Текст книги "Mille regrets (ЛП)"

Автор книги: Vincent Borel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Покуда Альпы и Средиземноморье вооружаются в предвкушении нового турнира, под присмотром небесных сил, обитатели рая чуть было не выпустили из поля зрения «Виолу Нептуна», из императорских галер наиболее подверженную всяческой порче, однако чем-то привлекательную на сцене Высочайшего Театра.

Управляясь остатками своих весел, она-таки выбралась из ловушки мертвого штиля. Недалеко от Дейя ленивый зефир наполнил ее паруса ровно настолько, чтобы подогнать ее до Магалуфа, после чего еще пришлось подгребать кормовым веслом. Наконец, замешкавшаяся галера, с опозданием на несколько дней, прибывает в Пальму, звеня всеми своими голосами. Первым ее замечает всевидящее око святой Германдады. Эти свирепые сторожа поражены зрелищем строгого большого креста, вышитого на фоне ее кроваво-золотых парусов. Новость облетает всех сверху донизу. Какой обнадеживающий знак – последним на сборы прибывает императорский корабль, который несет на себе символ крестоносцев! Но кому принадлежит замысел, и что за капитан стоит за этой чудесной инициативой? Первый, кто сообщит об этом кесарю, заработает монетку.

Завороженный порт радостно приветствуют восемь глоток, поющих Te Deum laudamus[51]. Слова песнопения долетают одновременно и до Кортеса, и до «Стойкости». Все поднимаются на палубы, желая насладиться этим музыкальным номером. Крекийон, возглавляющий capilla flamenca, задыхается от ярости, и никто не понимает, почему ему вдруг взбрело в голову так много и громко разговаривать. Гомбер ликует в своей акустической раковине. Маленький концерт во имя большого реванша? Ему слишком хорошо известна сила воздействия звуков на душу императора, чтобы не рискнуть и не постараться быть услышанным, и, быть может, кто знает…

В душе у Фигероа тоже праздник – его каблуки полны алмазов, и контрабанда прошла успешно, без чрезвычайных происшествий, не считая этого фрукта Амедео с его привычкой подслушивать. Но Фигероа хорошо знает этого парня – он прост как свиная кишка, и капитан еще успеет найти способ снова его одурачить.

Ликующая «Виола», наконец, подходит к пристани. Капитан дает матросам разрешение сойти на берег и немного развеяться. Получив по нескольку медных монет, его люди, воодушевленные, оглашают галеру криками: «щедрость, изобилие, капитан с нами!». Но Фигероа остается на борту, ссылаясь на свой долг тайно передать сами-знаете-что, пока еще якобы подвешенное к бокам «Виолы».

Едва вся команда покидает галеру, он просит конвойных сходить с Аугустусом на верфи за новыми веслами. Удалив таким образом с «Виолы» всех нежелательных свидетелей, он спешно рубит канаты и отправляет балласт ко дну. В то время как глубины порта хоронят «секретное оружие», с противоположной стороны – через ворота Альмудены – в Пальму заходят три мула, навьюченные двумя тяжелыми бочками каждый. Сеньор де Зевемберге, кравчий кесаря, благодарит небеса за то, что они послали ему, на его пути, трактирщика Пухоля, который каким-то чудом раздобыл для него «снежок». И теперь кравчий сможет, наконец, примешивать его к пиву своего господина, сохраняя тем самым прочность своего положения при дворе.

Выручив за каждый мюид по двадцать золотых дублонов, каталонец намерен пожертвовать монастырю Монсеррат свечу в шестнадцать футов высотой, за что он, возможно, получит там надежное убежище на ближайшие шесть месяцев.

Амедео тоже мечтает о золоте. Он уже представляет себе, как он покинет галеру и откроет маленькую таверну у подножия Пиренеев. Впрочем, а почему бы и не в Кадисе, этом очаровательном портовом городе, окруженном горами, поросшими миртом и розмарином. Летом туда съезжаются, прячась от жары, богачи из Барселоны и тратят то, что скопили, играя на бирже в Лонья. Там превосходная рыбалка и такие приветливые бухточки. Там он наверняка найдет себе какую-нибудь дочку рыбака, достаточно сговорчивую, чтобы позволить старому морскому волку спрятать свою голову на ее груди. Это заставит его забыть покрытые потом плечи гребцов «Виолы», на которой он пока только мечтает, как ему истратить свою долю за бочки «снежной воды».

