах апельсиновых деревьев янтарные капли солнца на крупных медовых шарах.

Желанию ехать по Эль Камино Яков тоже удивился – даже папуас сообразит, что по хайвею намного быстрее, – но виду не подал. Прихоти гостя – закон.

Со Сто первого они съехали на Миллбрей-авеню, потом свернули налево и покатили по Эль Камино. Сергею очень нравилось это шоссе, потому что на нем тезис о бесконечном городе получал математическое подтверждение. Границ или каких-нибудь промежутков между городками не существовало вовсе, хотя каждый кусок этой длиннющей полосы жилья имел свое собственное городское самосознание, соответствующий статус и суверенность, выражающуюся в наличии местных властей, суда, шерифской полиции, прессы, собраний общественности, благотворительных организаций и всего прочего, чем пристало обладать настоящему сити.

Миллбрей плавно переходила в Берлингейм, следующая часть застройки уже именовалась Сан-Матео, потом название менялось на Хейуорд-Парк, далее шли: Бей-Медоуз (очень красиво: Луга Залива), Хиллздейл, Белмонт, Сан-Карлос, Редвуд-Сити (тоже красиво: Город Красного Дерева), Атертон, Менло-Парк, Пало-Альто (справа оставался Стэнфорд), Кастро (никакого отношения к Фиделю), Маунтейн-Вью (Горный Вид, только следует пояснить, что дорога идет по долине, а невысокие горы вздымаются к западу, отделяя бесконечный город от Тихого океана, поэтому название следует читать как «Вид на горы»), Саннивейл (Солнечная Долина – да-да, та самая, откуда серенада), Санта-Клара и… Нет, Саннивейл и Санта-Клара – это уже не вполне самостоятельные города, а части Большого Сан-Хосе, так что Сергей с Яковом почти приехали.

С Эль Камино они свернули на Лафайет-стрит (и вовремя – дальше «королевское шоссе» тоже меняло название, становясь сначала Аламедой, а затем улицей Санта-Клара), потом выехали на Вашинггон-стрит, которая вскоре превратилась в Баском-авеню, затем поворот на Фрутдейл, еще один поворот на Меридиан-авеню и, наконец, Вествуд-драйв, родной кондоминиум.

Район, в котором жили друзья Сергея, назывался Уиллоу-Глен, что означает «Ивовая долина». Вылезая из машины, Сергей подумал, что в этом мире многовато ложной символики и театральных совпадений. Город Сосалито, где ему обязательно надо было побывать и ради которого он, в сущности, перелетел через полмира, переводился с испанского как «Ивовая рощица».

Разумеется, были объятия и поцелуи; разумеется, было преподнесение подарков; разумеется, были традиционные вопросы: «Ну, как там в России?», «Ну, чего новенького в Калифорнии?» и «“Джет-лэг” дает себя знать?» – хотя на первый вопрос ежедневно отвечали средства массовой информации и электронная почта из Москвы, поэтому ответ был заранее известен; второй диктовался исключительно любезностью, и Сергей был бы несказанно удивлен, если бы Мира с Яшей стали обстоятельно рассказывать о событиях, произошедших за последние полгода на всем пространстве от Кресент-Сити до Чула-Висты; а что касается третьего вопроса, то он просто полагался по этикету: друзья прекрасно знали, что перелет на запад Сергей всегда переносит отлично, и лишь при путешествии в обратном направлении коварный «джет-лэг» обязательно наносит удар: пересечение на реактивном самолете («джет») одиннадцати часовых поясов («лэг») выводит организм из строя на несколько дней; а потом, разумеется, был замечательный обед, в центре которого фигурировал огромный розовый лосось, испеченный на гриле, а по краям – картофельный, крабовый, зеленый и прочие салаты, фрукты, сыры и разнообразные американские сладкие пироги, которые называют «дэниш», то есть «датские».

После кофе Сергей полчаса вяло шевелил конечностями в теплой воде голубого бассейна, изображая ожиревшего налима в стоячем омуте, после чего простудная одурь все-таки выпустила его из своих липких объятий, и он понял, что окончательно готов к осмысленным действиям.

