Текст книги "Звезды и ведьмы (СИ)"

Автор книги: Виталий Малхасянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

   Их глухое и ранее никому не нужное землевладение подверглось рейдерской атаке с целью захвата, и, хотя судебное разбирательство только началось, недалеко от нашего дома уже появилась мощная строительная техника. Она принялась ровнять местность под самый большой в Подмосковье мусорный полигон, создаваемый по распоряжению губернатора. Наносимый природе ущерб был неисправим, о каком либо севообороте и пастбищах не могло быть и речи.

   Переселиться Кимы не могли по причине отсутствия денег, и перед главой семьи встал вопрос, что делать с большой семьей. Было очевидно, что никто из детей, когда вырастет, не сможет жить на засыпанной мусором ферме.

   В общем, не знаю, как сложилась бы моя судьба, оставайся я у Кимов дальше. Знаю лишь, что сельский житель из меня вряд ли получился. И хорошо, что моя жизнь резко переменилась, когда к нам приехала красивая иностранная машина с большими колесами и блестящей решеткой радиатора.

   ГЛАВА 29.

   Из машины появились незнакомые люди, имевшие в своем составе человека в милицейской форме, представившегося местным участковым. Но главным был не он, а богато одетая, худенькая женщина с заурядным лицом, на котором выделялись отвратительные «квадратные» очки. Поблескивая их стеклами, она вышла вперед и внимательно осмотрела ферму, при этом задерживая взгляд на том, что, по ее мнению, выглядело неправильным. То есть, практически на всем. Пожалуй, в чем-то женщина была права. С момента появления мусорных компаний Кимы оставили свои строительные начинания, от чего находившиеся на поддонах кирпичи и дорогие материалы имели худой вид, хотя наш дом явно нуждался в них.

   Но больше всего внимания женщина уделила не строительному бардаку, а детям, и среди них, как я почувствовал, мне. Мы всей гурьбой ловили во дворе сбежавшего из сарая поросенка, а скорее играли с ним в догонялки, весело перемешивая ногами пахнущую навозом грязь. Весь перепачканный от неоднократных падений, я задорно смеялся, но сразу прекратил, и, в свою очередь, с любопытством посмотрел на женщину.

   Она поцокала языком, многозначительно покачала головой в мой адрес, а затем направилась к вышедшим на крыльцо Кимам. Спросила их, можно ли пройти в дом. Кимы привыкли к тому, что губернатор строит козни и постоянно присылает комиссии, поэтому согласились без предварительных расспросов. Естественно, дети собрались возле открытого окна, желая услышать, зачем к нам пожаловали столь важные гости.

   Как же все удивились, когда выяснилось, что речь будет идти о моей персоне! Оказалось, что Валерия Ким забыла выправить какие-то бумаги, и, с юридической точки зрения, хоть я и покинул детдом, но пока что Кимами не усыновлен. Это не являлось проблемой, дооформить можно было и потом. Однако лишь при условии, что отсутствует другой претендент на ребенка, который будет расторопнее.

   Как гром среди ясного неба прозвучало, что моей приемной матерью не просто хочет стать, а по документам чуть ли уже не стала, женщина в квадратных очках. Чей решительный и громкий, совсем не соответствующий внешности, голос, хорошо был слышен не только в доме, но и во дворе, где мы слушали, открыв рот.

  – Вы можете справки из ООН привезти, – хмурясь, произнесла Валерия, – ребенка я вам не отдам. Славик у нас давно живет, мы к нему привыкли, и он к нам привык. Если вы его заберете, у него будет нервный срыв и депрессия, к которой, он и так склонен. Чем она у него закончится, неизвестно. Или вы, Марина Юрьевна, хотите испытать на себе все трудности его подросткового возраста – побеги, и все, что с ними связано?

   В ответ Марина Юрьевна улыбнулась неподдающейся описанию улыбкой, показывающей, что ее здесь явно недооценивают, и предоставила слово участковому. После него официальному юристу детдома, и, под конец, работнику службы социального обеспечения, которая сообщила, что вынуждена приостановить Кимам ежемесячные выплаты на мое содержание.