С бору по сосенке – этим утром, в этом порту, каждый надеется поймать свою удачу.

Амедео возлагает надежды на Кортеса или на кого-либо из его агентов. Кортес – на императора Карла или на какого-нибудь посланца из его приближенных. Гомбер – на сигнал, донесенный его многоголосьем до высочайшего слуха. А император Карл V (Квинт) – на благоприятный ветер, чтобы выйти из порта со своей армадой, уже, наконец, укомплектованной полностью. Увы, ему сейчас не до музыки. Замученное мигренью Величество торопит Зевемберге приготовить ему пиво, поскольку подагра так скрючила его пальцы, что он не в состоянии удержать в них перо.

Проходят часы, но никаких перемен в атмосфере не наблюдается. Солнце печет, паруса обвисли, чайки ныряют между бортами в поисках обрезков свиной кожи и дерутся из-за них на спокойной и гладкой, будто залитой оливковым маслом, воде. И нервничает Амедео, пытаясь понять, почему этот проклятый Фигероа не выказывает никаких признаков нетерпения – он-то почему?

– Мой капитан, когда же он придет, этот ваш Кортес? Здесь что-то не так. Вы слишком доверяете вашим приятелям. Получите ли вы… э-э-э, то есть мы, получим ли мы деньги?

– Ну да, ну да. Напротив, всё идет как надо! Амедео, ты что-то слишком взвинчен, приятель!

Он подходит к нему совсем близко, чтобы придать своим объяснениям видимость конспиративной беседы:

– Послушай, ты же знаешь, что мы ведем здесь очень осторожную игру. Подумай сам, ведь такого рода сделки совершаются только ночью. Кортес должен быть особенно осторожен, поскольку он на виду. Да и мне самому не хотелось бы, чтобы он здесь мелькал в данный момент. Давай-ка, наберись терпения! Пойди в таверну, опрокинь стаканчик и дождись ночи в какой-нибудь подходящей компании.

– Вы думаете?

– Ну, конечно! Подбросить тебе мелочи, чтобы ты выпил и за мое здоровье? Держи!

Амедео сует монетки в карман и всё-таки продолжает скрести себе загривок. Уж не собираются ли его надуть? Однако и сам капитан, похоже, так и не получил никаких денег – ведь он не спускает с него глаз, будь тот хоть в гальюне. Когда они входили в порт, ему удалось даже обыскать его каюту. Там просто негде спрятать золото! Он прощупал матрас и подушки, простукал пол и перегородки, перетряс одежду Фигероа, порылся в его чемоданах – ничего, ни единого дублона. И что теперь?

Резкий порыв свежего бриза мгновенно прерывает сомнения и ожидания каждого. Это Михаил-архангел выбросил из своего стаканчика для игральных костей славненький норд-вест. Как раз тот ветер, что устраивает Бога Саваофа, потому что армада его Карла сможет тотчас же отправиться прямо на Алжир.

Раньше всех в порту почувствовал норд-вест Андреа Дориа. Его кости не лгут. Болезненное покалывание в копчике и ноющая боль в левом колене? Значит, потянуло влагой! Он покидает императорский совет и идет побеседовать с несколькими генуэзцами, которые, как и он, страдают артритом.

– Да, да, синьор адмирал! Мы можем отчаливать. Взгляните на это облако, что плывет над замком Белвер. Оно появилось в новолуние. На море усиливается ветер.

– Отлично. Подавайте сигнал. И да хранит нас Бог!

Подъем зеленого вымпела, сопровождаемый холостым залпом бомбарды, объявляет снятие с якорей. Тотчас и порт, и портовый город превращаются в муравейник. Таверны пустеют. Спущенные на воду барки сопровождения, предназначенные для перевозки военных отрядов, отправляются подбирать и доставлять на корабли пьяных матросов. Усиливающийся ветер надувает паруса. Флаги и военные штандарты армады раскрываются как цветы на солнце и демонстрируют всё разнообразие своих красок и символов под уже поднявшимся ветром.