Сосалито лежит к северу от Сан-Франциско, на другом берегу Залива, это уже территория иного округа, который носит название Марин. Соответствующей телефонной книги у Миры с Яковом не нашлось, но после интенсивного обзвона знакомых справочник все-таки обнаружился. Его держал в доме один запасливый приятель Яши, живший в пяти минутах езды. Яков слетал к нему на машине, и вскоре Сергей уже листал тонкие страницы, отыскивая фамилию Колман.

Задача осложнялась тем, что Сергей не знал имени Колмана-старшего. Тайлер, вообще говоря, жил то ли в Вашингтоне, то ли где-то поблизости от столицы, как и положено дипломатическому работнику. В Сосалито обитали его родители – люди Сергею абсолютно неизвестные. Однако Колманы – это вам не Смиты и не Джонсоны, в восьмитысячном городке их вряд ли наберется больше пригоршни.

Оказалось даже меньше – всего три Колмана проживали в Ивовой рощице. Сергей сел за телефон. В двух случаях ему внятно объяснили, что о человеке по имени Ткйлер никогда не слышали; Сергей долго извинялся, перед ним тоже почему-то извинялись, он улыбался в трубку, на том конце провода, судя по искристым обертонам, улыбались тоже, все было по-людски.

Третий номер отозвался автоответчиком. И – о чудо! – на пленке был голос самого Тайлера. Он объяснял, что появится в доме только второго марта вечером, то есть завтра, и предлагал желающим оставить сообщение после длинного сигнала.

Сергей повесил трубку. Он не хотел оставлять сообщений. Главное – номер определился и Тайлер в пределах досягаемости. Вместо длинного сигнала будет длинный завтрашний день, а вот потом кто-то кому-то действительно передаст сообщение. Сергей очень надеялся, что будет принимающей стороной.

Весь следующий день он гулял по Сан-Хосе. У него был здесь традиционный пеший маршрут.

С Вествуд-драйва Сергей выходил на Меридиан и шел на юг. (Кстати, Сергей всегда любил переводить на русский язык малую топонимику, если, конечно, названия были неотфамильные, посему этому правилу, по мере сил, буду следовать и я; Вествуд-драйв означает «проезд Западного леса».) Он проходил мимо видео-музыкального магазина, пересекал Кэридж-сквер – Каретную площадь – и постепенно приближался к пересечению с Гамильтон-авеню. На угловой торговой площади он непременно заходил в магазин «Гудвилл» («Добрая воля»), своеобразную комиссионку, где по смехотворно низким ценам продавалось всякое барахло, которое доброхотные калифорнийцы, благотворительности ради, сдавали на специальных приемных пунктах, разбросанных по всей Бей-Эриа. Среди барахла попадались вполне приличные вещи, ни разу не надеванные, и Сергей в прошлом частенько отоваривался в «Гудвилле», а в Москве привозимые им подарки пользовались большим успехом. Никаких угрызений по поводу второсортности покупок Сергей не испытывал: издательское дело не позволяло шиковать, бюджет зарубежных поездок он всегда устанавливал скромный и давно привык к экономии.

В этот раз он ничего не стал покупать в «Гудвилле» и двинулся на запад по Гамильтон. На пересечении этой улицы с Баском-авеню была еще одна торговая площадь – американцы называют их моллами.

Здесь в пунктире посещений имелись две обязательные точки – книжный магазин «Барнз энд Ноубл» и «Эггхед шоп», компьютерный магазин для «яйцеголовых». Сергей долго разглядывал новинки сидиромного дела, прикидывал, какие справочные и профессиональные диски купит себе и какие игры – Костику, но бросаться к кассе тоже не стал: в Бей-Эриа компьютерные магазины на каждом шагу, успеется. Тем более что самый крупный компьютерный супермаркет в округе располагался неподалеку – все на той же Гамильтон-авеню.

«Фрайз электроник» – это райский сад компьютеров и всякой прочей электронной техники. Сергей провел здесь не менее двух часов, обстоятельно изучая все стенды и мысленно делая мучительную селекцию: что ему действительно нужно для работы и усовершенствования компьютера, а что – блажь, пусть даже и очень хочется.