  – Тогда мы будем судиться! – сказала Валерия, и вопросительно посмотрела на мужа. Тот лишь задумчиво почесал затылок, видимо представляя, в какую сумму обойдутся адвокаты и еще один судебный процесс. И это при том, что тяжба с владельцами мусорного полигона уже сильно вымотала его.

  – Если вы начнете судебное разбирательство, я сразу подам встречный иск. Так что, не откажетесь от претензий на ребенка, процессов будет много, и все сложные, – словно уловив суть сомнений Андрея Кима, жестко сказала Марина Юрьевна. Похоже, к поездке она подготовилась основательно, и знала о тяжелой ситуации, в которой оказалась ферма и ее владельцы.

   После долгой паузы, в которой были слышны только тяжкие вздохи страдающего от похмельного синдрома участкового, Андрей Ким сказал:

  – Наш разговор изначально идет не так, как должен. Ведь мальчик уже большой, сам бьет дичь, готовит, убирает за собой. Почти ничем не отличается от взрослого. Мы должны дать ему свободу волеизъявления, и уважать его выбор. Если он хочет и дальше жить с нами, тогда мы будем стоять за него, чего бы нам это не стоило. Но если Славик выберет вас, Марина Юрьевна, что ж! Так тому и быть, мы смиримся! Поэтому давайте сейчас позовем мальчика в соседнюю комнату, и поговорим вчетвером!

   – Хорошо! – согласилась Марина Юрьевна, с уважением глядя на хозяина дома. Она не ожидала от него, при всех его заботах, такой стойкости.

   Я не был готов к подобному повороту событий. Не знал, как вести себя с незнакомой женщиной. Она вызывала у меня оторопь. Поэтому, когда я оказался в центре взрослого внимания, и под пристальным взглядом Марины Юрьевны, моим самым горячим желанием было категорически отказаться уезжать куда-либо.

   Но Марина Юрьевна, видимо, догадывалась, о чем я думаю. Поэтому она с хорошо поставленной актерской улыбкой сказала то, что я совсем не ожидал услышать:

  – Славик, ты знаешь, зачем я приехала. Я видела, ты с ребятами слушал под окном. Поэтому скажу то, что ты еще не знаешь: я не посторонняя тебе, я твоя дальняя родственница. Моя фамилия – Жаркова. Я не была знакома с твоей матерью, но слышала о ней от третьих лиц. Я всегда беспокоилась о тебе, ты должен помнить посылаемые мною подарки. Хотя бы на последний день рождения – большого мишку, и красную машинку на пульте управления. Помнишь?

  – Помню... – растерянно сказал я, и несмело посмотрел женщине в глаза, пытаясь понять, насколько она честна. Я всегда думал, что на подарки тратилась Марья Ивановна, но скрывала от меня, что, в общем-то, нелогично по причине их дороговизны. – А почему вы ко мне сами не приходили? – повинуясь внезапному порыву, с сиротской обидой спросил я.

   Сквозь густой слой тонального крема Марины Юрьевны проступили красные пятна. Она смешалась, поскольку с тем же вопросом на нее смотрели и Кимы. Простой отговоркой отделаться было нельзя, от ее ответа зависела степень доверия того, кого она хотела усыновить, и людей, уже являющимися моими опекунами. И Марина Юрьевна приняла правильное решение. Она стала объясняться с интонацией, сообщающей, что она понимает и уважает мои чувства:

  – Видишь ли, я приехала в Москву из глухой провинции, и без копейки денег. Долго мыкалась по съемным углам, пока не сошлась с вдовцом, и начала жить в его квартире. Все без любви, мне требовалась прописка, а его дочерям мать, обязанности которой я честно выполняю. Однако, несмотря на всю заботу о них, я всегда боялась, что если муж узнает о моем внимании к тебе, разорвет отношения. Я наблюдала за тобой издалека, надеясь познакомиться ближе, когда ты достигнешь более зрелого возраста. И поймешь, насколько тяжела у меня жизнь, и как я ограничена в своих желаниях. Возможно, я несколько затянула с нашей встречей, ведь с годами ситуация изменилась. В настоящий момент не я, а он находится под моим контролем. Недавно я говорила с ним о тебе, и мы пришли к соглашению. Но в детдоме я узнала, что тебя уже усыновила семья Ким. Я несколько ночей ревела (женщина достала платочек и промокнула увлажнившиеся глаза). К счастью, выяснилось, все еще можно изменить! Поедешь ко мне?

