Текст книги "Нуль"

Автор книги: Виталий Бабенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

“Почему же девочка с ноготок?” – спросил я свою знакомую.

“Ну как же! – эмоционально, как большинство американок, воскликнула она. – Смотри, машина не такая уж большая, в сравнении с тобой просто маленькая, а может очень многое. Она умная, работящая, исполнительная, никогда не устает. Чем не девочка с ноготок?”

Я согласился. Крещение состоялось. Компьютер торжественно нарекли “ Самбалиной”, а я потом сократил это имя до “Лины”.

Мой ноутбук носит имя “Аня”.

Вот такой парадокс. Компьютер в русском языке мужского рода, и отношусь я к этим машинам как к одухотворенным существам мужского рода, и свойственность между нами скорее братская, это не супружество и не свойство, – а имена у них женские.

Так уж сложилось. Главное, что они никакой обиды не выказывают и на свои имена отзываются.

Это очень важно, когда компьютер отзывается».

||||||||||

В понедельник с утра Сергей снова позвонил в американское посольство, пригласил к телефону русскую женщину Ольгу Заблоцкую, работавшую помощницей у Тайлера Колмана, и попросил разрешения приехать в посольство для короткого разговора.

Ольга, конечно же, согласилась, – она давно была знакома с Сергеем, знала о его дружеских связях с американскими издателями и многими авторами, деятельность «Свана» ей нравилась.

Сергей прошел в посольство через служебный вход сдал дежурному полицейскому паспорт, получил взамен пластиковую бирку, миновал еще одну дверь и оказался в маленьком фойе, где его уже поджидала Ольга.

Сергей сразу спросил ее о Колмане. Ольга была как-то странно смущена. Она сказала, что на прошлой неделе Тайлер неожиданно подал заявление о внеочередном месячном отпуске, тут же получил разрешение – видимо, были очень веские причины, – мгновенно собрался и улетел в Сан-Франциско.

– Может, случилось что-нибудь в семье? – поинтересовался Сергей.

Ольга ответила, что ей ничего об этом не известно.

– Вам нетрудно провести меня в его комнату? – вдруг попросил Сергей.

Ольга удивилась, но возражать не стала, и через минуту они были уже в кабинете Колмана.

Сергей моментально воззрился на нижнюю палку стеллажа. Пакета с пленками там не было!

– Оля, скажите, пожалуйста, вам что-нибудь известно о пакете, который лежал вот здесь? – медленно проговорил Сергей и показал рукой на стеллаж.

– О том самом, что оставляли вы?

«Значит, о пакете она знает, – подумал Сергей. – Значит, Колман, во всяком случае, рассказал ей о происхождении пакета».

– Да, о том самом.

– Тайлер не оставлял мне никаких распоряжений на ваш счет и ничего не просил передать, но я собственными глазами видела, что когда он собирался, то засунул этот пакет в большую сумку и унес с собой.

– Унес с собой? – изумился Сергей.

– Ну да, а что тут такого? – Ольга не видела в происшедшем ничего странного. – Я думала, у вас с ним есть какая-то договоренность, и в соответствии с этой договоренностью он действует. Я понятия не имею, что было в том пакете, но полагаю. ничего недозволенного, ведь так.

– Конечно, так, – подтвердил Сергей. – Там были пленки одной нашей книги. Она, по идее, будет весьма сенсационной, и для подготовки эффекта сенсации мне было важно подержать материал некоторое время здесь, вдали от любопытных глаз.

Это было весьма неуклюжее и малоправдоподобное объяснение, но ничего лучшего Сергей не придумал.

Ольга сделала вид, что приняла мотивировку за чистую монету.

– Ничем не могу вам помочь. – сказала она. – Тайлер действительно унес пакет с собой.

– Неужели он потащил его в Америку?

– Ну, на сумасшедшего Тайлер не похож, – улыбнулась Ольга. – Зачем ему в Америке ваша книга? Наверное, на время своего отсутствия он перенес ее на квартиру.