Услышав звон колоколов двадцати церквей, женщины выбегают из лавок, монахи покидают исповедальни. Одни придерживают руками свой капюшон, другие – свои юбки. Ремесленники выносят флаги с эмблемами своих цехов и гильдий и рассыпаются по улицам. Быстрее, чем в трапезной успели бы поджарить яичницу из четырех голубиных яиц, порт заполняется бессчетным множеством плачущих, стонущих, вздымающих руки и возводящих глаза к небесам с молитвой к Богу об успехе крестового похода людей. Народ толпится перед открытыми окнами и на балконах с риском разрушить их своей тяжестью.

Соблюдая безопасное расстояние между бортами и стараясь не сталкиваться рострами, армада открывает парад морских команд. Приветствуя друг друга, корабли так отчаянно палят из пушек, стреляют из аркебуз и бомбард, что вокруг становится уже ничего не видно, кроме дыма, стелющегося по морю, и возносящегося к небесам огня, который окрашивает в рыжий цвет усы Аллаха, доставляя тем самым массу удовольствия этому воинственному богу.

В ответ на трескотню с кораблей начинают палить городские орудия. Их залпы сотрясают скалы и отражаются от окрестных гор с грохотом, достойным громов Юпитера. Этот грохот достигает морского дна, смущая покой лангуст, которые из красных становятся бледными. Трое солдат, отброшенные неожиданно резкой отдачей своих огневых орудий, обнаруживают себя подвешенными за шиворот своих рубах к гаргульям собора.

Едва смолкает пальба, как со всех сторон начинают звучать трубы, гобои, рожки, кларнеты, тамбурины, флейты, шарманки, гармошки, волынки и голоса певчих. Но громче всего звучат голоса и инструменты с палубы «Стойкости». Это завистник Крекийон заставляет своих запуганных мальчиков и надрывающихся музыкантов напрягаться изо всех сил, чтобы завладеть слухом императора.

Оное же Величество погружено в иные заботы. Оно требует, например, чтобы ему перечитывали вслух тексты депеш, которые затем разносятся на все четыре стороны империи почтовыми голубями, воронами, сиренами, дельфинами, попутными ветрами, мерланами и другими, более людскими, способами доставки, дабы оповестить своих добрых подданных о силе и могуществе его армии. А также, к полному удовольствию всех народов империи, сообщить им о том, как успешно употреблены их подати и десятины, столь жизнерадостно в этот день расходуемые.

Но едва армада, наделавшая столько шуму, покидает рейд и скрывается из глаз толпы, она немедленно превращается в то, чем и является на самом деле – во множество мелких пешек в руках могущественных верховных игроков.

Весь день дует норд-вест Михаила-архангела, до того благоприятный, что лучшего и пожелать невозможно. Он помогает кораблям легко и быстро перемещаться по морским просторам, которые расстилает перед ними послушный Нептун.

На следующий день Аллах распоряжается иначе. Он устанавливает на море полный штиль. Тяжелые парусники замирают в неподвижности, в то время как плечи гребцов на галерах получают необходимую порцию ударов кнутом, чтобы сильнее и чаще налегали на весла.

Маневр Всемилостивейшего достигает своей цели: императорский флот разделяется надвое. На одних судах надрываются галерники, увеличивая скорость в направлении Алжира. Другие, оставшиеся со спущенными парусами, напоминающими огромный лесной массив из обезлиственных, как зимой, деревьев, приговорены этим мертвым штилем к проеданию своих запасов провизии.

Так проходят десять бесполезных дней – в кутежах и застольях.

– Впрочем, давно известно, что все осенние морские экспедиции, – не что иное, как выброшенные деньги, понапрасну… – витийствует Дориа, уставившись на заячье рагу.