   Марина Юрьевна смотрела с такой надеждой, что у меня дрогнуло сердце. Я вдруг ощутил нечто, похожее на эмоциональную связь с ней. Такого у меня не было ни с одним человеком.

  – А если вы меня возьмете к себе, где я буду жить? – спросил я, внезапно подумав о том, что мое первоначальное желание отказаться и никуда не ехать, возможно, не самое верное.

  – Да, забыла упомянуть! Квартирный вопрос был большим препятствием. Но мне, наконец, удалось накопить деньги, и на свое имя купить у соседей немного жилплощади. После перепланировки я присоединила ее к квартире мужа. Так что, у тебя будет своя комната! – Сказала Марина Юрьевна, сияя от того, что сообщает мне радостную новость.

   Она сумела взять меня «за душу»: мальчики у Кимов спали в общей комнате, и на двухъярусных кроватях, как в казарме.

  – А где вы работаете? – спросил я. Мне очень хотелось, чтобы она работала в магазине электроники и бытовой техники. Я не имел большего удовольствия, чем разобрать сложное электронное устройство и попытаться понять, как оно работает.

  – Я заведую билетными кассами Большого театра, – с гордостью сказала Марина Юрьевна так, словно я тогда должен был обязательно знать, что это такое – Большой театр. Впрочем, место ее работы мне понравилось. Я сразу вспомнил, что Марья Ивановна любила слушать оперные арии по радиоприемнику и восклицать: «Ах, как поют в Большом! Кто бы мне купил билет!»

   Мысль о том, что, если я буду жить в Москве, то смогу ходить к Марье Ивановне в гости, окончательно склонила меня к переезду. Но я не мог выразить свое мнение вслух, мне не хотелось прогадать, да и огорчить Кимов.

   Хорошо, Ким понял, что за мешанина у меня в голове, и вступил в разговор:

  – Кабы вы сразу сказали, Марина Юрьевна, что являетесь Славику родственницей, мы не занимали такую непримиримую позицию. Ваша связь по крови, во всяком случае, в моих глазах, все меняет. Скажите, у мальчика есть, кроме вас, еще родственники?

  – Да, конечно. Хотя они дальше по родству, чем я, но, думаю, тоже будут не безразличны к его судьбе. Славик с ними обязательно познакомиться. – Ответила Марина Юрьевна.

  – Пожалуй, тогда сделаем так, – сказал мудрый Ким, вставая с кожаного дивана, на котором он имел обыкновение принимать важные решения, – наступили летние каникулы. Путь Славик поедет к вам на побывку, осмотрится. К началу учебного года мы посетим вас, и если он захочет остаться, не будем препятствовать. Но если он уедет с ними, вы отступитесь! – и хозяин протянул крепкую ладонь с въевшейся грязью Марине Юрьевне. Она немного подумала, и осторожно протянула ему свою, маленькую и надушенную.

   Так, нежданно– негаданно, я уехал с Жарковой Мариной Юрьевной, моей внезапно появившейся родственницей, жить в Москву.

   ГЛАВА 30.

   Марина Юрьевна оказалась человеком, который почти всегда подмешивает вымысел к истине, и использует полученный коктейль в зависимости от того, какие жизненные задачи перед ней стоят. То, что она рассказала о себе у Кимов, было не совсем правдой. Марина Юрьевна в театре трудилась старшим кассиром, а заведовала кассами лишь на период болезни, или очередного отпуска начальницы. В оправдание ее лжи можно сказать, что она заправляла на нелегальной бирже билетных спекулянтов. Но и здесь была не организатором схемы, а лишь посредником между уличными воротилами и театральным руководством. С ним у нее сложились доверительные отношения, когда она приехала из Калуги подающей надежды балериной. Марина Юрьевна танцевала второй солисткой несколько сезонов на сцене Большого. Ей предсказывали скорый взлет к славе, но она неожиданно сошла с дистанции, и удовлетворилась продажей билетов.