После «Фрайза» он вернулся на перекресток, прошел немного на север по Баском-авеню, постоял на мосту через речушку Лос-Гатос, что означает в переводе с испанского «Кошки», смешное название для реки, а затем двинулся на северо-восток по Юго-Западной магистрали, которая выводила его почти к началу маршрута, улице Фрутдейл (Фруктовый дол), где на перекрестке располагались огромная автостоянка – «парк-энд-райд лот» – и еще один молл с несколькими мелкими магазинами и двумя крупными супермаркетами – «Кей-Мартом» подороже и «Мак-Фругалзом» подешевле, – куда Сергей любил заглядывать просто из симпатии к американскому торговому делу.

Однако сейчас он свернул с магистрали вправо, не доходя до Фрутдейл, – прошел по дугообразной Де-Роуз-уэй и далее строго на восток по улице Маккинли, где на маленькой вилле местного садовода Сергей в предыдущие приезды неизменно покупал замечательно вкусные персики, впрочем, на сей раз было только начало марта и персики еще не созрели. Большое поле возле виллы поросло высокими желтыми цветами, которые Сергей называл дроком, но, конечно же, это был не дрок.

На углу Меридиан Сергей по традиции сделал остановку в полюбившемся ему фруктово-овощном магазине, отметил невероятно низкие для этого времени года цены на спаржу и грибы – что касается апельсинов, то они здесь всегда дешевы, пять фунтов за доллар, – купил гроздь фантастически крупного винограда без косточек и, отщипывая ягоды размером с пинг-понговый мячик, направился по Меридиан на юг. Снова пересек по мостику Лос-Гатос, и вот уже влево уходит Вествуд-драйв, осталось только перейти через улицу. Кольцо замкнулось. Впрочем, это было не кольцо, а прямоугольный треугольник с отсеченными острыми углами, то есть попросту Пентагон.

Вечером Сергей позвонил в Сосалито.

– Алло, – раздался в трубке знакомый голос, и это был не автоответчик.

– Добрый вечер, – вежливо произнес Сергей, изображая, что не узнал говорившего. – Могу ли я услышать господина Колмана?

– Уже слышите, – сказал Тайлер. – Кто это?

– Говорит Сергей Андреенко. Добрый вечер еще раз, Тайлер, рад вас слышать.

В трубке застыла тишина.

– Значит, вы и сюда добрались, – наконец сказал Тайлер, не ответив на приветствие.

Это было вопиющее нарушение всех правил вежливости, тем более американских, когда люди в начале разговора произносят «Хау ар ю?» – что дословно переводится «Как вы?», а на деле означает «Как жизнь?»,– совершенно не задумываясь, что эта фраза означает, и ожидая в ответ только одно слово: «Файн!», то есть «Прекрасно!».

– Честно говоря, я приехал не специально к вам, а на выставку “Интермедиа».– Сергей сделал вид, что немного обиделся.

– Могу я попросить вас об одолжении? – вдруг спросил Тайлер.

– Да, конечно,– оторопело сказал Сергей.

– Оставьте меня, пожалуйста, в покое, вашу мать. Навсегда. На – вашу мать! – всегда. Пожалуйста.

(Я не придумал слова Тайлера. Как-то раз в Жуковке мы беседовали с Сергеем об употреблении мата в русском и английском языках, и в качестве примера вежливой американской матерщины он привел пассаж из очень неприятного телефонного разговора, который у него состоялся в Калифорнии. Насколько я запомнил, Тайлер сказал буквально следующее: «Please, leave me fucking alone. Forever. For – fucking – ever. Please».)

Сказать, что Сергей был сражен,– значит чудовищно смягчить ситуацию. На него словно вылили ушат помоев, а потом еще самим ушатом шарахнули по голове. То, что проговорил в трубку Колман – дипломат Тайлер Колман, – совершенно не укладывалось в рамки даже очень тяжелого разговора между двумя людьми, связанными не столько отдаленным приятным знакомством, сколько формальными, каком-то смысле даже межгосударственными отношениями.