Сергей думал иначе. Он был почти уверен, что Тайлер Колман по какой-то неизвестной причине улетел в Сан-Франциско с пленками «Черной книги».

«Погоди-ка, – сказал Сергей сам себе, – Сан-Франциско… Ольга действительно произнесла “Сан-Франциско” или я это придумал?»

– Оля, извините, куда, вы сказали, улетел господин Колман?

– В Сан-Франциско.

– Вот как? Он там живет?

– Нет, дом его родителей в Сосалиго, а лететь, конечно же, до Сан-Франциско.

Кстати или некстати, но на литературных антресолях Сергеевой памяти опять произошло какое-то движение, и оттуда выпали строчки из «Портрета Дориана Грея», вообще говоря, соответствующие моменту. Сергей вспомнил слова лорда Генри: «Странное дело – как только кто-нибудь бесследно исчезает, тотчас разносится слух, что его видели в Сан-Франциско! Замечательный город, должно быть, этот Сан-Франциско, и обладает, наверное, всеми преимуществами того света!»

Сергей поблагодарил Олыу за то, что она нашла время встретиться с ним, попрощался и покинул посольство, обменяв при выходе пластиковую бирку на свой видавший виды паспорт.

Он уже понял, что типография, с которой удалось так удачно договориться, напрасно ждет заказа: «Черная книга» не будет сдана в производство в конце февраля. И еще он понял, что через десять дней обязательно помчится в Америку на выставку «Интермедиа», хотя последние две недели колебался, стоит ему там быть или нет, – уж больно непредсказуемо разворачивались события в Москве.

Дело в том, что выставка «Интермедиа» ежегодно происходила именно в Сан-Франциско. До городка Со-салито опуда – рукой подать. Рука эта длинная, металлическая, неописуемо красивая, и название ее известно всему миру: мост Золотые Ворота.

Этот день, девятнадцатое февраля, который человечество знает как день рождения Николая Коперника, нанесшего сокрушительный удар по Птолемеевой системе мира, для Сергея оказался днем двойного удара. Только что он пропустил тяжелый свинг, но посчитал, что выдержал его. Между тем впереди его ждал нокдаун.

Сергей приехал в издательство, позвонил в «Аэрофлот», подтвердил, что не сегодня завтра выкупает давно заказанный на первое марта билет до Сан-Франциско, и хотел уже было собрать совещание «внутреннего круга», чтобы рассказать о визите в посольство и исчезновении пленок, как тут его снова позвали к телефону.

Звонила секретарша управляющего банком «Москва». Она просила Сергея срочно приехать – это, мол, связано с его заявлением.

Сергей наспех оделся, впрыгнул в машину, Петя лихо газанул, и они помчались в центр Москвы.

Доехали очень быстро, умудрившись не застрять ни в одной из привычных для Москвы пробок. Сергей вошел в банк, поднялся в лифте на четвертый этаж, где размещалось руководство, и охранник сразу же провел его в кабинет управляющего.

– Мы рассмотрели ваше заявление, провели внутреннее расследование и пришли к очень любопытным выводам, – сказал управляющий после обмена приветствиями.

– Интересно, к каким же? – заволновался Сергей.

– Позвольте, я приглашу нашего менеджера.

– Да-да, конечно.

Меньше чем через минуту в кабинет вошел молодой человек. Сергей видел его впервые в жизни. Он лишь отметил, что в банке «Москва» все сотрудники носят очень хорошие костюмы и со вкусом подбирают галсгуки.

– Матвей Николаевич дежурил по хранилищу в тот день, когда было изъято содержимое вашего сейфа.

– Очень приятно, – молвил Сергей. – Значит, вы установили даже день?

– Это было нетрудно, – сказал управляющий. – Тем более что Матвей Николаевич лично видел человека, который вошел в хранилище и вышел с двумя папками.

– Потрясающе! – воскликнул Сергей. – И кто же это был?

– Это были вы, Сергей Владимирович, – злобно, но вежливо сказал Матвей Николаевич.

Таких ударов Сергей не испытывал никогда в жизни. Только в эту секунду он по-настоящему понял, что означает выражение «подкосились ноги».

