Текст книги "Звезды и ведьмы (СИ)"

Автор книги: Виталий Малхасянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

   Тщательно скрываемую нелюбовь к Марине Юрьевне, сестры, естественно, перенесли и на меня. Хотя, как детдомовец, я умел налаживать отношения. Для меня это был не только вопрос выживания, я чистосердечно хотел иметь с людьми хорошие отношения. Но что я мог сделать, если сестры постоянно находились в своей комнате?

   Поиграть с ними, или узнать что-нибудь о школе, где они учились, и куда меня тоже определили, не представлялось возможным. А Марина Юрьевна по вечерам работала в кассе, возвращалась поздно, и не могла знать, насколько «дружелюбна» атмосфера в семье. Чтобы не огорчать тетю, я придумывал позитивные истории, позволяющие ей предположить, что у нас все в полном порядке.

   Следует заметить, что жившие на ферме девочки не играли с мальчиками, центром их внимания была Валерия Ким. Поэтому наш «пацанский» коллектив «варился в собственном соку». Определенное пренебрежение правилами гигиены считалось нормой. К примеру, мы не пользовались носовыми платками. Да и зачем они на природе, где даже туалетную бумагу заменяли листья лопухов? Что касается одежды, то, когда стираешь ее сам и руками, поневоле смиряешься, что белое становится неисправимо серым. И начинаешь считать, что масляные пятна, полученные от возни с трактором, только украшают брюки настоящего мужчины.

   Помимо этих недостатков, у меня полностью отсутствовал этикет поведения за столом. К примеру, сестры пользовались бумажными салфетками, я же брал хлеб из хлебницы голыми пальцами. А в то время кожа на руках у меня была грубой и с настолько въевшейся грязью, что ее не представлялось возможным отмыть. Девочки отказывались сидеть рядом со мной, их « тошнило». Они кушали, когда я уходил с кухни.

   Так же сестры всякий раз переглядывались и морщились, едва я употреблял в своей речи «неприличные» слова – «ложить», «ехай», и им подобные. Своей реакцией они желали показать, что я – неотесанная деревенщина, и никогда не буду им ровней.

   В общем, сестры всячески старались найти во мне отрицательные черты, и ткнуть в них носом. Чтобы я не думал приставать с вопросом, почему, раз уж нам выпало жить вместе, они не только не дружат со мной, но и противятся даже нейтральным контактам.

   Прологом к установлению взаимопонимания между нами стала история с котенком. Как-то ненастным зимним днем маленькое рыжее существо оказалось возле двери, жалобно мяукая от боли в лапках. Они были поранены битым стеклом, которого так много в Москве под снегом. Сестры пожалели котенка, занесли в квартиру, но что с ним делать дальше, не придумали. Они просто положили его в своей комнате, возле батареи отопления, и накрыли старой газетой.

   Девочки хорошо понимали, что Марина Юрьевна не разрешит оставить животное в такой квартире, как наша. Они дождались, когда я вернусь из школьного бассейна, и, как ни коробило их идти на сближение, показали котенка мне.

  Конечно не потому, что сестры потешили мое самолюбие, а из милосердия, я принялся оказывать помощь. Вспомнил, как помогал Марии Ивановне с такими же, найденными на улице, больными кошками. Сбегал в аптеку за жидким антибиотиком, вскрыл ампулу, и залил котенку в рот. А лапы промыл антисептиком и перевязал, как умел.

  К утру больному стало легче, он попил молока. Однако долго пребывать в комнате у сестер он не мог, и мы с ужасом ждали, когда тайна откроется. К счастью, на стене дома появились размноженные на ксероксе объявления о пропаже котенка.

  Втроем, страшно гордясь собой, мы отнесли животное к страдающей без любимца хозяйке. Она нас хорошо приняла, расхвалила за сострадание, и вознаградила коробкой конфет. На обратном пути девочки сделали то, что до этого случая казалось невозможным: они разделили конфеты на три части, и одну торжественно вручили мне.