– Тайлер, ради бога, извините меня,– забормотал Сергей. – Я ничего не понимаю. Мне кажется, я перед вами ни в чем не провинился. Да, я попросил вас подержать у себя пленки нашей книги, что, конечно же, выходит за пределы протокола. Однако ничего противозаконного в том не было. Желая забрать пленки, я звоню в посольство и узнаю, что вы в отпуске. А сотрудники отдела говорят, что оставленный мною пакет из вашего кабинета исчез и…

– Я не желаю об этом говорить, – резко перебил Сергея Колман.

– Но я же ничего от вас не требую, – продолжал настаивать Сергей. – Просто хочу забрать пленки и навсегда забыть об этом инциденте.

– Знаете что, – сказал Тайлер, – мне не хочется сейчас ничего объяснять. Это весьма тяжело. Ваши пленки… Угрозы… Вы понимаете, что я впервые в жизни солгал начальству?! – вдруг визгливо закричал он. – Я – и солгал начальству! Придумал этот дурацкий отпуск, нашел драматическую семейную причину и убедил посла! Вы это понимаете или нет? В посольстве полно работы, а я здесь! Как вы думаете, с чего все началось?

– Я по-прежнему ничего не понимаю!!! – тоже повысил голос Сергей. – Какие угрозы? Почему надо было лгать? При чем здесь пленки?

Колман помолчал секунд десять.

– Вот что, господин Андрей-енко, – наконец сказал он. Колман всегда испытывал затруднения с фамилией Сергея и предпочитал обращаться к нему по имени. Однако сейчас Тайлеру понадобилось словечко «господин». – У меня есть адрес вашей электронной почты, и сегодня же вечером я пошлю вам письмо. Из него вы всё узнаете.

– Какая-то мистика, – прошептал Сергей. – Поверьте, господин Колман, я буду рад получить от вас электронное послание, но это случится только в Москве, так уж устроена моя электронная почта, между тем я здесь, мы довольно близко друг от друга, почему бы нам не встретиться и не поговорить? Поверьте, я никогда не желал вам ничего, кроме успехов и благополучия.

– До моих успехов вам, слава богу, не дотянуться, а вот благополучие вы мне испортили основательно Теперь это уже зло-получие.

– Я чувствую себя полным дураком, – признался Сергей. – Вы говорите загадками, причем очень печальными загадками, а я не имею к ним даже ключа.

– Про ключ я вам уже сказал. Вы оставили его на хранение в моем кабинете в Москве, – сказал Тайлер.

– Умоляю вас. – У Сергея перехватило горло, и он уже сипел, а не шептал. – Давайте встретимся. Очень вас прошу. Ненадолго. Мы поговорим, и я обещаю больше вас не беспокоить. Никогда.

Снова повисло молчание.

– Хо-ро-шо, – медленно сказал Тайлер. (К сожалению, в переводе замедленность произношения теряется; на самом деле Колман протянул следующее: «оу-у-у'ке-е-е-й».) – Послезавтра. Четвертого марта. В Сосалито. Вы знаете, где это?

– Да, конечно, – мгновенно откликнулся Сергей. -Я там бывал.

«Четвертое – это день открытия “Интермедиа”, – подумал он. – Я как раз буду в Сан-Франциско. Добираться совсем близко».

– Ресторан «Чарт-хауз» на Бриджуэй. Вы его быстро найдете. Восемь вечера. Вас это устроит?

– Более чем! – воскликнул Сергей и добавил: – Единственная просьба – если пленки у вас с собой, захватите их, пожалуйста.

Тайлер ответил не сразу.

– У меня нет пленок, – деревянным голосом сказал он. – Ни здесь, ни в Москве.

– Где же они? – Сергей затаил дыхание.

– Нигде. Я их уничтожил. Все остальное при встрече.

И Колман повесил трубку.