Кесарь, который всего неделю назад заполучил этого немногословного адмирала с его милейшими девизами, уже проклинает его сентенции, исполненные мрачной меланхолии. Чтобы не терзать себя разочарованием, он заедает его, отправляя в рот одно за другим двадцать четыре перепелиных яйца и запивая их пинтой пива.

Михаил-архангел снова встряхивает и бросает кости: на этот раз на море поднимаются волны и ветер крепчает. Лос Кобос мучается морской болезнью, а Крекийон, после обильной выпивки в компании одного из оруженосцев, валяется без чувств под мешком с орехами. Это святая Цецилия, покровительница музыкантов, тайно влюбленная в Гомбера, подкупила Михаила-архангела, любителя игры в кости, чтобы он помог ей уладить это дельце.

– Не кажется ли вам, Ваше Величество, что море вскипает? Это наступает месяц cassem. Погнавшись за четырьмя зайцами, ни одного не поймаешь!

– Ну, знаете ли, адмирал, вы уже начинаете заговариваться, совсем как Папа римский! Или, может быть, вы желаете походить на Турка, по примеру короля Франциска?

Глава 6

Первые галеры, вошедшие в Алжирскую бухту, оказались перед лицом города, запертого на все замки крепче, чем жена крестоносца поясом верности. Некие таинственные голуби принесли Хасану Аге сведения о выступлении императорского флота, а также и о том, что он был рассеян по морю игрой капризных ветров.

Король Алжира тотчас же распорядился бросить клич и собрать, сколько найдется в радиусе пятидесяти лье вокруг города, верблюдов, коз, баранов, бахчевых, пасленовых, изюма, томатной пасты, фиников, мешков муки и зрелого сыра, чтобы выдержать, как минимум, годовую осаду. Поместив все эти запасы в надежное укрытие, жители заперли все ворота на цепные замки и засовы из толстых балок, наполнили водой большие баки на случай пожаров, и закрыли доступ в порт, растянув перед ним гигантскую цепь. При появлении первых вражеских парусов на вершинах скал и сторожевых башнях зажигаются костры, чтобы предупредить последних, еще оставшихся снаружи, беспечных кочевников, что им пора укрыться в стенах города. И по мере того, как перед Алжиром постепенно собираются императорские суда, король приказывает бить в барабаны, систры и цимбалы.

Впрочем, все эти демонстративные приготовления обеих сторон к военным действиям обычно не препятствуют некоторым, вполне человеческим, попыткам договориться, предпринимаемым, как правило, втайне. Некий придворный Карла Квинта, прибывший на одной из галер, обвязывает себе рукав белым платком и под покровом ночи отправляется потолковать с Хасаном Агой. Он услаждает его слух красивым вступлением:

– О, великий король, нашему императору известно, что вы, как и ваш отец Барбаросса, родились в христианской семье, и он умоляет вас вернуться в истинную веру и покинуть лагерь нечестивых. По праву рождения вы являетесь вассалом одного лишь Кесаря, но никак не Турка. В благодарность его величество в своей бесконечной снисходительности, отпустит с миром турецкий гарнизон, а также сохранит свободу жителям Алжира. Кесарь умеет очень щедро воздавать за оказанные ему услуги…

Тут испанец приоткрывает суму, битком набитую золотыми монетами. Хасан погружает в них руку. Золото Америки – точно такое, каким Кортес так щедро оплачивает «снег» с Атласа! Качество и количество монет волнуют душу корсара. Пару часов он пребывает в нерешительности.

Об этом свидании узнает от своего шпиона предводитель янычар Сулеймана, Эль-Хаджи. Тысяча его людей, размещенных в алжирских казармах, – все как один сторожевые псы Блистательной Порты.

– Предательство!

Эль-Хаджи стремительно врывается в диван[52] Хасана и грозно провозглашает, что ему хорошо известно о намерении императора действовать исподтишка. Он требует немедленно отказаться от мысли поставить Алжир в положение, невыгодное для султана, дабы не принести ему вечного бесчестья. Хасан высокомерно отвергает подобные обвинения, брошенные ему в собрании высокопоставленных лиц и предводителей корсаров. Досадливо сглотнув, он тотчас призывает испанца и заявляет ему, что надо быть глупцом, чтобы вмешиваться в дела противника и давать ему советы, но еще глупее принимать на веру советы, которые дает противник. Вслед за тем он снимает свою туфлю и вызывающе тычет ею в лицо испанца, которого тотчас изгоняют из Алжира.