   Следующая причина, заставившая девочек пересмотреть наши отношения, оказалась довольно неожиданной. Они вдруг заметили, что старшие девочки, пользующиеся в школе определенным авторитетом, общаться с которыми было престижно (все-таки Москва, школа в центре, дети делились на детей «простых» и не «не простых» родителей) включили сестер в свой круг общения. Стали приглашать на дни рождения, или просто провести время вместе. Но... при условии, что сестры придут со мной.

   Кличка «красавчик», так раздражающая меня в детдоме, и, естественно, о которой я предпочитал не распространяться, почему-то опять, применительно ко мне, возникла на новом месте жительства. Я был на год старше Татьяны, на два года старше Нины, но ровесником тем девочкам, что хотели меня видеть. И сестрам периодически приходилось просить меня об одолжении: чтобы я пошел с ними туда, куда им очень хотелось попасть.

   По доброте душевной я соглашался, поскольку считал сестер такими же сиротами, как и я, которые в отсутствии полноценной семьи нуждаются в мелких радостях жизни. Хотя, пресыщенность московских детей из «высшего света» вызывала у меня отвращение. Я на этих званых мероприятиях, до которых девочки были так охочи, лишь улыбался, боясь сказать лишнего и испортить праздник.

   Гораздо свободнее я чувствовал себя у Кимов, где, как и договорились взрослые, проводил каникулы. Причем постепенно Марина Юрьевна стала доверять Кимам, а те тете, и до такой степени, что простили ей даже мужа – алкоголика. В результате летом дачу Кимов посещали сестры, а зимой Валерия, приезжая в Москву за врачебной консультацией, ночевала в нашей квартире.

   Идиллию тех лет нарушил лишь несчастный случай, как-то произошедший со мной на ферме. Нина раззадорила меня прыгнуть в речку с высокого дерева, а не с берега, как это делали все. Поскольку мне самому хотелось показать себя перед деревенскими ребятами, я прыгнул. Вышло красиво, но под водой я ударился о корягу и сломал руку. Хорошо еще, что с нами был Миша, самый старший из нас. Он нырнул за мной и спас от верной смерти: от болевого шока я не мог сам всплыть на поверхность.

   Сломанная рука создала мне неодолимое препятствие, как на спортивной стезе, так и на пути овладения музыкальными инструментами. Марина Юрьевна вынуждена была оставить мне репетиторов только по вокалу и сценическому мастерству, чему я только обрадовался. У меня появилась возможность факультативно посещать занятия по информатике и записаться в радиотехнический кружок.

   ГЛАВА 34.

   Возвращаясь в воспоминаниях к Игорю Витальевичу, следует сказать, что он был самым образованным человеком из всех, что мне приходилось встречать, и полностью оправдывал звание сына выдающихся родителей. Его речь удивляла с первых слов: в быту он говорил этаким литературно – «московским» говорком, с большим количеством иностранных слов. Вряд ли учителей у него было больше, чем у нас. Но генетическая предрасположенность к гениальности дала ему то, что на « квадратный дециметр мозга» он впитал гораздо больше информации, чем, к примеру, я. Мальчиком мне казалось, что дядя Игорь знает абсолютно все, и даже, кое-что из того, до чего наука еще не додумалась.

   Однако, при всем при этом, Игорь Витальевич не хотел взрослеть. Родись он позже, скорей всего, был бы болен виртуальной реальностью, и, принимая стимуляторы, сутками напролет «висел» в интернете, играя во все онлайн ќ– игры подряд. Но неудачники его поколения выбирали алкоголизм. Не как физическую зависимость, а как норму жизни, освобождающую дух от тяжких оков плоти и позволяющую вести трансцендентальное созерцание человеческого бытия.

   То, что Игорь Витальевич не настоящий алкоголик, а человек, использующий алкоголизм, чтобы уйти от «правды жизни», можно было догадаться, наблюдая за его суточным графиком. В первую половину дня и в рабочее время (которое заканчивалось на последнем спектакле) Игорь Витальевич пить категорически отказывался. И очень обижался на тех, кто ему предлагал. Более того, он мог искренне пообещать жене, что после работы сделает что-нибудь полезное, например, навестит больного товарища, или сходит за покупками в магазин.