Я много раз слушал кассеты Сергея, и вот что меня всегда удивляло: в его речи совершенно отсутствуют случайные паузы, физически неизбежные, когда человек размышляет вслух и подбирает точные слова. Сергей наговаривал свои тексты ровным мягким голосом, с хорошей дикцией, словно читал закадровый текст к несуществующему фильму о собственной жизни, при этом запинок и заминок не было вовсе: создавалось впечатление, что он сложил слова заранее, мысленно записал на мысленной же бумаге и носил в себе этот объемистый текст – три часа непрерывного звучания, чуть ли не девяносто страниц машинописи, – пока не представилась возможность излить его в микрофон.

Очень много места на кассетах занимают размышления о литературном ремесле, книгах и о том, что я назвал бы писательским самосознанием.

Порой эти размышлении принимают весьма парадоксальный характер. Мое к ним отношение тоже парадоксальное: я не могу согласиться со многими высказываниями и в то же время не могу не признать их справедливость.

||||||||||

«Я видел очень много литературных семинаров, несколько были созданы при моем участии, двумя я даже руководил.

На Западе литературные мастерские, семинары и курсы – целая индустрии. Одни люди охотно платят, потому что наивно считают, будто писательству можно научиться, другие проливают щедрые золотые дожди, потому что наивно думают, будто литературу движет меценатство, третьи честно отрабатывают получаемые деньги, потому что наивно верят, будто могут писательству научить, четвертые – их больше всего – кормятся вокруг этого стола, потому что знают: наивность очень щедра, а ее эксплуатация ненаказуема.

Система благотворительного обучения и повышения всевозможных квалификаций в этом мире – гигантская всепланетная кормежка. Причем не столько дня тех, кого обучают и кому повышают квалификацию, сколько для тех, кто участвует в процессе.

Если бы я стал обладателем большого состояния, то учредил бы всемирный неписательский фонд и платил бы людям, алчущим литературной славы, пожизненные пенсии, лишь бы они не касались бумаги.

Настоящие писатели от этого не перевелись бы.

Мне давно хочется написать некое сочинение, где речь бы шла о поощрении неписательства. Это может оказаться забавным. Люди собираются на антилитературные семинары, вкусно пьют и едят, обсуждают романы и стихи, которые они никогда не напишут, а потом дают торжественное обещание не писать до конца жизни – и получают за это хорошие деньги. Другим неписателям и непоэтам выплачивают гранты, стипендии и субсидии, самым твердым из них, скрепившим клятву собственной кровью, присуждают антинобелевские премии по литературе. Тем, которые продолжают писать, не платят гонораров и предлагают издавать книги за собственный счет. И получается, что в писателях и поэтах остаются только те люди, которым очень нужно сказать своим ближним что-то невероятно важное или необыкновенно прекрасное, иначе они не смогут жить дальше.

Я сказал: «Написать сочинение»? Да, я так сказал. Ну что же, значит, мне тоже следует занять очередь на нелитературный семинар. Нельзя плодить барахло.

Я не знаю, сколько писателей и поэтов живет сейчас на нашей планете. Наверное, никто уже не сможет численно измерить потоп книг, излившийся на Землю за всю историю цивилизации. Зато можно прикинуть количество книг, имеющих хождение в мире.

В Америке издается пятьдесят-шестьдесят тысяч новинок в год, в Германии – больше семидесяти тысяч, в Китае – около ста тысяч. В России за год выходит из печати примерно тридцать тысяч книг, это и новинки, и переиздания.

Допустим, на планете появляется ежегодно миллион книжных новинок – это, мне думается, сильно заниженная цифра, – и пусть половина из них – художественная литература. На самом деле соотношение несколько иное, но для грубой оценки годится и это.

Конечно же, существуют еще издания прошлых лет, которые тоже обращаются в мире, их невероятно много. В Соединенных Штатах книжный рынок – он самый большой в нашей части Вселенной – оценивается в два с половиной миллиона наименований.