– Я?! – ошалело закричал он.

– Вы, – повторил Матвей Николаевич. – Вы предъявили свой банковский пропуск и ключ, я впустил вас в хранилище, там вы, очевидно, набрали известный вам код и открыли сейф. Когда вы вышли с папками, я, как положено по инструкции, вошел в помещение хранилища и осмотрел его. Все дверцы были закрыты, сигнализация молчала. Только после этого вы смогли уйти.

Сергей ничего не понимал, кроме того, что жизнь его, с некоего неясного момента, превратилась в абсурд, сон, кошмарную книгу, которую пишет на небесах какой-то шизофреник.

– Вы уверены, что это был я? – тупо спросил он.

– А вы уверены, что это были не вы? – в тон подхватил управляющий банком. – Либо вы забираете свое заявление и мы делаем вид, что ничего не произошло, либо мы возбуждаем дело о клевете и опорочивании репутации нашего банка.

Сергей взял свое заявление, зачем-то перечитал его, потом медленно, сам не веря тому, что он это делает, разорвал лист бумаги на несколько частей, скомкал в руке и вышел из кабинета.

Из всех, стран, которые Сергей смог хоть немного узнать, разъезжая по миру по издательским и литературным делам, больше всего он любил бывать в Америке. А в Америке лучшим городом был для него Сан-Франциско. Какое-то время Сергей считал, что это вообще самый красивый город на свете, хотя прекрасно отдавал себе отчет, что «самых красивых» городов, так же как и «самых умных» людей и «самых интересных» книг, попросту не бывает.

Путешественнический опыт Сергея был достаточно велик, но, разумеется, множество стран и еще более великое множество городов он не видел вовсе, да это, наверное, никому и не дано – увидеть въяве всю нашу планету. Слава богу, что есть телевидение. Я, в отличие от Сергея, путешественник телевизионный.

Не так давно Сергей оказался впервые в Испании и побывал в Барселоне. Он с таким жаром, в таких красках описывал этот город, что я понял: в его душе у Сан-Франциско появился серьезный конкурент.

Еще несколько месяцев назад я мог бы сказать, что Сергей любит бывать в Америке, потому что он просто-напросто американофил. Ну, нравятся человеку американцы, ну, обожает он этих заокеанских живчиков, ну, восхищается так называемым американским образом жизни, что ж, дело индивидуальное, никому от этой любви ни жарко ни холодно, пусть себе…

Я, например, их «образа жизни» не знаю и не понимаю, потому как не видел, и, в сущности, мне он до лампочки, а что касается американских фильмов, так там не «образ жизни», а масс-культура, и меня ею не проведешь. Вот современная американская литература – наверное, другое дело, но я ее знаю плохо. Только прослушав одну из записей на кассете «Альбинони», я понял, что был неправ и отношение Сергея к Америке нельзя обозначить словами «любовь» или «нелюбовь», все гораздо глубже.

||||||||||

«Сегодня Эдик, мой заместитель, сказал мне в беседе: “Ну до чего же ты любишь этих своих американцев!”

Я поразился.

Неужели он, человек весьма умный, не понимает, что нельзя любить какой-то народ чохом? Неужели он и впрямь думает, что мое видение американцев можно определить как любовь?

По-моему, любить американцев, или немцев, или евреев, или русских, или кого бы то ни было – просто глупо. В каждом народе есть множество идиотов, кретинов, подонков, убийц – за что же их любить? Уважать каждую нацию можно и нужно, все нации достойны уважения, недостойных не существует просто по определению: «нация» означает «рожденные в этот мир», – но любить…

Я даже не знаю, что такое любить национальный характер, потому как, мне кажется, национальные характеры – это тоже миф, давным-давно придуманный националистами (а они во всех странах одинаково тупы), чтобы возвышать себя, никчемных, за счет героических достоинств своего народа (кстати, в смысле героики все нации на одно лицо) и рисовать образы врагов, используя придуманные недостатки народов иных.