   Касаемо ее мужа, Вавилова Игоря Витальевича, что тоже работал в Большом (на скромной должности электрика), то выяснилось, что он никогда не был домашним деспотом. Игорь Витальевич вёл бытие простого алкоголика, чего Марина Юрьевна ужасно стеснялась, и в самом начале их брака, надеялась изменить. Только махнув на мужа рукой, она вспомнила обо мне. Ведь Игорь Витальевич, несмотря на все ее старания, так и не стал питать к ней чувств, а падчерицы, две погодки моложе меня, откровенно недолюбливали мачеху, хотя и тщательно скрывали это.

   Игорь Витальевич родился в семье известного композитора и театрального режиссера, лауреата государственных премий СССР. Будучи молодым, Игорь Витальевич дерзал на многое в искусстве, выгодно женился. Однако смерть горячо любимой супруги, сразу после вторых родов по невыясненной причине, связанной со здоровьем, ввергло его в уныние, и лишила энергии реализовывать планы на жизнь.

   Основой для второго брака Игоря Витальевича послужила только его наследственная квартира в старинном доме. Причем со стороны Марины Юрьевны, это и в самом деле была справедливая сделка: в придачу шли две сироты, за которыми надо было смотреть, как и за родными детьми.

   Я навсегда запомнил первое впечатление от высокого дома на набережной Москвы – реки, где мне предстояло взрослеть. Меня поразила не только лепнина в готическом стиле и жуткие скульптуры на фасаде дома, но и фантастически красивый вид города в этом месте, покоряющий сердце с первого мгновения.

   Слова Марины Юрьевны о покупке жилплощади для меня, в реальности оказалось выкупом за баснословные деньги спорной кладовой у соседей. Что позволило немного увеличить прихожую и выгородить клетушку на семь квадратных метров, получившую гордое звание комнаты только за то, что в ней имелось окно.

   Планировка квартиры получилась затейливой, но такими были все квартиры в этом доме, построенном при последнем царе известным магом, по слухам, входившим в окружение самого Распутина. Я слышал много легенд, связанных с владельцем дома, о якобы замурованных в стенах тайниках. Однако никто из жильцов ничего подобного не находил.

   Наш быт был устроен следующим образом: в средней (по размеру) комнате жили девочки. Комнату поменьше занимали Игорь Витальевич и Марина Юрьевна, которая, впрочем, придерживалась принципа, что муж может войти к ней только трезвым. В результате Игорь Витальевич постоянно спал, где придется. Слегка «подшофе» на диване в большой комнате, так называемой «парадной гостиной», а сильно пьяным на полу кухни с отрытым, с целью выветривания запаха, окном. Его это устраивало, он к себе относился наплевательски.

   В отличие от него, Марина Юрьевна выдвигала высокие требования ко всему. Она тщательно следила за своей внешностью и трепетно сохраняла вещи, оставшиеся от родителей мужа. Особенно картины известных художников и коллекционную мебель, которою нельзя было трогать без нужды руками, и уход за которой занимал у нее один выходной в месяц. Мало того, сама Марина Юрьевна покупала дорогие предметы советской эпохи, от чего квартира постепенно превратилась в своеобразный музей. Причем его центральным экспонатом являлась ростовая картина в «позолоченной» рамке, на которой была изображена Марина Юрьевна в свои лучшие годы, стоящей на пуантах балериной. Наверное, с этой картиной и в такой обстановке, Марина Юрьевна чувствовала себя состоявшейся. Тем, кем она хотела бы быть, но так и не стала.