   Но стоило Игорю Витальевичу выйти с работы, он тут же находил и немедленно употреблял. Пусть немного, но достаточно, чтобы пьяным бродить с дружками неизвестно где, и далеко за полночь. А попадая в квартиру, отравлять своим дыханием воздух так, что нам, детям, спать подчас не представлялось возможным.

   Впрочем, все было не так уж и плохо, если учесть его отказ от спиртного в общие с Мариной Юрьевной выходные, а так же во время их совместного отпуска. Если Игорь Витальевич постоянно находился в поле зрения жены, он не пил. Были ли у них супружеские отношения? Трудно сказать, но, посещая летом дачу Кимов, они выглядели гармонично. Не отказывали себе в удовольствии сходить в лес за грибами, где весело шутили и оказывали друг другу любезности, говорящие о том, что их приязненные чувства находятся на высоте.

   Я тоже любил трезвого Игоря Витальевича. Он был добр и приятен в общении, помогал делать уроки, с удовольствием играл в шахматы (причем я ни разу у него не выиграл, хотя иногда «обставлял» разрядников).

   В первый год нашего знакомства я не мог понять, почему Игорь Витальевич молчит о своей первой жене и родителях. А потом до меня дошло: они странным образом ассоциируются у Игоря Витальевича не с квартирой, где мы жили, а с определенными местами «старой» Москвы. Если он хотел рассказать девочкам о матери, или о дедушке с бабушкой, он отправлялся гулять с нами по центру города, и рассказывал нам страницы из истории столицы. Именно от Игоря Витальевича я услышал много того, о чем не принято писать в книгах. Например, подробное изложение так называемых «городских легенд». Особенно меня поразили истории Игоря Витальевича о Кремле и его обитателях. Игорь Витальевич умел вести повествование так, словно был знаком с правителями России, и лично присутствовал при многих событиях.

   Но, даже если и сильно выпивши, он не представлял опасности. Вел себя тихо, никогда не скандалил, только смущенно улыбался и терпел все упреки в свой адрес, причем неважно, от кого они исходили. Иногда просил прощения у соседских собак, сильно лаявших за дверью по мере того, как он поднимался по лестнице, шатаясь и спотыкаясь.

   Хотя, был один нехороший случай, сильно врезавшийся мне в память. Как-то Игорь Витальевич загулял до рассвета, а, вернувшись, сообщил, что продал часть квартиры. Потому что ему не на что было выпить, а его новым знакомым негде жить. От такой новости у Марины Юрьевны, готовившей на кухне завтрак, отнялись ноги. Она рухнула на стул и упавшим голосом спросила, где он нашел нотариуса ночью.

  – Нотариуса? – растерянно переспросил Игорь Витальевич, и в этот момент в дверь позвонили. Марина Юрьевна нашла в себе силы подняться и открыть. Она увидела двух бомжей с грязным листом бумаги, на котором был рукописный текст, завершающийся жирной и отчетливой подписью Игоря Витальевича. На наше счастье, опустившиеся граждане находились в состоянии не лучшем, чем сам Игорь Витальевич, написавший купчую, и, мало соображая, что держат в руках, согласились отдать бумагу хозяйке за три «косаря».

   Конечно, прецедент исключительный, но, как мне кажется, спровоцированный самой Мариной Юрьевной. Как выяснилось, у тети есть страшный секрет, который она ото всех скрывает (и гораздо тщательнее, чем пьянство мужа).

   Марина Юрьевна имела привычку пропадать на пару – тройку дней, всегда неожиданно, и как мне кажется, даже для нее самой. Я сделал такой вывод, заметив, что тетя всякий раз оформляет больничный лист не до дня своей пропажи, а после, задним числом. У Марины Юрьевны для этого имелся врач, который за хорошую мзду «прикрывал» ее.