Чудный писатель Роберт Луис Стивенсон как-то раз высказался – это было в письме Эдмунду Госсу: «Я не люблю человечество, я люблю людей». Это очень точно, почти то же самое я могу сказать о себе. Я не люблю какой-либо отдельный народ, я люблю в нем отдельных людей.

В этом смысле мне повезло с Америкой. Приезжая туда, я всегда попадаю в очень интересный, близкий мне круг. Это либо издатели, либо писатели. Главная особенность среды, в которую судьбе угодно опускать меня, перебросив через океан, – высокий профессионализм. В этом, может быть, заключается особенность Америки: она – страна профессионалов.

Хорошие издатели здесь – прекрасные профессионалы.

И плохие издатели – хорошие профессионалы.

Очень профессиональны писатели, их великое множество, кто-то сказал мне, что в Штатах среди взрослого населения каждый четвертый что-нибудь да пишет. Даже если это вранье, все равно с ума сойти можно. И, разумеется, большая часть – графоманы.

Впрочем, американские графоманы – тоже профессионалы.

А в остальном – страна как страна, богатая, сильная, энергичная. Нувориши здесь так же чванливы и глупы, как в России. Бомжи так же развязны и вонючи, как в России. Интеллектуалы так же образованны, как повсюду. Интеллигенты так же начитанны, как повсюду. Преступники так же хитроумны и дерзки, как повсюду

Вот только улыбка…

Ах, эта американская улыбка, чудный признак – нет, не характера, а здоровья нации. Я мог бы написать о ней поэму, если бы испытывал, как когда-то в юности, склонность к писанию стихов.

Как мне хочется развенчать злобный и унылый миф о приклеенности американской улыбки!

Нет, она не приклеенная, в этом вся и штука…

И не надо путать белозубые гримасы кинодив в рекламных клипах с открытой и веселой мимикой живого американца.

Было бы очень просто, если бы американская улыбка оказалась приклеенной. Вот улыбки в российских супермаркетах, открывшихся в последнее время по всей Москве, да и по всей России, наверное, тоже, улыбки продавщиц, которые еще не научились по-настоящему торговать и видеть в каждом посетителе долгожданного гостя, – они действительно приклеенные. Конечно, в тех случаях, когда вообще появляются на лицах. Иногда хочется взять такую улыбку за угол рта и отлепить, как полоску скотча, но мне тут же делается страшно: я мгновенно представляю, какой оскал может таиться за этой дугой ярко накрашенных губ, и останавливаю свой порыв.

Типичная американская улыбка – добрая, естественная и очень самостоятельная: в том смысле, что расцветает на губах встречных сама по себе. Она – следствие умной культуры нации, хорошо воспитанной отзывчивости, ощущения свободы жизни и крепко сидящей в сознании первой строки американской конституции: «Мы, народ…»

Водительница автобуса ведет машину и вовсю улыбается, беседуя с ближайшими пассажирами на вечные темы – дети, цены, погода, жизнь.

Обращаешься к прохожему, как пройти туда-то и туда-то, – он улыбается, словно приятнее вопроса в жизни не слыхал, и обстоятельно объясняет, где свернуть и где перейти улицу.

Заходишь в магазин – тебе улыбается продавец: «Чем могу помочь?»

Гуляешь по маленькому массачусетскому городку – чистому настолько, словно никакой Голландии в природе не существует, – из проезжающей мимо машины тебе приветственно машет улыбающийся водитель. Такое ощущение, будто все подряд страдают жуткими провалами памяти, путают окружающих и принимают тебя за ближайшего друга или родственника.

Идешь по дневному пустынному миллионному Сан-Хосе – любой прохожий обязательно скажет «Хай!» – «Привет!» – в смысле «Здравствуйте!». Словно в какой-нибудь старорежимной русской деревне, о ладной жизни которой так любил писать фантаст-почвенник Василий Белов. Только американский прохожий еще непременно улыбнется. Просто так. Ему приятно улыбаться.

Мне тоже приятно улыбаться в Америке. Мне кажется, в моей улыбке там пропадает проклятая вымученность, с которой я в России словно бы появился на свет, и на губы нисходит естественная доброжелательность.