   Впрочем, когда я переступил порог, запутанная личная жизнь обитателей квартиры, и мои относительно стеснённые условия в ней, меня не особенно обеспокоили. Я был очень рад, что вернулся в Москву, в привычную для меня городскую среду, по которой отчаянно скучал у Кимов. К тому же я надеялся на встречу с Марией Ивановной и ее сказочными котиками. Мне хотелось опять ощутить ее любовь, а также узнать о плюшевом мишке и красной пожарной машине. Она мне их подарила, о чем случайно рассказала Марине Юрьевне, и та этим воспользовалась? Что Мария Ивановна скажет? Действительно ли Марина Юрьевна является моей далекой родственницей?

   К сожалению, когда спустя неделю я дозвонился до детдома и попросил позвать к телефону Марию Ивановну, снявшая трубку нянечка, вспомнив меня, огорченным голосом сообщила, что моя просьба невыполнима. Марья Ивановна узнала о врачах, которые могут излечить ее, и перебралась на постоянное жительство ближе к ним, куда-то в Калужскую Область. Я расплакался и дал отбой. Потеря надежды увидеться с доброй Марьей Ивановной стало для меня большим ударом.

   ГЛАВА 31.

   Постепенно некоторое неприятие Марины Юрьевны и настороженное отношение к ее словам сошли на «нет». Я увидел ее одиночество, чуть ли не физически ощутил ту невидимую границу, которая отделяла ее от мужа и его детей. Понял, насколько трудно ей скрывать за непроницаемой улыбкой свои истинные чувства, и нести взятые на себя жизненные обязательства.

   Девочкам Марина Юрьевна наняла самых лучших репетиров по дисциплинам, необходимым будущему артисту, и не скупилась водить их на приезжающих в Москву «звезд» классического танца. Конечно же, сестры ходили в балетную школу Большого, и непременно участвовали во всех «отчетных» спектаклях, где их мог взять на заметку педагог, работающий с уже взрослыми балеринами. Поэтому распорядок дня у девочек был расписан с точность не минуты – секунды, и за его соблюдением постоянно наблюдало бдительное око Марины Юрьевны. За что падчерицы обидно прозвали ее «коброй очкастой».

   Трудно сказать, что Марина Юрьевна хотела от них добиться. Чтобы они осуществили мечты ее молодости, и поднялись на вершину, которою ей не удалось взять? Или просто дать им шанс стать профессионалами? Пусть и не широко известными, но крепко стоящими на ногах, и имеющих возможность хорошо зарабатывать?

   Наверное, Марина Юрьевна и сама не знала, какую цель преследует. Она родилась с желанием быть во всем лучшей, и не подозревала, что есть люди, которые этого не хотят. К примеру, тот же отец девочек, Игорь Витальевич, который всегда безвольно плыл по течению!

   Естественно, стоило мне появиться в сфере ответственности Марины Юрьевны, я тут же был подключен ко всем мыслимым и немыслимым «артистическим» образовательным программам (за исключением балета, для него я был уже староват, и Марина Юрьевна отдала меня на биатлон, отказав в боксе, на который я хотел попасть еще с детдома).

   Для изнеженного городского ребенка подобная нагрузка, свалившаяся как снег на голову, показалась бы чересчур большой, и, пожалуй, невыполнимой. Но я взялся за все с удовольствием, и, практически, с первого дня. Мне нравилось быть в гуще событий и среди сверстников, с которыми я быстро находил общий язык и хорошо дружил, несмотря на то, что, как верно заметила Валерия Ким, имел склонность к меланхолии.

   Тем более что Марина Юрьевна, заметив у меня тягу к технике, за выполнение заданных учителями заданий и хорошее поведение, делала подарки, от которых я был в полном восторге: радиотехнические конструкторы и наборы, позволяющие собирать роботов. Я мог не смотреть телевизор неделю, отказаться от сладкого торта, но не иметь возможности собрать очередного робота – одно из самых тяжких наказаний, что мне довелось терпеть.

   Потихоньку я начал уважать Марину Юрьевну и относится к ней гораздо лучше, чем девочки, которые не хотели признаваться, что взваленная на них нагрузка слишком тяжела им, и что они, хоть и справляются с ней физически, но из-за хорошо скрываемой лени, не хотят выполнять. Сестры обвиняли Марину Юрьевну во всем. Преподаватель перенес занятия – Марина Юрьевна вовремя не согласовала, получили плохую оценку – мачеха, она и есть мачеха, не слишком внимательна к ним, не помогла с домашним заданием.