   Причем вначале тетя пропадала редко, но затем, по мере моего взросления, стала это делать все чаще.

   ГЛАВА 35.

   А впервые при мне, это случилось так: как-то выйдя к завтраку, я увидел на кухне не привычный для нас, аккуратно накрытый стол с овсянкой и яичницей, а всего лишь несколько вазочек со сладостями. Ими (о, ужас!) беспорядочно набивали живот сестры, которые, к тому же, пришли на трапезу в спальных пижамах. А ведь тетя такое поведение считала безобразным, и категорически запрещала! Я громко позвал Марину Юрьевну, желая узнать у нее, что у нас произошло. Но в ответ услышал лишь звук разбившейся бутылки. Та упала с дивана, на котором этой ночью почивал пьяный Игорь Витальевич. Бутылка оказалось второй неожиданностью за утро: до этого я не видел, чтобы Игорь Витальевич приносил спиртное домой.

   Крайне взволнованный, я подошел к комнате Марины Юрьевны и постучал. К сожалению, разрешения войти не последовало. Но я все-таки открыл дверь и осмотрелся. Тетю, либо намека на то, что она спала в своей кровати, я не заметил. Хотя вечером Марина Юрьевна пришла с работы в обычное время. Поскольку она (в отличие от мужа), не имела «полуночных» друзей и привычки пьянствовать с ними, я почувствовал сильное беспокойство.

   Я еще не знал, что тема исчезновений Марины Юрьевны не подлежит обсуждению, и обратился с вопросами к Игорю Витальевичу. Он уже успел занять вертикальное положение и немного привести себя в порядок. Игорь Витальевич неопределенно похлопал меня по плечу и отправился на Бережковскую набережную, где имел привычку «проветриваться» перед работой в театре. Я проводил его недоуменным взглядом, и попытался узнать, хоть что-нибудь, у девочек.

   Они одарили меня ехидными улыбками (воспользовались моментом, чтобы продемонстрировать презрительное отношение к Жарковым), а затем заперлись в своей комнате. Чем довели до моего сведения, что «заболели», и сегодня в школу не пойдут. Как будто посещение занятий было необходимо не им, а мне, или тете.

   Я понял, что Вавиловы не считают нужным переживать по поводу исчезновения Марины Юрьевны, и решил подождать развития событий. Отправился в школу, где на протяжении дня старался не показывать окружающим свою тревогу.

   И только поздним вечером, уступая моим настойчивым расспросам, девочки промямлили нечто невразумительное. Будто тете Марине срочно понадобилось кратковременное пребывание в «женском» стационаре. Я не поверил сестрам, их слова выглядели предположением. Если Марине Юрьевне понадобилась срочная госпитализация, то почему она не оставила записку с указаниями на все случаи жизни? Это было в ее духе, тетя «просто так» не покинула бы нас!

   Я вновь обратился к Игорю Витальевичу. Он довольно резко сказал, что мне следует поинтересоваться у Марины Юрьевны, когда она вернется, где она была, и если я получу ответ, какой бы он не был, поделится с ним. После чего, громко хлопнув входной дверью, ушел во двор, пить с друзьями. Только сегодня, по его мнению, имея на это «полное право».

   Я прошелся взглядом по нашей, так быстро ставшей грязной, квартире. Расстроился, тяжко вздохнул, и отправился в свою комнату: в тот день задали много уроков. К сожалению, сосредоточиться у меня не получилось. Посидев над тетрадями с час, я лег на кровать и предался грустным мыслям. Как ни странно, я больше переживал за сестер, поскольку, в случае чего, всегда имел возможность уехать к Кимам. А вот девочки, с их странным отношением к жизни и безответственным отцом, в отсутствии тети выглядели уязвимыми.

   Постепенно мои переживания сменились сном.