С этой минуты женщины, собравшиеся на высоком крепостном валу, окружающем город, начинают испускать диковинные вопли, переходящие в улюлюканье. Мужчины присоединяются к ним, призывая Аллаха гипнотическим песнопением, которое стелется по морю подобно мощному шквалу все более и более холодного ветра.

Этот ветер и в самом деле слишком прохладен для чувствительных костей адмирала Дориа, ибо беспощадный Аллах уже готовит христианам свой самый недобрый прием. Собравшиеся, наконец, перед городом все пять сотен кораблей освещает молочно-бледное солнце, стремительно поглощаемое грядой облаков. Октябрьское небо постепенно чернеет. От насыщенного солью упорного ветра твердеют хоругви, штандарты и флаги. Рвется крест рыцарей Мальтийского ордена. Пропитываются влагой огромные, красные с золотом, королевские знамена Испании. Их полощущийся на ветру отяжелевший бархат уже сбил в воду двух человек на «Стойкости». У вышитых на знаменах львов Кастилии и Арагона намокла шерсть и обвисли хвосты.

Беспорядочно зашлепала веслами команда каторжников на капитанской галере. Непрерывно меняющие направление потоки, что закрутились на рейде, грозят поломать весла как спички. Достаточно одного порыва шквального ветра – и этими веслами снесет головы гребцам с ближайшей к воде скамьи.

В бухту врывается ураган. Капитаны в ужасе. Дориа распаляется гневом:

– Император – невежда! Он ничего не пожелал узнать о характере моря. А теперь вот начинается буря. Нужно уходить отсюда!

– Аллах акбар! Аллах акбар! – звучит ему в ответ крик янычаров султана, охраняющих подступы к городу.

Эхо этого вопля, еще усиленное гонгами и медными трубами, звучащими из каждой башни городского вала, исторгает стон у десятков тысяч христиан.

И затем следует первый удар. Несущаяся со скоростью скачущего коня, плотная и серая, как свинец, завеса дождя накрывает бухту. Она погружает всё во тьму – от подводных скал Пеньона до зубчатых верхушек башен ворот Баб-Азуна. Корабли трещат, зубы стучат – одна и та же лихорадочная дрожь овладевает людьми и судами. На пятьсот кораблей и тридцать тысяч солдат империи опрокидывается холодная влажная ночь.

Ослепленные темнотой, они не видят, как налетает огромная волна и сшибает друг с другом сразу пятнадцать судов. Первыми тонут Георг Фронтисперо и шесть тысяч его наемников-лютеран. Католический Бог без колебаний приносит их в жертву – что за вздорная мысль пришла в голову его Карлу включить в игру эти еретические пешки?

«Стойкость» оказывается в скверном положении. Она застыла в боковом крене, отчего попадали столы, карты, часы и распятия. Рухнувший на пол Карл препоручает себя Мадонне дель Пилар. Испугавшись бури, право орать приказы он предоставляет своим офицерам. Но эту разномастную армию, говорящую не менее чем на десяти языках, где даже при хорошей погоде с трудом понимают друг друга, совершенно не возможно снова призвать к порядку.

Злополучный выстрел из пушки, которым Дориа подает сигнал всем судам укрыться в бухте Пеньона, сносит кормовую рубку «Эстреллы», а заодно с ней и голову Кортесова францисканца. При всеобщем крайнем замешательстве победоносно и громко звучит взрыв хохота Хасана Аги с самого верха крепостной стены.

– Идиоты, порожденье свиней, им уже не спастись. Смотри, сиди Бу[53], какую милость посылает нам Повелитель ветров!

Вслед за первым шквалом дождя со стороны моря надвигается второй и накрывает залив еще более плотной завесой.