   Я был мал, чтобы верно оценить ситуацию в семье, но мне Марину Юрьевну, (которую я называл «тетей Мариной»), было очень жаль. Ее стараний никто не желал замечать, даже материальный достаток, достигнутый ею ради нас, считался сам собою разумеющимся. А из-за него она «балансировала на грани»: у нее постоянно случались неприятности, то с «партнерами по бизнесу», то с алчущими получить взятку правоохранительными органами.

   Однажды тетя Марина пришла после работы с гипертоническим кризисом и сильным носовым кровотечением (она утверждала, что по причине таких, необъяснимых с медицинской точки зрения, приступов, ушла из балерин), и буквально упала в своей комнате на кровать. Обычно в таком состоянии ее никто не беспокоил: девочки тихо радовались, что она не заставляет их куда-либо идти, а Игорь Витальевич убегал к «лучшим друзьям» в соседний двор, где позволял себе парочку «лишних» стаканчиков.

   Но тогда, слушая установившуюся в квартире тишину, я почувствовал сильное беспокойство за тетю Марину. Такое случилось со мной впервые, и, кстати, после того случая я перестал сомневаться, что мы родственники, и что это она присылала мне подарки на день рождения. Позже, вспоминая, я назвал это беспокойство «зовом крови».

  А в тот момент я очень захотел, чтобы тете стало лучше, и она перестала страдать. Чтобы мы снова услышали в квартире ее бодрый голос, устраивающий нам очередной «нагоняй». Я собрал все конфеты, что имел, однако, вспомнив, что тетя бережет фигуру и никогда не ест сладкого, отложил их в сторону.

   После чего, подумав с минуту, не придумал ничего лучшего, кроме как принести своего любимого робота (довольно уродливого снаружи, но технически продвинутого внутри), в комнату тети, и положить его на подушку, рядом с ее головой.

  Когда я нажал кнопку на пульте управления, робот Кузя поморгал своим маленьким пиксельным экраном, изобразил смешную улыбку, и произнес единственное слово, что умел: «привет!». А я погладил Марине Юрьевне белые, словно лишенные жизни, пальцы, и как можно мягче сказал:

  – Тетя Марина, не болей, я тебе Кузю принес. Робот умный, он тебя вылечит!

   Вполне заурядная фраза вызвала у Марины Юрьевны необычную для нее реакцию: она вдруг, не открывая глаз, обняла меня и заплакала. Я понял, насколько сильно тетя страдает от одиночества, и что мой поступок доставил ей настоящую радость.

   ГЛАВА 32.

   После того случая тетя Марина не начала отделять меня от девочек. Я не превратился в ее «любимчика», которому все прощают, и всегда отделяют самый лакомый кусочек. Нет, конечно. Но у нас возникло счастливое ощущение общности душ, сознание того, что в нашем существовании появился невидимый смысл дарения доброты друг другу. Я думаю, что Марина Юрьевна получила то, о чем мечтала всю жизнь, и на что втайне надеялась, усыновляя меня.

   И вот, когда мои отношения с новой семьей установились, к нам с проверкой приехали супруги Ким. Они взяли с собой Мишу, старшего приемного сына, восемнадцатилетнего парня высокого роста, обладающего, помимо немереной физической силы, врожденным стремлением к справедливости. Их появление стало для нас сюрпризом (избегая возможного спектакля, Кимы не предупредили о приезде заранее), и мы не знали, как себя вести, чтобы произвести должное впечатление.

   Я ни за что не хотел возвращаться на ферму, но видя, как растерялась Марина Юрьевна (Кимы выглядели очень решительно), я сник, и принялся перебирать роботов в надежде, что мне разрешат взять их с собой. При этом я с сожалением посматривал на большие напольные часы в гостиной, до которых мой технический гений еще не успел добраться. Они не работали, и я давно изнывал от желания узнать причину. Однако исследование часов я откладывал не из-за отсутствия удобного случая, а потому, что те своим внешним видом вызывали у меня замешательство. Я постоянно вспоминал рассказы соседей о построившем дом колдуне, и о его занятиях черной магией. Мне казалось, что часы раньше принадлежали ему, а Вавиловы забыли, или не придают этому значения. А хотя, следовало бы: часы были покрыты странными символами на космогоническую тематику. Но если образы статуй на фасаде нашего дома я нашел в книге по средневековой архитектуре, то к какой эпохе принадлежали знаки на часах, мне узнать не удалось.