   А утром меня разбудил голос Марины Юрьевны. Она возмущалась, что в ее отсутствие мы устроили «полный бардак». Не передать, как я обрадовался тете. Пулей выскочил из своей комнаты, желая скорее ее увидеть. Марина Юрьевна стояла в гостиной с мокрой тряпкой в руках, и пыталась сообразить, с чего ей начинать уборку. Выглядела она вполне здоровой, хотя под глазами у нее были темные круги, а взгляд неестественно «горел».

   Видимо Игорь Витальевич уже рассказал ей, насколько сильно я нервничал в ее отсутствие. Потому что она, когда я подошел, обняла меня, как родного сына, и срывающимся голосом произнесла:

  – Придет время, ты узнаешь правду не только обо мне, но и, обо всех Жарковых. А пока рано, не лишай себя детства!

   Я понял, что она так извиняется, и просит меня забыть об инциденте. Тетя редко выражала свою любовь ко мне, обычно вела себя сухо, и я, расчувствовавшись, отошел от нее со слезами на глазах. Главным в тот момент для меня было то, что она вернулась, и наша жизнь не изменится в худшую сторону.

   Однако после вторичного исчезновения тети Марины у меня возникло устойчивое желание узнать правду. И я задумал сделать это самостоятельно, без расспросов, которые так нервировали других членов семьи.

   Я принял во внимание, что большей частью Марина Юрьевна исчезала перед новым годом. Поэтому, предчувствуя это событие, я начинал по ночам караулить, желая хоть что-нибудь услышать или увидеть. Но то ли бороться со сном у меня получалось плохо, то ли тетя двигалась удивительно бесшумно, да только выходило так, что утром ее не было, а я был в неведении, как такое случилось.

   Ставши еще старше и анализируя свои ночные бдения, я вспомнил, что всякий раз в ночь ее пропажи, сквозь сон я слышал странный бой часов, никак не связанный с реальным временем. И звуки пианино. Две – три ноты, словно сыгранные учеником, усевшимся разучивать гаммы. Поскольку я жил в бывшей кладовке, то почему-то подумал, что звуки доносятся от соседей. Как будто так звучит заставка в телевизионной передаче, из тех, под которую засыпают.

   Но потом я подумал – неужели передача может идти столько лет? Вряд ли. Но тогда звуки доносятся из гостиной, расположенной по соседству с комнатой Марины Юрьевны. Выходит, что я слышал наши напольные часы! И если тетя страдает сомнамбулизмом (я склонялся к этой версии), во время приступа она может, сама того не замечая, заводить часы и крутить стрелки. Затем слушать их бой, а так же примитивно подыгрывать ему на пианино.

   После чего покидать квартиру по пожарной лестнице за окном, и в бессознательном состоянии уходить куда-то, возможно даже, далеко. Туда, где прохожие, увидев женщину «не в себе», вызывают скорую помощь, которая отвозит тетю в первую попавшуюся психиатрию. Адрес больницы заранее знать невозможно, и Игорь Витальевич ждет, когда «проснувшаяся» и выписанная Марина Юрьевна вернется сама.

   Напрашивался вывод, что Марина Юрьевна, чтобы не лишиться работы, скрывает серьезное психическое заболевание. Болезнь наследственная, проявляется только в зрелом возрасте. Мне еще рано думать о ней. Тетя правильно делает, что откладывает разговор на потом. Хочет, чтобы я рос, и не забивал себе голову ненужными страхами.

   Слабым местом в этой, на мой взгляд, весьма удачной теории, были часы. Вернее, их механизм, или, еще точнее, отсутствие в нем большей части необходимых шестеренок и пружин. Я много раз пытался понять, как их починить: мне очень хотелось сделать Марине Юрьевне приятное. Но, в конце концов, пришел к выводу, что часы созданы только для украшения интерьера.

   Сработавший их часовщик изначально отказал им в функциональности. Словно он хотел сделать нечто парадоксальное, что к отсчету минут и секунд не имеет отношения, однако по неизвестным причинам бросил дело на полпути. Я решил поискать в интернете чертеж похожего механизма, желая понять, как завершить тот, что находился в нашей гостиной. Но оказалось, что, как и в случае с космогонической резьбой, ничего, даже отдаленно похожего, нет ни на одном из специализированных сайтов.