Когда в Нью-Йорке на Бродвее среди бела дня здоровенный чернокожий детина попытался выхватить у меня из кармана брюк бумажник, а я ему этого не позволил, в последнюю секунду выкрутив свою единственную ценность у него из пальцев, – черный (в Америке слово «негр» считается оскорбительным) на высокой скорости помчался куда-то вбок, по-моему, по Сорок Восьмой улице, но, перебирая длинными ногами обернулся ко мне белозубым лицом и, жизнерадостно улыбаясь, прокричал: «Всё в порядке, брат!» Я поймал себя на том, что тоже УЛЫБАЮСЬ, глядя ему вслед, хотя только что едва не лишился всей долларовой наличности, которую в тот день неблагоразумно таскал с собой, а может быть, даже жизни.

Стою в Сан-Франциско на Рыночной улице – Маркет-стрит – и снимаю на видеокамеру этот поразительный город, главная особенность которого заключается в том, что за любым углом обязательно обнаружится хотя бы одно здание – небоскреб, жилая многоэтажка, офисный билдинг, особнячок или церковь, – не похожее ни на какой другой дом в мире. В кадр заглядывает роскошная мулатка в клубящемся ореоле черных волос и во весь рот улыбается: «Сэй чи-и-и-и-из!» – а потом приветственно машет ручкой. Ей хочется остаться в моей памяти улыбающейся, ей радостно, что на чужой пленке чужого человека она останется такой навсегда – счастливой и смеющейся.

Есть немало мифов об Америке, которые я ненавижу.

«Американцы – нечитающий народ». Эту байку распространяют только те, кто никогда в Америке не был и уж конечно не ездил в американском городском или междугороднем транспорте. Нет, не так. Все дело в другой байке: «Советский народ – самый читающий…» Эту сказку десятилетиями распространяли и укореняли те хриплоголосые трибуны, которые никогда не бывали ни в какой стране мира, всю жизнь лелеяли в себе легенду о русско-советской самобытности, путали культуру с грамотностью и, увидев человека с книгой, умилялись: надо же, читает, а губами не шевелит! А может быть, автором сказки был сам великий вождь и отец всех народов – ему доложили о людях, читающих в метро, вот он величественно и обобщил, попыхивая трубкой: «Советский народ – самый читающий народ в мире».

Интересно, кто-нибудь видел народ, не читающий в общественном транспорте?

Американцы читают в метро, в автобусах «Грейха-унд», в поездах «Амтрака» и «Калтрейна», в скверах и парках, на скамеечках и на траве… Во втором здании Всемирного торгового центра на Манхэттене я видел человека, читающего в лифте, и это было здорово, но не очень разумно: на сто седьмой этаж скоростной лифт там взлетает за пятьдесят восемь секунд.

Еще один миф: «В Америке очень скучно». В Америке скучно только дуракам. Впрочем, дуракам скучно везде.

«Американцы, кроме денег, ничего не знают». Эту сказку сочиняют завистливые неудачники советского произрастания, которые терпят неудачи главным образом потому, что не научены думать своей головой, и в первую очередь – думать над смыслом собственной жизни, во вторую – над смыслом слов, который они произносят, а в-третьих, над смыслом слов, которые они не понимают. Что такое – «знать деньги»? Знать деньги – это уметь работать.

Американцы действительно умеют и любят трудиться. Америка – страна, над которой стоит гул неустанной, твердой работы. Что в этом плохого? Разумеется, твердая работа превращается в твердые деньги. А твердые деньги превращаются в твердую жизнь. Все это очень просто. О таких примитивных вещах даже совестно рассуждать. Лучше подумать о других превращениях. Например, о том, как ложь о счастливой жизни превращается в пафос невознаграждаемого труда. Если такое происходит, то задыхающимся людям не остается ничего другого, как петь научно-фантастические песни. Самая гениальная из них – «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Вот уж миф так миф! А они – про Америку…

И так далее, и так далее, и так далее. Очень много баек об Америке гуляет по России. Когда-нибудь я сяду за компьютер и напишу об этом специально…»

||||||||||

Насколько я знаю, Сергей так и не написал об Америке ничего «специального». На его кассетах есть еще два-три места, где он грозится создать некие литературные или публицистические произведения, но, видимо, дальше угроз дело не пошло. И не потому, что Сергей был ленив или неорганизован.