   Кроме того, память мучила меня смутными видениями, будто такие часы я уже видел в младенчестве, и что мне нужно держаться от них подальше, поскольку из-за них я могу попасть в беду. Вероятно, именно поэтому они привлекали меня как ничто другое, я просто сгорал от любопытства.

   Валерия Ким заметила мой, украдкой брошенный на часы, взгляд. Игнорируя застывшее лицо Марины Юрьевны, которая с ужасом рассматривала грязные следы на покрытом воском паркете (гости из принципа не сняли обувь, желая подчеркнуть свое крестьянское происхождение), Валерия подошла к часам, провела по ним пальцем в поисках пыли, и, убедившись, что ее нет, бесцеремонно спросила:

  – Так вы что ж, в Бога не верите? Я вижу, у вас нет ни иконы, ни св. книги! Неужели вы заставляете ребенка молиться на какие-то «туземные» часы? Ведь это даже не язычество, а полнейшее безумие!

  Супруги Ким были буддистами, однако своей веры никому не навязывали. Они считали, что Бог у людей один, а как молится ему, пусть каждый решает сам. Нетерпимо они относились только к душевной лени: когда человек утверждал, что Бога нет, лишь бы его оставили в покое и не «лезли в мозг».

  – Во что мы верим и кому поклоняемся, это наше дело! – Выйдя из ступора, вызванного прикосновением Валерии к часам (реакция тети удивила меня, я на секунду забыл о происходящем и пристально посмотрел на нее, пытаясь понять, что с ней), хмуро ответила Марина Юрьевна. – А у Славика крестик есть, и его молитвослов всегда при нем. Так что, свобода религиозного исповедания ребенка у нас соблюдается!

   Утверждение Марины Юрьевны совпадало с мировоззрением Кимов. Поэтому Валерия не стала дальше развивать тему, а, поджав губы, сказала:

  – Что ж, хорошо. Тогда можно ли нам посмотреть, где Славик у вас живет?

  – Конечно, смотрите! – с предчувствием скандала ответила Марина Юрьевна, и широко распахнула дверь в мою комнату.

   Супруги Ким неторопливо вошли в нее, и с хмурым видом осмотрелись. А оставшийся снаружи Миша, из-за громадного роста которого комната казалась собачьей конурой, просунул в нее голову и сказал:

  – Да здесь совсем нет места!

   И ожидаемый тетей скандал вспыхнул: Кимы принялись наперебой говорить о том, что уедут только со мной (в очень вежливых выражениях, потому что их слушали вернувшиеся из школы падчерицы Жарковой), и пусть суд решает, кто из усыновителей предоставляет ребенку лучшие условия.

   Желая оправдаться, Марина Юрьевна резонно упрекнула Кимов в том, что их дом готов лишь наполовину, от чего дети живут по четыре человека в комнате. Валерия улыбнулась и с гордостью заявила, что они победили мусорных магнатов. Получили от них хорошую компенсацию, и теперь срочно достраивают дом. К тому же возводят «великолепную» дачу в самом живописном месте своих владений, возле красивого водопада. Так что, после окончания строительства, на ферме ожидается обилие жилплощади. У меня будет не только своя комната, но и мастерская. Да в принципе всё, что захочу.

   Услышав такое от Валерии, Марина Юрьевна недоверчиво покачала головой. Тогда Миша достал смартфон и показал сделанные им фотографии. Судя по ним, дача была на «подходе», а дом Кимов действительно был завершен. Но рассматривая вместе со всеми знакомые пейзажи, я вдруг со всей ясностью осознал, что хочу жить только в Москве, а, главное, с Мариной Юрьевной.