   Продолжая свои исследования, я обнаружил на некоторых шестеренках даты их производства, и пришел к выводу, что часы не такие уж старинные, как я первоначально думал. Они были переработкой артефакта 18 века в некий новодел, возрастом не старше моего.

   Учитывая, какие шикарные вещи Марина Юрьевна обычно покупала у антиквара, и как трепетно она относилась к тому, чтобы квартира была на «уровне», такой «кич», выставленный ею на самом видном месте, выглядел, по меньшей мере, странно. Ну да бог с ним, ей виднее, возможно, она мечтала приобрести оригинальные часы в будущем, а пока тешила себя их дешевой незавершенной копией. Это было не принципиально. Гораздо сильнее меня волновал вопрос: а все – таки, как возникали ночные звуки?

   Тайна открылась мне таким образом, что даже спустя много лет я отказываюсь верить в то, что тогда увидел и услышал.

   ГЛАВА 36.

   В жизни каждого молодого человека наступает день, когда он, поддавшись на уговоры «опытного» приятеля, пробует алкоголь. Но, не зная его силы, пьет лишку, и становится очень пьяным. В результате происходят нехорошие события, о которых потом стыдно вспоминать. Такое произошло со мной в выпускном классе, на школьном празднике, посвященном наступающему новому году.

   Пить начали в мужском туалете, чтобы, когда начнутся танцы, одноклассницы оценили, как от нас «приятно пахнет». А продолжили на школьном дворе, где из пижонства «занюхивали» водку снегом. Когда спиртное закончилась, глотали таблетки. В результате танцы превратились в нечто непонятное, склоняющееся к скандалам и даже дракам, в которых, как ни удивительно, лидировали девочки, тоже что-то употреблявшие.

   Две взъерошенные подруги из параллельного класса пристали с предложением уединиться и выкурить «косяк». Я не хотел этого делать, но они были настойчивы. Обещали научить целоваться, что очень пьяному мальчику, каким я тогда был, показалось не такой уж плохой затеей. К тому же приятель авторитетно произнес, что уже «курил», и в этом нет ничего плохого. Убедительно заявил, что попробовать нужно, без этого «взрослым стать нельзя». Я согласился при условии, что, если мне не понравится, докуривать и целоваться они будут без меня.

   От едкого дыма самокрутки мне стало плохо. Увидев приближающиеся губы одной из подруг, я оттолкнул ее. Девочка обиделась и залепила мне пощечину. Я почувствовал привкус крови во рту и неожиданно для себя принялся громко хохотать. Кто-то из преподавателей сразу нас обнаружил и заставил вернуться «в коллектив».

   В теплом помещении меня совсем развезло, начались галлюцинации и «двоения» в глазах. Я расплакался. Приятель сжалился, помог уйти с праздника и добраться до дома, где я с радостью отправил все содержимое желудка в унитаз. А затем, несмотря на «детское» время, ушел в свою комнату, сказавшись больным. Решил побыть до утра под одеялом и обождать, пока организм не переработает все «излишества».

   Моё сонно – пьяное забытье вышло прерывистым: я постоянно ходил к унитазу с явно выраженным намерением, которое, впрочем, не осуществлял. При очередном «походе» меня разозлили «световые мелькания» на стенах коридора. Мне показалось, что именно из-за них мой мозг не успокаивается.

   Я подошел к комнате Марины Юрьевны и тихо постучал по стеклу двери, более чем уверенный, что она заснула, читая книгу на экране смартфона. Его свечение (о чем она даже не догадывается) может повлиять на ее подсознание, и вызвать приступ лунатизма. Со всеми вытекающими, вплоть до исчезновения на несколько дней, последствиями.

   Потом я подумал – но что если в коридоре «мельканий» нет, а я все еще во власти галлюцинаций? Что ж, тогда мне следует признаться во всем Марине Юрьевне и выпросить у нее лекарство, которым она в таких случаях приводит в чувство Игоря Витальевича.