– Что за мысль, мой король, становиться на якорь носом к северу! – добавляет марабу[54]. – Cassem, убивающий лето, все равно разнесет их на части! Аллах велик, ему покорны ураганы. А сейчас я еще призову нам на помощь вселенскую мать!

И сиди Бу Геддур начинает бить посохом по воде в огромной лохани, сопровождая это действие монотонными песнопениями, содержащими злокозненные призывы усилить волнение на море. Михаил, перешедший на сторону Аллаха, благосклонно внимает этой просьбе. Температура воздуха падает еще ниже. Море из свинцового становится серебристым, трепеща под хлещущим его градом. Пена уходит с побережья, оставляя за собой голые камни и игольчатые раковины. А это означает, что из глубины залива собирается встать на дыбы пятиметровая волна. Подхваченные этим внезапно родившимся чудовищем, корабли вновь устремляются друг на друга. Выдержавшие первый вал на этот раз вдребезги разбиваются. Отхлынувшие назад волны увлекают в пучину все, что от них осталось.

Аллах резвится как девчонка в ванне – шесть галер переворачиваются подобно игрушечным корабликам в тазу. Их весла мотаются на бешеном ветру, шестьсот человек пропадают, разом проглоченные бездной.

Каторжникам галер хорошо видно сквозь траповый люк, какую ужасную участь готовят им волны. Они бросают весла и умоляют охранников расковать их. Но те уже взобрались на плашкаут, хватают всё, что только может держаться на плаву, и прыгают в воду, несмотря на риск оказаться раздавленными между бортами взбесившихся кораблей.

Буря нечаянно сближает «Виолу» с «Эстреллой», охваченной пламенем.

– Надо убираться из этой ловушки! – кричит Кортес, обращаясь к Фигероа. – Освободи своих каторжников, или ты никогда не вырвешься отсюда.

Его голос тонет во влажном тумане. К счастью, на «Виоле Нептуна» не стали дожидаться этого призыва, исполненного сострадания к ближнему. Амедео уже нашел большие клещи и перерезает цепи. Освобожденные немедленно бросаются освобождать других, а те сбрасывают в море весла, ставшие смертельно опасными. Амедео уговаривает их поторопиться. А вдалеке, над побелевшими от пены скалами, уже встает третье чудовище.

Не мешало бы как-то добраться до скал Пеньона, как того хотел Дориа, ибо только под ними можно найти убежище с подветренной стороны. В тот момент, когда «Стойкость» уже почти скрывается за этими скалами, внезапно налетевший шквал разносит в противоположные стороны «Виолу» и «Эстреллу». Конкистадора выбрасывает за борт. Тотчас же идет ко дну его каравелла. Но всё же Господь, благодарный маркизу дель Валле д’Оахака за множество обращенных – пусть и не без некоторой доли насилия, – посылает ему спасительное бревно в форме деревянного бюста сирены.

В небе образуется голубой просвет. Ветер разворачивается, рвет облака и налетает на залив с противоположной стороны. Он обрушивается на «Виолу», которая трещит по всем швам.

– Выбрасывайте оставшиеся весла, ради Христа! Бросайте всё, или мы погибли! К парусу! Быстро! – надрывается в крике Аугустус.

Гомбер одним из первых бросается к канатам, чтобы освободить парус. Бешеный ветер ударяет в ткань, вздувает ее, натягивает, надсадно скрипят лебедки, вся галера издает чудовищный треск, поворачивая на другой галс. Ее ростра превращает в кровавое месиво несколько десятков несчастных, почти врезавшись по пути в гибнущую португальскую караку. Ветер разворачивает «Виолу» спиной к разгромленной армаде кесаря. И она ускользает – ее уносит в сторону лазурного просвета.

– Но что это они делают? Они бегут! Это предательство, трусость! Вернитесь назад! Именем Бога и вашего императора!

Напрасны эти вопли Дориа, посылаемые навстречу шквальному ветру, – «Виола» уже унеслась в открытое море. Фигероа, поразительно устойчивый на своих тяжелых каблуках, ни на йоту не шелохнулся под ударами вихря. Неужто его Господь, этот шутник, все еще не разлюбил его?!