   К счастью, тетя интуитивно поняла, как склонить чашу весов в свою пользу: она открыла старинное пианино (внешне чем-то похожее на часы) и попросила меня сыграть простенькую пьесу. Первые уроки мне давала в детдоме Мария Ивановна, но нанятый Марией Юрьевной репетитор сумел сотворить чудо. Благодаря ему я уверенно сел за инструмент, и исполнил пьеску так, что даже сестрички, которые ее тоже ее играли, но не так хорошо, принялись хлопать чуть ли не на «бис».

   Этой демонстрацией Марина Юрьевна, сама того не подозревая, сорвала бонус: музыку буддисты Кимы считали основой мироздания, они представляли вселенную в качестве бесконечно звучащей субстанции. У них в доме тоже стояло пианино, облупленное и расстроенное, на котором Виктория иногда, по памяти, что-то играла.

   А тетя, заметив в Кимах перемену настроения, принялась рассказывать о нанятых ею преподавателях, и о моих успехах. Хвалясь, показала значок, который я получил на соревнованиях по стрельбе (что понравилось Андрею Киму, он страстно любил охоту, и высоко ценил меткий выстрел).

   Впрочем, слушая Марину Юрьевну, супруги больше наблюдали за мной, пытаясь понять, к чему я расположен – остаться или уехать. Видимо, мое желание было настолько явным, что они переглянулись, и, попросив тайм – аут, вышли с Мишей на балкон, где устроили краткое совещание.

   Когда Кимы вернулись обратно в гостиную, Виктория заявила:

  – Предлагаем компромисс. Мы не хотим терять Славика, считаем своим сыном, и очень беспокоимся о его судьбе. Но признаем, что в городе он выглядит гораздо веселее, чем на нашей ферме. Поэтому сделаем так – на все каникулы и праздники он будет приезжать к нам, чтобы мы оставались частью его жизни. А он, соответственно, нашей. Так мы сможем наблюдать, как он растет, и что с ним происходит. И если Славик однажды надумает остаться у нас, а к вам будет только приезжать, вы не станете этому препятствовать.

   В этот момент Марина Юрьевна услышала пьяный голос мужа, горланящего во дворе песню, и решила соглашаться, пока Кимы не познакомились с Игорем Витальевичем. Ведь тетя сказала, что муж во «вторую смену», хотя в действительности он задержался возле мусорных баков, выпить с приятелями.

   При расставании Андрей Ким пожал мне руку, как взрослому, а Валерия поцеловала в лоб. Миша перекрестил, подарил иконку св. Матроны Московской и сказал, чтобы я молился ей, если что.

   Все получили свое, и никто не выглядел огорченным: я остался жить в Москве, Марина Юрьевна сохранила приемного ребенка, а осенние каникулы, на которые я должен был приехать к Кимам, начинались уже через две недели.

   ГЛАВА 33.

   Сестры Нина и Татьяна Вавиловы не выглядели красавицами. Среди сверстниц вряд ли кто-нибудь выделил их взглядом, разве что за осанку, свойственную тем, кто занимается балетом. Иные девочки берут живостью общения, им во внешности прощают многое, называют «милашками», и с удовольствием приглашают в компанию. Но сестры не принадлежали к этому типу.

   Поэтому мир мало интересовался ими, как, впрочем, и они миром. И всё потому, что в отсутствии нормальной семьи девочки выглядели странно в обществе. Когда они выражали свое мнение о человеческих отношениях или моральных ценностях, с ними старались не продолжать разговор.

   Конечно, с годами сестры изменилась, и в достаточно зрелом возрасте были, вполне себе социальны. Но на момент нашей встречи они желали общаться только между собой, от чего выглядели не по возрасту высокомерными. Мне кажется, что одной из причин моего появления в доме на набережной Москвы-реки было решение Марины Юрьевны таким образом воздействовать на сестер, поскольку все другие возможности изменить их в лучшую сторону она исчерпала. А впрочем, ход мыслей тети Марины всегда был неизвестен. Умом тетю не представлялось возможным понять, лишь почувствовать ее настроение.