   Не услышав на мой стук ответа, я приложил ухо к двери, надеясь таким образом определить, что происходит у тети. Каково же было мое изумление, когда я услышал храп Игоря Витальевича. Если супруги, в кое-то веки, легли спать вместе, то тревожить их уединение было крайне бестактно. Я тяжко вздохнул и собрался идти в кровать.

   Однако тут услышал «те самые» звуки пианино и боя часов, доносящиеся (как я и предполагал) из гостиной. И еще странное (словно из проколотого мяча) шипение. У меня странным образом возникла новая версия случаев с тетей. Я почему-то подумал, что Марина Юрьевна, никакой не лунатик. Она замешана в преступлениях (вспомнил криминальную атмосферу возле касс театра), и нас периодически посещают скрывающиеся от милиции уголовники. Тетя с ними уходит, чтобы разделить «левые деньги» на тайной воровской «малине».

   Конечно, это был пьяный бред. Но я искренне поверил в него.

   Подрагивая от нервного возбуждения и стараясь ступать как можно тише (чтобы не вызвать интерес у проникших к нам злодеев), я направился к двери в гостиную. Хотя меня и беспокоил резкий позыв рвоты, зовущий не туда, куда я шел, а в более прозаическое место, где я теоретически мог получить облегчение.

   В таком состоянии я взялся за медную ручку, и, пока собирался с духом, намереваясь повернуть ее, заметил под ногами яркую полоску света. Она образовывалась лучами, проникающими в щель между дверью и полом. Через эту щель также уходил воздух, постепенно уплотнявшийся до такой степени, что его неторопливое истечение фиксировали мои глаза. Такое необычайное явление усилило мой испуг, и заставило отказаться от всех предыдущих предположений о происходящем в нашей квартире.

   Сгорая от желания узнать правду, я не выдержал и открыл дверь. Но... лучше бы я ее не открывал! Меня пронзил необычайный холод, а вместо гостиной я увидел бесконечное черное пространство с миллионами звезд. Округлившимися от страха глазами я смотрел на полупрозрачное существо, отдаленно похожее на тетю, которое стояло на поверхности (начинающейся у моих ног) кометы и созерцало космос во всей его полноте.

   Я вскрикнул. Существо повернуло голову, посмотрело на меня, и принялось махать рукой, запрещая идти дальше. Я ощутил близости смерти для нас обоих, и от переживаемого кошмара впервые за свою жизнь закричал «мама, мама!». Уж не знаю, кого я так звал – давно умершую мать, чтобы она своей любовью пришла мне на помощь, или Марину Юрьевну, которую я предположительно видел, и не хотел потерять.

   Мой крик изменил ситуацию. Вселенная перед глазами «поплыла» и распалась на отдельные цветные линии. Они затейливо переплелись и исчезли в далекой, сверкающей «снежинке». А когда «снежинка» потухла, наступила полная тьма, в которой не было воздуха. Я начал задыхаться. У меня случился коллапс сознания, и я упал в обморок.

   ГЛАВА 37.

   На следующее утро я очнулся на своей кровати. Голова раскалывалась, по телу словно прошлись асфальтовым катком. После нескольких попыток я сел и осмотрелся, пытаясь хоть что-нибудь вспомнить. Однако память служить отказывалась. Лишь небрежно брошенная на стул мятая одежда и запах от нее подсказывали, что я вчера «пустился во все тяжкие».

  Я бросил взгляд в зеркало и ужаснулся. Выйти к завтраку с таким лицом было делом невозможным. Кряхтя, как старый дед, я поднялся и прокрался в ванную комнату, где встал под контрастный душ. Нельзя сказать, что от него наступило облегчение, но некоторая ясность в мыслях появилась.