– Скажем так, я приберегаю его для Нашей следующей партии! – говорит Он, ударив по рукам с Аллахом, другой ипостасью Его Самого.

Но на этот раз католический Господь явно устал от своих пешек – миссионеров, крестоносцев и самопровозглашенных избранников. Под стенами Алжира, которые Бог нечестивых оберегает во всю силу легких Михаила-архангела, от гордыни Запада остаются лишь устрашающие руины.

– Увы, где же Ты, о, Господь моего воинства? De profundis clamabo ad te, Domine…[55]

Несмотря на свои молитвы, Карл стоит на краю погибели. «Стойкость» совершенно неуправляема, хотя ее и удалось отвести в относительно безопасное место. Дориа подхватывает съежившуюся в ожидании смерти фигурку и швыряет ее в баркас.

– Адмирал, почему я не послушался вас?!

Генуэзец хранит молчание. Этот второй, после Барбароссы, повелитель морей ограничивается тем, что пронзает уничтожающим взглядом беспомощного императора, распростертого у его ног. Гнев, однако, вдохновляет его на ответный выпад:

– Сир, я всего лишь мудрость океанов, которая обязана склонять голову перед мудростью королей!

Хлесткая ирония адмирала погружает императора в горестные размышления. На их глазах течение уносит «Стойкость», а с ней и последнюю волю покойной императрицы. Несколько человек, оставшихся на борту, ведут борьбу со стихией, чтобы уберечь эту роскошь от кораблекрушения. Взявшись за весла, Дориа пытается добраться до какого-нибудь более прочного корабля из тех, что остались от армады. А их осталось всего около пятидесяти из пятисот, да и те ужасающий ветер в ближайшее время разнесет по всему Средиземному морю, вплоть до берегов Сицилии.

Ликование царит на самой вершине небес. В день Всех Святых 1541 года, то есть через восемь лет после победы над Тунисом, христиане потерпели поражение, ради которого ни один мусульманин не успел даже обнажить свою саблю. Невиданные доселе возлияния совершаются возле Источника молодости среди святых любителей заключать пари. А в это же время в Сарагосе, в силу непостижимого и пугающего чуда, растрескивается и осыпается чешуйками краска с изображения лика Мадонны дель Пилар.

За обильным жертвоприношением следует пиршество, поскольку божества проголодались. Зрелище подобного морского коктейля раззадорит чей угодно аппетит, будь то язычник, магометанин или христианин. Уже готово застолье для сотрапезников Нептуна; голавли, сардины, сельди, камбалы, скаты, сарги, тунцы, треска, налимы и морские собаки угощаются глазами, языками и ушами тысяч утопленников. Над заливом гремит гром, способный раскалывать горы. Доспехи гремят как кастрюли, в овечьем вымени сворачивается молоко, в Алжире лопаются стоящие на жаровнях горшки с мясом. Это святой Петр, главный кашевар, закончив все приготовления, обращается к ООН с решительным призывом:

– Прошу всех к столу!

Поскольку Аллах сумел победить армаду Карла, честь разделывать убоину предоставляется его воинству.

Вооруженные кривыми саблями стольники Магомета, искуснейшие мастера по рубке мяса, обрушиваются на имперских солдат, которые смогли добраться до берега. Под ледяным дождем несколько сотен уцелевших воинов переползают с пляжа в прибрежный кустарник. Едва им удается подняться на ноги, как из-под завесы ливня возникает целый кордебалет верховых мавров, которые, рубя направо и налево, раскалывают им черепа, словно яйца всмятку. Головы скатываются в груду вынесенных морем обломков разбитых весел, оторванных рук, пустых ящиков, окровавленной одежды и трупов животных, погибших во время урагана.

Два эскадрона итальянцев находят убежище в небольшой лощине. Измученные жаждой, люди бросаются к ближайшему колодцу. Четверо тут же падают в судорогах. К тому времени, как к ним присоединяется еще горстка неаполитанцев, отяжелевших от грязи и мокрой одежды, еще пятеро тоже мучаются в корчах возле водоема.