Главная причина заключалась в том, что к себе как к писателю он относился чересчур придирчиво: годами вынашивал замыслы, а потом их нещадно браковал; писал что-то необыкновенное и, никому не показав, убирал в дальний ящик стола; о своих старых рассказах и повестях не любил даже вспоминать, не то что разговаривать с кем-либо; тоска по совершенству была у него просто болезненной. Я в жизни не встречал человека более равнодушного к публикации собственных произведений. Уйдя с головой в издательское дело, он на время отложил себя как автора в сторону. На какое время – неведомо было никому.

Я еще дам Сергею самому высказаться на эту тему, но сделаю это несколько позднее. Сейчас меня томит его американская поездка.

Как я уже говорил ранее, мне до сих пор так и не довелось побывать за границей, тем более в Америке, и сам по себе я никогда не взялся бы писать об этой стране. Однако рассказы Сергея о его поездках всегда были столь точны и живописны, всегда столь изобиловали тонкими наблюдениями, что заклинивались в памяти слушателей прочно и надолго. Я же, со своим идеографическим устройством мозга, просто видел эти поездки в картинках, и восстановить некоторые из них не составляет для меня никакого труда.

Следует добавить, что эти картинки существовали в материальном воплощении. Сергей повсюду ездил с видеокамерой и отснял в дальних странах бесконечное множество кассет. Если мой приход к Сергею совпадал с его возвращением из очередного путешествия, он обязательно включал видеомагнитофон и пускался в долгие рассказы. Как правило, они были бесконечно интересны. Семья слушала раскрыв рты. Я, правда, держал рот закрытым, но зато глаза и уши были распахнуты настежь. Даже обида на судьбу, которая – со свойственным всякой судьбе безразличием – меня обделила странствиями, опускалась глубоко на дно сознания, темные воды зависти непроницаемо смыкались, и я легко переносился в потусторонний мир.

Так я побывал во множестве городов – Берлине, Париже, Кельне, Лондоне, Каире, Нью-Йорке, Дюссельдорфе, Гааге, Бонне, Кембридже, Вашингтоне, Принстоне, Ганновере, Варшаве, Санта-Крузе, Франкфурте, Амстердаме, Пловдиве, Белграде, Сан-Франциско, Будапеште, Александрии, Сан-Хосе, Софии, Страсбурге, Лос-Анджелесе, Барселоне, снова Сан-Франциско, Праге, Велико-Тырнове, Стратфорде-на-Эйвоне и еще раз Сан-Франциско, о котором Сергей мог говорить без конца, не повторяясь и не перебивая самого себя.

Однако последняя поездка в «город вечной весны» получилась совсем не радужной, и о ней Сергей поначалу рассказывал очень мало. События, там произошедшие, как и многие другие эпизоды, описанные здесь, мне пришлось восстанавливать особым образом, соединяя в памяти обрывки разрозненных бесед, Сергеевы монологи в Жуковке, случайные ремарки и драматические сцены, незваным участником которой я стал по прихоти судьбы и собственного злокозненного характера.

Все десять дней, что оставались до поездку в Америку, Сергей пытался логическим путем разгадать тайну опустошения банковского сейфа. И ни к какому ответу не пришел. Он решительно не мог понять, каким образом умудрился сам ограбить себя. Ведь если бы он был в глухом запое – тогда все объяснилось бы. Пришел в полуотключке в банк, забрал содержимое сейфа и перепрятал его в какое-нибудь сверхнадежное – по пьяному размышлению – место. А потом начисто забыл о содеянном. Похожие случаи в прошлой жизни Сергея случались. Но сейчас-то шла не прошлая, а настоящая жизнь, в которой давно уже не было места спиртному, и заново отыскивать это место Сергей не собирался ни в ближнем, ни в самом отдаленном будущем.