Вообразим, что мировой книжный рынок... ну, скажем, в четыре раза больше. Я все время занижаю цифры и намеренно оставляю в стороне бибяиотеки, говоря только о тех книгах, которые находятся в печати и циркулируют в торговле. Раз я уже принял, что художественная литература дает половину общего книгооборота, пусть так и будет, не стану менять пропорцию

Итак, пять миллионов книг. Разумеется, существуют переводы с одних языков на другие, издания одних и тех же книг разными издательствами и прочие перехлесты. Сокращу в два раза. Что получается? А получается то, что каждый год мировой книгооборог художественной литературы увеличивается на одну пятую.

Конечно, не следует забывать про естественную убыль: старые книги постоянно выпадают из обращения, поэтому мировое художественно-литературное хозяйство удваивается не каждые пять лет, а, скажем, каждые шесть или даже семь.

Что это меняет? Ровным счетом ничего. Под чертой любых книжно-арифметических действий все равно останется тот прискорбный факт, что никому из живущих на планете не дано ни прочитать, ни оценить, ни даже услышать о подавляющем большинстве существующих в природе книг.

Вообразим, что нашелся некий «идиот савант», который каждый день своей мучительной жизни прочитывает по три четырехсотстраничные книги, то есть пробегает страницу прозы или поэзии за полминуты – не важно, усваивает он что-нибудь или нет, – и трудится таким образом по десять часов сутки, не зная праздников и выходных.

Начав читать, предположим, с пяти лет, на девяносто седьмом году жизни – если, конечно, к этому време ни у него не лопнут глаза – он обнаружит, что осилил не более ста тысяч книг, то есть меньше трехмесячной нормы новинок прозы и поэзии, производимых издательствами мира. Или одну тридцатую годового оборота художественной литературы. Или одну пятую годового количества новинок. И можно сказать так: даже если нашему несчастному «саванту» неизвестные «работодатели» будут подсовывать только свежие книги, он не сможет проглотить и пятисотой доли тех новых изданий, которые появятся на свете за всю его трудолюбивую и бессмысленную жизнь.

Какой же из всего этого следует вывод?

Выводов много. Все они сугубо личные, то есть я их сформулировал сам для себя и навязывать кому-либо не имею права. Вот, например, первые шесть.

Жалко тратить время на чтение барахла. Его прочитают без тебя.

Жалко тратить силы на писание барахла. Его напишут без тебя.

Жалко тратить жизнь на издание барахла. Его издадут без тебя.

Читать надо только хорошие книги.

Писать надо – как играть на скрипке: с кошачьей головой во рту.

Выпускать из души на бумагу можно лишь то, что, оставшись внутри, переполнит душу и разорвет ее.

Дикси».

||||||||||

Следующий день Сергей провел в Сан-Франциско. Он подумал, что выставка «Интермедиа» и непредсказуемые результаты разговора с Тайлером могут не оставить ему времени на город, а побродить по Сан-Франциско очень хотелось.

На душе было страшно тяжело. Если Тайлер не соврал, то почему он уничтожил пленки «Черной книги»? А если соврал, то по какой причине? Впрочем, вряд ли Колман соврал – зачем ему такая ложь? Почему он… Нет, даже не так: что заставило его уничтожить пленки? Или, может быть… кто-то заставил? Он упомянул про какие-то угрозы…

Сергей встал рано утром, чтобы попасть на поезд, проходящий через станцию Тамьен в семь ноль три. Он пришел на автобусную остановку Фрутдейл-Баском в полседьмого, дабы сесть на двадцать пятый автобус в шесть тридцать семь, и, только прождав двадцать минут, с досадой вспомнил, что сегодня воскресенье, а значит, действует расписание выходного дня. Таким образом, на поезд, который Сергей наметил себе, он безнадежно опоздал.

Без десяти семь пришел автобус, а еще через пятнадцать минут Сергей уже шел пешеходным тоннелем к станции Тамьен.

Двух наказаний за одно преступление не бывает, тем более если это преступление – элементарная забывчивость. Сергей не опоздал на поезд семь ноль три хотя бы по той причине, что по воскресеньям таких поездов нет, и первый поезд отравлялся на Сан-Франциско в семь двадцать три. Таким образом, у Сергея даже осталось время, чтобы выкурить сигарету на платформе.