– Мышьяк! – восклицает Камилло Колонна, человек с душой, закаленной в расплавленной стали. – Всем запрещаю пить! Пусть сперва пленники пробуют воду.

Один флорентиец, с почерневшим языком, успевает прохрипеть:

– Их у нас пока еще нет, синьор! – прежде чем выблевать бледно-желтые лохмотья своего отравленного желудка прямо на алые, с прорезями, штаны Колонны.

Ибо хитрый Хасан Ага, предвидя возможность высадки имперских отрядов, приказал наперчить невидимой смертью все источники пресной воды в окрестностях Алжира.

И вновь ликует Аллах – вот его главное блюдо: жаркое! Пятьдесят мальтийских рыцарей, самых упорных его врагов, чье легендарное мужество отмечено крестом на нагрудниках кирас, также спаслись при кораблекрушении. Первый из них устремляется к воротам Баб-Азуна и вонзает в них свой кинжал. В ответ на этот героический вызов ворота распахиваются и изрыгают свирепый отряд вероотступников, приведенных Мохаммедом Эль-Джудио, помощником Хасана Аги. Слетают новые головы, и всё, что остается от рыцарей Мальтийского ордена, откатывается к пересыхающему руслу Харраш. Его топкие берега не выдерживают веса тирольских кирас. Множество рыцарей исчезает в мутных водах, где им предстоит стать угощением для красных кораллов, порожденных медузой Горгоной. Опьяневшие от крови люди Мохаммеда Эль-Джудио вспарывают живот первому мальтийскому рыцарю, атаковавшему их ворота, и, прежде чем возвратиться в закрытый город, размотав его кишки, как гирляндой, украшают ими ворота Баб-Азуна. Аромат человеческого спагетти от подхлестываемого Михаилом-архангелом мотка кишок поднимается к небесному застолью.

Чередуя утопление с ядом и развешиванием гирлянды кишок, ООН довольно быстро заглатывает земную армаду. Смерть – этот пищевод богов – никогда не чувствует сытости, блюдо спагетти на троих кажется Аллаху ничтожной закуской. Христианский Бог тоже не прочь угоститься дополнительным шампуром шашлыка из предназначенных ему человеческих душ, обильно приправленых кровью и молитвами, на Его вкус, и принимает решение утолить ООНовский аппетит жертвоприношением «Виолы Нептуна».

– Что, опять рыба? – брюзжит Нептун.

И тотчас же его безжалостные течения – эти жидкие спруты, сторожащие алжирскую бухту – сжимают галеру кольцами своих щупалец. Нет для богов забавы приятнее, чем возродить надежду, а потом отнять ее. В момент, когда все, оставшиеся на борту галеры, уверились, что благополучно вышли из переделки, гигантское щупальце водяной пращи зажимает «Виолу» в своей ловушке и бросает чудом спасшихся людей на скалистый берег. Аугустуса насквозь протыкает мачта. Ильдефонсо проваливается между двумя разошедшимися досками палубы, и его немедленно поглощает пучина. Мощный бурун, откатываясь, уносит с собой Рикардо и Хосе. На скамье под балками палубы погибают каторжники, насаженные на свои весла, как на вертела. Кормовая рубка, вырванная из останков галеры, погружается в воду вместе с Фигероа, пригвожденным своими золотоносными сапогами к высокому капитанскому мостику. Благодаря непотопляемому избытку жира, Гомбер барахтается на поверхности, стараясь взять направление к каменистому пляжу, куда Гаратафас, отменный пловец, уже вытащил Содимо, прицепившегося к нему крепче, чем мидия к скале.

Вода уже подбирается к щиколоткам капитана. Если он попытается плыть, золото его ацтекских сапог непременно утянет его к Тлалоку. Он поднимает лицо к небу:

– Господи, значит, я должен умереть на дне моря? Да будет воля Твоя! Хотя, конечно, алмазы не так уж и много весят.

– Да скинь же ты свои сапоги, в конце концов! – кричат ему из облаков святые братья Криспин с Криспинианом, покровители сапожников. – Это же мелочь по сравнению с твоим спасением!