Двадцать девятого февраля Сергей пал собираться в дорогу,

О, это замечательное двадцать девятое февраля, подаренное человечеству Юлием Цезарем и астрономом Сосигеном в 45 году до нашей эры, всего за год до того, как прозвучали знаменитые слова: «И ты, Брут!» Математик легко докажет, что поскольку этот день случается лишь раз в четыре года, то на него падает гораздо меньше событий, чем на остальные дни. Это так и не так. Дальних исторических событий, конечно, нет вовсе: ведь двадцать девятому февраля всего 2041 год, и за два с небольшим тысячелетия он состоялся лишь 507 раз, однако этого оказалось вполне достаточно, чтобы и день, отличающий високосный год от невисокосного, превратился в букет памятных дат.

Двадцать девятого февраля родились великий оперный композитор Джоаккино Россини, римский папа Павел III; греческий дипломат и поэт Йоргос Сеферис – первый грек, получивший Нобелевскую премию по литературе; советский космонавт Константин Феоктистов, слетавший на первом «Восходе», и американский астронавт Джек Лоусма, пилот третьего «Скайлэба» и шаттла «Колумбия»; Карл Эрнст фон Баер, один из основателей современной эмбриологии; премьер-министр Индии Морарджи Рандчханджи Десай; американские изобретатели Джон Филип Холланд, построивший первую дееспособную подводную лодку, которая поступила на вооружение военно-морского флота США в 1898 году, и Герман Холлерит, придумавший перфокарты; а также немецкий архитектор Лео фон Кленце, построивший, в частности, Новый Эрмитаж в Санкт-Петербурге.

Двадцать девятое февраля празднуется как день святого Касьяна, а вот святого Освальда угораздило в этот редкий день погибнуть в жестокой битве. И еще двадцать девятого февраля был завершен Сент-Готардский тоннель, Пакистан стал исламской республикой, был обнаружен первый пульсар, а Хью Хеффнер открыл в Чикаго первый ночной клуб «Плейбой».

Для нашей истории существенно то, что в этот день, пакуя чемодан под открытой форточкой, Сергей подхватил жестокую простуду.

В самолете он чувствовал себя прескверно. Нос у него отказывался дышать, из глаз текло, а во время набора высоты уши заложило такими мощными пробками, что при следующем перепаде давления голова грозила взорваться с оглушительной силой, произведя небывалый по хитроумию террористический акт.

Этот полет до Сан-Франциско был устроен таким образом: восемь часов в воздухе, затем посадка в Сиэтле, час маеты в безвылазном зале ожидания, а потом еще три часа в небесах.

Первую часть пути Сергей просто не знал, куда себя девать. Таких самолетных кресел, которые позволяли бы ему уместить довольно громоздкое тело и вытянуть длинные ноги, человечество еще не придумало, и через два часа лёта в небесном лайнере любой постройки у него начинали томительно стенать колени – совокупный результат конструкционного неудобства и давней автомобильной аварии.

Книжка, взятая в полет, категорически отказывалась читаться; турбулентности, на которые Сергей давно научился не обращать внимания, сейчас выводили из себя; пережевывание стандартного аэрофлотовского обеда отвлекало от пробок в ушах, но само по себе радости не доставляло. Сергей шлялся взад-вперед по салонам, курил, не ощущая дыма, то и дело заходил в туалет, где чихал, сморкался и пробовал для разнообразия вытрясти из себя хоть капельку мочи, и еще тупо смотрел в иллюминатор, разглядывая ледяные поля в неизвестно каком море, похожие на пластины жира в застывшем непроцеженном бульоне.

Он пытался продуть нос и уши, однако на пробки это совсем не действовало, зато глаза вылезали из орбит, а содержимое головы – свалявшийся клубок нервов, давно забывший, что когда-то был мозгом, – разбухло и пыталось вылезти через единственные свободные пути: слезные каналы.

Время от времени борьба с собственным организмом стихала, и тогда Сергей пытался думать. Он размышлял о том, как лучше поделить предстоящие дни между выставкой «Интермедиа» и поисками Тайлера Колмана, но еще больше ему хотелось разобраться в событиях последних пяти недель.