   Я вспомнил кое-что из того, что происходило со мной за последние сутки, и расстроился. Как объяснить Марине Юрьевне, почему я пришел домой пьяным? Мало ей Игоря Витальевича? Или придумать невероятную историю, по которой я буду не виноват в случившемся? Но «любительницы поцелуев» непременно выложат всю правду обо мне сестрам, а те уж расскажут Марине Юрьевне, каков в действительности ее «любимчик».

   Я направился на кухню, желая увидеть сестер за завтраком, и по их улыбкам понять, что им известно. Однако с удивлением увидел, что голодные девочки делают себе яичницу.

   И так плохое, настроение стало хуже некуда: я сообразил, что Марина Юрьевна опять пропала. Поэтому мои приключения не интересовали сестер, они сильно переживали по поводу того, что их предпраздничные планы рухнули. И, хоть и не впрямую, но осуждали тетю за ее особенность исчезать из нашей жизни, когда она нам очень нужна.

   Слушая болтовню девочек, я стучал ложкой в стакане, размешивая давно уже размешанный сахар. Перед моими глазами то появлялась, то исчезала картина, как тетя ночью превратилась в луч света. Учитывая мое увлечение фантастическими фильмами, я убеждал себя, что это было галлюциногенное сновидение.

   Однако все равно мучило тревожное чувство, что с Мариной Юрьевной произошло нечто неординарное, и я в этом принимал участие. Я резко встал из-за стола, и, сопровождаемый недоуменными взглядами сестер, отправился в гостиную.

   Но в гостиной комнате я не обнаружил чего-либо странного. Все выглядело, как всегда. Кроме, пожалуй, открытых клавиш пианино. Но почему? Тетя сочла бы это беспорядком, и перед тем как уйти спать, обязательно закрыла крышку. Я подошел, и в задумчивости сыграл ноты, которые всегда сопровождали бой часов. В тоже мгновение реальность изменилась, и я неожиданно увидел (но не явно, а как бы далеким миражом) черное пространство космоса и скопления звезд. У меня случился приступ, я тихо вскрикнул, и видение сразу пропало.

   Я отошел от пианино, и, со страхом посматривая на него, принялся утешать себя тем, что Марина Юрьевна обычно возвращается через день, максимум два, и это время пролетает быстро. Я решил, что, как только тетя вернется, непременно добьюсь от нее правды «о Жарковых», которую она обещала рассказать.

   Я взял себя в руки и вернулся на кухню, где успокоил девочек, сказав им, что по магазинам мы пойдем обязательно. Мы уже достаточно взрослые, и можем сами организовать достойную встречу нового года.

   Два дня пролетели в праздничных хлопотах и ожидании, а на третий день беспокойство вернулось с новой силой. Какая – никакая, но у нас была семья, и мы не хотели слушать поздравление президента страны без Марины Юрьевны, имея во главе стола пьяненького Игоря Витальевича.

   Но пришлось. Ели салат оливье и открывали шампанское с каменными лицами, боясь произнести неосторожное слово и вызвать нервно – истерическую реакцию. Сухо поздравили друг друга короткими фразами и рано разошлись по своим комнатам, даже не глянув на сложенные под елкой подарки.

   Ночь провели без сна, прислушиваясь, не зазвонит ли телефон, или не раздастся двойной, столь хорошо нам знакомый, звонок во входную дверь перед тем, как Марина Юрьевна будет проворачивать ключ в замке.

   Однако вышло так, что тетю Марину мы уже никогда не увидели.

   ГЛАВА 38.

  Первый месяц выдался самым тяжелым. Мы постоянно ожидали возвращения тети и выходили на связь по несколько раз за час, желая узнать, нет ли от нее новостей. Наша прежняя веселость и беспечность исчезли, как будто их никогда не было. Помимо того, я сильно страдал от бессонницы, которая приводила меня в гостиную комнату и заставляла возвращаться к вопросу – что на самом деле здесь произошло? Я корил себя за ту ночь, мне мерещилось черт знает что. Чтобы не сойти с ума, я в один прекрасный день решил больше никогда не думать о том, как исчезла Марина Юрьевна.