Обрывки мыслей скакали, обгоняя друг друга, по сумасшедшему треку с необъяснимыми препятствиями, словно соревнуясь в фантасмагорическом стипль-чезе: «Убийство Василия – “чеченский вирус” – откуда все же на тряпке взялась пуля? – “подарок” с посвящением Макарычева – книга “Зеро” – расстрелянные рэкетиры – перерезанное горло Макарычева – испорченные дискеты – пистолет “зауэр” – “подарок” на моей книжной полке – пуля – какие-такие неизвестные гости побывали в моей квартире? – пустой сейф в банке – посвящение Макарычева на чертовых “Ритуалах смертной казни” – загубленные файлы – “Озеро” – “Зеро” – скоропостижное бегство Тайлера из Москвы – зачем он забрал с собой наши пленки? – мой номер в телефонном аппарате Василия Андреевича – калибр семь-шестъдесят-пять – Валентин хранил свою заветную дискету у себя дома – Света тоже хранила дискету у себя дома – открытое окно в квартире Василия Андреевича: могло ли такое примерещиться? – убитые мальчики – почему??? – полное уничтожение всех копий “Черной книги” – кто??? – Аль Берт причастен к резне в мотеле или нет? – кровь, очень много крови – мерещится какая-то могучая организация – могучая и необъяснимо деликатная: почему они меня не трогают? – почему??? – что за метода: тайные посещения квартир, подбрасывание вируса, ликвидация рэкетиров? – кровь – а меня не трогают – всесильные, но скромные – ходят вокруг на цыпочках – почему??? – но Макарычева зарезали, как цыпленка – а может, то убийство из другой оперы? – опера – люди гибнут за металл, Сатана там правит бал – на цыпочках, на цыпочках, кровавые следы – “Час карандашный, час ночной. По небу шел потоп чернил, и кто-то страшный за стеной безостановочно ходил” – это из моих ранних опусов – когда-то я писал стихи – кто же они такие, страшные за стеной? – кровавые цыпочки – дипломату дают месячный внеочередной отпуск посреди года, сказка – для потрошителей дискет и компьютеров не существует запертых дверей, сказка – я сам ограбил свой собственный сейф, сказка – пуля – сейф – пленки – вирус – кровь – кровавый “Ауди” – кровь – запах тины – откуда здесь запах тины?..»

Сергей почувствовал, что у него намокли усы. Он провел рукой по верхней губе и уставился на ладонь. Пальцы были липкие и красные. Странно, собственная кровь не должна пахнуть. Набрякший мозг нашел-таки выход из черепа – не через слезные протоки, а через ноздри.

Из носа Сергея обильно текла кровь. Самолет шел на снижение.

Час в аэропорту Сиэтла Сергей потратил на то, чтобы привести себя в порядок и хоть в какой-то степени уравнять давление, распиравшее голову изнутри, с ртутной тяжестью атмосферного столба.

В туалете зала ожидания было необыкновенно чисто, светло и тихо, гул самолетов сюда не долетал, пахло фиалками. Посреди сверкающих зеркал, кафеля и никелированного металла стоял потный взъерошенный человек с болезненно-красным лицом и яростно фыркал в белоснежные салфетки, после чего они теряли девственность да еще покрывались менструальными пятнами. Потом человек блаженно мочил волосы в раковине и сушил их под электрическим полотенцем. Потом исполнял нечто вроде арагонской хоты, склоняя голову вправо и влево и прыгая то на одной, то на другой ноге; сходство с купальщиком, вытрясающим воду из ушей, было весьма относительным. Потом он стоял, обессиленно привалившись к стене, и глубоко дышал: зеркала кружились вокруг него, словно после взлета очередного «Джамбо» аэропорт принимался вертеться волчком. Потом человек понял, что к нему вернулся слух: пробки не вылетели наружу, а просто рассосались, – и он с облегчением подумал, что небывалый террористический акт в самолете все же не состоится.